Зря ты встала на моём пути

      Тонкая дымка облаков рассеялась, перед своим исчезновением успев немного побросать косые тени на раскинувшиеся внизу плескающееся море, высокие «небоскрёбы» скал и песчаные пляжи, что ознаменовало продолжение очередного тёплого погожего денька. Высоко стоящее в небосводе дневное солнце всё также ярко освещало и грело находящуюся под его золотым ликом землю, хотя было видно, что светило постепенно клонится в сторону горизонта, чтобы исчезнуть там по истечению суток. Волнами шумел кристалльно чистый океан, а над взбаламученной водой то и дело возникали маленькие облачка поднявшихся капелек, чтобы мгновение поиграть радугой на солнце и после того исчезнуть. Где-то далеко от берегов среди всплесков водного зеркала океана раздавался боевой клич охотников, вышедших на большой промысел за рыбой, на которую прибрежные воды и рифы Аваат’лы были весьма щедры. Намечалась большая охота. И устривалась она далеко не на каких-нибудь мелких рыб, которые испуганно попрятались среди водорослей, камней, скал и кораллов, вытаращив водянистые глазки на проплывающие вверху тела стремительных домашних илу, а на намного более крупных существ — так, например, зажатая группой охотников стая месяцехвостов ну ни разу не походила на лёгкую добычу! Трёх с половиной метровые рыбы были весьма быстрыми и выносливыми пловцами, а крупные трапецивидные чешуи нередко заставляли отскаивать от месяцехвоста даже копья. В других местах одиночные охотники или охотники помладше также охотились на рыб, но на значительно более мелких. Девушки, женщины и просто решившие не ходить сегодня с арбалетом за местными зверями собирали водоросли и раковинных моллюсков, кои в большом количестве произрастали на тёплых мелководьях Аваат’лы. Деревня казалась пустой, немногие оставшиеся там — по большей части женщины и дети — занимались домашним хозяйством, так что снующих туда-сюда на’ви попросту не было. И такое обстоятельство сыграло на руку двум братьям, тащившим Ао’нунга к маруи предводителей клана.       Отсутствие лишних глаз избавило и так выдошихся Салли от весьма досадной перспективы идти к нужной хижине окольными путями, лишь бы не вызывать у теперь их новых соплеменников вопросов о том, куда они, заломав руки за спину, ведут сына оло’эйктана, да ещё и всего в крови. Вести весьма непокорного меткайинца, который старательно пыхтел и шипел, силясь выкрутится из безжалостно схвативших его синих рук, было задачей непростой: один раз Ао’нунг почти сумел вырваться из западни, сильно ударив ведущего его сзади Ло’ака по коленке и отбросил его в сторону, но лесной даже тогда не перестал его удерживать да и старший Салли весьма кратко и ясно «объяснил» ему, заведя руку с ножом назад для демонстрации, что если он продолжит рваться на свободу, то Нетейам без всякого зазрения совести проделает в нём пару дыр острым кинжалом. Лишь ближе к концу их «путешествия» к нужному дому более или менее отдохнувший рифовый парень пытался предпринять попытки вновь освободится, но весьма больное заламывание рук с каждой его новой попыткой убедило его этого не делать. Любое желание вызволить себя из плена двоих оматикайцев издыхало сразу после рождения. Зрачки Ао’нунга сузились от страха, когда знакомый орнамент собственного дома замаячил вдали.       А ведь он ещё каких-то два часа назад чувствовал себя сильным и бесстрашным. Так что Ло’ак и Нетейам лишь спустили его с небес на землю.       Как только стопы всех троих оказались на полу маруи, младший Салли грубо бросил меткайинца, который с грохотом рухнул вниз. Лишь шикнув от моментной боли, Ао’нунг проморгался, как будто бы ему в глаза попал мелкий мусор, и оглядел чуть тёмную хижину. Матери и сестры дома не было, зато был отец, явно снаряжавшийся для похода куда-то, и тса’хик Нейтири вместе с Кири. При появлении своего насильника девушка испуганно прижалась к матери, взгляд оло’эйктана клана Меткайина сразу стал тяжёл и суров.       Ло’ак обратился к своей дрожащей то ли от страха, то ли от подступающих слёз сестре:       — Кири, пойдём с нами домой, — однако он перевёл взор на до сих пор лежащего на полу Ао’нунга и злорадно ухмыльнулся: — Только для начала возьми с него положенное, а то он не битый не лупленный сидит.       Бедная девушка неуверенно высвободилась из всеспасающих рук матери и осторожными шагами подошла к встававшему парню. Было видно, как её руки — от самых кончиков пальцев до вершин худых плеч — мелко трясутся, а её вселяющий сострадание взгляд, прожигающая смесь боли и злости, всецело был устремлён на виновника сегодняшних бед, слёз и наверняка душевной травмы. Внутренне юноша заколебался, смотря на приближающуюся к нему хрупкую оматикайку — сначала в его душе огненным океаном ярости заплескалось лютое желание разорвать её на части, но гнев быстро остыл из-за понимания того, что если он сделает хоть малейшее движение в её сторону, то разорвут тогда уже его. А Ао’нунга при осознании этого ни на миг не обуяло желание отхватить ещё — близнецы устроили ему такую взбучку, что на всю жизнь запомнит.       Приблизившись к меткайинцу вплотную, девушка ненавистным взглядом как напалмом выжгла расфосовавшиеся где-то в глубине души остатки былой дерзости парня. Размахнувшись, она влепила ему звонкую пощёчину, из-за которой щека моментально стала красной, а Ао’нунг поморщился из-за боли, но решил не отвечать ей. После этого прилетела ещё одна и ещё, и в то же время у неё прорезался голос:       — Ублюдок, настоящий урод! — голос Кири внезапно стал выше и нездорово захрипел из-за душивших девушку слёз. — Не-на-ви-жу!!!       Она отошла от него на достаточное расстояние прежде чем окончательно разрыдаться. Проводив свою несчастную дочь полным сострадания взглядом, Нейтири сказала сыновьям отвести сестру домой, что было выполнено без лишних слов. Как только Нетейам, обнимавший опять льющие ручьи слёз Кири в компании Ло’ака (который сумел незаметно от всех развернуться и показать Ао’нунгу средний палец), скрылись из виду, в опустевшей хижине воцарилась тишина, да такая, что, казалось, сам воздух перестал своё движение.       Тоновари направился к выходу из маруи, его сын виновато пошёл за ним семенящей походкой. Пешком догнав своего родителя, он, стараясь сделать свой тон максимально достоверным и уверенным, произнёс:       — Отец, всё это неправда и ложь, — как только эти слова слетели с его губ, парень внутренне поёжился, поскольку всем нутром прочувствовал недовольство находившийся в их маруи Нейтири. — Мы с друзьями только лишь шутили над ней, а она разыграла тут драму на пустом месте…       Отец серьёзным взглядом смерил своего сына, поэтому парень почувствовал больной укол совести. Его раскрыли, и отступать больше не куда. Может, он всё-таки поверит ему?       Мужчина, не оборачиваясь, холодным тоном сказал:       — Своё враньё можешь оставить для кого-нибудь другого… как и право называть меня своим отцом, Ао’нунг. — после этого он вышел на своеобразный пирс перед домом и свистом подозвал своего цурака. Когда блестящая в лучах солнца мокрая сизо-чёрная спина услужливо подставилась своему седоку, Тоновари, не выразив не единой эмоции на своём сосредоточенном лице, вскоре скрылся среди волн.       Теперь Ао’нунг остался совсем один. И первый раз в жизни ему стало по-настоящему страшно.       