Главный не/герой

Женя Лебедев. Когда я родился, мой отец уже был полковником. То есть, он, такое впечатление, был им всегда. Он сам просто уже родился с этим. И в данном случае полковник – это не звание, не профессия, а состояние души. Мой дедушка, говорят, тоже был полковником. Говорят – это потому что я его не застал при жизни. Может, он бы позже тоже стал генералом, если бы у него было время, но он умер лет в 60, что-то с сердцем. Мне так говорили. Отец вообще не особо распространялся о дедушке, будто он был, как минимум, агентом секретной разведки. Я собирал о нём информацию по крупицам, по отдельным коротким фразам, по документам, оставшимся в старом шкафу, его наградам и парадному мундиру на вешалке. Я думал, что дедушка был героем. И был в этом уверен долго, до подростковых лет. Я хотел быть похожим на него, тоже сделать что-то такое, чтобы стать полковником. Я думал, что отец тоже брал с него пример. И меня заставлял стремиться к… чему? Я ни тогда, ни сейчас не понимал и не понимаю, чего именно от меня хотят родители. Говорят, родители хотят для нас лучшего будущего. Хотят, чтобы мы достигли того, чего у них не получилось. Мою сестру, например, мама таскала на балет, на уроки французского и фортепиано. Не вышло, сестра сбежала из-под её контроля, как только появилась возможность. Сестра хотела другого будущего, а не бальных платьев и ленточек, вплетенных в косы на манер девушек восемнадцатого века. Сестра рано узнала, что такое феминизм, и не хотела жить за чьей-то спиной всю жизнь, не иметь своего мнения и права на выбор. Но это всё было потом, а пока у нас было детство в закрытом военном городке в какой-то глуши, окруженном лесом на десятки километров. Отец был заместителем какого-то начальника части, а мама… чем в это время была занята мама, я даже не помню. Помню, что детства как такового у меня не было. Был ведомственный садик с такими же детьми военных, где от нас во всём требовали дисциплины. Садик начинался ранним утром, когда взрослые расходились на работу к семи утра, и заканчивался поздним вечером, на улице всегда было темно. А в детских комнатах всегда было холодно, какими бы горячими ни были батареи. В этом военном городке всегда было сумрачно, пасмурно, холодно. Полярная ночь. Игрушки были простыми и грубыми, кажется, оставшимися в наследство от детей СССР. Интересно, какими были эти дети и кем они стали? Быть может одним из таких детей и был мой отец? Там он и научился всеми командовать. Дети вокруг меня тоже были хмурыми, серыми, будто ненастоящими, я ничего не помню о них, будто они были манекенами. А мне хотелось иметь настоящих друзей. Потом что-то изменилось и мы уехали оттуда. Не знаю, что произошло, то ли отца повысили и предложили какую-то другую работу, то ли наоборот уволили за что-то. Помню только, что была большая суматоха, взрослые часто кричали друг на друга, что-то обсуждали, а я не понимал ни слова. Мы уезжали в спешке, бросив многие вещи там, забирали только самое важное, самое нужное. Так мы оказались в большом городе. Большом – по сравнению с прежним нашим. Здесь и воздух был другой и краски иные. Не то, что более яркие, но по крайней мере живые. Вокруг были люди, которые не имели отношения к военным. Я впервые увидел другой мир. И меня тут же запихнули в какую-то дорогую элитную школу, мне как раз исполнилось семь тогда. Школа была ужасной и она мало отличалась от нашего прежнего садика, все ходили в форме, по струнке, вышколенные, как солдаты в казарме. Мне это место ужасно не нравилось, даже дома, в холоде, в лесу, было привычнее и лучше. А ещё сильно манил большой город, его яркие огни, люди. Хотелось просто бродить по улицам и рассматривать этот большой мир. И я начал прогуливать уроки, чтобы успеть всё увидеть. Дома я должен был быть строго через двадцать минут после окончания уроков. Ровно столько занимала дорога от школы до дома. Три остановки на автобусе, проездной и десять минут от остановки до дома. Настала весна, которой я никогда раньше не видал. Снег растаял, по чистым, без снега, улицам мне нравилось ходить ещё больше. Правда, это удовольствие скоро закончилось. Родителям доложили, что я прогуливаю уроки и что подрался с одноклассником. Его