Не верь, не бойся, не проси

Задумка Митчелла, действительно, не выдерживает никакой критики. Чем ближе те самые выходные, тем чаще я думаю о ситуации-сюрпризе. Тем чаще прихожу к выводу, что ничего хорошего из его затеи не выйдет. Неизвестность меня никогда не пугала, не заставляла мочиться под себя от ужаса, но, стоит признать, напрягала. Лучше знать всё «от» и «до», чем теряться в догадках. Когда Митчелл озвучивает своё предложение, лишь хмыкаю многозначительно. Вижу, как он хмурится, и меж бровей пролегает складка. Тянусь к нему через стол и провожу по этой складке подушечкой пальца, разглаживая. Очередной виток нашей сомнительной игры, в которой мы заботимся друг о друге. Вроде как. Что там, на самом деле, творится в его голове — понять сложно. В моей — полный бардак. Иногда мне очень хочется стать роботом с простейшим набором функций, а не обычным человеком, имеющим склонность анализировать всё и вся, что происходит в его жизни. Иногда не просто анализировать и отпускать, а откровенно зацикливаться на какой-либо херне, от которой нет спасения. Нет надежды на то, что эти размышления отпустят в самое ближайшее время. — Странная реакция, — произносит. — Очевидная, — поправляю. — Я уже говорил, что твоя затея не придётся мне по душе. От прежних слов не отказываюсь. Всё именно так, как я сказал. — По-моему, ты преувеличиваешь. — А, по-моему, ты недооцениваешь силу нашего отторжения. Нас стоило бы изолировать друг от друга, а не сталкивать в закрытом пространстве. Думаю, не стоит пояснять тебе, чем имеют обыкновение заканчиваться подобные приключения. — И чем же? — Жестоким убийством. Правда, долго ломать голову над личностью убийцы не придётся. Всё будет очевидно. Митчелл не оспаривает мои утверждения. Лишь внимательно смотрит, крутит в пальцах пачку сигарет. Он вообще ничего не говорит. Лишь анализирует сложившуюся ситуацию и делает какие-то выводы. Сложно сказать, какие умозаключения сейчас возникают у него в голове. Но он явно не слишком доволен сложившейся ситуацией. Он предпочёл бы видеть своих союзников дружной командой, что сражается единым фронтом, давая отпор врагам, а не тратит время на грызню внутри стаи. С появлением в наших рядах Моргана это становится едва ли не любимым общим развлечением. Квин и сам не скрывает истинных чувств, не пытается делать вид, что он дохуя дружелюбный, не пытается накормить меня печеньем с цианидом вместо миндальной муки, не наблюдает за моими мучениями с улыбкой заправского маньяка. Открыто заявляет, что я ему мешаю. Что он хочет от меня избавиться, и для этого готов пойти на многое. И меня не оставляет мысль о том, что он действительно готов пойти на любые жертвы, только бы меня рядом с Митчеллом больше не было. О Квине говорят, что он карьерист, готовый идти по головам. Но если в рамках его основной работы я примерно представляю, как он мог подставлять менее расторопных и наивных коллег, то как он уберёт меня — загадка. У него есть когти и зубы. Острые, ядовитые. Но не настолько, чтобы ранить меня. Тем более не настолько острые, чтобы убить. — Сейчас не сезон для регаты, — продолжаю мысль. — Есть ли смысл путешествовать на яхте, если всё время мы проведём в каютах? — Просто вылазка, чтобы расслабиться и попытаться найти общий язык. Отвечаю Митчеллу взглядом не менее пристальным, нежели те, которыми он недавно награждал меня. — Что ты хочешь от меня услышать, Митч? — Правду. — Какую? — О том, что на деле между вами есть не только ненависть, но и особое притяжение. — Тебе кажется. — Нет. — Я даже не уверен в том, что он бисексуален, — говорю, закуривая. — Тот омега, с которым Морган тягался, мог быть ошибкой юности, о которой он жалеет и не желает вспоминать. Случается