Парень был опустошён и сердце его было разбито предательством со стороны родителей. Сколько бы он не считал себя взрослым, самостоятельным и взывающим большие надежды молодым меткайина, без надёжного оплота со стороны семьи вся его уверенность и надежда рухнули подобно карточному домику. Лишь сейчас он понял, в какое болото сунулся, и был готов раскаяться во всех совершённых им грехах, но было уже слишком поздно, да и простое признание вряд ли бы искупило его огромный груз вины, камнем утягивавшим его на дно разрушающейся на глазах жизни. Так что смотря вслед погружающемуся под воду высокому хвостовому плавнику отцовского цурака, Ао’нунг понял, какова была цена совершеённого им поступка. Глядя на играющие на волнах отсветы солнца, юноша почувствовал себя стоящим на краю бездонной пропасти одиноким путником, заглядывающим в самое сердце самой пустоты, готовой его поглотить за единственный неверный шаг. Нога уже занесены над ущельем…       Но он продолжит борьбу, хотя его судьба предрешена. Парень не догадывался, что будет ждать его дальше, но это явно должно было быть что-то ужасное. Так пусть же он встретит это в гордой осанке и мужественно!       Всё также потрясённый случившимся, молодой меткайинец, от которого отреклась семья, всё также продолжал бессмысленно смотреть вслед постепенно садящемуся солнцу, словно надеялся найти в небесном светиле утешение. Так он, наверно, собирался бы стоять целую вечность, если бы кое-кто не напомнила бы ему, что в хижине он явно не один.       Пытаясь побороть внутри себя гнев, Нейтири напряжённо сжимала кулаки, смотря на стоящего к ней спиной парня. Когда же, наконец, буйное негодование стихло в душе оматикайки, она начала подготавливаться к предстоящему разговору.       —… Скажи, — женщина была явно не в том состоянии, в котором ей бы легко давался бы этот разговор, так что она приложила немало усилий, чтобы её голос звучал спокойно и вежливо. — Зачем?       Юноша вздрогнул. Он совсем забыл о том, что в доме есть ещё и мать изнасилованной им девушки, так что мгновенно по его испуганному лицу скатилось несколько капелек холодного пота.       Когда он услышал ещё долго бившуюся в его голове как эхо в узком морском гроте фразу: «Скажи, зачем?», внутри него всё мигом похолодело. Как ответить? Напуганный и совсем запутавшийся в собственных эмоциях, только сейчас до него дошло, что он сам не понимает, для чего совершил столь ужасное деяние. Он долго обдумывал это, поэтому в маруи воцарилась тишина, в которой Ао’нунг мог услышать стучащее началом в груди собственное сердце.       — Это… мои личные мотивы… — только и смог выдавить из себя меткайинец, пристыженно опустив взгляд куда-то под ноги своей собеседнице.       — Какие мотивы двигали тобой? — настойчиво добивалась от него ответа Нейтири.       И опять тишина. Пацан очень хотел закончить этот разговор как можно скорее, ибо, глядя на весьма гневную женщину перед собой, ему становилось плохо. Он мог бы рассказать ей о своей ненависти к её семье, но что тогда бы? Он ведь один и защитить его некому.       — Ао’нунг, — обратилась к нему тса’хик Оматикайя. — Совершённое тобой ужасно, очень ужасно. Изнасилование — чудовищная и отвратительная попытка труса мнимо показать свою силу за счёт беспомощности слабого. Я не прошу тебя извиняться или делать ещё что-то, поскольку наши пути навсегда разойдутся… Просто скажи мне, зачем?       Будущий оло’эйктан сильно напрягся, каждый мускул дрожал под его бирюзовой кожей натянутой струной. У него нет возможности соврать, и придумывать какие-то отговорки совсем нет возможности. То, что он должен был сказать, отвратительной жгучей фразой тяжело свернулось у него на языке. Никогда он ещё прежде не испытывал столь необыкновенного чувства — страх, душевную боль, злобу, гнев и стыд. Наконец, его губы при титанических усилиях смогли раскрыться и он произнёс:       — Меня она бесит. Как и вы все. — стоило лишь сердцу оправится от первоначального страха, как он решил выплеснуть все скопившиеся в нём эмоции. — Твои дети странные, так и вы с вашим Торуком Макто. Вы чужие в этом месте, выглядите не так как мы, живёте не так как мы, думаете не так как мы. Вы думаете, мне доставляет огромное удовольствие возится с вашими пятипалыми недодетьми, которые ещё и пытаются строить из себя важных птиц и уже смотрят на меня под презрительным углом, хотя, не заставил бы меня мой отец их няньчить, то они бы потонули бы при первом заплыве на илу? Нихрена подобного! Вместо того, чтобы постепенно брать на себя обязанности оло’эйктана Меткайина, я вынужден постоянно учить этих… этих несносных придурков, которые ещё и у меня шепчутся за спиной о том, какой я негостеприимный! Да очень ваша семейка хорошо устроилась: свалила из своего леса и разложилась здесь как будто бы они хозяева лишь потому, что твой муж — Торук Макто!!! — в избытке переполнявшего чашу эмоций гнева Ао’нунг ходил по всей хижине и активно жестикулировал руками. — Чёртов сноходец, оло’эйктан без клана и племени! А ведь потом он опять трусливо подожмёт хвост и свалит от сюда, как только Небесные Люди заявятся за ним, наша деревня превратится в огромную кучу уголков, а нас переубивают всех здесь! Как только вы своими ногами встали на здешний песок, моя мать очень волнуется, а она, к слову, беременна! И всё это из-за вас, из-за вас! Из-за слабости твоего мужа, Нейтири…       Этот длительный, наполненный ядовитой желчью и нескрываемым отвращением к её семье и к ней самой монолог в считанные секунды обнулил запас терпения женщины, которая явно не собиралась мириться со всем этим. В мгновение ока её рука оказалась на глотке Ао’нунга, которого она мощным бросков швырнула об стену маруи. Не давая опомнится юноше, разъярённая как дерущийся палулукан Нейтири сильно сжала горло ошеломлённого происходящим на’ви, едва не сломав ему трахею, и провезла его чуть вверх по стене, чтобы его глаза оказались на уровне её глаз. Хрипящий и пытавшийся вдохнуть хотя бы чуть-чуть так нужного ему сейчас кислорода Ао’нунг запрокинул голову назад, раскрывая рот словно выброшенная на берег рыба и уже начиная чувствовать как его тело постепенно обмякает. Поначалу парень вертелся словно уж на сковородке и пытался активно высвободиться из удущающего захвата, но нехватка воздуха в лёгких сильно казалась на его способностях, да и был риск сломать себе шею излишними движениями.       Нейтири, чьи зрачки сузились в почти кошачьи вертикальные чёрточки, зашипела на него, оскалив острые зубы. Зажатый в другой руке её собственный искривлённый клинок был поднесён на опасное расстояние к дрожащему горлу Ао’нунга, который не видел этого смертоносного оружия, но почувствовал, как тонкое лезвие медленно проходит своим острым концом от самого начала горла и вплоть до острых ключиц, порождая медленно текущие вслед за своей создательницей ручейки тёмной крови. Его убьют?.. Мозг насквозь прошило леденящее осознание близкой гибели, поэтому он вновь возобновил попытки высвободиться из пригвоздившей его к стене схватки, но безуспешно. Точно также окончились и напрасные старания позвать на помощь, ибо из стиснутого горла родился лишь влажный хрип, а глаза уже начали закатываться назад, намекая на то, что вот-вот бьющееся на последней грани сознание поглотит бесконечная тьма, где нет места ни боли, ни каким-либо другим ощущениям.       Разве всё должно было свестись к его смерти? Лёгкие объяты пламенным огнём из-за недостатка кислорода, тело холодеет и стремительно обмякает, становясь податливым и недееспособным, кровь приливает к голове, в глазах безнадёжно мутнеет с каждой секундой, шея невероятно болит и сдавливается безжалостной рукой женщины. Из-под полусомкнутых век прочертила одинокую солёную дорожку слеза: нет ничего хуже, чем чувствовать эту мучительную предсмертную агонию и с этим осознавать, что конец неумолимо приближается и уже точно не оборвётся проваленной попыткой. Зачем он столькое прошёл? Чтобы просто так вот погибнуть? В нём кричала вопиющая несправедливость, прибавившись к отвратительному калейдоскопу из боли, страха, злобы и отчаяния, так что из глаз начали неконтролируемым потоком сочится слёзы.       