Не верь, не бойся, не проси

Теннисный мячик в моих руках. Несколько раз подбрасываю и ловлю его, вольготно расположившись в шезлонге. С повышенным вниманием наблюдаю за полётом. На заднем плане слышу плеск воды. В бассейне царит полумрак, никто из нас не озаботился тем, чтобы включить свет. Но, может, оно и к лучшему. В полумраке никто из нас не станет пристально смотреть в глаза собеседнику, пытая взглядом, играя в неизменную, осточертевшую и набившую оскомину игру. Ту самую, в рамках которой пытаемся определить, кто из нас сдастся первым, кто отступится от своих истинных желаний и пойдёт на поводу стремлений другого человека. Кто решится пересмотреть принципы, кто признается в своих слабостях, пусть они и разного толка, потому сравнивать их несколько бессмысленно. Каждый наш затяжной обмен взглядами похож на пытку, в ходе которой мы методично издеваемся друг над другом, но в последний момент не добиваем, а разворачиваемся и уходим, оставляя соперника лежать в луже крови. Такая вот игра на нервах. Такие вот сомнительные развлечения взрослых людей, любящих забавляться с живыми игрушками. В последний раз бросаю мячик. Не вверх. В стену. Он отлетает куда-то, но не придаю этому значения. Не слежу, куда летит. Мне жарко. Душно. Воздуха не хватает. Расстёгиваю пару верхних пуговиц на рубашке, потому что кажется: если не сделаю этого, задохнусь к такому-то папочке. Виной тому доминантный альфа, не оставляющий попыток воздействия на моё сознание. Всё ещё, несмотря на множество провальных попыток, надеется на определённую реакцию. Жаждет увидеть меня беззащитным, готовым ползти за ним, хватать за штанину и умолять отыметь во все дыры. Не верит на слово. Сомневается в том, что действительно вызывает своими феромонами не безудержное желание, а дикую головную боль, от которой на глазах выступают слёзы. От которой я почти слепну. Вот она, моя естественная реакция на его фокусы, а никак не спонтанная течка. Конченный извращенец, которому нравится наблюдать за чужими страданиями. Плеск воды. Снова и снова. Сублимируешь, Митчелл? Пытаешься избавиться от возбуждения, расходуя тестостерон в занятиях спортом? Удачи. Стараюсь сосредоточиться. Не акцентировать внимание на адской боли, практически разрывающей моё сознание на клочки. Стараюсь лишний раз не дышать, чтобы не получать очередную дозу отравляющих феромонов. Долго это не продлится. Вскоре Митчелл поймёт, что очередная попытка провалилась с треском, и от задуманного отступится. Так бывало неоднократно, потому прекрасно знаю, о чём говорю. Бросаю в стакан несколько кубиков льда, выжимаю дольку лимона и заливаю водой. Пью жадно, смывая с языка омерзительный сладковато-кровавый привкус. Ещё один побочный эффект насильственного воздействия на сознание. На несколько секунд Тозиер погружается под воду. Выныривает на поверхность. Выбирается из бассейна. Направляется ко мне. Делает знак рукой. Вместо того, чтобы подойти к нему и помочь вытереться, нащупываю полотенце и швыряю прямо в него. Кривая ухмылка на губах. Ничего иного от меня не ожидал. Поэтому нисколько не удивлён происходящим. Реакция при этом отменная. Ловит полотенце в полёте, промакивает волосы. Медленно, походкой хищника подбирается ко мне. Сегодня нет его дурацкого шёлкового халата, в котором он выглядит — на мой взгляд, — как альфа по вызову. Удивительно дорого, но при этом настолько же безвкусно. Попытка понравиться клиентам, игра на публику. Почему-то в моей голове сами собой появляются такие ассоциации. Может, потому что в такие моменты он действительно напоминает мне мальчика по вызову, несмотря на то что я знаю его истинный статус и прекрасно наслышан о практически безграничных возможностях. Может, потому в такие моменты я несколько забываюсь и веду себя так, словно это не я его цепной пёсик, которого он натравливает на неугодных ему людей, растирая каждого в пыль, а он — моя шавка, жадно заглядывающая в рот. Играй, но не заигрывайся, Ллойд. Иногда он всё же напоминает мне об истинной расстановке сил. О том, кто из нас на кого работает. Кто из нас кому подчиняется. В такие моменты его прикосновения становятся грубыми, а голос угрожающе шипящим. В такие моменты внутри меня просыпается то