же иногда у благопристойных, максимально правильных омег помутнение рассудка. Ложь. Омерзительная ложь. Я ведь прекрасно знаю, что Квин Морган и сейчас реагирует на омег так же, как все гетеросексуальные омеги реагируют на альф. Не на каких-то сторонних. На меня он реагирует. Я знаю, что он хочет меня. Может, не так сильно, не так отчаянно, как хочу его я, но периодически мелькает нечто, совершенно не подходящее под определение равнодушия. Хотя, может, это всё только в моей голове. Может, мне просто нравится думать, что он переступает через себя. А на самом деле, ему совершенно наплевать, и единственное желание, со мной связанное — это избавиться от помехи, встающей на пути, любой ценой. Любыми средствами. — Когда тебя это смущало? — Неужели твой гениальный план заключается в том, чтобы изолировать нас в какой-нибудь глуши и подтолкнуть к сексу втроём? — Едва ли в настоящий момент этот вариант актуален, — замечает Митчелл. — Я не отказываюсь от идеи, но сомневаюсь, что он готов к подобному уже сейчас. При всей своей напускной стервозности и демонстративной раскрепощённости он не похож на любителя экспериментов. Скорее, на консерватора, которого нужно подталкивать в нужном направлении, чтобы он осознал в полной мере свои истинные желания. Снова усмехаюсь. — Он хочет миром править, а не на два хуя натягиваться. Вот, что я тебе скажу, Митч. Потому не думаю, что это однажды случится. Так что не смею вмешиваться в вашу идиллию и отдаю его полностью в твоё распоряжение. — Так просто? — Он не стоит столько, сколько о себе мнит. А я не готов переплачивать. — Гил? — Что? — Ты поедешь? — Да, — бросаю равнодушно. — Но с одним условием. — Каким? — Я буду не один. Со своим спутником. — Неужели холодное сердце дрогнуло и не устояло перед чьим-то обаянием? — Нет. Просто трахается классно, — отвечаю, не кривя душой. — Могу пригласить его? — Конечно. Ответ безэмоциональный. Словно мои слова ничего не задевают в Митчелле. Словно он давно смирился с тем, что я никогда не поддамся его чарам, не сойду с ума от его феромонов. Словно у него нет никаких долгосрочных масштабных планов на меня и мою дальнейшую жизнь. Притворство, как оно есть, в чистом виде. — Спасибо. — Буду ждать, — говорит и добавляет, чуть погодя: — Вас. Митчелл покидает мою квартиру глубокой ночью, а я несколько раз тянусь к телефону, смотрю на номер, появившийся в списке контактов совсем недавно, буквально пару дней назад, и борюсь с сомнениями. Не знаю, насколько правильно поступаю, впутывая в данную ситуацию постороннего, не заинтересованного в склоках и скандалах парня. Насколько правильно поступаю, приводя его туда, где будет надменный Морган, считающий, будто весь мир с момента основания исключительно вокруг него вращается. Морган, который без труда заметит внешнее сходство, и это будет поводом не для ревности, что испепеляет в мгновение ока, а для очередного прилива гордости, что его типаж цепляет, что хочется именно такого, как он. Морган, который не упустит случая сказать, что дурная собака, как обычно, доказала свою принадлежность к животному миру. Это ведь для шавок характерное поведение — трахать всё, что шевелится, не разбирая, кто и где. Впрочем, если он ещё раз начнёт разговор в своей любимой манере, боюсь, одной пощёчиной дело не ограничится. Никто не давал ему права — обращаться ко мне подобным образом, дразнить, добиваясь непонятной реакции. Он ведь не тупой. Понимает, что мне подобные обращения не вкатывают, лишь раздражают. Мягко говоря. На самом деле, они не просто раздражают, они меня заставляют сатанеть, и вся злость, что есть во мне, в такие моменты отчаянно требует выхода. И снова мысли летят не в том направлении. Потому