Не верь, не бойся, не проси

Пробежка и ледяной душ быстро ставят меня на ноги, избавляя от остатков сонливости. До встречи ещё достаточно времени. Прихватив из почтового ящика свежую прессу, неторопливо готовлю себе кофе, превращая обыденное действо в своеобразный ритуал. Вместо кофемашины, выдающей эспрессо за считанные секунды, приготовление вручную. Корица, перец. Щепотка сухих специй в чернильной луже. Горько-острый привкус. Обжигающий. Без сахара. Без молока. Пробегаюсь взглядом по первым полосам газет. Представители СМИ продолжают смаковать подробности взрывов на севере Иллинойса. Деятельность губернатора, бросившегося туда, сломя голову. Отложил все свои дела, полез в самое пекло. Смотрю на фотографии. На надписи, которыми пестрят стены зданий. Продажные свиньи! Горите в аду! Размытые края букв. Ярко-красная краска. Печать чёрно-белая, но я не сомневаюсь, что для нанесения надписей выбрали яркую краску. Псины любят красный цвет. Цвет страсти и крови, коей каждому из нас довелось вылакать немалое количество. Усмехаюсь. Такер не худший из губернаторов, которых доводилось видеть этому штату. Не худший политик, в принципе. Он не может похвастать кристально-чистой репутацией, но и обвинить его в том, что он по уши погряз в коррупции сложно. Однако, газеты радостно трезвонят о том, что Росс, как и Акелла, промахнулся. Пишут о том, что земли были незаконно отданы под застройку. Власти прекрасно знали об этом и молчали. Больше того, способствовали совершению преступления. Но их преступление не осталось незамеченным. Местные жители не стали терпеть несправедливость, решили с нею бороться. И пусть методы оставляют желать лучшего, это доказывает, что народ не станет покорно терпеть произвол властей. Те, кто стоял за организацией взрыва, конечно, попадут за решётку, но для большинства они будут не нарушителями закона, а борцами за правду, свободу и справедливость. Национальными героями. Не то, что Росс Такер, знающий, что творится в штате, находящемся под его управлением, но закрывающий глаза на подобные происшествия. Эти статьи — первая ласточка, первые капли грязи, оказавшиеся в чистой воде. Первые капли грязи, которыми скоро будет покрыта репутация действующего губернатора. Возвращаюсь мыслями к периоду правления Такера, вспоминаю, анализирую. За то время, что он стоит у власти, Иллинойс ни разу не оказывался на грани краха и упадка. Стабильность, надёжность, процветание — синонимы к имени Росса. Во всяком случае, были прежде, пока он не начал сыпать множеством ошибок, и рейтинг его не полетел вниз. Я помню совсем другого Такера. Не того, каким вижу его сегодня. Успешным, востребованным. Таким, каким он впервые садился в это кресло. Политик-мечта. Его любят избиратели, его выступления на телевидении имеют стабильно высокие рейтинги. Он мог бы править здесь ещё долгие годы, если бы в один прекрасный момент не стал жертвой звёздной болезни, поверившей, что власть его непоколебима, и никто не посмеет бросить ему вызов. На фоне этого, конечно, стал сдавать позиции и совершать то, что делать не следовало. Полноправный хозяин ведь не оглядывается на окружающих, сам все решения принимает. Вот Такер и принял. На его беду, примерно в это же время голову Митчелла Тозиера посетила гениальная идея. Такер мог бы продолжать править Иллинойсом и упиваться вседозволенностью, если бы в определённый миг Митч не поймал себя на мысли о том, что Чикаго для него мал. Он не хочет быть королём одного города, ему необходим весь штат. Ради этого он готов бросить шумный Чикаго и перебраться в Спрингфилд, с гордостью приняв новый статус. Митч один из самых упёртых и твердолобых людей, которых мне доводилось встречать на жизненном пути. Если он что-то вбил себе в голову, то от задуманного не откажется ни за что. Ляжет костьми, но достигнет поставленной цели. Или, что будет звучать правильнее и правдивее, проложит себе дорогу к цели из костей своих врагов. Притом, сделает это чужими руками, оставшись непогрешимым в глазах окружающих. Это не его забота и не его сфера деятельности. Для того, чтобы устранять неугодных, есть специальные люди. Не только я. Есть ещё и множество тех, кто выполняет самую грязную работу, болтаясь внизу социальной лестницы. Тех, кто идёт в расход первым делом, чьи имена потом стираются из истории. Пешки в блестяще разыгранной шахматной партии. Швыряю газету в мусорное ведро. Ополаскиваю чашку, смотрю задумчиво в окно. Слишком рано проснулся, слишком рано вылез из постели. Ехать