чувство, которое я старательно убиваю в себе много лет подряд, но никак не могу уничтожить окончательно. Холодный, липкий страх, похожий на огромного спрута, чьи щупальца расползаются на множество миль. Страх проходит быстро, маскируется ещё более ехидными ухмылками, ещё более колкими фразами. Но он есть, и меня это напрягает. Не люблю бояться. Ненавижу себя в моменты слабости. Осознав, что очередная попытка воздействия с треском провалилась, Митчелл многозначительно хмыкает, но никаких комментариев не отпускает. Не устраивает передо мной обнажённое дефиле. Надевает шорты и футболку. Выглядит совсем не как альфа на миллион долларов, каким привыкли видеть его окружающие. Обманчивое впечатление. Домашний альфа, не имеющий слишком больших амбиций, не ставящий перед собой грандиозных целей. Обманчивая внешность. Он — живое доказательство этому высказыванию. Приземляется на соседний шезлонг, предварительно налив воды себе. Лёд и лимон не добавляет. Невыносимая боль в виске. Шиплю сквозь стиснутые зубы. Прикрываю глаза, мысленно радуясь тому, что в комнате темно, и Митч не может рассмотреть выражение моего лица. — Нервничаешь? — невозмутимость в голосе сохранить удаётся; бросаю фразу небрежно, словно это не я, а кто-то другой готов сейчас корчиться на полу от боли. — А у меня есть повод? — вопросом на вопрос. Блядская привычка. Бесит так, что иногда хочется ему вмазать. — Не каждый день ты делаешь громкие заявления о готовности вступить в предвыборную гонку. Какие-то опасения наверняка есть. Сомнения? Страхи? — Ни единого, — произносит насмешливо. — Ты же знаешь, я не из тех, кто останавливается на середине пути, и не тот, кто бежит от трудностей. Я бросаю себе вызов и хочу доказать: мечта исполнима. — Риски, Митч. Риски. — А что с ними? — Тебе в десять раз осторожнее, чем раньше, придётся быть. Если к нам в прежнее время внимание было приковано, то теперь его станет гораздо больше. Они каждый твой шаг отслеживать начнут. Шансов на ошибки нет. — Именно для этого мне и нужен помощник, — произносит, поворачиваясь ко мне. Ощущаю его взгляд так, словно он не просто смотрит, а прикасается. Отвечаю тем же самым, не боясь посмотреть ему в глаза. Очередной раунд нашей игры. В полумраке замечаю надменную, порочную улыбку. Его фирменную. Ту, которой он впервые одарил меня там, в тюрьме, отдав сигареты и спросив, а есть ли мне, чем заплатить за брошенную подачку. Железобетонная уверенность в себе и своих силах. Похоже, расхваленный специалист по связям с общественностью произвёл на него впечатление. Не сомневаюсь. Стоя в отдалении и наблюдая за ними, я прекрасно видел, как они общаются. Для того, чтобы завладеть вниманием мистера Моргана, Митчеллу даже не пришлось прибегать к применению запрещённых приёмов, пуская в ход доминантные феромоны. Морган и так смотрел на него с интересом. И интерес этот был не строго профессиональный. Ничего удивительного, ничего примечательного. Почти стандартная реакция. Даже скучно. Я бы с удовольствием понаблюдал за столкновением характеров этих двоих, но тот, кто сумел заинтриговать своим внешним видом, характером разочаровал. Пресно, ни намёка на специи, которыми наполнен его природный запах. Самообман в чистом виде. Воображение нарисовало характер с перчинкой, но, похоже, противостоять там собрались лишь мне, но никак не Митчеллу. И, возможно, причина этого отторжения проста и банальна. Возможно, в талантливом специалисте заговорила ревность, так свойственная банальным омегам, готовым выцарапывать глаза своим соперникам в борьбе за сердце определённого альфы. Если так, то я готов уступить ему без боя. У меня нет ни единой причины — бороться за Митчелла. Если он найдёт себе новый любовный интерес, буду только рад. — Думаешь, он справится? — Сложно сказать, но первое впечатление было... приятным. — Какие-то размытые формулировки. Может, будет правильнее сказать, что наш независимый и непоколебимый альфа потёк от очередного омеги? — спрашиваю и тут же добавляю, усмехнувшись: — Шутка. — Будь на твоём месте кто-то другой, я бы за такую шутку вырвал ему язык. — Но я же не кто-то другой. Я — это я, — замечаю, проводя пальцем по губам и чуть оттягивая нижнюю. — И если ты мне его