что перед глазами встаёт его лицо. Чуть растерянное, но больше — злое. Подрагивающие от негодования окровавленные губы. Почти фетиш, потому что хочется эту кровь то ли стереть, то ли слизать. То ли сначала стереть, а потом кровавый след слизать. Потому что даже его кровь кажется обжигающе вкусной и до сумасшествия доводящей. Трясу головой, сдавливаю виски пальцами, стараясь избавиться от наваждения. О ком мне действительно не стоит думать ни за что и никогда — это Квин Морган. Как бы отчаянно меня не выкручивало от мыслей о нём, как бы безумно не хотелось обладать этим человеком, как бы сильно не вело от сочетания эффектной внешности и нереального запаха, а он не мой и не для меня. Когда-то я обещал себе, что в моей жизни чувства никогда не одержат верх над разумом, не стоит отмахиваться от этой идеи и сейчас. Напротив, стоит воскресить её в памяти и заучить наизусть. Повторять каждое утро, каждый день и каждый вечер. До тех пор, пока от зубов отскакивать не начнёт. Потому что в моей жизни нет места сентиментальности и зашкаливающему уровню романтизма. В моей жизни есть место исключительно для блядской работы, которая высасывает из меня все соки, окончательно добивая всё живое и светлое, что во мне, наверное, ещё есть. А, может, мне просто кажется, и ничего такого давным-давно не осталось. Погибло вместе с Генри Ллойдом в маленькой квартирке, в кухне с замызганными обоями, с которых так никто и не оттёр полностью капли крови. Квин Морган — тот, кого мне вообще не стоит вспоминать. Тем более не стоит трахать себе мозг мыслями о его возможной реакции на мои поступки. Но как бы отчаянно не хотелось мне вытравить его из памяти, правда в том, что он уже сейчас стремительно отравляет мою жизнь, проникая в неё и становясь неотъемлемой частью повседневности. Его аромат мерещится мне даже в собственном доме. Насыщенный, яркий, безумно вишнёвый. Двери лифта открываются передо мной, и я ощущаю его запах. Аромат своего помешательства, аромат своей зависимости. Аромат, который, кажется, будет преследовать вечно, и никогда не отпустит. У меня нет дурной привычки — запоминать имена случайных людей. Иногда я даже не забиваю себе голову условностями и не спрашиваю этих самых имён. Но в случае с омегой из эскорта от своих правил отступаю. Подопечного Норта зовут Флориан Пейдж, и он не просто глупая кукла, которая умеет лишь раздвигать ноги под богатыми извращенцами. За те ночь и утро, что мы проводим вместе, я узнаю о нём достаточно. Он учится на факультете иностранных языков, изучает испанский, немецкий и китайский. Умеет играть на скрипке, хотя сам предпочитает формулировку «умел когда-то», потому что не практиковался несколько лет и почти позабыл, каково это. Он начитанный, образованный, интересный. С таким было бы неплохо действительно завести отношения. Эскорт для него не постоянный бизнес, скорее, развлечение. Во всяком случае, он использует именно такие формулировки. Но меня, как человека, на постоянные отношения не настроенного, даже его деятельность не особо смущает. Я ведь не собираюсь звать его замуж, не требую клятв верности и обещаний вечной любви. Мы проводим в постели всю ночь. Он охотно отвечает на мои грубые ласки, с готовностью откликается, и в какой-то момент мне даже кажется, что я был с ним слишком груб. Но он не просит остановиться, не плачет и не умоляет действовать нежнее. Оказывается любовником максимально страстным и отзывчивым. Какой-то совершенно неуместный и ненужный проблеск нежности мелькает в моей душе в тот момент, когда Флориан засыпает, а я неосознанно тянусь к нему и провожу ладонью по волосам. Пропускаю пряди волос сквозь пальцы. Кусаю губы. И прихожу к выводу о том, что смотрю на