Soul Salvation

Через столицу проходила широкая, судоходная река — и воды в ней не покрывались коркой льда даже в зимний период. Поэтому, даже сейчас, в начале суровой зимы, порт жил и шумел, и большие статные корабли приходили и уходили. Одно из дорогих пассажирских суден как раз швартовалось, и люди на нём спешно собирались сойти на берег, где уже толпились встречающие. Поодаль от основной толпы, выделяясь, словно вороньи перья на снегу, стояли представители, пожалуй, второй по знатности семьи (сразу за скромным ныне королевским двором). Мать и средний сын. Статная, держащая строгую осанку, сочетавшая на чуть тронутом морщинами лице холодность глаз и лёгкую улыбку — мадам Возтейкен, бывшая премьер-министр, а ныне просто суровая и милая глава своей семьи. Она уже давно отошла от девичьего кокетства в одежде — лишь вдовий чёрный, лишь классический фасон, лишь натуральный чёрно-бурый мех, накидка из которого защищала даму от холода зимы и ветров, гуляющих вокруг воды. Они же путались в густых коротких кудрях, и трепали изысканные перья и спадающую на затылок вуаль. Только подойдя ближе можно было различить тот не совсем ожидаемый разговор, что вёл семейный дуэт: — Дрим, ради Бога, сделай лицо попроще, — женщина едва заметно поморщила нос, чуть растягивая улыбку на собственном лице и придавая голосу щепотку приторности: — Это же твой старший братик и сестрёнка, как ты можешь быть не рад тому, что они наконец-то соизволили явиться домой? И, я уверена, они останутся у нас до праздников. Разве это не чудно? О, да, «чудно». Дрим с трудом заставил себя натянуть улыбку — это было странно для человека, который привык большую часть времени улыбаться. Но как можно было, зная, что ближайший месяц его жизни будет испорчен его назойливыми братом и сестрой? Один безэмоциональный булыжник, а другую боится сам дьявол. Но как можно было перечить материнскому слову? Паффи — женщина статная, при статусе, деньгах и авторитете. Один фактор материнства чего стоит. — Да, мама, это замечательно, — смог выдавить из себя Дрим, последнее слово тихо шипя себе под нос. Она же чуть свела брови, и строгим тоном добавила: — Поправь шляпу. Она скосилась. И пальто прикрой, не хватало, чтобы заболел на мою голову. Сын послушно сильнее закутался в своё пальто и поёжился от холода. Только начало зимы, а уже такой мороз, ещё и у реки, где всегда холоднее из-за постоянного ветродуя. И все эти страдания ради этих демонов, которых он должен называть своими сиблингами! Дрим определённо предпочёл бы заболеть, нежели видеть их целыми днями. Заодно было бы больше времени раскрыть секрет того, как оба до сих пор не убили друг друга, проводя года вместе в других странах. Народ постепенно заканчивался, по мере того, как все спускались с палубы пассажирского судна и разбегались кто куда: к встречающим их родственникам, на ближайший железнодорожный вокзал или к чёрно-жёлтым машинам многочисленных таксистов. А вот своих собственных родственников премьер-министр увидел сразу же. Одинаковые для всех троих белые волосы, изумрудные змеиные глаза, чёрная дорогая одежда. Вороны среди разноцветной стаи других птичек. Была бы их воля — они задержались бы в командировке ещё на пару месяцев. Увидев родного братика и матушку ещё с корабля, сестра расплылась в привычной неестественной улыбке, подчёркнутой чёрной помадой, поправила широкопольную шляпу с розой не в сезон, и быстрой воздушной быстрой походкой спустилась — даже скорее проскакала — по лестнице на высоких шпильках (и как же Дриму хотелось, чтобы она оступилась и свернула себе шею), позволяя длинным волосам развеваться, подобно снежной буре. Не дожидаясь медленного старшего, она быстро подскочила к родственникам. — Приве-ет, Дримми, братик! — Сестра умильно улыбнулась, а затем кинулась обнимать среднего, по ощущению, пытаясь сломать ему позвоночник. Ещё и взяла в дурацкую привычку использовать это обращение, которым к нему обращалась мать, когда нынешний премьер был помладше. — Я говорил тебе, не называть меня та-АК! — улыбка в секунду пропала с лица премьер-министра, и Дрим тут же вскрикнул, почувствовав, как у него хрустнула спина. Он тут же начал отпихивать эту пиявку от себя, благо, она довольно скоро потеряла к нему интерес. Отодравшись от брата, младшая смерила его угрожающим взглядом в сочетании с привычно широкой улыбкой, а затем повернулась к матери, и почти что расцвела