вырвешь, я больше никогда не... Жест вместо слов. Неприличный, непристойный. Толкаюсь языком в щёку, демонстрируя, что именно больше никогда. Митчелл не прикасается к воде, но замечаю, как дёргается его кадык. Он нервно сглатывает. А потом залпом выпивает содержимое своего стакана. Наверняка жалеет о том, что там простая вода, а не что-то высокоградусное. Так же, как я, он ненавидит себя за слабости. Больше всего за то, что его основная слабость — я. За что, что его жажда обладания мною велика настолько, что он из раза в раз позволяет мне ходить по грани. Действительно прощает то, что никогда и ни за что не простил бы другому человеку. Сложно сказать, в какой момент я стал его навязчивой идеей, в какой момент он вдруг пришёл к выводу, что жаждет обладать мною больше жизни. Признания полились из рта в тот момент, когда он был пьян настолько, что с трудом держался на ногах. Будучи трезвым, подобных откровений он себе не позволял. И, подозреваю, лучше бы отрезал язык себе, чем признался в том, что настолько зависим от другого человека. Но обратного пути не было. Признание прозвучало однажды, и как будто бы ничего не изменило в наших отношениях. Они всегда были такими. Странными, совершенно не понятными для окружающих. Такими же остались и теперь. — Гил? — Что? — Кто такой Харлин? Резко меняет тему, выбирает при этом те моменты моего прошлого, ворошить которые нет ни малейшего желания. Но было ожидаемо, потому почти не больно. Оговорка не могла остаться незамеченной. Это же Митчелл Тозиер, достойный преемник своего отца и бессменный руководитель криминальной империи в Чикаго. Тот, кто всегда всё подмечает. Тот, кого не обвести вокруг пальца в два счёта. Тот, кто может умолчать о чём-то, что покажется ему подозрительным, а потом озадачить тебя, спустя несколько дней. Застать врасплох и наслаждаться произведённым эффектом. — Какая разница? — Я не слепой, Гил. И не глухой. Я видел твою реакцию. Потому и спрашиваю, кто такой Харлин? Как много он значит, что твой голос дрожит при его упоминании? Мразь наблюдательная. И я тоже хорош. Действительно не сумел удержать эмоции под контролем. Чуть заикаться не начал, увидев двойника своего наваждения. Непростительный промах. — Знакомый из прошлой жизни, — отделываюсь равнодушным коротким ответом. — Между вами что-то было? — Нет. — Но ты его хотел? — Нет. — Недоговариваешь, Гил. Или боишься признаться в моём присутствии, что наш независимый и непоколебимый омега потёк от очередного омеги? Передразнивает, сука такая. И не сказать, что мажет мимо цели, оказываясь максимально далеко от правды в своих предположениях. Жаждет покопаться в чужой душе, отыскать слабые точки, рычаги воздействия, ниточки, за которые в случае чего можно дёргать, манипулируя мною. — Харлин мёртв, а другого такого нет и не будет. Хотел откровенности? Получи. В любом случае, шантажировать меня и манипулировать мною у тебя уже не получится. Тот, кого я действительно любил, кого желал до одури и ради кого готов был поставить на карту всё, давно предан земле. А этот всего-навсего дешёвая подделка, копия, не имеющая ценности. Тот, чьё появление всколыхнуло во мне прежние чувства. Но стоило оказаться на расстоянии и провести несколько дней в тишине и спокойствии, как горячечный бред отступил. Нет больше никакого смятения. Нет мыслей о том, что близость двойника будоражит во мне что-то. Нет опасений. Он мне не конкурент. Моё место ему никогда не занять, а то, на которое, похоже, претендует он, совсем не нужно мне. — Они просто немного похожи, — поясняю. — Перепутал. Захотел обмануться, но теперь точно знаю: чудес не бывает. Это не Харлин. У меня на руках есть его биография. Всё о нём, как на ладони. Источник информации надёжный. Максимально. — Чист? — Как стёклышко. Неудачный брак за плечами. Бездетный. Карьерист, выгрызающий себе место под солнцем зубами и охотно идущий по головам. Думаю, вы сработаетесь. Он сделает тебя губернатором. Не лицемерие. Действительно допускаю мысль, что Квин сделает всё, что в его силах ради достижения нужного результата. Всё возможное. И невозможное сделает тоже. Ляжет костьми, но протолкнёт этого кандидата на самый верх. Его сучья натура не терпит поражения. Он не