одного человека, а вижу перед собой совсем другого. И это к нему хочется прикоснуться, его хочется приласкать. Действительно прикоснуться с нежностью, мне не слишком свойственной. Потому что в тот момент, когда он будет безмятежно спать, его рот окажется закрыт, и с языка не сорвутся отравленные слова. Не будет оскорблений, не будет раздражающих замечаний. Не будет надменных взглядов. Но я полностью отдаю себе отчёт в том, что в реальности это невозможно, потому что Квин Морган будет со мной нежным, покорным и податливым лишь при условии, что мир перевернётся с ног на голову, и мы окажемся в какой-нибудь параллельной реальности. Спит Флориан буквально пару часов. Я не ложусь вовсе. Одеваюсь и выхожу на пробежку, несмотря на то что погода явно против такого поворота. Мелкий дождь. Наступая в лужи, поднимаю фонтаны брызг, но даже не замечаю этого. Пока принимаю душ, мне заботливо варят кофе и готовят завтрак. Почти идеальное и идиллическое утро. Мы сидим напротив друг друга, разговариваем на отвлечённые темы. А потом он предлагает записать свой номер телефона. На случай, если я решу принять предложение и позвать его ещё раз. Не через Норта, не за деньги, а просто так, ради взаимного удовольствия. На прощание целует меня с непривычной и почти незнакомой нежностью. Надевает мою рубашку в качестве компенсации за испорченную свою. Она ему велика, сразу видно, что с чужого плеча, но он чуть ли не светится от счастья. Наивное создание, придумывающее себе красивую историю любви, которую я ему подарить не способен. Самое большее, чего он от меня дождётся — совет не влюбляться в мудаков, потому что они умеют разбивать чужие сердца, а вот умением склеивать их обделены. Откуда такая осведомлённость? На собственном опыте неоднократно опробовано. Ведь я и есть тот самый мудак. В момент прощания идея с продолжением общения показалась мне не слишком продуманной. Но сейчас хочется позвать его с собой. Из принципа. Чтобы блядская Королева видела, что я не страдаю в одиночестве и не стираю руки до кровавых мозолей, надрачивая на его не слишком-то и светлый образ. И плевать, что он там подумает. Плевать, насколько высоко будет нос задирать, насмехаясь над тем, что я трахаю на досуге кого-то, отдалённо на него похожего. Впрочем, он может и не заметить ничего, потому что не смотрит по сторонам, а лишь на собственное отражение, что кажется ему восхитительным и достойным бесконечного поклонения. Отбросив мысли о том, что время не самое подходящее для звонка, всё-таки набираю номер. Не слишком надеюсь на удачу. Флориан может спать и видеть десятый сон. Может сейчас лежать в одной кровати с очередным клиентом. Тем самым старым и страшным, о котором говорил прежде. Но, видимо, обстоятельства не против, а за меня, потому мне отвечают. Не сразу, но всё же. Голос сонный. Так же Флориан разговаривал и здесь. У него и без того хриплый голос, но после сна он звучит как будто ниже и грубее. Впрочем, хуже от этого не становится. Сексуальнее и очаровательнее — да, несомненно. Вместо приветствия совсем другие слова. — Ты меня удивляешь. — Надеюсь, приятно? — Очень. — И чем? — Не думал, что ты, на самом деле, когда-нибудь мне позвонишь, — сообщает он. — К слову, спасибо, что разбудил. Я писал доклад и как-то слишком стремительно отрубился. Приглушённый щелчок зажигалки. Выдох в телефонной трубке. Некоторые ситуации с его участием, словно копия того, что происходило с Квином, и от этого голова идёт кругом. Словно насмешка судьбы. Вспоминается всё то, что так отчаянно хочется позабыть. — У меня есть предложение. — Приехать к тебе? — Есть планы на выходные? Или... работа? — Нет. — Хочу позвать тебя в небольшое путешествие. Друг приглашает