сейчас бессмысленно. Не думаю, что найдётся ещё хотя бы один идиот, приезжающий на встречу за несколько часов до её начала. Закурив, открываю ноутбук. Раз уж времени в запасе много, можно потратить его с пользой, а не убивать бездарно. Вбиваю в поиск название агентства, о котором накануне говорил Митчелл. Удовлетворённо хмыкаю. Тозиер верен себе. Если быть, то быть с лучшими. Если вкладываться, то основательно, не размениваясь по мелочам. Специалиста по связям с общественностью ему тоже обещают подогнать из известного, крутого агентства, чьи услуги обходятся публичным персонам в круглые суммы. Больше трёх десятков лет на рынке услуг, отзывы сплошь положительные. Все клиенты счастливы и довольны. Нескончаемый поток патоки и сахарного сиропа. Не скажу, что меня, как потенциального клиента, удовлетворила бы подобная информация. Когда всё слишком хорошо, нет-нет, а возникают подозрения. Хочется отыскать в этой бочке мёда, если не ложку, то хотя бы несколько капель дёгтя. Тёмные пятна на безупречной репутации. Но в открытых источниках ничего такого нет. У меня достаточно времени для того, чтобы покопаться в них, но совсем нет на то, чтобы погрузиться в изучение с головой, отыскав не только официальные данные. Когда Митчелл заводит разговор о помощи специалиста со стороны, его идея кажется мне нелепой. Но чем дольше я размышляю об этом, тем сильнее убеждаюсь в чужой правоте. Пожалуй, Митч действительно знает, что делает. Нет в его действиях никакой ошибки. Для того, чтобы взять свою аудиторию не только за яйца, но и за душу, ему нужен помощник извне. Тот, кто посмотрит на него свежим, незамутнённым взглядом. Увидит слабые и сильные стороны, поможет замаскировать первые и подчеркнуть вторые. А недостатки у Митчелла, несомненно, есть. Для того, чтобы стать губернатором, одной харизмы недостаточно. При всём своём умении привлекать людей, он и ошибок совершает достаточно. Пиздоболить и ничего не исполнять может каждый. Но каким будет рейтинг популярности подобного кандидата — тот ещё вопрос. Поддержка нужна Митчеллу ещё и потому, что выдвигать свою кандидатуру на пост губернатора он собирается самостоятельно. Как будто бы при поддержке определённой партии, но по факту, не прислушиваясь к её членам и не собираясь следовать их указкам. Союз для вида, для проформы, а не по зову сердца. Он не сторонник ныне действующих партий. Ему одинаково насрать на демократов и республиканцев с их ценностями и установками. А потому он не станет топить за их идеалы, чем может оттолкнуть от себя изрядную долю избирателей. Если специалист, которого к нему приставят, действительно профи своего дела, у Митчелла появятся все шансы занять желанный пост, получив в свои руки неограниченную власть. Прикрываю глаза и несколько раз прикладываюсь затылком о стену, к которой прижимаюсь лопатками. Спорная ситуация, наглядно иллюстрирующая полное отсутствие у меня каких-либо моральных принципов. Не появись в моей жизни Митч, я бы продолжал гнить в тюрьме. Может, моё существование за решёткой не было бы таким уж беспросветным, но то, что имею сейчас, не маячило бы даже в перспективе. Во мне есть доля признательности этому человеку, но я не считаю, что обязан ему по гроб жизни, а потому должен поддерживать каждое начинание. Слепо верить в него, поклоняться, словно истовый фанатик, готовый положить жизнь на алтарь служения Тозиеру. А вот он, похоже, придерживается именно этой точки зрения. Думает, что мы с ним теперь связаны навсегда, и ничто — кроме смерти — не сумеет нас разлучить. Не только думает. Он иногда говорит об этом, и слова не походят на шутку. Шутить такие, как Митчелл, не умеют. Когда в их распоряжение попадает чужая жизнь, они не допускают мысли о том, чтобы отпустить свой трофей на свободу, проявив широту и благородство души. Они будут держать тебя на привязи, уверяя в том, что любят, ценят, дорожат. Но стоит лишь раз оступиться... О том, что последует за осечкой, лучше не размышлять. Слишком хорошо знаю, чем всё это может обернуться. Больше не будет слов о любви и преданности. Но будет кровавая расправа, о жестокости которой в дальнейшем станут перешёптываться в тёмных переулках и в подпольных барах. Там, где собирается благородная публика, о случившемся предпочтут тактично молчать, обмениваясь лишь понимающими взглядами и ничего не значащими фразами. В гольф-клуб, на территории которого назначена встреча, прибываю на полчаса раньше назначенного времени. Иду по дорожкам, выложенным плиткой, отмечая