Просто почему?       Нейтири всё также смеряла прижатого её рукой к стене парня леденящим душу взглядом. Желание прикончить развратника своей дорогой дочери стало прямо-таки идеей «икс», но здравая часть её разума противилась такому кровавому стремлению, так как забирать душу живого существа — не меньший грех, чем изнасилование. Хватка в четыре пальца неровно дрожала на чужом горле.       Наконец, она сказала:       — Не позволю, — при каждом произнесённом ей слове воздух накаливался и дрожал от негодования. Сердце Ао’нунга сжалось в приступе страха. — Оскорблять. Мою семью. Любой, кто станет угрожать моим родным, падёт.       Внезапно страшный удушающий захват длинных тонких, но невероятно сильных пальцев разжался, от чего парень бесчувственно сполз по стене маруи, хрипло дыша и отчаянно борясь с накрывавшим его бессознательно состоянием, случившимся из-за того, что женщина, едва не приблизившаяся к тому чтобы лишить его жизни, слишком резко отпустила юношу, у которого кровь из головы и наоборот едва пробиралась по сжатому горлу внезапно активно начала двигаться по сосудам, вызвав невероятное головокружение. Первые полминуты он провёл словно в каком-то странном тумане: перед глазами мигали пульсирующие точки и объекты размывались в аморфные силуэты, уши заложило и ему казалось, что ему как будто-бы в уши попала вода. Лишь только к нему вернулся здравый разум, как он тут же поспешил отползти от своей губительницы, дрожа челюстью от колотящего всё тело страха.       Властно возвышавшаяся над парнем Нейтири презрительно фыркнула и заткнула свой кинжал за лямку набедренной повязки, прошуршавшей с характерным звуком. В её зрачках теплились маленькие огоньки с трудом подавляемой злобы — ибо не только за им совершённое, но и за его дерзкие речи она была готова с ним сделать и не такое, так что воображаемые картинки перепачканного кровью Ао’нунга, слёзно умоляющего её прекратить, пока она препарировала его заживо, в какой-то мере позволяли ей остудить внутренний пыл.       Смерив ненавистным взглядом лежащего на полу молодого меткайинца, она грозно сказала ему:       — Когда-то мне казалось, что лишь Небесные Люди жестоки и хотят творить много зла для удовлетворения своего мнимого величия. Я была наивна, слишком наивна, — Нейтири сокрушённо опустила голову и прикрыла глаза, что вызвало новый укол совести у Ао’нунга. — И только что сейчас убедилась, что некоторые на’ви легко обгоняют их в этом. Что касательно моего мужа, то ты ему обязан жизнью, как и вся Пандора. Да, он был человеком, vrrtep, но он смог научится Видеть и стал Торуком Макто, возглавив бесчисленные войска нашего народа, чтобы освободить наши земли от чужаков. И сделал это только он.       —… В любой… момент он предадит и нас… — речь давалась юноше с превеликим трудом. Его рука зажимала длинный кровоточащий порез на горле. — К тому же… я… вы меня хотели убить и я расскажу всё…       К его превеликому несчастью, оматикайка лишь усмехнулась ему.       — Валяй, рассказывай, — сказала она. — Только тебя здесь уже никто слушать не будет, для племени ты больше никто и для их тебя больше нет. И, кстати, не тебе судить о нашем прошлом — никто бы не захотел испытать то, через что прошла наша семья.       С этими словами тса’хик бросила последний злобный взгляд на парня и вышла из маруи, оставив его на едине с самим собой. Ещё никогда он так не боялся, ибо до этого его избили, а позже чуть не прикончили, его репутация находится в очень шатком положении, однако едкий страх неизвестности перед будущим затмевал все прочие. Что будет дальше? Ао’нунг не знал, но боялся даже предположить о ждущих его впереди бедах.       Похоже, Великая Эй’ва решила устроить ему свой персональный ад, выйти из которого не представляется возможным.

* * * * *

      Тёмные сизые тучи густым покрывалом клубились над томно вдыхающим морем, которое то и дело поднимало большие чёрные волны с рваной одеждой из пузырящейся пены. Несметное количество пузырьков водило хороводы на мутно-голубой поверхности бушующей водной стихии, которая оглушительно стонала очередной ударившейся о древние каменные утёсы, изо всех сил пытавшимся противостоять обрушающимся на них ударам. Какой бы не была мягкой и податливой вода в спокойное время, шторм превращал её в настоящее орудие массового разрушения: острая скала не пережила последнего сотрясения штормовой волной и с громким хрустом рассыпалась на множество кусков, которые тот час же поглотила тёмная морская пучина. Мелко моросящий дождь постепенно усилялся и множеством крохотных язычков лизал камни. Из-за мрачных чёрных туч в тёмной пелене облаков уже краем закатившееся за горизонт солнце виднелось едва заметным размытым диском. Чудовищные порывы могучего морского ветра набрасывались на волны, разбрасывая в стороны солёную плескающуюся воду, и сильно скашивали холодный накрапывающий дождь, так что оставшимся на рыбалке морским баньши приходилось изо всех сил молотить ноющими от бесконечной натуги крыльями по ледяному воздуху и часто снижаться для сбережения сил, едва не чертя брюхом по вздыбившимся серым спинам океана и с трудом перебирая крыльями в постоянно осыпающими их леденящим градом брызгах волн. В противном случае хрупкие летуны никогда больше бы не увидели родные скалы, так как эти существа явно не были самыми крепкими созданиями на планете. Троица созданий, отчаянно боровшимиеся со штормовым ветром, шустро работала крыльями и постепенно приближалась к закутавшимся в полупрозрачную дымку морским скалам, каждая мышца ломкого зелёного тельца дрожала от напряжения, а дыхальца на груди болезненно, но скоро расширялись для следующего вдоха.       Тропический шторм — время массовых смертей.       Когда до спокойной тверди скал, где нет места губительным волнам, холодному пронизывающему до костей дождю и всесокрушающей буре, оставалось не больше пятидесяти метров, шумящая мутно-голубая поверхность внезапно разверзлась под одним из баньши. Родившаяся из целой тучи брызг тёмная воронка внезапно обросла со всех четырёх сторон длинными челюстями с игловидными зубами, которые с чудовищным хрустом сомкнулись на баньши, чей полный боли крик потонул в раскате грома и плеске пенящихся волн. Пронзённый насквозь зубами летун потерял сознание ещё до того, как чрезвычайно довольный пойманной добычей бломстомунд погрузился обратно в тёмную пучину, растворившись среди поднятых собой брызг.       Маленькая капля тёплой багровой крови всего пару секунд назад бывшим живым существа медленно стекла по серому извилистому боку скалы, прежде чем очередная накатившая пятиметровым разрушительным валом волна обрушилась на скальные утёсы и подчерпнула собой эту капельку. Точно также стёкшая по лазурной щеке Ронал солёная слеза растворилась в постоянно бегущих по всему её лицу каплях дождя, смазывавшие белую полосу красок на её лице.       На своеобразной «площади» под мелко моросившим дождём толпилось множество меткайинок и меткайинцев, внимательно ожидающих начала церемонии. Дождь мелкими ручьями строился по их шеям и широким плечам, даже влагоустойчивая одежда вся промокла насквозь, а налетающие порывы жутко холодного ветра пробирали мокрых на’ви до костей, мелкая морось тяжёлыми каплями оседала на ресницах, забиралась в волосы. Но никто из присутствовавших не ушёл обратно в свой тёплый дом и даже не высказал недовольства по поводу затянувшегося начала церемонии. Народ терпеливо ждал, ибо никто не смел нарушить устав вождя и покинуть важного народного собрания. На большой плоской скале как на сцене стояла семья оло’эйктана клана, но никто из пришедших не увидел среди них Ао’нунга, что породило несколько разнородных слухов о причастии сына вождя к этому событию, которые, впрочем, скоро затухли. Рядом с ней разместилось многочисленное семейство Торука Макто. По середине лица каждого из представителей обоих семей пролегала длинная полоса белой краски — знак траура, скорби и милосердия. Люминесцентные точки на их лицах слабо блестели в ярком свете размещённых по бокам «подиума» больших факелов, огни которых беспокойно колыхались от ветра и трещали при попадании на них капелек воды. Царила тишина, нарушаемая лишь звуками бесновавшегося неподалёку от деревни моря да едва слышными перешёптываниями в огромной толпе морского народа.       