родители были какими-то крутыми людьми в городе. Взрослые снова кричали, теперь уже не только друг на друга, но и на меня тоже. Из школы меня выгнали и взятки не помогли. Много позже я узнал, за что. После нашей драки у того мальчика остался шрам на лбу, так сильно я его приложил об угол парты, что пришлось накладывать швы. В семь лет мне казалось, что он просто нытик и не умеет терпеть боль, я то научился относиться проще к крови и синякам намного раньше него. Мне часто доставалось от отца. Он любил браться за ремень по каждой ерунде. Испачканные джинсы, разбросанные игрушки, порванный учебник. Его приводили в бешенство любые мои ошибки и недостатки. Где-то в это же время раскрылись некоторые семейные тайны. Например, что дедушка вовсе не был героем. Он просто работал в штабе то ли бухгалтером, то ли преподавал в каком-то институте математику. В его записях было полно всяких цифр и формул. И ни слова о подвигах, за которые я считал его героем. А маму периодически видели в компании других офицеров. Меня перевели в другую школу. Там к дисциплине относились проще, да и дети были обычными, не потомками каких-то крутых шишек. Дети были настоящими, живыми детьми, а не манекенами. Не все, конечно. Некоторые всё ещё оставались пустышками. Но вот один, затюканный, за последней партой. Он, судя по его простой и заношенной одежде, из бедной семьи. Он очень худой и нескладный, весь какой-то острый, усталый, но ничуть не озлобленный на окружающий его мир. Он совершенно не похож на меня. Его папа не военный, он работает на заводе. Он из многодетной семьи. Наверное из-за этого он часто помогает всем вокруг, в ущерб самому себе. Его не любят за это одноклассники. Его зовут Петя. И мы теперь лучшие друзья. В этой школе намного проще относятся к нашим с ним прогулам, к совместным проказам. Моя мама теперь сосредоточена на сестре, пытаясь вырастить хоть из неё что-то путное. А у папы новая работа, на которой он пропадает день и ночь. Ещё он часто ездит в командировки, а возвращается таким злым, что лучше не появляться дома и не попадаться ему на глаза. Отец Пети пьёт, но не кидается с кулаками на маму. Мой же никогда не прикасался к алкоголю на моих глазах, но иногда я думаю, что лучше бы он пил. Родители, кажется, всё больше разочаровываются во мне, понимая, что ничего путного из меня не вырастить. Может, они просто не умеют выращивать? Они разочарованы, почти как тогда, когда я побрил мамину любимую кошку. Кошка была белая, породистая и очень красивая, однако линяла – жуть просто! Я видел, как мама мучается, постоянно убирая шерсть с дивана, и хотел ей помочь, прилежный добрый ребёнок! Пошёл в родительскую комнату и взял в их шкафу ножницы, которые они всегда от меня прятали. Стрижка получилась кошмарной, но тогда я был собой очень горд и хотел получить похвалу от мамы, пришёл продемонстрировать ей результат своих трудов. Наверное это было их ошибкой, что они столько лет прятали ножницы, а не учили меня обращаться с ними. Холодное оружие в руках пятилетнего ребёнка. Мама первым делом завизжала, увидев подстриженную кошку. Должно быть, для первого раза у меня это вышло из рук вон плохо, шерсть торчала клочками, а где-то я даже отстригнул лишнего вместе со шкурой и теперь у неё шла кровь. Каким чудом мне вообще удалось удержать непоседливую кошачью задницу на месте всё время стрижки? Конечно это стоило мне кучи царапин на руках, но ради мамочки я стоически терпел, не обращая внимания на боль. Мама моих трудов не оценила, она была очень недовольна. Кричала на меня до самого прихода отца с работы. Кричала, что я ненормальный, что я психопат, что я больной. А кошка скоро пропала из нашего дома. Наверное это был первый раз, когда я задумался о том, что со мной что-то не так. Это не люди вокруг меня неправильные, а я сам. Меня надо лечить. Надо сдать в психушку, сказала мама, когда я не заметил ничего особенного в огромной ссадине на лбу одноклассника. Что-то привлекательное, загадочное, я видел в смерти, когда наблюдал за лежащей на земле птицей, замерзшей насмерть. Я думал, что она замёрзла прямо в небе, в полёте, и упала камнем на землю. Что именно привело её к смерти? Холод или удар о землю? Я спросил об этом