провести выходные с ним и его... — запинаюсь, не зная, какое определение дать его Высочеству. — С омегой, который ему нравится. Быть одиночкой совсем не хочется. Когда они сосредоточатся друг на друге, мне станет смертельно скучно. А так мы могли бы провести время вместе. — Папа запрещает мне ездить куда-либо с незнакомыми людьми, — усмехается в трубку. — Как же он тебя на работу отпускает? — Я хорошо шифруюсь. А если серьёзно, то я согласен. Правда, не совсем понимаю, что нужно взять с собой. Что за путешествие? Куда? С какой целью? — Прогулка на яхте. Митч хочет произвести впечатление на свою потенциальную пассию. Я выступаю в качестве моральной поддержки. — О, эти альфы, что любят пускать пыль в глаза. — Митчу просто нравятся широкие жесты. — О том и речь. Иногда мне кажется, что они всё это делают больше для себя, чем для омег. Попытки самоутверждения в чужих глазах, — хмыкает. — Заеду за тобой завтра утром. Часам к десяти. — А сейчас заехать не хочешь? Совершенно естественно заданный вопрос. Никакой нарочитой сексуальности, никаких томных ноток в голосе. Просто ему хочется увидеться, и он этих желаний не скрывает. Не уверен, что это хорошая идея. Не уверен, что мне нужны отношения с ним. Не уверен, что ему действительно нужен такой экземпляр, как я. — Не хочешь, — отвечает сам, по-своему трактуя моё затянувшееся молчание. — Диктуй адрес, — говорю, вооружившись стопкой стикеров и ручкой. Если он и удивляется, то никак своё изумление не выдаёт. Выполняет просьбу, называет адрес. Не жеманничает, не льёт мне в уши чушь о тысячах поцелуев, о том, что ждёт с нетерпением. С каждой минутой он кажется мне всё идеальнее. Всё больше мне подходящим. Единственный его недостаток заключается в том, что он не Квин Морган. И, увы, этот недостаток слишком весомый, слишком существенный. Недостаток, о котором хочется забыть. Отпустить. Вырвать из себя с корнем. Выжечь дотла. Больше никогда не вспоминать о его Высочестве. Проблема в том, что так просто от него не избавиться. Он будет мельтешить перед глазами до тех пор, пока не закончится предвыборная кампания. До тех пор, пока Митчелл Тозиер не окажется в губернаторском кресле. Но даже окончание гонки не гарантирует того, что Квин окончательно исчезнет из нашей жизни. Быть может, к тому времени он бросит все силы на обольщение Митчелла, не сломает зубы, а добьётся поставленной цели и заберёт себе звание первого омеги штата. А бывшего главу бешеной своры выбросят за борт жизни Митчелла, словно меня в ней никогда и не было. Останусь в их памяти досадным воспоминанием, которое мешало обоим. И которое надежды обоих, в своё время, не оправдало. Какой же он был тварью и сволочью, скажут они однажды. Как же нам наплевать на это. * Странно проводить подобные параллели, но, находясь рядом с ним, я вспоминаю Фрэнсиса Муна. Удивительное в своей алогичности сравнение. По сути, у них нет ничего общего, да и внешне — ни малейшего сходства. Не знаю, как выглядел Фрэнсис в юности, но вряд ли они с Флорианом были хоть немного похожи. Просто ощущения те же самые. Уют, спокойствие. Как будто рядом находится близкий родственник, который любит тебя просто за то, что ты существуешь, а не за какие-то невероятные заслуги. Ему наплевать на то, сколько раз ты оступился, он всё равно находит тебе оправдание и продолжает видеть только что-то хорошее и светлое. То, чего во мне, по определению, быть не может. Он не предлагает мне вместе сходить на службу, не рассказывает о том, что души наши можно спасти, сколько бы раз мы не ошиблись на жизненном пути, не рассказывает о том, что своими поступками я собственноручно жизнь разрушаю. Не водит меня в забегаловки, где готовят какую-то бурду за несколько