Стук посоха Тоновари мгновенно прервал тихие перешёптывания собравшихся в этом месте на’ви. Стекавшие по его мощным плечам и сильному торсу капли дождя немного светились в отсветах факелов, множественные татуировки стали ещё более контрастными по сравнению с полосатой бирюзовой кожей, мудрые голубые глаза ярко искрились на запрятавшемся в темноте лице. Многие из пришедших на церемонию подметили, что ранее вечно энергичный и взывающий к гордости за своего правителя вождь теперь выглядит слишком измученным и уставшим, что вызвало беспокойство многих в толпе. Явно случилось что-то ужасное.       — Я вижу вас, мой народ, — произнёс в кромешной тишине оло’эйктан. В ответ ему раздалось нестройное эхо уважительного приветствия склонившихся в низком поклоне на’ви. — Не так давно минул тот светлый день, когда пришедший на земли нашей родной Аваат’лы великий Торук Макто со своей семьёй попросил у нас утуру, убежища от войны и злостных козней пришедших с неба демонов. С тех пор прошло уже двадцать дней и девятнадцать ночей, они стали частью нашего клана.       По толпе пробежался шёпот недовольства. Ещё с первой встречи вождь водного клана понял, что его народ будет весьма скептически относиться к новоприбывшим и это ничем не исправить — страх перед ранее невиданным и весьма плохие, въевшиеся в мозг ассоциации «всё, что выглядит и ведёт не так как мы = от Небесных Людей = плохо» не дадут открыть сердце, чтобы впустить в них слишком отличающихся от их самих гостей, так что пройдёт немало времени, прежде чем племя сможет принять эту семью как настоящих новых соплеменников. Когда собравшиеся начали негативно высказываться и перешёптываться, Нетейам почувствовал, как Туктерей посильнее прижалась к нему плечом, явно ища защиты у старшего от возможной угрозы. Парень ласково взъерошил волосы младшей сестры, что успокоить её — невзирая на многие сложности, вызванные физиологическими и культурными различиями между семьёй Джейка Салли и населением их нового дома, у девочки контакт с местными удался более чем на «ура», поскольку ещё не озабоченные происходящей в мире ситуацией и не забивающие себе голову мороками по поводу происхождения своих новых односельчан ребята мгновенно приняли сверстницу в свои игры. Дети — они и на Аваат’ле дети. У старших братьев и сестры Тук отношения с ровесниками складывались не самые удачные, показателем чего служила сегодняшняя ситуация.       Тоновари медленно поднял руку с посохом и толпа мгновенно смолкла. Тишина на площади зазвенела как натянутая тетива, дождь не прекращал мелко моросить и постепенно усиливался.       Дождавшись абсолютного молчания всех присутствующих, оло’эйктан продолжил:       — Я полностью разделяю ваши опасения и волнения касательно присутствия семейства Торука Макто в наших краях. Да, они не такие как мы, и сейчас наши противники пытаются найти и прикончить их. Да, мы ни коим образом не хотим ввязываться в кровопролитную войну, — мужчина обвёл ясным взглядом всю толпу. — Но всё же я прошу вас принять их как своих новых соплеменников, надеясь на ваше благоразумие и доброту. Они точно также были приняты Великой Матерью как и мы все. Эта семья сделала многое несколько лет тому назад, чтобы спасти наши земли и нашу Эй’ву от великой беды, нависшей над ней из-за демонов. Теперь настал наш черёд спасти их от великой беды. С тех самых пор они — часть нашего водного народа, поэтому я взываю вас о уважении и почтении к ним, чтобы у нас получилось стать с ними единым целым.       Собравшиеся вопросительно смотрели на вождя. Для чего он всё-таки собрал их всех здесь, да ещё и под дождём? Ветер всё также страшно выл в узких скальных проходах неподалёку, волны недалеко бесновавшегося моря угрожающе бурдили и плескались, факелы постепенно тухли, из-за чего в этом месте тени становились всё черней и становилось всё темней впринципе.       Заметив выражение осуждающего ожидания на лицах своих подопечных, Тоновари выпрямился и с явным отблеском злобы в голосе продолжил пламенную речь, обращаясь к народу:       — Я больше чем уверен, что, объединив усилия и устранив некоторые недоразумения, мы сможем сделать так, чтобы наша родная Аваат’ла смогла стать для этой семьи новым домом, где они смогут забыть ужасы прошлого и стать одними из Меткайина, — вождь специально сделал заметную паузу, дабы заострить внимание многочисленной аудитории. — …Но никогда не будьте агрессивны с ними, чтобы не более не повторять прискорбных ситуаций, которая случилась сегодня. Один наш соплеменник совершил очень ужасный порок, а его жертвой стала девушка из семьи Торука Макто — Кири. Наша семья приносит пострадавшей и её родным огромные соболезнования. После того, как вы узнаете личность грешника и сотворённое им зло, я уверен, вы не останетесь равнодушными. Ибо этот нечестивец — мой сын.       Толпа буквально взорвалась оглушительными причитаниями и возгласами удивления, стоило только вождю произнести эти слова. Вместе с тем часть собравшихся расступилась, когда двое высоких мускулистых охотника выволокли на середину «площади» трепыхающегося Ао’нунга и бросили его на песок. Скопление непомерно удивлявшихся и строивших самые невероятные догадки в громком гомоне на’ви обступило тяжело дышащего сына оло’эйктана, который вертелся и брыкался, пытаясь выпутаться из рук своих пленителей, державших его изо всех сил. Глаза у Кири были на мокром месте. Превозмогая не по его меркам сильное сопротивление со стороны двух намного более крепких меткайинцев и режущую боль от натирающих кожу верёвок, которые оплели его руки и под дождём ещё и разбухли, став смачивать больную кожу, юноша начал кричать:       — Отвалите, хватит! — когда один из «охранников» силой выдавил его голову в землю, Ао’нунг едва не хлебнул ртом сырого песка, однако он не переставал кричать. — Я не делал этого! НЕТ, НЕ ДЕЛАЛ, СЛЫШИТЕ?! Поверьте мне, я прошу!       Собравшиеся были в смятении, увидев раненого и побитого сына Тоновари. В чём дело?       Пришлось отвечать Ронал, что очень тяжело далось бедной женщине:       — Совершённое нашим сыном злодеяние невероятно жестоко, — Ронал печальным взором обвела свой народ, одновременно думая о правильном подборе слов. — Согласно известным нам показаниям, Ао’нунг, руководствуясь ненавистью к нашим новым соклановцам, физически и морально сломил волю сопротивлявшейся ему Кири, после чего… изнасиловал её.       В очередной раз воцарилась тишина ошеломления и неприятного изумления, и спустя пару секунд толпа буквально озверела, разразившись угрожающими криками и воплями. Кто-то даже заплакал из-за неумолимого сострадания к бедной девушке, которой пришлось пережить столь ужасное событие. Но сердца большинства на’ви в этот момент воспылали лютой ненавистью к молодому оло’эйктану, поэтому целой пулемётной очередью в связанного Ао’нунга полетели сырые комья грязи и камни вперемешку с грязными оскорблениями в его адрес.       