про себя, что они какие-то бесконечные. Грёбанный лабиринт, в котором заблудиться столь же просто, как досчитать до десяти. Осень удивительно солнечная, но ветренная. Ветер треплет полы плаща, глаза скрыты стёклами очков. Дойдя до места встречи, с удивлением отмечаю, что я не единственный идиот, притащившийся сюда, оставив себе запас времени. Тозиер с повышенным интересом рассматривает клюшки для гольфа, как будто действительно что-то в них понимает и собирается играть. — Доброе утро, Гил, — произносит, протягивая мне руку для рукопожатия. Знаю, что он сделает, наплевав на сотни договорённостей. Но не поздороваться не могу. Морщусь, когда его рукопожатие переходит в нежеланное прикосновение губ к тыльной стороне ладони. Жаль, что вытатуированные змеи неспособны жалить. Если бы они делали это каждый раз, количество желающих облизывать мои руки значительно поубавилось бы. — Что заставило приехать раньше? — Может быть, я волнуюсь перед важной встречей? Что за блядская привычка? Вечно вопросом на вопрос без прямого ответа. Бесит. — Не может, — бросаю, давая понять, что не поверил ни на секунду. — Не волнуюсь, — поправляет сам себя. — Но мне любопытно увидеть этого блестящего специалиста, о котором мне все уши прожужжали. Говорят, та ещё сука. — Альфа? Омега? — Омега. — Потому и сука, — хмыкаю, отпивая немного воды из бутылки. — А хватка, как у добермана. Если сработаемся, мне очень повезло. — Есть шанс, что не сработаетесь? Не верю, что ты добровольно отдашь такой бриллиант своим конкурентам. Ты же не дурак. — Человеческий фактор никто не отменял. — Твои доминантные феромоны — тоже. Ты можешь не понравиться ему, как человек, но тогда стоит сыграть на его инстинктах и попытаться привязать к себе. — Ты такая мразь, Ллойд, — смеётся, и слова его звучат не осуждением, но комплиментом. — Разве омеги не должны ратовать за чистую, искреннюю любовь? — Не знаю. Я никогда не ратовал. В моём возрасте поздно начинать. — Как тебе вчерашний омега? — резко меняет тему. — Не дотянул до идеала. — А я говорил, что он простоват. Твои любовники должны быть другими. Подобные варианты — напрасная трата времени. Оставляю его реплики без ответа. Во всём, что касается моей сексуальной жизни, предпочитаю ориентироваться самостоятельно, не прислушиваясь к советам посторонних. Я и без него прекрасно понимаю, что омега — даже утром, накормив его завтраком и усадив в такси, не удосужился спросить имя, — не из тех, что получают десять баллов из десяти. Эта была не более, чем нелепая попытка вновь ухватиться за мечту прошлого, погрузиться в сладкое забвение, в собственные грёзы. В нелепые мечты о спокойной жизни с тем, кто казался мне идеальным. Глядя на кого, я моментами забывал о собственном цинизме и прагматизме. Но наваждение схлынуло быстро, а горечь разочарования осталась. — Когда приедет твой разрекламированный профи? — Зависит от того, насколько он пунктуален, — не слишком охотно отзывается Тозиер. Очевидно, обсуждать моих любовников ему приятнее и интереснее. Жаль, что в этом наши вкусы не совпадают. — Будем надеяться, что он не лишён такого качества. Не люблю необязательных людей, забывающих о правилах хорошего тона. — Не опоздает. — Ты его не знаешь, но уже готов за него поручиться? — Будь я на его месте, не стал бы рисковать. Будь я на его месте, вообще не ввязывался бы в это дерьмо. Услышав из уст руководства фамилию потенциального клиента, всеми правдами и неправдами пытался бы перекинуть заказ на другого специалиста. Желательно, альфу. Этот парень отчаянный, рисковый и, судя по всему, сумасшедший, если готов сотрудничать с Тозиером. Что скрывать, мне любопытно посмотреть на него. Прикинуть, как обстоят у него дела с самоконтролем. Сумеет ли он противостоять разрушительной силе Митчелла. Не упадёт ли к его ногам в первую же встречу, как это делает большинство омег. Чем дольше длится ожидание, тем больше вопросов возникает. Мне действительно хочется посмотреть на того, кто готов бросить вызов общественному мнению и превратить Митчелла в идеального политика. Если не в реальности, то хотя бы в глазах потенциальных избирателей. Интересно узнать, как ему удалось вскарабкаться на вершину, на которой он находится сейчас. Как он прокладывал себе дорогу к успеху. Сынок богатых родителей, старательно продвигающих своё чадо? Чей-то любовник, продемонстрировавший недюжинные таланты в постели и заслуживший поощрение? Реально талантливый специалист, у которого голова на плечах, и он способен творить