Петю, когда мы нашли ещё одну дохлую ворону одним особенно холодным днем ноября. Он не видел ничего интересного в птице, но и не видел ничего ненормального во мне. Он не был похож на моих родителей. В следующий раз я вспомнил об этом, когда увидел болтающегося в петле паренька. Мы тогда учились уже в военном. Он, видимо, не выдержал напряжения или унижений сокурсников. Кто его знает? Я думал, как странно – его ноги практически достают до пола, он мог бы спастись, но почему-то не сделал этого. Почему? Зачем ему такой выбор? Я наблюдал, как завороженный, за покачивающимся телом. Было в этом что-то по-своему красивое, любопытное, загадочное. Мне было уже лет 13 или 14. А перед моими глазами по-прежнему стояла картина из детства: холодная осень, детсадовская площадка, завывающий ветер и серое пасмурное небо. Маленький чёрный комочек, сложивший крылья, чтобы согреться. И воспитательница, грубо оттаскивающая меня за руку от мёртвой птицы. Мне было четырнадцать. Родители всё чаще кричали. На меня, на сестру, друг на друга. Отец всё также постоянно отдавал приказы и требовал от меня. Требовал, требовал, требовал. И никогда не хвалил за мои достижения. Я и не просил, я не знал, что это такое, просто видел иногда у других детей. Я никогда не знал, что такое родительская ласка, что такое доброе слово. Может, они меня не любили, а может просто не умели выражать свои чувства. Наверное я вырос бы другим человеком, если бы знал, что такое ласковая рука матери. А я стал бесчувственным. Я не умел жалеть или сочувствовать. Зато я знал, где мои наклонности могут… пригодиться? Кадетский корпус, потом военное училище, потом армия. Как будто у меня был выбор? Отец в то время уже вплотную подошёл к апогею своей карьеры, заместитель начальника чего-то там. Я начал фантазировать об этом где-то как раз в четырнадцать после очередного семейного скандала и очередной оплеухи от отца. Оплеуха оказалась такой силы, что у меня потом несколько дней звенело в ушах. Что впервые разозлило меня, так это моя беспомощность. Я хотел дать отпор, но меня всю жизнь воспитывали в послушании. Я – исполнительный солдат. Картинка висящего в петле мальчика сама собой наложилась на красное от злости лицо отца и я впервые захотел, чтобы на его месте был он. Висел, не касаясь земли ногами. Это потом фантазии стали более жёсткими и изощренными. Другие в моём возрасте мечтали о девочках и представляли их в красках, без одежды. Я же мечтал убить своего отца. Я имел неосторожность сболтнуть об этом маме, а она раздула из этого огромный скандал, после которого меня чуть всерьёз не упекли в дурку. Ты ненормальный, ты больной на всю голову, твоё место в психушке, говорила она. Она ещё много чего говорила в сердцах. Что я бесполезный и бестолковый, что из меня ничего путного не выйдет. Что я – пустое место. Никчёмный. Никому ненужный. Я впитывал её слова, как губка, и начинал в них верить. А потом всё чаще стал думать, а может ей тоже не нужно жить? Как той замёрзшей насмерть вороне. А потом всё как-то резко изменилось. Мама сказала отцу, что хочет развестись с ним. В доме стало совсем тихо. Никогда не было так тихо. Родители больше не ругались, но именно это и напрягало меня. Мамы не было какое-то время, может неделю, две, месяц. А потом, когда она вернулась, отец стал тоже очень тихим. Он больше не повышал голос на неё. Он даже с ней не разговаривал. От наступившей в доме тишины у меня снова звенело в ушах. Шестнадцать. Я поступаю в военное училище. Петя остаётся в школе. Я впервые снова один среди пластиковых людей-манекенов. Без него непривычно, пусто. Переговоры с отцом не приходят к успеху, мы тратим почти целый год, чтобы Петя догнал меня и оказался со мной на одном курсе. Какой ценой? Огромной взяткой, фальшивыми аттестатами, моими наигранными слезами перед отцом. Что произошло между ним и матерью, я не знал. Но это сильно ударило по нам с сестрой. Мама встала на нашу защиту, она не кричала на нас вместе с отцом, она теперь была против него. Он ударил маму в пылу одной из ссор. У мамы потекла кровь… Мечты убить отца снова обретали краски. Это была месть за маму, за сестру. За меня, которого не было по его вине. Я бы сделал это хладнокровно. Выкрал