Весь клан относился к будущему правителю с уважением и видел в нём перспективного, подающего большие надежды наследника престола, поэтому большинство окружающих более-менее его возраста отчаянно пробивались к нему в друзья, чтобы с его приходом к безраздельной власти быть в видном выигрыше. Сейчас же они вместе со взрослыми швырялись в него мокрым песком и всячески угрожали ему расправой. Народ разочаровался в сыне Тоновари. Настолько, что желали разорвать на куски этого морального урода, настоящего монстра, прячущего истинный лик под маской добродушного славного парня.       Вполне заслуженно.       Ао’нунг брезгливо смахнул с себя рукой кинутую в него грязь и поднял голову, и капли холодного дождя покатились по его исцарапанным щекам на манер горьких слёз, к чему он был весьма близок. Всё вокруг казалось ужасающей страшной сказкой, которая неминуемо должна была подойти к концу, но чудовищные мгновения тянулись часами, всё дальше и дальше отдаляя финал, о котором так грезил меткайинец. Когда это всё наконец прекратится? Сердце парня гулко стучало в груди, началом отдавать в ушах. Как странно: когда уже ясно, что всё кончено и даже предпринять попытку сопротивления судьбе уже бесполезно, оно отважно и упрямо перекачивает в нём жизнь. Ужас охватил всё тело Ао’нунга и как будто бы стал второй личиной его сознания — разум, насквозь пропитанный агонией страха и сжимающийся от постоянного кошмара, в который сейчас превратилась его жизнь. Сейчас весь мир был для него врагом и он не мог найти спасения ни у кого, к тому же сверху напирала жгучая боязнь неизвестности впереди. О предстоящих ему впереди кошмарах меткайинец даже боялся думать.       Преисполненная негодованием толпа гневалась всё сильнее, так что некоторые постарались добраться до Ао’нунга и избить его, чему отважно противодействовали двое сильных охотников, с трудом сдерживающих справедливый гнев народа, с которым они, умело скрывая это, были стопроцентно согласны. Такие отморозки как он не имели права не то чтобы проживать на территории их клана, но и жить вообще. Дождь лупендил всё сильнее, а тучи становились гуще, поэтому эти окрестности могли надеяться на только такие источники света как до сих пор горящие факелы да иногда пробивавшиеся через плотную занавесу туч огненные отблески позднего заката.       Мощный удар посоха Тоновари несколько охладил разгорячённый пыл народа, поэтому громкие выкрики и угрозы о скорой расправе вскоре сошли на нет. Ао’нунгу было очень холодно: холодный дождь стекал по нему ручьями, внезапно налетающие порывы жестокого ветра больно кусали кожу, поэтому ледяной воздух проникал в горло, сковывал лёгкие. Он поднял голову и полным надежды взглядом посмотрел на каменный «пьедестал», где разместилась его семья, и смог пересечься взглядом со своей сестрой. Когда он заглянул в её глубокие как синее море глаза, то мгновенно почувствовал страх, боль и вместе с тем отвращение родного человека. Цирея поспешила отвести взгляд куда-то в сторону, лишь бы не мучаться, глядя на своего родного брата, который стал настоящим растлителем и которого она хочет забыть, но не может просто выкинуть из головы, ибо он всё-таки ей брат…       — Ещё со времён Первых Песен тулкуны, наши духовные братья и сёстры, поклялись больше никогда не творить насилия и убийств. — монотонно и холодно произнесла тса’хик Меткайина, заставляя народ внимать каждому её слову. — До того, как все разрозненные общины наших дорогих родственников из морских глубин приняли этот негласный устав, они вели кровопролитные войны. Воды океана окрашивались в кровавые цвета с каждой новой жертвой необдуманной распри, порождая желание мстить и убивать ещё больше. Неизвестно, сколько бы ещё их пало во имя жадной мести, но со временем они осознали, какую чудовищную ошибку совершили. С тех самых пор мирное общество тулкунов навсегда запретило убийства и насилие во всякой его форме, наказание за это — изгнание и лишение тсахейлу. Тулкуны — наши духовные собратья, делившиеся с нашим народом мудростью на протяжении неисчислимого множества поколений. Мы не должны их опозорить, дав слабину, ибо их законы — наши законы, их кровь — наша кровь!       Эхо сотен решительно настроенных голосов мощным валом раскатилось по всей Аваат’ле. Парень явно почувствовал, что застывшее в воздухе напряжение сулит нечто ужасное, поэтому попытался сбежать, но очередное хорошее встряхивание им одного из «охранников» успокоило его. Не имеющий больше сил к сопротивлению, в его груди ядом расползался кислый страх. Его лицо напоминало холодную бледно-голубую маску, в нём было трудно заподозрить живого на’ви.       После этого множество голосов запели. Запели вначале тихо, потом всё громче и отчётливей, перекрывая мощный шум дождя и бесновавшегося рядом моря. Каждое произнесённое слово имело большую мощь и мудрость. Это была молитва.       — Эй’ва, Первая и Великая Мать, родительница всего живого, — Джек Салли безмолвно сошёл с каменной сцены. Ронал было очень тяжело петь из-за плотным кольцом стискивавших её горло слёз, но ритуал нужно было завершить до конца.       — Воспеваем тебя к твоему великому терпению и доброте, сердцу, маленькая частичка которого бьётся в каждом твоём творении..       Торук Макто приближался к связанному меткайинцу. Только лишь тогда Ао’нунг понял, что сильно недооценивал этого на’ви, ибо сейчас он выглядел как никогда более грозно, заставляя парня трепетать от ужаса: брови были плотно сдвинуть вместе, а из-под них глядели тяжёлым взглядом искрящиеся от ярости глаза, а отсветы факелов и стекающие по лицу аватара капли дождя только лишь придавали ему больше жестокости. Он был уверенным в себе воином, чего Ао’нунг раньше не воспринимал всерьёз. Теперь он полностью в его власти.       — Молим тебя, создательница и Первая Мать, простить грешную душу твоего дитя…        Торук всё также приближался к связанному Ао’нунгу, сердце которого лихорадочно билось. Один из ранее удерживавших парня воинов подал бывшему морпеху длинный искривлённый клинок с зазубринами.       —… И успокоить сломанную душу твоей дочери. Просим тебя устроить справедливость среди своего народа.       Молитва окончилась, и мгновенно на пляже стало очень тихо, лишь крапал холодный дождь и шумели вдалеке волны. Над обезждвиженным крепкими путами Ао’нунга угрожающе высился высокий мужчина с не оставляющим ни единого шанса ятаганом, чья сталь кровожадно блестнула в свете очередной молнии. Меткайинец смотрел прямо в пронзительные жёлтые глаза, немигающим взором уставившиеся на него, и буквально отсчитывал последние минуты. Грудь сковало тяжёлым холодом, буквально вся его сущность кричала о приближении неминуемой опасности, но страх обездвижил его и не позволил ему сделать хотя бы малейшего движения. Щека сильно вжималась в твердь холодной земли.       Всем нутром он прочувствовал, как Джейк замахнулся. Ужас неминуемой боли буквально вырвался из него на свободу вместе с криком:       — Пожалуйста... не надо, нет!!! Не надо!!! — юноша пытался вырваться, когда мощные пятипалые руки зафиксировали его в положении, при котором было почти невозможно пошевелиться. Не отдавая себе отчёта, из его глаз брызнули слёзы. — Прошу, не надо это делать!       В шею ему ударило горячее раздражённое дыхание. Парень всеми фибрами души чувствовал исходящее от мужчины желание убивать. Аватар нагнулся так, чтобы заглянуть прямо в глаза Ао’нунга, а вместе с тем — и в его душу. Джейк нервно облизнул чуть надтреснутые губы, контуры серьёзных морщин чуть обострились, глаза вновь заискрились в приступе гнева, мощные жвалки так и ходили под кожей. Склонившись прямо над ухом меткайинца, он злобно, почти по-змеиному прошипел:       — Не надо было делать это. Теперь никак ты больше не отвертишься, сучонок.       По мановению недрогнувшей руки бывшего морпеха зазубренное лезвие рассекло холодный влажный воздух и с противным металлическим лязгом стремительно обрушилось вниз. Почти в полной тишине раздался хруст разрубленных волос...