секунд, а ты потом идёшь и радуешься жизни, её пожирая. И улыбка у тебя такая, словно только что в лотерею выиграл. Ничего этого он не делает. Он встречает меня на пороге своей квартиры. Некоторое время просто стоит и смотрит, как будто вновь спрашивая разрешения, уточняя, может ли ко мне прикоснуться. А когда читает по взгляду, что можно всё, прихватывает кончиками пальцев ворот водолазки, тянет за него и целует. Не отталкиваю, не застываю на месте, словно статуя. Отвечаю на его действия, обхватываю лицо руками, прижимаю к стене, позволяю себя обнять. И это, наверное, самые нежные поцелуи, которые я когда-либо кому-либо дарил. Почти смешно осознавать, что предназначены они шлюхе. Позже, насосавшись вволю, до опухших покрасневших губ, он предлагает переместиться на кухню и пытается — кажется, эта привычка передаётся воздушно-капельным путём всем, кто меня окружает, — накормить ночного визитёра. И я почему-то даже не отказываюсь. А когда размышляю о собственной идее — взять его с собой в маленькое путешествие, — прихожу к выводу, что она не такая уж безумная. Когда он будет находиться рядом, мне не придётся изображать заботу, как было бы в случае с любым другим омегой, реши я нанять рандомного эскортника или же просто подцепи кого-нибудь в ночном клубе, баре или ресторане. Мне действительно будет приятно позаботиться о нём. Как заботятся о родственнике. Но Моргану не обязательно знать, как я смотрю на Флориана, каким вижу его и как воспринимаю. Необходимость отчитываться перед его Высочеством не входит в мои обязанности. Отвечать на провокационные вопросы, если он будет их задавать — тоже. Впрочем, сомневаюсь, что он проявит к моей персоне хоть какой-нибудь интерес. У него ведь другие цели, другие задачи. А я не более чем помеха на его пути. Пусть и чертовски горячая, как он изволил выразиться. В день отъезда прогноз погоды оказывается на удивление приятным. Прекращается раздражающая морось, от которой, казалось, уже нет и не будет спасения. Лужи слегка подсыхают. Яркая листва снова радует глаз, не теряясь за пеленой дождя. Солнце, правда, своим появлением не радует, но мне достаточно и того, что есть. Терпеть не могу непунктуальных людей, но сегодня мы опаздываем. И опаздываем именно по моей вине. В назначенный день благополучно пропускаю сигналы будильника, а после пытаюсь сделать разом десяток дел, но всё, как назло, валится из рук. Как будто мироздание предупреждает заранее, что затея Митчелла обернётся провалом, и вместо того, чтобы вернуться на берег закадычными друзьями, мы с Морганом устроим высокорейтинговое шоу для двух заинтересованных зрителей. Мы не станем единомышленниками, но кто-то из нас обязательно столкнёт раздражающего соседа за борт, а потом сделает вид, что так и было. Случайность. Ничего необычного. — Думал ты не приедешь, — вместо приветствия выдаёт Митчелл, пожимая мою ладонь и не упуская возможности после прижаться к ней губами. Хочется резко выдернуть её из захвата и въебать по челюсти, чтобы раз и навсегда запомнил: с моими вкусами нужно считаться. Если мне не нравится, когда кто-то оставляет на моих руках раздражающие поцелуи, то и не нужно этого делать. Я не смирюсь, не привыкну, не стану изображать восторг. Скорее, крепко сожму зубы и подарю уничтожающий взгляд. Жаль, в своё время не додумался жить круглый год на сильных подавителях. Мог бы закосить под порченный экземпляр, не имеющий запаха. Возможно, тогда и внимания к моей персоне было бы меньше. Давно известно: те, кто не имеет запаха вообще, внимания не привлекают, напротив, отталкивают. Их опасаются, считая едва ли не порождением тёмных сил, обходят стороной и не жаждут затащить в постель. Мне таких, правда, встречать