чудеса, управляя общественным мнением, словно волшебник? Менять настроения окружающих людей одним щелчком пальцев? Слухи, о которых говорит Митчелл, интерес лишь подогревают, а не отталкивают. О неизвестном мне пока омеге отзываются, как о суке, но давно известен тот факт, что сука суке рознь. Есть зубастые, с ожесточением прогрызающие себе путь к успеху. Есть беззубые, что только лают без толку, демонстрируя показную сучность, а на деле являясь ранимыми цветочками. Ловлю себя на том, что несколько раз за непродолжительный период времени смотрю на часы. Как будто жажду приблизить момент встречи. Не до конца понимая, зачем мне это нужно. Провожу ладонью по растрепавшимся от ветра волосам, приглаживая. Бросаю мимолётный, незаинтересованный взгляд в сторону той самой дорожки, по которой недавно вышагивал. Замечаю незнакомый прежде автомобиль. Раз его пропустили на территорию гольф-клуба, значит, разрешение получено. Без пропуска сюда никто не попадёт. Неужели тот самый?.. Что ж, давай познакомимся, котёночек. Оценим, насколько острые у тебя когти. Хлопает дверь автомобиля. Слышу приближающиеся шаги. Ощущаю совершенно незнакомый, но дико привлекательный запах. Первая ассоциация с ним — густой. Насыщенный. Многослойный. Почти весь набор тех специй, что были добавлены сегодня в утренний кофе. Только вместо кофейного аромата их дополняет терпкий запах красных ягод. Вино и специи. Удивительное сочетание. Впрочем, какое право рассуждать о странностях запахов имеет тот, от кого, согласно словам окружающих, пахнет можжевельником? И первая ассоциация со мной — это джин, на этом самом можжевельнике настоянный. Что ж, похоже, у меня нашёлся достойный противник. Вместе мы можем создать свою независимую партию. Омеги, близость которых опьяняет. Неплохо, не правда ли? Резко оборачиваюсь, желая посмотреть на прославленного специалиста и замираю на месте, будто громом поражённый. Он неумолимо приближается. Идёт, пряча одну ладонь в карман шикарного тренча. Идеально выверенный стиль, ни к чему не придраться. Классика в доминанте, слегка разбавленная неформальностью. Джинсы не облепляют пошло, но при этом идеально подчёркивают длину и стройность ног. Охуенных, стоит признать, ног. Длинные чёрные волосы свободно рассыпаются по плечам. Ослепительно-белая водолазка и чёрный тренч, в котором я без труда узнаю одно из творений, принадлежащих последней — на данный момент — коллекции Burberry. Козырёк бейсболки скрывает половину лица, и у меня не сразу получается разглядеть его, но готов на что угодно поспорить: глаза светло-зелёные. Те самые, в которых несколько лет назад я готов был утонуть. Те самые, в которые мечтал смотреть всегда. И видеть взгляд не менее влюблённый, нежели мой собственный. Приближаясь к нам, омега несколько раз подбрасывает и ловит ключи от машины. Показная беззаботность. Со стороны кажется, что он приехал не на деловую встречу, на какое-нибудь мероприятие, организованное его близкими приятелями. Единственное, что разрушает эту теорию — улыбка. Дерзкая, надменная. Так друзьям не улыбаются. Чем ближе он, тем сильнее невидимая ладонь пережимает мои лёгкие. Тем сложнее — практически невозможно — становится дышать. Хватаю воздух ртом, словно рыба, выброшенная на берег, не в силах произнести ничего толкового и хоть сколько-нибудь осмысленного. Чем он ближе, тем отчётливее я понимаю, что вижу перед собой человека, которого оплакивал неоднократно, несмотря на то что мы даже не были знакомы лично. Человека, который не оставляет меня в покое ни днём ни ночью. Того, кто снится мне в самых тяжёлых моих снах. Тех самых, где я бегу за призраком и никогда его не настигаю. Вопросы вызывает лишь аромат, совсем не похожий на запах Харлина. Но причин изменения природного запаха омеги немало. Гормональные сбои, спровоцированные стрессом, беременностью или... меткой, оставленной на коже альфой. Стоит поравняться, и он перестаёт смотреть себе под ноги. Поднимает глаза, смотрит мимо меня. На Митчелла. Улыбается ему радушно и надменно одновременно. Как такое вообще возможно? С трудом проталкиваю в глотку ком загустевшей слюны и выдыхаю на грани слышимости имя своего наваждения. — Хар-лин. Ты... Если бы взглядом можно было уничтожить, меня бы сейчас, несомненно, стёрли с лица земли. Этот взгляд не просто скользит по моему лицу. Полосует резко, словно острая бритва. Режет на ленточки и наслаждается моими страданиями. Наверное, если бы ему дали в руки нож, он, не задумываясь, вонзил бы его в меня. — Вы