* * * * *

      Ужасный крик чистой боли и агонии эхом прокатился по всей Аваат'ле, разрушив последние оковы тишины. Как только в воздухе раздался чудовищный силы вопль, закрывшая глаза Цирея, лишь бы не видеть вживую самого ужасного наказания, уткнулась в бок стоящей рядом матери и расплакалась без единого звука.       Мозг лежавшего на коленях Ао’нунга буквально разрывался от невероятно сильной боли, которая плотным коконом окутала всё его тело. Отрубленная коса — пожалуй, величайший и самый интригующий дар Эй’вы, позволяющий её детям общаться со своей прародительницей — теперь безвольной верёвкой в окружении рассыпавшихся волос лежала перепачканная в сыром песке и крови. Отвратительные кусочки спиномозгового вещества, похожие на склизкие комки полупрозрачного серого цвета, частично вывалились и теперь валялись на песке и, казалось, будто бы таяли из-за стекавших по ним каплям крови и дождя. Багровая кровь запятнала здесь всё, но в самом деле лишившемуся тсахейлу Ао’нунгу, как ни странно, несколько повезло: данный орган не сильно пронизан кровеносными сосудами, иначе бы парень вскоре истёк бы кровью. Но коса внутри — гигантское сборище нервных клеток, ещё одна доля головного мозга, так что боль была нестерпимой и для её описания не подходит больше ни одно слово кроме как "мука". Края огромной, сверкающей в блеклом свету факелов раны на месте бывшей тсахейлу по-настоящему пылали острой невозможной болью. Мозг на части словно разрывали чьи-то безжалостные сильные руки, а всё тело сильно горело и ломало, каждая клетка страдающего тела юноши была настоящим зеркалом для истинного значения слова "боль". В глазах было темно и что-то сильно давило, уши заложило напрочь, а из носа тонкими струями текла кровь. Парень обхватил голову руками и, уткнувшись лицом в сырой песок, тихо плакал. Бросив зазвеневший окровавленный клинок на землю, Джейк удалился на прежнее место.       Прошло некоторое время. Заметно шатаясь, Ао'нунг поднялся с сырого песка. Не переставая пускать слёзы, он совершенно безжизненным блеклым взглядом смерил лежащую у его ног косу в луже крови. Он чувствовал себя по-настоящему лишённым. Вот, к примеру, что чувствует совершенно глухой и немой человек, вынужденный весь остаток своей несчастной жизни общаться на приземлённом языке жестов, когда наблюдает за разговором двух совершенно нормальных людей на красивом певучем языке, чью многогранность и необьятость нельзя описать словами? Правильно, исключительное чувство обиды и обделённости, собственной ущербности. Для народа, буквально выросшего в объятиях своей богини, невозможность "поговорить" с ней была равносильна вышеописанным чувствам, но обострённым в несколько сотен раз. Эй’ва — это не отдельная сущность, а почти всё, если не всё вокруг. Каждая маленькая её часть заключена в каждой клетке тела местных существ, и лишение возможности их общения с Первой Матерью вытаскивает эту самую маленькую часть... хотя нет, выдирает из организма — с корнями, криками и болью, и никто не в силах больше вернуть однажды подаренный дар.       Особенно, если это была кара за тяжкий грех.       Ао’нунг медленным шагом и с прискорбно опущенной головой направился к своеобразному выходу. Теперь он изгнан из собственного дома, и окружавшие его с самого рождения на'ви — отец, мать, сестра, друзья, знакомые и многие-многие другие, с которыми он прошёл весьма нелёгкий путь под ликом тёплых лучей Альфа Центавры А — проявили истинную обратную сторону карт. Множество раньше знакомых лиц хмурилось и кривилось в приступе злости напополам с отвращением к сыну оло’эйктана. Постоянные оскорбления, которые вместе сливались в возмущённый гомон окружающей его толпы, ранили ему сердце. Неужели Эй’ва хотела, чтобы он прошёл именно такой путь?       Парень закрыл лицо руками, чтобы скрыть от посторонних постоянно набегающие слёзы и скрыться от злых лиц, которых раньше он знал как своих дорогих знакомых, а теперь — как врагов. Остаточные вспышки боли и невероятно сильный стресс били по голове раскалённым молотком, из-за чего хотелось кричать. Кричать до стонущего полухрипа, а уши либо заткнуть ватой, либо выкрутить барабанную перепонку длинным рыболовным крючком — лишь бы не слышать этих едких комментариев!       Чтобы хоть как-то отвлечься от проблем ставшего ему враждебным мира, он решил считать свои шаги...       Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь...       Холодный ветер пробирал промокшего юношу до самых костей и как напалмом жёг рану, но Ао’нунг не разу ни остановился, продолжая своё позорное шествие на пути к изгнанию. На'ви без клана — что дерево без корней, ибо история этого народа, укладывающаяся в целых десять миллионов лет с небольшим, ещё не знала тех изгананников, которые смогли дожить до преклонного возраста в совершенном одиночестве. Сколь бы Эй’ва не была благосклонна к собственным детям, судьба отшельников всегда была незавидной: бесчисленное количество опасностей в виде болезней, холода, голода, жажды и диких зверей не щадили ни кого. И теперь Ао'нунг пополнит ряды этих несчастных, ибо он слишком неопытен и слаб, чтобы противостоять многочисленным опасностям. Родители, сестра, родная деревня, где он знал каждую закоулочку — теперь всё это останется в далёких воспоминаниях на неопределённый срок до того момента, пока носитель этих флешбеков не падёт от челюстей хищников, не сгинет из-за тяжкого недуга, не будет смертельно ранен из-за самой природы или не погибнет из-за бесконечного горя, которое он будет не в силах пережить.       Девять, десять, одиннадцать, двенадцать, тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать...       Кто-то больно ударил Ао’нунга по коленке, заставив его заплестись в собственных ногах и едва не распластаться на мокрой от продолжающегося ливня земле. Меткайинец хотел оскалиться, но понял, что делать этого точно не стоит, ибо на него набросятся и уже точно разорвут на части. Ибо кто он сейчас для клана? Правильно, пустое место. Никто. Ничто. Чем выше ты находишься на социальной лестнице, тем больнее оттуда падать. А это моментальное крушение в глазах собственного клана совсем разбило ему сердце. Так что теперь он совсем один в этом яростном жестоком мире. А много ли радости в том, что твоими надёжными спутниками станут холодные звёзды, горячее солнце и ледяной взор гигантского Полифема?       Семнадцать, восемнадцать, девятнадцать, двадцать, двадцать один, двадцать два, двадцать три... Или всё-таки двадцать пять?       Холодные языки почти чёрной воды облизнули ступни юноши, когда тот подошёл к полосе прибоя. Он уходил из своей привычной жизни, аналогов которой он не знал. Ао’нунг всегда был любимчиком судьбы, но в этот день колесо Фортуны полностью перевернулось с ног на голову по отношению к одному из своих детей, у которого впереди могли быть прекрасные счастливые деньки. И самое главное, что парню было очень больно признавать, он сам приложил к этому свою руку. Прогулки с друзьями, удачный конец обряда Икнимайя, бьющийся под ним недавно прирученный цурак, ранее и самое волнующее свидание с девушкой, переданный в руки его отцом семейный посох лидерства, мирно спящий у него на руках первенец — всё это он украл, украл у себя сам и никогда не сможет осуществить эти планы. Он очень сильно виноват и готов во всём расскаяться, но всем сердцем даже не смел надеяться на милость собственных родителей и родителей изнасилованной им девушки. Так как прощения даже за тяжкий грех никогда не будет. Как и нормальной жизни с этого момента.       Накатывающие солёные волны пробирали парня до дрожи. Он бросил последний, полный слёз взгляд на родную деревню и семью, в которую он больше никогда не вернётся, и с головой нырнул в холодные штормовые волны, игнорируя сильную боль на месте отрубленной косы. С первым его гребком под водой пятнадцатилетний юноша рифового клана начал самостоятельную одиночную жизнь, к которой он был совершенно не готов.