не доводилось, но они есть. Это факт. — Я же обещал, что буду. К чему постыдное бегство? — Причины бывают разные. Отрицательно качаю головой. Нет, Тозиер, ты меня не продавишь. Не сейчас. Не такими фразами. Не в присутствии Моргана, выгуливающего очередные брендовые тряпки и наблюдающего за нами с верхней палубы роскошной яхты. Его пристальный взгляд, как всегда, осязаем на сто процентов, и я, подняв глаза, безошибочно определяю его местонахождение. Ещё один экземпляр, с которым можно до посинения играть в гляделки, не зная наверняка, кто выйдет победителем из противостояния. Он по привычке закутан в чёрное, и только пуловер, как всегда, белоснежный. Странно, но стоит ему понять, что наблюдение заметили, как он покидает свой пост и исчезает с палубы, не упустив возможности в очередной раз на моих нервах поиграть. Подносит ладонь ко рту, расставляет пальцы и медленно, чувственно, демонстративно по-блядски ведёт языком по ним. Знает, что смотрю на него. Наверняка понимает, что не в силах отвернуться, а потому методично разыгрывает свой сомнительный, вызывающе-пошлый спектакль. Провокационный. Находящий отклик во мне, а не оставшийся незамеченным. Чувствую, как на виске дёргается жилка. Сука. Бесит. Убрать бы его отсюда к такому-то папочке, чтобы не мельтешил перед глазами и не засорял эфир. Чтобы не пробуждал ненужные мысли, не делал воспоминания столь яркими. — Знакомьтесь, — говорю, резко меняя тему. — Флориан, это Митчелл. Мой приятель. И по совместительству мой работодатель. Митч, это Флориан. Мой... друг. Флориан сдержанно улыбается, когда я представляю его другом. Но по лицу словно тень какая-то пробегает, и мне становится неуютно. Блядь, вот только этого мне и не хватало. Чуть больше недели меня знает, но уже что-то начал придумывать. Неуместные и ненужные чувства, что в мою сторону направлены, никогда не провоцировали у меня зарождения чувств ответных. Всегда считал их проблемой. И здесь тоже буду считать. Не сомневаюсь, что уже скоро придётся покончить с этими отношениями. Завершить на более или менее позитивной ноте, пока всё не скатилось в сраную драму со слезами, соплями и отчаянными признаниями в любви. Вроде тех, что наполняли мою юность в университетские годы. Потому что, будем откровенны, любовь и восторг, направленные в сторону Харлина Бреннта, никогда не мешали заводить интрижки с другими омегами. Он был для меня объектом фанатичного поклонения, к которому я по каким-то непонятным причинам боялся прикоснуться, а они — предметом для удовлетворения потребностей тела. — Рад знакомству, — произносит Митч, целуя ещё одну ладонь. — Взаимно. Без особого энтузиазма. Тот случай, когда феромоны доминантного альфы не произвели впечатление, не покорили. Не проняло до глубины души. Тот случай, когда с самого начала становится ясно: Флориан не из тех, кто с готовностью бросит меня и переметнётся к Митчеллу, надеясь, что уже этой ночью будет извиваться под ним, принимая в себя член с узлом. Для него Митчелл не более, чем очередной альфа, встреченный на жизненном пути, а его статус — не более, чем не слишком интересная информация, которая вылетает из головы через пару мгновений после того, как в неё влетела. А сообщение о приятном знакомстве — не более, чем дань вежливости. На самом деле, Флориан предпочёл бы оказаться сейчас не здесь, а где-нибудь в другом месте. И желательно в другой компании. Сейчас он выглядит совсем юным, несколько моложе своих двадцати трёх. И очень невинным, что совершенно не вяжется с его работой в эскорте. — Что ж, все в сборе. Готовимся к отплытию, — заключает Митчелл. Ненадолго перехватывает меня за локоть, отводя чуть в сторону. — Красивый парень, — произносит. — На этот