из тех, кто ввязывается в борьбу исключительно ради паршивого участия. Из тех, кто нацелен на победу. И не остановится ни перед чем. Из тех, кто никаких методов не гнушается. Амбициозность и ум — страшное сочетание в определённом смысле. Глухой стук. Опустевший стакан опускается на стеклянный столик. Сам Митчелл оказывается рядом со мной. Склоняется ниже, запускает ладонь в волосы, поглаживая. Знаю, что последует за этим жестом. Сейчас гладит, но через пару мгновений его обманчивая ласка сменится жёсткой хваткой. Предсказуемый, такой знакомый, что каждое действие на пару шагов вперёд угадывается, делает ровно то, о чём я думал минутой ранее. Хватка крепнет, оттягивает голову назад. Отвернуться теперь невозможно. Глаза в глаза. Уже не на расстоянии, а так, что его дыхание на губах ощущается. — Знаешь, что ждёт тебя, когда я займу этот пост? — Избавишься от меня, как от ненужного свидетеля, который слишком хорошо о твоих тёмных делишках осведомлён? — Нет. — Тогда не знаю. Ни единой идеи. — Я сделаю тебя первым омегой штата, — выдыхает тихо. — Возражения принимаются? Прикладывает палец к моим губам, заставляя замолчать. — Нет. Всем, кто будет против, я быстро заткну рты. — Может, присмотришь другого кандидата? По-моему, у тебя уже есть желающий на это место... — Хорошенький, не спорю. Но до тебя ему далеко. — Однако трахнуться с ним возможности не упустишь? — В одиночку? Или вместе? — Как хочешь, — бросаю. — Но это же стопроцентно твой типаж. Тебя всегда от таких тащило, сколько помню. Высокий светлоглазый брюнет с длинными волосами. Сладкий омега, строгий на первый взгляд, но такой страстный, когда от шмоток его избавляешь и под себя подминаешь. Воплощение твоей сексуальной мечты. Разве ты ни разу за это время не подумал о том, как уложишь его в кровать? Как раздвинешь длинные ноги? Не представлял, как он потечёт для тебя, как его, а не мои пальцы в твоих волосах окажутся, и он будет умолять его выебать? — Как хочешь, — повторяю заученно. Ухмыляется. Явно что-то задумал. Решил поиграть на нервах. Долго интригу не держит. Озвучивает свои условия. — Окей, Гил, я тебя услышал. Посмотрим, насколько хватит твоей выдержки. Сначала я. Потом, может быть, вместе. Ты пока просто продолжай наблюдать за ним. Прикасаться к нему запрещаю. — Зачем наблюдение? Не доверяешь злобной сучке? — Надёжные информаторы — это замечательно, но сам знаешь, как всё в нашем мире действует. Доверяй, но проверяй. Я собираюсь доверить ему свою жизнь и свой имидж. Мне нужно быть уверенным в нём на сто процентов. Не меньше. — Я тоже тебя услышал, — моя очередь передразнивать. Замечаю огонь азарта в глазах. Сказать ничего не успеваю. Тянет за волосы сильнее прежнего. Руки непроизвольно сжимаются в кулаки. Ненавижу, когда ко мне прикасаются против моей воли. Ненавидел прежде, в стенах родного дома. Ненавидел в разы сильнее после того, как оказался в стенах приюта. Ненавидел по максимуму в период ношения оранжевой униформы. Сейчас ненависть эта просто запредельна. И если бы рядом находился кто-то другой, не Тозиер, я бы давно разнёс ему ебало в кровь за подобное своеволие. Но это Митчелл, которого я и так слишком часто дразню, потому приходится контролировать эмоции, не срываясь, не усугубляя положение. Он своих намерений не скрывает. Прижимается к моим губам своими. Языком пытается их раздвинуть. Наталкивается на ряд плотно сжатых зубов. Бью его по руке, заставляя ослабить хватку на волосах, а после — вовсе их отпустить. Закрываю глаза. Только после того, как он подчиняется и идёт на уступки, отвечаю. Неприятно. Как будто бы просто поцелуй, ничего сверхъестественного, а на деле... Не люблю альф. Не люблю их шершавые, как будто собачьи языки. Ненавижу их тяжёлые мускусные запахи. Во мне слишком мало бисексуальности, но слишком много тяги к представителям своего пола. Митчелл об этом знает, но почему-то продолжает искренне верить, что в один прекрасный — для него — день я проснусь и пойму, что больше не люблю нежных омег, зато с ума схожу от альф. Определённого альфы. Очередная попытка засунуть язык в мой рот до самой глотки заканчивается для него лёгкой болью, потому что, не удержавшись, сжимаю зубы, слегка прикусывая. А потом