* * * * *

Полтора часа спустя...

      Полупрозрачная мерцающая тень густых туч ползла по плетёной, блестящей от тонких ручейков дождя стене семейного жилища. С трудом пробивавшийся в небольших разрывах облаков свет небесного голубого гиганта Полифема был резок и холоден. Волны тёмно-голубой скатерти моря вернулись в прежнее состояние, ибо буря ушла далеко от деревни, половина населения которой уже спало спокойным праведным сном. Орошавший местные пространства ливень прекратился, однако неприятный остаток в виде вездесущей сырости и холода остался, поэтому семейство Салли жалось ближе к задорно трещащему костру в чуть углублённом центре своего жилища, поскольку лишний раз мёрзнуть никто не хотел. Пламя было единственным источником благословенного тепла для этой семьи, которые привыкли к постоянной духоте родных тропических лесов и поэтому заметно мёрзли от холода — если уж даже местные, родившиеся на дуновениях прохладного морского бриза, постоянно побрасывали дрова или, готовясь ко сну, использовали сшитые из лёгких тканей накидки в качестве одеял (хотя в тёплых широтах Пандоры такое почти никогда не делали), то это семейство оматикайцев уж и подавно едва не стучало зубами.       Спустя время стало лишь немного теплее, поэтому спины перестало весьма неприятно холодить, поэтому шестеро на'ви в значительно более спокойной обстановке продолжили позднюю вечернюю трапезу, неторопливо работая челюстями.       Кири совершенно опустошённым взглядом смотрела на большой плоский лист-"тарелку", где уместился весь её ужин. Еда совершенно не лезла в глотку: наоборот, её иногда сотрясали мелкие рвотные позывы, уничтожая последние крохи желания продолжать приём пищи, казавшейся ей совершенно бесвкусной и отличаясь лишь мерой твёрдости. Девушка казалась неживой, неподвижной, словно высеченной из белокаменной скалы невероятно талантливым скульптором. Было видно, как узкие девичьи рёбра двигаются под кожей при каждом вдохе. Очень много пришлось пережить ей в один день. Слишком, слишком много для четырнадцатилетней девушки.       Тонкие язычки пламени исполняли свой дрожащий огненный танец среди чёрных угольков в костре. Но даже через раскалённый, волнующийся из-за разогрева воздух Туктерей отчётливо видела поникшее состояние своей старшей сестры. Очень странный и страшный ритуал, закончившийся изгнанием Ао’нунга, был совершенно непонятен её ещё ничем не омрачённому детскому сознанию семилетки, поэтому над девочкой восторжествовало чистое любопытство. Отложив в сторону импровизированную "тарелку" с почти полностью доеденной порцией, Тук едва слышно подозвала сидящую рядом маму, лишь немного встрепенув других участников до этого бывшей тихой трапезы. Увидев показанный младшей дочкой жест, который говорил о чрезвычайной секретности их разговора, Нейтири чуть пододвинулась к ребёнку, показывая всецелую предрасположенность к общению. Совсем тихо, чтобы не услышала ни одна другая живая душа кроме родительницы, девочка прошептала:       — Мама, — младшая Салли балансировала на очень тонкой грани между тем чтобы говорить и чтобы просто беззвучно шевелить губами. — А почему у того мальчика папа отрезал косу и его прогнали из клана? И почему Кири так много плакала?       Нельзя точно сказать, что причиной послужил этот с виду безобидный детский вопрос (который наверняка никто больше не слышал), но Кири почти в ту же секунду начали душить горькие слёзы, а взор стал мутнеть из-за подступающей влаги. Ужасные воспоминания крались за ней по пятам и сколько бы девушка не пыталась отвлечься от них, ныряя в созерцание картин родного леса в своей голове, спустя время все мысли занимали только чудовищные события сегодняшнего дня. Злые насмешки, дерзкие удары и выпады, полное игнорирование её умоляющих просьб, а потом... Её сердце разрывалось на миллионы кровоточащих кусочков, поскольку предательски подсознание опять и опять прокручивало всё те же сводящие с ума флешбеки, становившиеся всё реалистичней и почти что заставляющие бедняжку проживать те отвратительные моменты. Жестокость выжгла в её сердце невероятных размеров рану, которая зарастёт очень нескоро, если начнёт зарастать вообще. Она прямо-таки ощущала, как её личность раскалывается из-за непоправимого психологического ущерба.       Оматикайка отложила в сторону свой наполовину полный поднос и встала. С великим превозмоганием собственного желания разреветься прямо здесь она натянула на себя фальшивую ломаную улыбку, которая больше походила на безумный оскал отчаяния, и проговорила:       — Мам, спасибо за ужин, очень вкусно, — заметив удручённое выражение лица тса’хик, вызванное нескрываемым соболезнованием к своей дочери, которой приходится мучаться и врать чтобы хоть как-то скрыть свои эмоции (зачем, Нейтири не понимала), Кири поспешила добавить: — Мамочка, ну не расстраивайся, мне правда понравился ужин, но я наелась. Я хочу выйти проветриться, а то тут... немного ж-жарко, хех.       Неловкий смешок, и вот Кири уже развернулась ко всем спиной и неуверенно походкой пошла на "пирс" возле их маруи, тот час же сменив фальшивую улыбку на предвещающую скорые рыдания гримасу боли. Скоро девушка скрылась в тёмном проходе, оставив остальных родственников расстроенными и полностью жалеющими эту бедную душу, которой пришлось столькое вытерпеть.       — Я не хотела, сестрёнка... — Тук тот час же сморщила нос, готовясь расплакаться.       — Evi, тут нет твоей вины. — ласково произнесла Нейтири.       Джейк нервно хрустел пальцами. Он рвался успокоить и защитить от всех бед мира свою дочь, но в то же время часть его разума говорила, что лучше оставить Кири в покое на определённый срок. Наконец, он поднялся с места и сказал:       — Так, я пойду за Кири, — после он обвёл взглядом оставшихся троих детей. — А вы доедайте и марш по кроватям, и чтобы ни звука от вас я не услышал. Усекли?       Тройное "ага" вполне устроило отца семейства, который пошёл за своей старшей дочерью, также растворившись в темноте дверного проёма.

