Звёздные плюшевые лоскуты и угольные зонты, за которыми прячутся стеклянные мальчики.

***

      Солнце сегодня алое. Оно со скорбью глядит на стеклянных мальчиков, потерявших седьмого. Оно гладит щеки Джеюна с особой нежностью, словно пытаясь загладить чью-то вину. Только вот никто точно не может сказать, чья это вина, ведь никого не выставляли виноватым. Может быть, Хисын сам на это решился, понимая, что ему пора. Может быть, они сказали, что стоит покинуть поместье. Но быть может, Хисын действительно испугался.       Все люди способны бояться и делать то, что ни разу не обдумывалось. Хисын ведь не подумал — наверное, даже совсем не хотел думать.       Небо затягивается легкой дымкой, покуривает старинную трубку и заполняет верхушки поместья густым туманом — да таким, что можно ложкой черпать. Ники туман совсем не любит: ассоциируется с той кашей, в которой тонут не только алюминиевые ложки, но и несварившееся комочки. Какая гадость. Он и внимания на поместье не обращает, облокачиваясь виском о чонсонову ногу, прикрытую пепельным гольфом.       Чонсон, расставив ноги на ширине плеч, глядит на хмурые полотна небес и брови сводит к переносице. Понимает, конечно, что дождя не будет, но знает, что близится иное время года, ни капли не похожее на то, в котором они привыкли жить, — знает, что начнёт темнеть чуть позже обычного. На объятые гольфами голени завалились две головы — чонвонова и нишимурова. Тот, что постарше, руками обвил свои колени, замотанные уже клубничным бинтом, — наверное, где-то поцарапался или по случайности нашел какой-нибудь угол. Висок у него тревожно взмокший, потому пряди цвета какао чуть к коже липнут. Веки у Чонвона прикрыты, подрагивают, когда ветерок по ресницам пробегается, и размыкаются лишь тогда, когда тепло гольфов больно тычется в кожу. Ники же сидит в излюбленной Хисыном позе — в позе большекрылой бабочки. Крылья у неё бежево-пепельные и никаких красивых крапинок нет, отчего бабочка становится менее интересной — Ники перестает уделять ей внимание.       А вот солнце по имени Сону, окрашенное не в алый оттенок, а в ватно-клубничный, сегодня не светит — оно лишь тычется лбом в плечо Сонхуна, некогда прозвавшего так младшего. Оно, тускнеющее солнце, льёт дожди на белоснежный город рубашки, жмется чуть ближе и крепче, стараясь унять боль в Сердечной области.       — Там так больно… — еле слышно шепчет Сону, ухватываясь пальцами за арбузные, так и не отстиранные рукава сонхуновой рубашки и осторожно притягивая его ладонь к левой стороне груди. Пак самостоятельно придерживает там, где больно, легонько поглаживает кожу сквозь белую рубашку. Несмотря на неправильность действий, Сонхун руку не спешит убирать, всё же надеясь, что ни один не возразит. Сону всё равно больно, критически и невыносимо, но прикосновения как-никак успокаивают чувства-жителей.       — Потерпи чуть-чуть, Солнце. Я обещаю, все пройдет… там больше не будет болеть. — плечи Кима оказываются в мягкой хватки свободной ладони Сонхуна. По коже льется тепло от кардигана большой вязки, который Пак накинул перед выходом, от равномерного дыхания, которое чувствуется даже кимовой спиной, и от губ, оказавшихся на висках. Пак целует поочередно: сцеловывает пролитые дожди с левого виска, а после — клубничный сироп с правого. И делает всё тихонечко, осторожно, укладывая затылок Сону на собственное плечо. Тогда под целовательным обстрелом оказывается лишь клубничный висок, а тот, что покрыт дождями, зацветает крошечными подсолнухами. Теперь там больше солнечного света, выглянувшего из-за тоскливых туч отчаяния и некой пропасти (Сону не знает, как иначе описать то, что он чувствует прямо за ребрами).       — Пережить можно всё — даже самую страшную боль. Только тебе нужно что-то, что будет тебя отвлекать. — «или кто-то», Сонхун думает об это мимолетно, но этот полет мыслей улавливает самый младший, взглянув на Пака из-под влажных ресниц. И взгляд его теряется тут же между не менее влажного ворса травы.       — Давайте сыграем в… — Ники начинает совсем не уверенно, словно пугается собственных нелепых предложений, а после выглядывает из-за голеней Чонсона. Он так всегда прятался, когда за спиной Хисына место не оказывалось. В хисыново убежище попадают лишь те, кто заранее выкупил уже знакомые билеты, нарисованные на листах в выцветшую клетку. Ли редко рисовал, но если рисовал, то все его билеты попадали в рамку — деревянную, с тиснениями резака.       «Ли Хисын».       На рамке написано. Он лично выводил каждую буковку, попросив ребят отойти на пару-тройку метров подальше. А они с любопытством оглядывали его и прятались за спину Пака-старшего, когда Ли очерчивал по букве. Линии их были кривоватыми, но отлично выливались в имя.       «Ли Хисын».       И это имя останется там навсегда. Быть может, на излюбленную четверть вечности, которую так Ники так нравится отсчитывать — он и сейчас считает, зачеркивая дни в прошлогоднем календаре чернилами. В прошлом году даты были обведены в кривоватый кружочек синей пастой, а теперь на них стоят малиновые кресты, ровно бегущие из одного угла клетки в другой.       — Давайте сыграем в «Зонтики». Нам стоит поиграть во что-то… — когда все пять шоколадных взоров обращаются к Ники, он чувствует себя каким-то чудовищем. Таким, что сам подкроватный монстр выпрыгнет и занырнет в глубокий пруд, желая остаться на дне, потому что будет бояться Ники, как никого другого. Ники думает, что говорит совершенно дурные вещи, которые находятся под особым запретом у них. Но когда Джеюн, схватив собственный зонт и подцепив его липучку, дабы спицы раскрыть, перестает скрываться под ореховой челкой, Ники приподнимается с влажной от росы травы. Шорты, правда, теперь с амёбой, но она не будет мешать им играть — она тихонько посидит в заднем кармане, а после — исчезнет.       Потом, когда настанет и её время.       — Давайте сыграем. Нам не стоит проливать дожди, пока хёна нет. Он бы не хотел видеть, что мы расстраиваемся из-за этого, верно? — за Джеюном следуют самые младшие, раскрывая серебряные иглы и угольные лоскуты зонтов. Следом, переглянувшись, шагают братишки Пак.       В руках Чонсона два угольных зонта, правда, оба остались в закрытом состоянии.       Для «Зонтиков» есть у мальчиков своё, в какой-то степени особое, место, где травы не так много, да и сама поверхность выровнена. Мальчики выравнивали ее собственноручно: носили землю, утаптывали ногами в туфлях, а после засыпали всей гурьбой, лежа друг на друге. Конечно, больше всего всегда доставалось Хисыну, на которого привыкли заваливаться шесть парнишек. Но Хисын самого себя никогда не жалел, пристраивая ребят ближе к себе, обнимая руками, кого удавалось, и расслаблено глаза прикрывая.       Ники, ослабший окончательно, с огромным трудом вышагивает до того места, где им и предстоит играть: колени у него забавно (пусть от забавного здесь ужасно мало) гнутся, будто мягкое тесто для лепки, ступни, словно вязочки на рубашке, между собой переплетаются и идти совсем не хотят. Подметив это, Чонсон чуть присаживается и, не запросив привычные билеты, безмолвно предлагает забраться на спину — Нишимура, конечно, соглашается, нелепо забираясь на хёна с раскрытым зонтом в руках. Наверное, у этого были свои плюсы в виде прикрытой чонсоновой головы этим самым зонтом. Пусть чуть пасмурное небо не позволяет солнцу так ярко выражаться, но макушки не любят получать лишнего света. Остальные ребята идут порознь — даже Сонхун сделал пару шагов в сторону, оставляя думающего над чем-то Сону по левую сторону от себя.       Оказавшись на нужном месте довольно быстро, ребята практически в одно время вскинули плечами, отчего-то вздрагивая. Конечно, непривычно им выходить на прогулку без хёна, ведущего всех за руку и показывающего нужную дорогу (не то чтобы ребята не знали, им было просто-напросто спокойнее от этого). Чонсон привычные тропинки знает, потому никто в иное место не попал, оставшись там, где и требовала игра.       — Кто вода? — спрашивает старший, отправляя Ники в свободное плавание на собственных слабых стопах — он стоит увереннее, пусть коленки всё ещё стучатся друг о друга и перебивают чонсоновы речи.       — Давайте я! — тут же предлагает Нишимура, решая начать игру самостоятельно. По правде говоря, он не помнит, когда в последний раз водил в «Зонтиках», оттого ему и хотелось испытать эти чувства вновь — не то чтобы это, быть водой, было весело, просто Ники заинтересован.       