ещё и в губу вгрызаюсь. Второй укус серьёзнее первого, оттого на языке растекается привкус крови. Уже не фантомный, вполне себе реальный. Отстраняется, смотрит на меня поплывшим взглядом. Слизывает каплю крови с губы. — Я к твоим ногам мир положить предлагаю, а ты даже не пытаешься быть ласковым. — Тебе обидно? — Ты самая холодная, равнодушная сука из всех, кого я встречал на своём пути. Знаешь об этом, Гил? — Знаю. * Чмо. Невнятное и невыразительное. Один взгляд на его фото, и в голове возникает диссонанс. Совершенно непонятно, что могло связывать этих двоих. Как Квин с его внешними данными, способными сводить многих альф с ума, остановил выбор именно на этом экземпляре. Альф, стоит заметить, куда более привлекательных, куда более влиятельных, куда более состоятельных. В сказку об огромной любви, заставившей его окунуться в чувства, словно в омут с головой, позвольте не поверить. Квин не похож на тех омег, что сходят с ума от любви. Но очень похож на тех, кто живёт голым расчётом и в большинстве ситуаций руководствуется принципом: если и продавать себя, то по максимально высокой цене. Тогда какого хрена он согласился на брак с этим недоразумением? Какого члена позволил именно ему окольцевать себя? Понятно, что хотел вырваться из-под удушающей опеки родителей, суровых, жаждавших контролировать каждый его шаг, не позволяющих свободно даже вдохнуть и выдохнуть. Тем не менее. Не было других кандидатов на руку и сердце? Да я никогда и ни за что в этот бред не поверю! Офисный планктон среднего пошиба. Штатный риэлтор. Даже не владелец конторы. Мальчик на побегушках. Устроился сюда на подработку во время учёбы в университете, но так особо и не продвинулся. Серая биомасса. Полная противоположность деятельному, активному бывшему супругу. Кажется, у подобных людей вообще ничего общего нет и не было. С лёгкостью представляю досуг каждого из них, но не нахожу ни единой точки пересечения. Один — завсегдатай вечеринок, сжимающий в пальцах бокал дорогого шампанского и старательно набирающий портфель нужных связей. Разумеется, вечеринки, на которых он присутствует — это не то дерьмо, во время которого вчерашние школьники жрут дешёвый алкоголь и гасятся такой же дешёвой палью, вроде той, которой закидывался в приютские годы я. Вечеринки, где крутятся люди высшего круга. Вечеринки избранных. Для второго подобные вечера — всё равно, что другой мир. Ему чуждый и непонятный. Ему по душе тихие, спокойные радости. Пиво и бейсбольный матч по телевизору. Барбекю на заднем дворе в компании друзей, с которыми общается со школьной скамьи. Рассуждения о политике не с точки зрения профессионала — любителя, который едва ли понимает, о чём говорит, но жаждет показаться умнее, чем есть на самом деле, потому и лезет в темы, ему не близкие. С таким супругом ему, конечно, лучше не спорить. Пара минут обмена колкими фразами, и ему придётся, поджав хвост, уползать в тень. Стараться больше не отсвечивать и лишний раз не привлекать к себе внимание. Назначаю ему встречу, прикрываясь сказочкой о поисках нового жилья. Особо изворачиваться не приходится. Самое банальное, чем можно заинтересовать риэлтора. Расписываю свои пожелания, в ответ получаю заверения в том, что для меня обязательно найдут варианты. Лучшие. И в кратчайшие сроки. Голос у Эндрю Артертона тоже так себе. Альфа — серость. Альфа — ничтожество. Не удивлюсь, если при личной встрече окажется ещё хуже, чем на фотографии. Тот тип, что из серых университетских воробьишек, старающихся не привлекать к своей персоне лишнего внимания, превращаются с годами в ещё более серых, потрёпанных пташек с наполовину выпавшими перьями. Залысины, пивной живот, морщины. Нежелание следить за собой и заявления о том, что настоящий альфа в уходе за собой не нуждается. Хотя, может, я ошибаюсь, и при личной встрече он поразит меня неземной красотой, доказав, что относится к той породе альф, что выглядят ущербными на фото, а в жизни пачками омег в свою койку укладывают. Работает он и, правда, на совесть. Звонит через пару дней после обращения. Предлагает несколько вариантов. Если верить его восторженным описаниям, все они идеально подходят под мои запросы. И хотя бы один из них обязательно