лицом. — Матушка! Как я соску-училась! Паффи сдержанно ответила на объятия дочери, сохранив при этом даже ровное лицо. — Я тоже, Дриста, я тоже, — рука матери сжала волосы на макушке девушки, и бывшая премьер прошипела ей на ухо: — но веди себя нормально на людях, паршивка. Не смей делать из моей семьи посмешище опять. Дриста чуть поумерила пыл своей радости, но в глазах так и читалось безумное желание что-то выкинуть. Например, когда взгляд падал на Дрима — там было явное желание его утопить. К этому моменту корабль как раз покинул старший брат. Ветер трепал его короткие, неровно подстриженные волосы, лишь немногим укрытые высоким цилиндром. Правой рукой он сжимал трость с искусным набалдашником в виде змеиной головы (Дрим тайно надеялся, что однажды она переломится и старший тоже свернёт шею). Хотя, конечно, вблизи всё внимание на себя перетягивали жуткие шрамы на его лице: длинный, идущий через правый глаз и бровь, ещё два на щеке, пересекавшие его и небольшой, отделивший левый уголок губ. Мрачный взгляд старшего был направлен в пустоту — и это к лучшему. Его взгляд был поистине убийственным, и это почти не было преувеличением. Каждый шаг к своим родственникам мужчина делал всё медленнее и медленнее. Ему абсолютно не хотелось возвращаться в логово этих змеюк, которых приходилось называть «дорогой семьёй» — чтоб они все от чумы передохли… кроме матери, пожалуй. За такие мысли она убьёт его быстрее. Но подойти пришлось — мужчина слегка прищурился, и с явной неохотой он протянул руку Дриму, и тот был вынужден ответить рукопожатием. Они начала бездумно сдавливать друг другу руки, пристально смотря в глаза, пока их лица выражали каменное спокойствие, несмотря на увеличивающуюся с каждым мгновением боль. Дрим сломался первым — у него еле заметно дёрнулось веко, но этого было достаточно, чтобы его старший брат злорадно хмыкнул и выпустил его. — Добрый день, мама, — кротко кивнул мужчина, слегка повернувшись к женщине. Она перевела взгляд на него, и с полминуты просто сверлила его глазами, полными скрытого под материнской «любовью» презрения, пока её улыбка наконец не дрогнула. — И что ты? — Женщина недовольно свела брови. — Даже не улыбнёшься матери? Старший сын поднял брови — и очень заметно опешил. Глаза Дристы также округлились, а широкая улыбка стала напоминать оскал отвращения. Дрим просто отвернулся в сторону, прекрасно помня, что улыбка старшего выглядела хуже, чем он сам. Министр иностранных дел чуть облизнул пересохшие губы и кое-как заставил себя приподнять уголки, но, к счастью, и мать долго этого не смогла вынести. — Убери эту мерзкую ухмылку подальше, ради Бога, — Она быстро перекрестилась, пробормотав самую быструю из известных ей молитв, и старший с облегчением вернул на лицо бесстрастное выражение. — Вот и повылезали черти из преисподней, — фыркнул себе под нос Дрим, но тут же ощутил, как острый каблук Паффи попал по его ноге. — То есть, я так рад видеть вас! Должно быть, вы устали, проголодались с дороги. Почему бы нам всем не сесть в… автомобиль? И не поехать в наше семейное имение? — С удовольствием поел бы крысиного яда… — прорычал старший, но фразу закончить не успел. Поймав на себе строгий взгляд матери, он громко откашлялся и исправился: — Крысиный яд! Мы же привезли его из-за границы, говорят он там… эм… самое лучшее средство! «Вот и вытравитесь из страны, как можно скорее», — подумал Дрим, не осмелившись говорить это вслух при Паффи. Собравшаяся семья направилась к их автомобилю — премьер-министр думал сесть на переднее сиденье рядом с шофёром, но это место первей заняла мать. Пришлось ехать сзади с этими гадами. Когда все устроились (и втиснулись) на сидениях, Паффи небрежным взмахом приказала шофёру трогаться. Гудящая тишина в машине продлилась недолго. Женщина глянула в зеркало на своих насупившихся детей, умильно улыбнулась, и с едва сдерживаемым в голосе торжеством начала: — Раз уж нам повезло наконец-то собраться всем вместе, чего не происходило последние полгода как минимум, — в голосе послышался укор, и скошенный взгляд на несколько секунд вперился в старшего и младшую, — я решила, что нам нужно это как-то отметить. Так что… Мать выдержала нагнетающую паузу, при которой троица позади напряглась, а затем воодушевлённо закончила: — Я устрою семейный банкет, на который придут все наши дражайшие родственники. Как по старой классической книге — немая сцена.