Никто не был против этой затеи, а Чонвон, обойдя старшего, лишь шепнул на ушко парочку правил, напоминая. Ники, кивнув головой, отдал свой раскрытый зонт и тут же отвернулся от ребят, давая им время на подготовку к игре. Конечно, Нишимура всё ещё помнит правила: расставлены семь зонтов, за ними сидят шесть мальчишек, одного из которых нужно найти благодаря интуиции; вода, назвав имя одного из мальчишек, выбирает один из зонтов: если за ним пусто — выбирает вновь; если за ним иной человек — меняется местами с тем, кто там сидел; если всё же найден тот, кого искал вода, — игра завершается, выбирают нового водящего. Наверное, всё покажется сущей бессмыслицей, только вот ребята нашли в этой задумке нечто удивительное и забавное, дабы испытать своё чутьё. Все правила будут понятны на практике.       Ребята заняли свои места, хорошенько спрятавшись за угольными зонтами, а после притихли, словно пепельные мышки, изредка встречающиеся на детской площадке. Ники, словно чувствуя эту готовность и подозрительно неловкое молчание, повернулся и принялся говорить:       — Я ищу Сонхуна-хёна, но не знаю, где же он, — казалось бы, начало некого стиха, только вот последующие строки Ники совсем не помнит, а потому замолкает, выбирая необходимый ему зонт. Даже несмотря на то, что у каждого зонта свои заплатки, Нишимура совсем не помнит (может быть, он даже и не видел), как Сонхун залатал свой зонт — в памяти подобное редко откладывается. Хотя в этой игре всё не так просто, ведь за сонхуновым зонтом может сидеть Чонсон! Кто их знает. — Я выберу тот, что третий слева.       Ники, подбегая к названному зонту и стараясь не заглядывать за него, осторожно стучит по натянутой спицами ткани — шоколадная макушка появляется из-за него сразу же, а после Ники подмечает совсем не Сонхуна. Перед ним, мягко улыбнувшись, стоит Чонвон, который легко смог поместиться за чей-то зонт (Ники всё ещё не знает, кому он принадлежит). Нишимура, ни капли не расстроенный, придерживает рукой зонтик и ждёт, когда Чонвон, сделав три шага назад, отвернется. Проделав всё то же, что и младший ранее, Вон прикрывает глаза и, крепко зажмурившись, ждёт. Ребята тут же подскакивают со своих мест, решая, куда им стоит перебежать и куда стоит сесть, а самое главное — как. Ники уселся рядом с Джеюном, подле которого сидела пустота, позволяя себе использовать чей-то зонт без разрешения — наверное, пока никто не против, она будет там сидеть. Рядом с пустотой сидит Сону, а подле него — снова пустота. Может быть, они — самые настоящие друзья, которых тяжело разлучить, потому они практически вместе. За остальными зонтиками прячутся Сонхун и Чонсон.       — Я ищу Сону-хёна! — решив отбросить затею с придуманным стихом (над его разработкой никто из мальчиков не стоял, потому семеро часто считали это не таким обязательным), Чонвон плавно оборачивается и глядит на зонты, стараясь выбрать тот, за которым точно сидит клубничный хён. — Выбираю тот, что второй слева!       Не так тяжело отсчитать второй зонт слева, потому сидящий за ним Джеюн выползает сразу же, приподняв уголки губ. Чонвон совсем не против таких вольностей, потому шагает до угольных пятен, а после ждёт, когда Шим отвернётся и, для особой надёжности, закроет глаза — Джеюн так и делает, крепко-накрепко зажмурившись и опрокинув голову назад, ведь так стоять в разы удобнее. Ребята тут же подскакивают с нагретых мест и разбегаются по разным местам, решая оставить два пустых зонта в центре. Там снова, конечно, сидят пустоты, но они лишь фантомно присутствуют, и никто их не видит — даже Ники, дружащий с воображением гораздо лучше остальных мальчишек. Когда тишина перерастает в нечто некомфортное, Джеюн позволяет себе обернуться и оглядеть зонты по новой, будто бы никогда их и не замечал.       — Я ищу хёна, — довольно громко говорит юноша, всё же осознавая, что теперь старший у него один-единственный, и оттого чересчур драгоценный. Не то чтобы Юн не ценил своих двух хёнов, но почему-то теперь ему кажется, что он недостаточно заботился об одном из них.       После шимовых слов не следует ничего. Наверное, Джеюн размышляет, какой зонт ему выбрать, дабы не промахнуться и отыскать именно Чонсона, свернувшегося клубочком за хисыновым зонтом. Этот зонт находится с краю, только вот Шим совершенно не может понять, где, что и зачем. Даже после привычных пяти раздумий следует невыносимая тишина, поглотившая всех мальчишек с ног до головы, — пустоты и вовсе разбежались, предпочитая не ждать отчего-то медлительного Джеюна. Ветер, недовольно подувший, начинает злиться и не одобрять все те действия, которые Джеюн решил не воспроизводить, оставаясь в стороне. Ветер перестает быть ласковым — он мигом сносит те зонты, что оставались для пустот, заранее убежавших, и заставляет в очередной раз осознать:       Улетел не один зонт, а два. Так не должно быть, так неправильно.       