знакомы? — удивлённо спрашивает Митчелл, прищурившись и глядя попеременно на обоих. — Надо же, Гил. Кто бы мог подумать, что мир настолько тесен. — Нет, — отвечает моё видение; голос его звучит раздражённо и почти зло. — Ваш приятель ошибся. Понятия не имею, о ком он говорит. Моё имя Квин Морган. Ваше мне и без того известно. Приятно познакомиться, мистер Тозиер. Надеюсь, что приятно. И не только мне. Протягивает ладонь, затянутую в перчатку, для рукопожатия. Когда Митчелл подносит ладонь к губам, его не передёргивает от отвращения и отторжения, как меня. Напротив, он улыбается удовлетворённо. Я бы назвал эту улыбку сучьей. Единственный эпитет, который ей подойдёт. Улыбка действительно сучья, до краёв наполненная ядом. Та, которую отчаянно хочется стереть с чужого лица. Либо пощечиной, либо поцелуем. Сложный выбор, потому что совершенно не представляешь, какой вариант ближе. * Просто не будет. Эта мысль настойчиво крутится в голове, будто на повторе. Пространная, невнятная, расплывчатая. Не до конца понимаю, к чему она больше относится. К ситуации, в которой сейчас нахожусь. Или к моим собственным ощущениям. Будет непросто превратить Митчелла с его тягой к роскоши и слишком резкими суждениями в идеального кандидата, за которым с готовностью пойдут миллионы избирателей? Или же будет непросто мне, вынужденному делить одно пространство с человеком, от одного взгляда в сторону которого становится не по себе? Какой-то один вариант в доминанте? Или же для меня будут актуальны оба? Пока не знаю. И не уверен, что хочу знать ответ. Ненавижу внешние раздражители, способные выбить меня из колеи. Ненавижу ситуации, в которых чувствую себя идиотом. Ненавижу обстоятельства, к которым оказываюсь не готов. Прошлое наложило определённый отпечаток. Стараюсь не совершать опрометчивых поступков, просчитывать наперёд каждое действие. Искать пути отступления, если вдруг что-то пойдёт не по сценарию, ранее оговоренному и утверждённому. То, что происходит сегодня, в моём представлении, ситуация из разряда «За гранью». Сказать, что потрясение велико — не сказать ничего. Стоит переступить порог квартиры, остаться в одиночестве, и маска равнодушия, прежде будто намертво к моему лицу пришитая, моментально осыпается. Стоит закрыть дверь, и в ногах появляется омерзительная слабость. Я даже не пытаюсь отыскать силы к сопротивлению несовершенной физиологии. Опускаюсь на пол, стискиваю зубы, и со всей дури впечатываю кулак в пол, не обращая внимания на яркую вспышку боли. Если жизнь считает, что за три десятка лет недостаточно сильно меня подъебала и выебала, то сегодня она, несомненно, достигла успеха. Не спасают ни сигареты, ни стакан, практически залпом выглушенного неразбавленного виски. Тот, кто ещё недавно демонстративно отворачивался от выпивки, сегодня добровольно тянется к стакану. Пьёт и слышит, как клацают о край стакана зубы, выбивая дикую, замысловатую дробь. Меня колотит изнутри. Чувствую себя так, словно с меня содрали кожу, и все нервы теперь обнажены по максимуму. Чувствую себя так, словно в сраной тюряге, куда меня упёк ныне покойный паскуда мэр, всё сложилось иначе. Словно там меня сломали, а не сформировали окончательно характер, о котором слагают легенды и которым, возможно, пугают детей, рассказывая, что если они будут плохо себя вести, станут такими же конченными отморозками. Словно я не тот, кто способен проходить с равнодушным еблом мимо тех, кто рыдает навзрыд. Не тот, кто ломает чужие пальцы, не переставая радушно улыбаться. Не тот, кто знает сотни способов пыток, начиная от простейших, заканчивая изощрёнными. Не тот, кто практикует их периодически на тварях разной степени омерзительности. Словно я самый ванильный на свете омега, пускающий слёзы, слюни и сопли над сентиментальными сериалами и зачитывающийся романтической литературой. Холодный душ — очередное напоминание о пребывании за решёткой, — обычно действует на меня отрезвляюще. Но сегодня и от него нет никакого толку. Не чувствую холода несмотря на то, что вода по-настоящему ледяная. Кожа покрывается мурашками, но это, пожалуй, единственная реакция, которую я получаю. Смотрю на свои руки. И зло усмехаюсь, поняв, что они дрожат, как у припадочного. Перестань, Гиллиан. Прекрати, блядь, немедленно. Не произошло ничего такого, что может выбить тебя из седла. Ничего такого, что должно заставить тебя нервничать. Это не более, чем очередная насмешка судьбы, попытка её проверить тебя на вшивость. Подёргать за нервы, проверяя, насколько