понравится. Сбросив звонок, хмыкаю. Да-да, как же. Почти верю. Пробуждение в день встречи раннее. Пробежка, ледяной душ. Ледяной кофе и сигарета вместо завтрака. Если бы Фрэнсис был жив, и это безобразие происходило у него на глазах, он бы, несомненно, отчитал нерадивого подопечного и сказал, что я порчу себе желудок. Что так нельзя. Что нужно обязательно завтракать. Он бы ещё много чего сказал. Например, что нельзя засовывать пальцы в рот застенчивым омегам, облачённым в сутаны, что нельзя к ним прикасаться, в принципе, что нельзя убивать людей. Много чего он бы мне постарался доказать. Боюсь, если бы при жизни он знал, как на самом деле складывалась моя судьба после выпуска, он бы расшиб себе лоб, вознося молитвы за спасение моей души. Странно, но чаще я ловлю себя на мыслях именно о том, как отреагировал бы на те или иные мои поступки именно Фрэнсис, а не папа. Наверное, всё дело в том, что общение с ним приходится на период более осознанного возраста. Период, когда я сам всё анализировал, понимал и совершал определённые действия, предварительно взвесив все «за» и «против». Когда думаю о папе, есть некое ощущение фальши, словно выжимаю из себя чувства. Быть может, так и есть. Быть может, я слишком рано с ним расстался, потому воспоминания мои замылились, и я давлю из себя любовь, не помня, насколько сильной она была в реальности. Перед глазами снова красная лужа. Окровавленный нож в пальцах. Бездыханное тело под ногами. Ещё тёплое, но начинающее стремительно остывать. Полное равнодушие без капли сожаления в мыслях. Отгоняю от себя омерзительные воспоминания, с ожесточением растирая окурок о пепельницу. На автомате облачаюсь в приготовленный заранее костюм. Стряхиваю невидимые пылинки с идеально отглаженной ткани. Совершенство, к которому можно прикоснуться только после того, как оно даст разрешение на это. Сколько помню, мне никогда не нравилась роль жертвы. Даже в отношениях с омегами, где, по идее, мы должны были быть на равных. Но все ведь понимают, что в приютах слова о равенстве и братстве — это чистой воды пиздобольство? Та же тюрьма, но в миниатюре. Со своей иерархией, в которой власть сосредоточена в руках тех, кто старше и сильнее. Тех, кто может скрутить тебе руки, ткнуть рожей в раковину, а потом поиметь с такой жестокостью, что некоторым озабоченным альфам и не снилось. Альфы в большинстве случаев просты и понятны. Жестокие, сильные, но ограниченные. Не все из них наделены живой фантазией. Прямолинейны. В то время, как омеги хитры, изворотливы и, будучи доведёнными до отчаяния, способны на многое. И лучше не провоцировать их лишний раз. Попытка повлиять на меня закончилась для приютских омег весьма плачевно. Не сомневаясь в правильности собственного поступка, я выплеснул уксусную кислоту прямо в омерзительные бледно-серые глаза их предводителя. Его вопль услышали, наверное, не только во всём городе. Подозреваю, он весь штат на ноги поднял. После пары подобных случаев обо мне в приютских стенах начали расползаться слухи. О том, что отмороженный, неадекватный, опасный, и лучше со мной никаких дел не иметь. Это играло мне на руку. Никто не посягал на мою честь, в то время как сам я посягал на чужую с завидным постоянством. Правда, предпочитал иные методы. Не насилие. Нет. Мне нравилось добиваться взаимности. Нравилось, когда на меня смотрели влюблёнными глазами, а не глазами полными страха. Я никогда не боялся делать первый шаг, и только в случае с Харлином эта отлаженная система дала сбой. Перед глазами снова знакомый образ. Харлин. Такой, каким я его запомнил. Этот морок медленно сменяется иным образом. Вместо него — Квин Морган, некогда давший согласие на брак с Артертоном, на которого взглянуть без слёз жалко. Думаю, у Бреннта стандарты были выше, и на подобное сокровище он не бросился бы даже от безысходности. Эндрю Артертон обязателен и пунктуален. К потенциально выгодному клиенту не опаздывает. Приезжаем на встречу с разницей в несколько минут. Он — раньше. Я — позже. Нахожу себе сомнительное оправдание. Хотел, чтобы встреча была душевной и приятной для обеих сторон, потому не поленился и по пути заглянул в кофейню. Надеюсь, вы любите американо? Если нет, то придётся делать