* * * * *

      В лицо аватару пахнула чудесная ночная прохлада и свежесть позднего морского бриза, мгновенно освежив мысли. Небо всё также было затянуто толстой пеленой клубящихся туч, но кое-где на небосводе в толстом одеяле тёмных облаков появились прорехи, в которых мягким светом мерцали мириады звёзд на светлом фоне. Во многих домах других семей уже погасли яркие огни костров. Волны ранее бесновавшегося моря теперь умиротворённо бились об опоры домов — даже и не зародозришь, что всего два часа назад серые волны высотой до шести метров рушили скалы и сеяли смерть всему живому вокруг! В тёмных пучинах иногда моргали биолюминесцентные огни каких-то мелких существ, вышедших на свой ночной промысел.       На тёмном краю пирса в далёких отблесках жилищного очага вырисовывался хрупкий силуэт Кири, которая совершенно неподвижно сидела, уткнувшись лбом в колени и обернув руками поджатые ноги. Казалось, что она совсем не дышит и лишь едва слышные тяжёлые вздохи говорили о том, что она всё ещё дышит. Девушка отреагировала слабым движением хвоста, когда отец подсел к ней на деревянный пирс. Двое на'ви просидели пять минут, ощущавшихся как целая вечность, в окружении спокойной ночной тишины и слабого плеска волн о деревянные столбы под их маруи, думая каждый о своём.       Спустя время абсолютное безмолвие прервалось тихими всхлипами со стороны бедной Кири, которую опять преследовали ужасные воспоминания подходящего к концу дня. Джейк чуть приобнял свою вдрагивающую от начинающейся истерики дочь, одними лишь движениями стараясь успокоить её и показывая, что он готов защитить свою родственную душу от всех существующих на свете бед.       Не помогло, ибо девушка, уткнувшись лицом в колени своему отцу, разразилась душераздирающим плачем. Торук Макто обнял дочь сильнее и, погладив её, произнёс:       — Тише, тише, солнышко, всё уже позади.       Сотрясаемая чудовищными всхлипами, от которых едва не трещали рёбра, девушка подняла своё заплаканное лицо. Утерев раскрасневшиеся от слёз глаза, она положила свою голову ему на грудь, дав себя приласкать. Тяжело вздохнув, она, не переставая дрожать от непрекращающихся рыданий, прислонилась щекой к груди отца и тихо, словно в молитве, позвала:       — Ах, мой sempu, sempu... — простонала она. — Скажи мне, почему я такая странная, почему?! Я очень... очень хочу стать нормальной, не хочу быть не такой как все...       — Ты абсолютно такая же как все, дочка. — очень удивлённый такими речами со стороны Кири произнёс Джейк.       Отстранившись от тёплых манящих объятий отца, девушка уселась рядом с ним и смахнула бегущие ручейки слёз со своих щёк. Немного помолчав, она решила во всём признаться:       — Когда я была на том пляже и пришли эти... вместе с Ао’нунгом... они... перед тем, как... меня изнасиловали... — это жуткое слово, с истинным значением которого бедной девушке пришлось "ознакомится" на себе, очень тяжело далось ей на произношение. — Они... постоянно говорили мне всякое... Они говорили, что я странная, что я никому не нужна и что будет хорошо всем... если меня убьют. И мне кажется, что они правы...       — Нет, — кратко выразился Джейк, ласково поглаживая дочь по волосам. — Эти парни совершенно неправы. Они говорили тебе всякую ложь только чтобы задеть тебя, со зла. Не поддавайся на такие провокации. Ты точно не такая как они говорили.       Для девушки это было слабым утешением.       — Пап, но... это... я не знаю как объяснить, но они реально в чём-то были правы, — в немного высохших глазах заблестела новая порция горьких слёз. — Я постоянно слышу Её и никак не могу воспротивиться её зову. Я постоянно хочу любоваться её творениями, меня к ним тянет всегда и я чувствую себя опустошённо, если не могу единиться с Ней. И это всегда... у меня никак не получается... н-н-никак... Это ведь ненормально, пап... Почему я должна страдать из-за того, что я слышу дыхание Эй’вы?!       Торук Макто крепко задумался, скребя одним ногтем о другой ноготь. Кири была необыкновенной девочкой, чья душа любила природу до невозможности. Она часами могла разглядывать различные травинки или лежать на поляне, любуясь пробивающимся через кроны деревьев солнечным светом. Она была настоящей исследовательницей, прирождённой любительницей природы. Но вместе с тем ей очень трудно давалось общение со сверстниками, которых она предпочитала сторониться из-за чувства, что это явно не те на'ви, которые смогут понять и разделить с ней глубину её мировоззрения, поэтому друзей у неё почти не было. Немногие, кто мог бы ощутить то что и она, были в основном её братья и сёстры, но тот, кому бы она и душу свою бы доверила, был Паук. Человеческий парень, как и она, был не от мира всего — мало того, что ему весьма "посчастливилось" родиться человеком на Пандоре, быть брошенным родителями, ему ещё и повезло быть сыном самого настоящего демона, так что общество никогда бы его не приняло, поэтому друзей пришлось ему искать среди таких же изгоев как и он. Вот так он воссоединился с Кири. Но сейчас его рядом нет (а есть ли вообще?). Вдобавок ко всему, Кири была очень похожа на свою мать, которая точно также имела определённую связь с местной богиней, так что она вряд-ли бы одобрила издевательства над своей дочерью ради того, чтобы стереть ей "ненужный" дар.       Лучший способ помочь человеку справиться с его проблемой — погрузиться в эту самую проблему, почти что примерить шкуру собеседника, что и намеревался сделать Джейк.       — Ты чувствуешь дыхание Эй’вы? — спросил мужчина. — Какое оно?       Эти моменты стали для Джейка настоящим счастьем, поскольку он в полной мере смог наблюдать за расцветающей на лице своей дочери улыбку. Для каждого родителя нет большей радости наблюдать за тем, как печаль их ребёнка уступает место хорошему настроению. Всё произошло точно так, как в точности рассчитывал аватар.       Кири принялась активно жестикулировать во время объяснений в значительно приподнятом настроении.       — Её дыхание... оно сильное, размеренное, мощное, могущественное.       — А Эй’ва что-то говорит? Она даёт тебе какие-то знаки?       — Да. Я чувствую всем сердцем, что я должна сегодня посетить подводное Древо Душ в Бухте Предков, в одиночку. Великая Мать хочет поеазать мне что-то важное.       Джейк сразу посуровел во взгляде и после нескольких секунд молчания он с явным нехотением ответил:       — Нет. Прости, но нет.       — Но почему? — дрожащим голосом спросила Кири, чья улыбка сошла на нет.       — Ты говоришь, что хочешь посетить Древо Душ в одиночку. Я сильно опасаюсь, что Ао’нунг может вернуться для мести тебе, а ночью тебе никто не сможет помочь. Так что лучше сделай это завтра, — отозвался мужчина. — Это не со зла, а исключительно для твоей безопасности.       — Sempu... — попыталась разжалобить его девушка, но отец был неприклонен.       — Я всё понимаю, Kiri'ite, но не надо. Лучше пойдём спать, чтобы завтра встать пораньше и посетить Древо вместе, хорошо?       — Хорошо... — совсем поникше отозвалась девушка, вставая с места и идя вслед в за отцом в хижину.       Бросив последний взгляд на пирс и чуть блестящие плескающиеся внизу волны, оматикайка беспокойно вздохнула. В душе было весьма тревожно из-за понимания того, что ей запретили воссоединяться с Эй’вой сегодня.       А может просто наплевать на запреты и поступить так как желает душа?..