***

Эта была худшая из идей его матери. Дрим заперся — как ему думалось — в своём кабинете в материнском особняке, пытаясь отвлечься от бурлящей злобы на бумажную работу. Её, в конце концов, было порядочно, и сейчас премьера даже радовало, что он не мог скинуть это на Джорджа — тот пока оставался в поместье своего жениха, готовясь, впрочем, морально и физически к предстоящему банкету. От мыслей о нём росчерки подписи выходили у Дрима резче и жирнее, чем обычно. Погрузившись в чтение очередного важного документа, он даже не обратил внимания на тихий щелчок, скрип резной ручки и петель, и тонкую линию света из освещённого коридора. — Дримми, ты сильно занят? — Высокий голосок нарушил звенящую тишину, и пальцы в кожаной перчатке нещадно смяли край листа. — Для тебя — сильно. Выметайся. — О-оу, братик, не будь таким злюкой, я уверена, у тебя найдётся время на любимую сестрёнку. — Дриста змеино улыбнулась, закрывая за собой дверь, прижимаясь к той спиной. Дрим немного отодвинул документ от глаз, и тут же поморщился, ощутив мурашки по позвоночнику — его всегда напрягала тень собственной сестры. Она была неправильной. — Не найдётся, — наконец, взяв себя в руки, процедил мужчина. — Выйди и закрой за собой дверь. Я работаю. — Чтобы лгать много труда не надо, cervus, — мрачно улыбнулась Дриста, и премьер вздрогнул от того, как в миг изменился её голос — словно теперь он принадлежал взрослой женщине с каким-то особым акцентом, особенно ярко проявившим себя на последнем слове. — О чём ты… — Вся твоя работа — это лгать. И ложь стала тебе столь привычна, что вся твоя жизнь сейчас держится лишь на ней. — Девушка прошла в комнату, нагло опершись на край рабочего стола, сминая пальцами бумаги и заставляя Дрима мысленно закричать. — Только представь, что случится, если однажды твоя паутина сомкнётся на твоей собственной шее? — Я не понимаю о чём ты, безумная, — прошипел премьер, старательно вытаскивая документы из-под под рук сестры в надежде спасти проделанную работу. Она же лишь рассмеялась, медленно обходя стол и заходя на спину брата, её ногти сжали мягкую спинку и Дриста наклонилась к лицу мужчины, продолжая тем же вкрадчивым тоном: — Ты ведь уверен, что всë держишь под контролем. А что, если однажды твоя уверенность станет твоим слабым местом? Раз… — еë рука незаметно потянулась к чужой шее, — … и капкан сожмëтся. Еë пальцы сцепились на шее брата, и он резко, панически дëрнулся, грубо содрав хватку с глотки и вскочив, жадно глотая воздух и смотря на сестру безумными глазами, едва не сверкающими от злобы. — Я… Т-ты… П-пошла к чëрту отсюда, мерзкая дрянь! — Премьер сорвался на хриплый крик, его дрожащий от напряжения палец указал на дверь, пока Дриста лишь шире улыбалась, тихо посмеиваясь. Она хорошо знала все его слабые места — ведь сама стала причиной большинства его страхов. Забавно видеть, как тот, кто уверен в своей абсолютной власти, на самом деле так легко играет по чужим правилам, если надавить. У Дристы были все шансы стать самой влиятельной теневой фигурой страны. Ей ничего не стоило сжать в своих руках власть и над криминальным миром, и над законом, захоти она, используй она своё влияние над Дримом в полную силу. Но для неё это лишь развлечение. Ей ни к чему все те проблемы, что несёт с собой неумолимая гордыня властителей. — Я попала в яблочко твоей тревоги, не правда ли, Дримми? — усмехнулась девушка, сверкая глазами. — Кто-то боится потерять власть сильнее, чем боится потерять жизнь? — Я сказал убирайся отсюда! Вон! — громче прежнего приказал Дрим, и на этот раз он резко подошёл к своему рабочему месту в надежде, что брызжущая ярость на его лице отпугнёт эту мерзавку. Зря. Дриста провела ногтём по подлокотнику и издевательски прошипела ему в лицо: — Мамочка была бы недовольна тобой. Для политика ты слишком дурно управляешься с эмоциями. — Лишь после этого она отступила, и премьер-министр внимательно следил, как она пересекла комнату, подошла к двери. А затем обернулась, её глаза почти физически горели в полумраке. — Однажды ты захлебнëшься своей алчностью и гордыней, братец. Твоя собственная паутина станет твоей удавкой. — Еë речи словно бы раздались эхом в тяжëлой тишине комнаты, а затем она жутко усмехнулась, змеëй выскользнув сквозь слегка приоткрытую дверь. Проводив сестру холодным взглядом, премьер-министр неосознанно поёжился. Отчего-то, даже если он не верил в её слова, они вызвали в нём нечто склизкое и неприятное. Такой редкий для столь властной фигуры страх. Дрим торопливо воззвал к Богу и перекрестился от греха подальше. После Дристы в воздухе всегда висело нечто дьявольское, отчего хотелось как минимум открыть все окна, а как максимум — позвать священника. Взгляд мужчины упал на бумаги, которые он не успел просмотреть. Свидетельство, которое принёс Джордж. Приказ короля. Губы тронула привычная мрачная улыбка. Кажется, этот день ещё может стать лучше.