вид, что любите, иначе я его вам насильно в глотку затолкаю. Оценивающий взгляд скользит по этому недоразумению. Может, специалист он и неплохой, но альфа действительно посредственный. Рядом с Митчеллом не стоял. Видно, что одинок, и рядом нет омеги, который бы за ним следил. Вещи помяты и явно не первой свежести. От него слегка пахнет потом, и я едва давлю в себе порыв проблеваться от отвращения. Спасибо, хоть причесаться не забыл и изо рта не воняет, значит, зубы почистил. Очки в нелепой оправе. Я бы подумал, что он вылез из какого-то ситкома о жизни конченных неудачников, но он сейчас стоит передо мной, и что-то я нигде не наблюдаю съёмочной группы. Стоит признать, в годы брака с Морганом выглядел куда лучше, а ныне совсем хер забил на внешний вид. Стараюсь выглядеть дружелюбным. Протягиваю ему стаканчик с кофе. И руку для рукопожатия. — Надеюсь, дом вам понравится, — произносит радушно. Улыбается. — Надеюсь, — повторяю эхом и, поправив солнцезащитные очки, направляюсь к кованым воротам. На вид дом совсем неплох. Больше того, вполне соответствует моим пожеланиям. Скромно и со вкусом. Никакой вычурности, никакой демонстрации своей личной жизни всем любопытствующим. Если бы мне действительно нужно было выбирать себе новое место жительства, вполне возможно, я бы присмотрелся к подобному варианту. Но в настоящий момент новый дом мне не нужен. Нынешнее жилище меня вполне устраивает, по всем параметрам. Эндрю из тех фанатичных специалистов, что знают свою работу и любят до безумия. Он говорит, говорит и говорит. Так много, что, кажется, если попросить его помолчать хотя бы пару секунду, он сломается нахуй. В мозгах его что-то перегорит, и из ушей дым повалит столбом. Стараюсь мысленно от действительности отключиться. Слова, будто фоновый шум. Но чем сильнее ухожу в свои мысли, тем активнее он пытается привлечь внимание. Комнаты сменяют одна другую. Ванные, кухня, несколько спален. Здесь даже есть детская, которая мне никогда не понадобится. В отличие от Моргана, поплатившегося за своё решение возможностью иметь детей, я сам по себе не допускаю мысли о том, что однажды превращусь в наседку, тщательно оберегающую своих птенцов. Начну одержимо носиться вокруг них, менять памперсы и следить за температурой питательной смеси. Это всё настолько далеко от меня, насколько вообще может быть. — Как вам? — интересуется. — Есть ещё несколько вариантов. Они немного проще. Дело в том, что я решил начать с лучшего. — Неплохо, — тяну задумчиво. — Если бы мне нужен был дом, я бы, несомненно, к нему присмотрелся. Но, вот незадача, дом мне не нужен. Смешная реакция. Затыкается наконец-то, и для этого даже кляп в рот совать не нужно. Чуть приоткрывает рот, хватая им воздух, словно рыба, на берег выброшенная. На лбу выступает испарина, и он тянется к платку. Такому же мятому, как рубашка, чтобы вытереть пот. — Тогда что вам нужно? Достаточно быстро берёт себя в руки. Голос даже не дрожит. Похвально. — Поговорить. — О чём? — Скорее, о ком. — И о ком? — Меня определённый человек интересует. Наш общий знакомый. Квин Морган, — произношу, внимательно наблюдая за переменами, происходящими в лице собеседника. Краснеет, бледнеет, покрывается неровными пятнами. Место растерянности занимает раздражение. Даже злость. Надо же, какие новости. «Королева», оказывается, успела чем-то насолить бывшему супругу. Что ж... Не удивлён. У Моргана на лице написано, что он стерва высшей пробы, для которой люди — расходный материал. Он ради достижения своих целей поимеет всех и каждого. А любовь всей его жизни, скорее всего, не какой-то определённый человек, а бабло. Желательно в неограниченном количестве. Подозреваю, история этих двоих банальна и предсказуема. В определённый момент в его жизни нарисовался куда более перспективный поклонник, и Квин, не раздумывая, упал в чужие объятия, позабыв о брачных клятвах. А на голове Артертона появились ветвистые рога. — Что он натворил? — спрашивает, сумев более-менее причесать свои эмоции. — А что, на многое способен? — задаю встречный вопрос, облокачиваясь на барную стойку, разделяющую гостиную ровно посредине. — Понятия не имею. Но если им люди, подобные вам, заинтересовались, наверняка что-то, да