ты был зависим в прошлом от образа, который сам для себя и придумал. По сути, ты ведь понятия не имеешь, каким был в действительности Харлин. Может, это ты со своей тупой, ничем не подкреплённой любовью считал его восхитительным, нежным созданием, достойным поклонения. Может, на деле он был таким уродом, что Митчеллу и его отморозкам до него далеко. Может, его смерть — не наказание для тебя, а закономерный итог сомнительных поступков, о которых ты не знаешь. Ты же давно расставил для себя приоритеты. Давно определил путь, по которому будешь двигаться. И на этом пути нет места сомнениям. Нет места метаниям и панике. Не верь, не бойся, не проси. Девиз не только мой. Девиз большинства тех, кому довелось побывать в местах не столь отдалённых. Никому не верь, потому что люди вокруг только и ждут момента, когда ты оступишься, чтобы затем протоптаться по упавшему ничтожеству, переломав ему основательно все кости. Ничего не проси, потому что любая просьба, на которую они откликнутся, сделает тебя зависимым. Ничего не бойся, потому что они питаются страхом. Чувствуют его на подсознательном уровне. Наслаждаются чужой беспомощностью и давят. До тех пор, пока не уничтожат окончательно. Как это однажды случилось с моим папой. Оказавшись за решёткой, он так и не изменился. До последнего дня своей жизни оставался самим собой. За это и поплатился. Стоит подумать о папе, и на глазах выступают злые слёзы. Квинтэссенция ненависти к отцу, разрушившему две жизни. Смазливый ебальник, гнилое нутро. Если бы не он... Я бы не появился на свет, и одним несчастным человеком на земле было бы меньше. Если бы не он, папа встретил бы нормального альфу и был счастлив. Если бы Генри Ллойд был жив, я бы, не задумываясь о последствиях, убил его ещё раз. Куда более жестоким и изощрённым способом. Он не сдох бы легко и просто. Он бы молил о смерти, считая, что она станет для него благом и освобождением. Давай же, Гиллиан! Соберись, блядь безмозглая. Перестань пускать сопли, как юная шлюха, избитая и выброшенная на холод жестоким сутенёром. Ни одна, даже самая красивая в мире сука не должна так на тебя действовать. Ни одна сука не должна лишать тебя воли и способности размышлять здраво. И, то, что он — точная копия твоей мёртвой любви, тоже не должно тебя никоим образом ебать. Мёртвые к мёртвым, живые к живым. Не проводи между ними параллелей, не думай о нём, как о человеке, до боли похожем на Харлина. Не думай о нём вообще. Выброси из головы. Завтра утром ты откроешь глаза, и в голове будет пустота, а не надменный взгляд, похожий на плеть, что щёлкает неустанно, словно уже сейчас обладатель этого взгляда пытается тебя дрессировать. Не позволяй сентиментальности тебя погубить. Не позволяй постороннему человеку завладеть твоими мыслями. Не изменяй своему принципу. Ты ведь, как никто другой знаешь, насколько легко потерять всё, чего так долго добивался. * Музыка почти в полную силу. The Relentless дерут глотки, рассказывая всему свету о готовности противостоять дьяволу, и мне хочется присоединиться к исполнителю, но его уверенности мне не хватает. Несуществующая группа о несуществующих чувствах. В этих фальшивых декорациях настоящий только я. Алкоголь из моей дурной головы выветривается практически полностью, но становится ли мне лучше? Нихуя. НИХУЯ подобного. Резко бью по тормозам, так что меня слегка швыряет вперёд, и то, что не разбиваю себе лоб — настоящее чудо. Шиплю сквозь стиснутые зубы. Слышу сигнал оповещения. Электронное послание. Почта только для своих. Круг тех, кто знает её, весьма ограничен. Значит, нечто важное, не терпящее отлагательств. Открываю сообщение. Важность повышенная. Прикреплённый файл, который скачиваю и раскрываю незамедлительно. С экрана на меня смотрят светло-зелёные глаза. Мистер сучья улыбка, сучьи взгляды, сучьи повадки. Сучье всё. Квин Морган. Двадцать восемь — моложе нас с Харлином на два года, — лет. Талантливый специалист в своей области. Красавец, умница. Папочкина гордость. Аттестат с отличными отметками, красный диплом, полученный в престижном университете. Подавал надежды едва ли не с тех самых пор, как вылез из пелёнок. Родился, к слову, в Чикаго. Почти всю жизнь прожил на одном месте. По определению, не мог учиться со мной в одном университете. Семья не богата и не знаменита. Вопрос о продвижении за счёт родителей отпадает сам собой. Постоянных отношений нет, но состоял в браке на протяжение семи лет. Вышел замуж на втором курсе университета, желая избавиться от опеки