Мальчики не рвутся за вещами, предпочитая доиграть в игру, которая отчего-то приостановилась. Чонсон обеспокоен больше остальных, потому он осторожно выглядывает из-за зонта и глядит на Джеюна, упавшего на колени и уронившего голову на землю. Плечи у него неестественно вздрагивают и плывут пред чужим взглядом, а Чонсона изнутри всё горит, будто ощущая вину за все слёзы, напрасно пролитые младшими.       И он, кажется, плачет.       Дёрнув головой, мол, «выходите», Чонсон тут же подрывается с места и, с особой осторожностью закрыв хисынов зонт, моментально оказывается возле Джеюна, обнимая того крепко-крепко, как позволяют силы и своеобразное положение младшего. И говорить он будто не умеет, так и не найдя подходящую тему в черепной коробке, забитой дурными воспоминаниями. Остальные ребята ходят вокруг да около, не совсем понимая, что им стоит делать; Ники и Вон убежали ловить те зонты, что непослушно разбрелись по всему полю, стараясь ускользнуть от их обладателей.       — Юн-а, чего ты, а? — Джеюн лишь отрицательно мотает головой, будто бы ничего не случилось и всё у него в порядке. Конечно, такая ложь частенько проскальзывает среди разговоров или прикосновений, но она легко различима — её легко понять. Только вот наивный Сону не всегда справляется, потому переспрашивает сотню раз, пытаясь убедиться, что ему всё же не врут. — Юн, ты ведь говорил, что нам не стоит расстраиваться, а теперь… Что стряслось?       — Я не успел… — совсем тихо, еле различимо среди природного шума говорит Джеюн и, будто находясь в бреду, повторяет эту фразу вновь и вновь, хватаясь за голову как за единственное спасение. Чонсон, обращая взгляд к оставшимся Сонхуну и Сону, молчаливо спрашивает, о чём это он, только вот Сону пожимает плечами и виновато глядит на хёна, мол, «извини, Клевер, я совсем ничего не знаю». Сонхун же, осев на траву рядом с Паком-старшим, укладывает ладони на его плечо и двигается ближе, собираясь тихонечко рассказать, в чём же причина и какой смысл у этих слов.       Сонхун помнит прекрасно: в тот день, когда Джеюн напросился разок сходит на восковое кладбище, дабы посмотреть, что творится, он написал небольшое послание для Хисына, которое хотел отдать, будучи наедине с ним. Только вот собственный страх (однако, не только он виноват) не дал ему это сделать. «Отдам позже» — с этими словами Джеюн оставил послание в кармане, забыв о нём напрочь и насовсем. Лишь после ухода он вспомнил о том, что хотел сказать всего несколько слов — заботливых таких, приятных.       «Хён, позволь мне о тебе позаботиться».       На большом-большом листе уместилась эта надпись — где-то в центре. Она написана неразборчивым, казалось бы, почерком, только вот Хисын отлично понимал внеземные каракули, потому точно бы разобрал то, что там написано. Джеюн в этом был уверен, когда всё же старался выводить ровные буквы, не падающие с выцветших клеток и не пляшущие из угла в угол. У него практически получилось.       — Он не успел о нём позаботиться, — договаривает Сонхун и оглядывает Шима, всё ещё стыдливо прячущего лицо в руках, что лежат на земле. Плечи его больше не дрожат, а голова не дёргается из стороны в сторону, оставаясь лежать на месте. Быть может, он больше совсем не плачет и лишь смиренно впитывает отсутствие Хисына. — И мы не успели о нём позаботиться…       Пришедшие Чонвон и Ники услышали лишь последнюю фразу, неприятным металлом проходящуюся по вискам; два хрупких тела валятся на землю: нишимурова голова находит себе удобное место на джеюновой спине, а чонвоновы руки — на джеюновых плечах. Ники устраивается поудобнее, затылком скользя по прикрытой тканью спине, а после глядит на небо, затянутое густым-густым туманом. В голову больше не лезут детские сравнения с кашей, что подают на завтрак или обед, да и ложкой больше ничего черпать не хочется; посмотрев на малиновый диск, плывущий лёгкой дымкой перед глазами, Нишимура оставляет в памяти уже каменно замеченный факт:       Солнце сегодня действительно алое.