сделал. Не то, — фыркает, с ожесточением дёргая галстук в попытках ослабить узел и петлю. — Правда? Мне казалось, за семь лет реально человека вдоль и поперёк изучить. — Семь лет? — усмехается. — Сколько из них я, на самом деле, был рядом с ним? — Тебе лучше знать. — Максимум, полгода. И эти полгода он только тем и занимался, что водил меня за нос. Опускает стаканчик с кофе на стойку. Неосторожно. Часть жидкости выплёскивается. К напитку он так и не прикоснулся. Неужели опасается, что его ни с того, ни с сего отравят? Вряд ли, конечно. Но кто его знает? Обращаюсь в слух. Похоже, мне удаётся, что называется, успешно поиграть на тонких струнах чужой души. Несмотря на то, что в обществе бытует мнение, будто главные сплетники — это омеги, альфы по факту ничем не уступают. Перемывать кости омегам и друг другу они умеют отменно. И нет более болтливого источника информации, нежели обиженный альфа. Он с удовольствием вывалит на благодарного слушателя всю подноготную своего бывшего, оставившего неизгладимый след в его душе. То, что слушатель благодарный, очевидно. Вон как заинтересованно смотрит. Только что в рот не заглядывает. Обратился в слух. Жадно каждое слово ловит. Не то что во время осмотра дома. — Я сам дурак, конечно, — произносит. — Поверил, что мог понравиться такому, как он. С браком это ведь была его инициатива. Он меня старательно обхаживал. Сам сделал мне предложение. А я потерял голову. Кто бы не потерял? Он был очень убедителен в своих чувствах. Сама нежность. Воплощение мечты об идеальном омеге. Нам было непросто, но как-то мы справлялись. А потом беременность, потеря ребёнка... И его, словно подменили. Собрал вещи и переехал в отдельную квартиру. Ничего не говоря, ничего не поясняя. Игнорировал меня, словно я пустое место. На звонки не отвечал. В итоге сказал, что ошибся. Не разобрался толком в своих чувствах, поспешил с принятием решения. Сказал, что просто хотел от излишней опеки родителей избавиться, вот и выскочил замуж за первого встречного, показавшегося приятным, добрым и милым. Сказал: «Прости», а ещё попросил больше ему не звонить. Как его жизнь в дальнейшем складывалась, чего и как он добивался, мне неизвестно. — У меня другая информация. — Какая? — Та самая. О семи годах брака. — Мы прожили вместе всего шесть месяцев. Просто не расторгали брак, — пожимает плечами. — Вспомнили — развелись. Так что если нужно что-то об этой мрази узнать, то лучше у его любовников спрашивать. Не у меня. — А их много было? — Не знаю. Но не жил же он монахом все эти годы? Снова дёргает плечами, словно желает сбросить с себя груз воспоминаний о бывшем супруге, не оправдавшем надежд. Его слова производят совсем не тот эффект, который должны, порождают не те ассоциации. Перед глазами костёл, тонущий в полумраке. Те самые цветы, которые довелось наблюдать несколько дней назад. Тусклый свет свечей. Но вместо светловолосого служителя культа, плотно сидящего на блокаторах, Квин Морган с его винно-пряным ароматом. Сутана, застёгнутая на все тридцать три пуговицы. Белоснежный воротничок. Единственное светлое пятно в его облачении. Белоснежная кожа. Чёрные волосы. Пронзительные зелёные глаза. Длинные, чуть выгоревшие на кончиках ресницы. Воображение стремительно меняет Квина с мальчишкой-служителем местами. И я стою не напротив него. Напротив Моргана. Его губ касаюсь. Теплоту его рта ощущаю. И в этих мыслях он не смотрит на меня, словно невинный оленёнок, не понимающий толком, чего от него хотят. Он самозабвенно вылизывает мои пальцы, он сам льнёт ко мне. Сам целует меня прямо там, отступая назад и замирая лишь тогда, когда за спиной оказывается алтарь крылатой статуи покровителя всех омег. И вовсе не слова молитв шепчет. Не о спасении наших заблудших душ молят его губы. Совсем не о нём. И даже в тот миг, когда я задираю его одежду до пояса, и ладонь обжигает прикосновением его бедро, не просит остановиться. Мотаю головой, пытаясь избавиться от одолевающих меня фантомов. Видение отступает, но мысль в мозгах ржавым гвоздём застревает. И виной тому слово-триггер, прозвучавшее в разговоре. А ведь ещё недавно казалось, что я избавился от наваждения и больше никогда не поддамся этому искушению. Похоже, зря.