родителей. Сейчас круглый сирота, родители умерли. С бывшим мужем отношения не поддерживает. Детей нет. В анамнезе одна прерванная по медицинским показаниям беременность, а дальше — бесплодие. Неудачная операция, повлекшая за собой печальные последствия. Ненавидит собак. Трудоголик. Живёт и дышит работой. Не читаю всё подряд, выхватываю из общего потока информации отдельные пункты, которые полностью опровергают сумасшедшую теорию о чудом выжившем Харлине. Да, стоит признать, в голове настойчиво бьётся мысль о том, что это всё какой-то странный сон. Полный сюр, в который окунаюсь с головой. Стойкое ощущение, что меня много лет водили за нос. Но чем дольше читаю, тем сильнее растёт уверенность в том, что напрасно ебу себе мозги. Весь мир не крутится вокруг меня. И это не заговор, направленный — опять же — против меня. Чертовски метко бьющее в цель совпадение. Но совпадение случайное. Во всяком случае, мне хочется так думать. Делаю мысленно пометки. Обещаю заняться этим позже, а пока... Пока отключаю звук, бросаю телефон на пассажирское сидение и резко срываюсь с места. Меня тащит туда, куда раньше, казалось, ни за что не приду по собственной воле. Однако, годы идут, люди меняются, их приоритеты меняются тоже. Я — не исключение из правил, всего лишь одно из подтверждений. В былое время, когда Фрэнсис всеми правдами и неправдами пытался пробудить в моей душе хотя бы отголоски религиозности, я сопротивлялся. Смеялся над ним и говорил, что он чокнутый, если верит во всё это. Зашкаливающая религиозность, граничащая с фанатизмом, во мне так и не проснулась. Я не скупаю одержимо статуэтки святых, не завешиваю стены в своей квартире их изображениями. Не езжу еженедельно на службы и не начинаю день с молитв. Единственный крест, который я ношу — это серьга, изредка покачивающаяся в ухе. В самые тяжёлые времена я не уповаю на кроткого покровителя всех омег, которого превозносил Фрэнсис, но иногда вынужденно признаю: костёлы, часовни, соборы — единственное место, где я нахожу успокоение. Где мне становится легче. Как будто, переступая их порог, оказываясь в мире тишины, наполненной ароматами ладана и цветов, оставляю все проблемы за дверью. Именно здесь, сидя на скамейке и глядя на служителей культа, сделавших религию смыслом своей жизни, я избавляюсь от мрачных мыслей и постепенно забываю о проблемах. И о Митчелле, неспособном дорваться до моей задницы, а потому с удвоенным рвением трахающем мозги. Иногда ловлю себя на мысли, что в отношениях с ним позволяю себе слишком многое, нарочно провоцируя. Словно проверяя, где же находится предел его терпения. И как скоро он взорвётся, перестав смотреть на мои выкрутасы? Очевидно, что он не так равнодушен, как хочет казаться, но даже бесконечно влюблённый альфа не будет вечно терпеть подобное отношение. Сегодняшний день не исключение. Плотнее запахнув полы своего пальто, захожу внутрь. Смотрю не на фрески, обычно привлекающие моё внимание, а на многочисленные свечи, освещающие помещение ярким пламенем. Удивительный контраст. Это место не для таких, как я. По мнению многих, я должен орать нечеловеческим голосом и корчиться на полу сразу после того, как переступаю порог. Но ничего подобного не происходит. Уверенно иду вперёд, занимаю место на скамейке, расположенной рядом с алтарём. Нас разделяет всего пара пустых рядов. Запах ладана, запах белых цветов, которыми заставлено пространство. Статуя крылатого Эллиаса, сложившего ладони в молитвенном жесте и уверенно смотрящего перед собой. Служитель его культа, облачённый в сутану, копается в цветах. Ставит свежие, убирает те, что начинают увядать. Убирает догорающие свечи, счищает сосредоточенно капли воска. Омега. Совсем юный. Чистое, открытое лицо, светлые, чуть пушистые волосы. Улыбка. Нежная. Вполне искренняя. Таким, наверное, хотел видеть меня Фрэнсис. Милым, покорным, возвышенным созданием, чья душа после смерти попадёт в рай. А я не оправдал ожиданий, на меня возложенных. Запаха омеги не ощущаю. Скорее всего парнишка плотно сидит на сильных подавителях. Отринь всё плотское. Думай о душе. О её спасении. Время не тянется. Оно будто замирает. В кармане настойчиво вибрирует телефон. Мимолётный взгляд на экран подтверждает подозрения. Митчелл. Как будто чувствует, когда я особенно сильно жажду отделаться от мыслей о нём. Знает и напоминает о том, что существует в этом мире. О том, что я всё ещё завишу от него, а не наоборот, хоть иногда мне и хочется верить в то, что манипулировать им проще