у него пистолет, дождался, пока он повернётся спиной и размозжил бы ему затылок так, чтобы мозги разлетелись по комнате. Нет, он должен видеть, как я это сделаю, иначе это слишком гуманно, он даже не поймёт, что произошло. Он не успеет почувствовать. Нужно пустить пулю ему в лицо. Так, чтоб брызги крови заляпали и меня. Боже, какой это кайф, умыться в его крови. Нет, чушь, реальность совсем не похожа на кино. Я бы не смог дать ему отпор, он бы попытался выхватить пистолет, я бы упал и мне бы снова досталось от него до звона в ушах. Где бы в это время была мама? Что, если пистолет бы случайно выстрелил и пуля попала бы в неё? Я мысленно бредил этим пистолетом, гладил его металлические бока, рельефную рукоять, чувствовал его тяжесть в руке. Боже, какой это кайф, чувствовать его силу в руках. Управлять людьми. Нет, они найдут мои отпечатки. Нужно что-то незаметное. Закинуть ему петлю на шею, взять, к примеру, струну от гитары Пети. На ней нет отпечатков, она почти не оставит следов на шее. Ни следа, ни совести. А что, если он заподозрит подвох? Будет ходить с охраной? Я мог бы подложить ему бомбу в машину, мог бы подсыпать яд в кофе, мог бы нанять снайпера и с крыши, издалека, попасть в него, как в мишень в тире. Сколько вариантов я успел перебрать, пока фантазировал об этом. Но мне нужен был опыт, нужно было почувствовать, каково это делать своими руками. Воплотить план в реальность. Мне двадцать один. Мне двадцать один и я ухожу на войну. Там мне найдётся место и воплощение моих фантазий в реальность. Ты никчёмный. Бесполезный. Пустое место. Тупой. Ничего никогда не добьёшься. Никчёмный. Никчёмный. Никчёмный. Смотри, твоя сестра учится в одном из лучших университетов страны. Смотри, чего добился твой отец. Ты должен. Должен. Должен. Делай так. Делай правильно. Делай, как положено. Делай, как тебе сказали! Ледяной ветер обжигает кожу, глаза слезятся. От ветра? От ветра. Ты больной. Ты ненормальный. Бесчувственный. Ты что, тупой? Ты что, даун? Все дети выросли нормальными людьми, а теперь посмотри на себя. Ты. Чего добился ты? Тайны становятся явными. Сестра ненавидит маму за её чрезмерную заботу и любовь. Она мечтает поскорее сбежать из дома. Мама гуляла по солдатам в маленьком военном городке, как портовая шлюха. Отец прознал об этом и нам пришлось уехать. Я её не виню. Что ещё было делать там, где полгода полярная ночь, а отца никогда нет дома? Он был слишком занят, окучивая соседских девочек-подростков, которым нет и восемнадцати, задаривая их деньгами, подарками и мороженным. Родители одной четырнадцатилетней прознали об этом и это была ещё одна из причин, по которой нам пришлось в спешке уехать. Отец ещё отплатит матери той же монетой, гуляя направо и налево. Только маме уже будет всё равно. Кажется, она его не любит. Весь этот клубок взрослых тайн мне так омерзителен, что я не хочу иметь с ними ничего общего. У меня есть и своя тайна. Сестра. А вообще, я с возрастом понял. Все мои проблемы из-за дедушки, которого я никогда не знал. Из-за него мой отец стал тем, кем он стал. Из-за него он сломал наши жизни и сделал из нас тех, кем мы стали. Сломанные под гнетом домашнего тирана, верящие, что мы – никчемное пустое место. Сколько ещё в мире таких же, как я? Сколько тех, кому не помогли вовремя? Каждый из нас выбрал свой путь. Кому-то - болтаться в петле. Опустить руки и сдаться. Кому-то – бороться до последнего, ломать систему под себя. От кого же зависит то, кем мы станем? Сколько ошибок успеют совершить взрослые перед своими детьми? И когда они начнут думать о том, что говорят своим детям… Посмотри на Васю, он учится на пятёрки. А ты, что не смог? Катя никогда не прогуливает и идёт на золотую медаль. Тебе что, сложно быть таким же прилежным? Саша – идеальный ребёнок, всегда слушается своих родителей. Ты что, оглох? Ты слышал, что я сказала? Ты совсем тупой, не можешь даже двух предложений запомнить? Ты бесполезный. Глупый. Лучше бы ты никогда не родился. Ты всю жизнь мне сломал. Надо было сделать аборт. Ледяной ветер обжигает кожу, глаза слезятся. С пасмурного серого неба падает ещё одна замерзшая птица. Я смотрю в её чёрные умные глаза, сложенные крылья. Она сама сделала такой выбор – упасть.