простого. Очередной звонок. Достаю телефон из кармана, чтобы выключить, но он выскальзывает из руки и с грохотом соприкасается с полом. Омега, до того благополучно игнорировавший моё присутствие, едва заметно вздрагивает, оборачивается на звук. Улыбаюсь, чуть приподняв уголки губ. Поднимаю телефон, с неудовольствием отмечая едва заметный скол на корпусе и мелкую сеточку трещин на экране. Видимо, знак судьбы и высших сил, что мне здесь не слишком рады. Выметайся и катись на все четыре стороны. Ответной улыбки не получаю. Омега смотрит на меня сосредоточенно. Даже хмурится слегка. Тонкие брови сходятся у переносицы. Озадаченность. Вот что прочитывается, в первую очередь, в его взгляде. Да уж. Моя слава действительно бежит впереди меня. И если в определённых заведениях разноглазая тварь — желанный гость, то здесь на меня смотрят с осуждением. Как будто самим фактом своего существования я оскверняю это место. — Что-то не так? — уточняю. Качает головой. Не сразу, но всё же начинает снова демонстрировать былое радушие. — Нет-нет. Просто удивительно наблюдать человека, подобного вам... Усмехаюсь. — Слухи многое приукрашивают. На самом деле, я само очарование. Периодически хожу в церковь, жертвую деньги приютам и наставляю заблудшие души на путь истинный. Да-да. Несомненно. Наставляю. Просто методы у меня другие. Не столь гуманные, как у служителей Эллиаса, возлагающих надежды на покровителя всех омег, способного творить чудеса. Кого-то, возможно, вразумляют слова. А кому-то нужно выпустить кишки, чтобы он задумался о смысле жизни, и о том, почему что-то происходит именно с ним. Так вышло, что на моём жизненном пути чаще попадаются вторые, нежели первые. Глаза, в которых целый океан наивности, смешанной со страхом. Думает, наверное, бедняжка, что любой омега в моём вкусе. И если мы сейчас находимся здесь вдвоём, я не сдержусь и наброшусь на него, укладывая на эти скамейки. Рывком задеру чёрные одежды и, не тратя время на слова, с помощью действий начну доказывать ему, что далеко не всё плотское омерзительно. Что его бесконечная жизнь на блокаторах и в половину не такая яркая, как у тех омег, что не борются со своей физиологией, а следуют зову её. Не просто так ведь на моих руках вытатуированы с любовью и фантастической тщательностью змеи. Думает о том, что я пришёл к нему прямиком из ада, желая соблазнить, стать его личным змеем-искусителем, предлагающим вместе отведать вкус запретного плода. Подхожу ближе к нему. Он неосознанно отступает назад, тем самым лишь сильнее загоняя себя в ловушку. Наивность. Невинность. Совершеннейшая неопытность. — Х-х-хотите исповедаться? Голос дрожит. И взгляд мечется. Страх. Слишком много для того, чтобы было по-настоящему вкусно. Мне нравится соблазнять тех, кто понимает правила игры, но не нравится, когда второй игрок ощущает себя жертвой. Всё равно, что есть прокисшее блюдо, от которого никакого наслаждения и никакой радости. Не удержавшись, протягиваю руку. Парень зажмуривается. С моих губ вновь срывается короткий смешок. Прихватываю прядь светлых волос, заправляя их за ухо. Пальцы касаются чужой щеки. Гладкая, нежная кожа, покрывающаяся румянцем. Лихорадочные красные пятна вспыхивают на щеках за считанные секунды. Так просто, что даже скучно. Омега зажмуривается, что-то шепчет. Беззвучно, но по губам я без труда прочитываю два слова. Sanctus Ellias... Похоже, кто-то действительно надеется, что стоит начать взывать к покровителю всех омег, и греховное наваждение в моём лице исчезнет. Растворится. Сгорит, превратившись в горстку пепла. Подушечкой большого пальца веду по таким же нежным, мягким губам, проталкиваю его в тёплый, влажный рот на одну фалангу. Попутно прикусываю свои губы. — Уверен, что хочешь услышать мою исповедь? — спрашиваю. Он мотает головой так отчаянно, что удивительно, как она не отрывается от тела. Щёки горят ярко-красным. Дыхание сбивается и становится шумным. — Вот и я не уверен, что хочу с кем-то откровенничать. Может быть, в другой раз, — обещаю, выдыхая ему на ухо. Касаюсь губами виска. Отстраняюсь резко и, развернувшись, ухожу, оставив омегу в смятении. И в сомнениях относительно того: действительно ли он готов всю свою жизнь посвятить служению культу Эллиаса. Быть может, я и, правда, чем-то схож с той холоднокровной тварью, что обвивает мою руку. Быть может, это у меня в крови, и портить хороших мальчиков — моё призвание. Быть может, Фрэнсис в порыве злости — не часто, но случалось — не напрасно называл меня исчадием ада.