раз не слишком прост для меня? — Нет. Очень красивый. И стопроцентно под твой вкус. — Повезло. Судьбоносное знакомство, — бросаю небрежно и, поняв, что меня больше не удерживают, иду к Флориану. Отмечаю, что его пальцы слишком сильно сжимают ручки дорожной сумки. Так, что, кажется, придётся силой разжимать. Нервничает, хоть и держит лицо. Чувствует себя неуютно. Насколько проникся мною, настолько же настороженно отнёсся к Митчеллу, несмотря на улыбки и радушие, от последнего исходившие. Что ж, наверное, у парня интуиция избирательно, но работает. Подсказывает, с кем нужно быть осторожным и, по возможности, держать дистанцию. Мы в молчании доходим до нашей каюты. Пропускаю его внутрь первым. Его явно терзают какие-то не слишком приятные мысли. Он не из тех, кто умеет маскировать настоящие эмоции. Что удивительно. Всегда думал, что люди, зарабатывающие на жизнь продажей своего тела, должны быть, как минимум, хорошими актёрами. Им ведь необходимо в процессе изображать страсть, даже если в реальности нет ни намёка на неё — только отторжение и раздражение. Хотя... Может, это мои привилегии. Может, это мне позволено читать его реальные переживания, а для остальных он наденет маску счастливого и не очень умного восторженного мальчика. Большинство именно таких и любит. Интеллект ныне не слишком высоко ценится. Разжимать пальцы силой не приходится. Он сам ставит сумку на пол. Присаживается на край кровати. Пальцы в замок сцепляет. Смотрит в пол, не на меня. Слишком резкий контраст между тем, что я наблюдал утром и тем, что наблюдаю сейчас. Пересекаю расстояние, нас разделяющее. Опускаюсь перед ним на одно колено. Прихватываю за подбородок, заставляя приподнять его. — Что-то случилось? — спрашиваю. И это не просто вопрос для проформы. Мне действительно нужно знать правду. Знать и понимать, чем спровоцирован подобный контраст между солнечными улыбками, что были прежде, и хмурым выражением лица. Причём, он не только хмурится. Там гамма чувств отображена. Беспокойство. Частично — страх. — Я опасаюсь их, — отвечает, глядя на меня проницательным, серьёзным взглядом. — Кого? — Доминантных альф, — поясняет; нервные пальцы принимаются теребить нитку на рукаве пиджака. — Это история из прошлого, не слишком приятная. Не уверен, что вообще должен об этом рассказывать... — Ты уже начал. Не стоит останавливаться на середине пути. Он послушно кивает. Видно, что сомневается по-прежнему, но всё же решает приглушить эмоции и поделиться. — У меня был друг. Не коллега, нет. Не подумай. Понятно, что с такой работой можно чего угодно ожидать, но... Это был совсем другой случай. Мой друг он... Учился вместе со мной. Просто однокурсник. Его изнасиловали. Доминантный альфа... Нет, всё. Не хочу вспоминать. Не хочу об этом разговаривать. Он зажимает рот ладонью. И едва не начинает плакать. Поворот, которого я меньше всего ожидал в данной ситуации. Не удивился бы нихуя, узнав, что его Высочество, решив продемонстрировать превосходство, позвал Флориана на разговор и в ходе разговора попытался развести на эмоции. Но здесь эффект неожиданности срабатывает. Квин никого не трогает и на яркие реакции не выводит. Митчелл с его улыбками и обаянием, что нон-стопом демонстрируется окружающим, производит неизгладимое впечатление. Не в лучшем значении этого определения. — Ты боишься насилия, но при этом работаешь в эскорте? Как так? Да, не самый уместный вопрос, который можно задать человеку, находящемуся на грани истерики. Но ничего иного на ум не приходит. Просто диссонанс в сознании, от которого нужно избавиться, получив больше информации и закрыв слепые пятна. — Работаю, да. Но сплю только с омегами, — признаётся. Что ж, это многое проясняет и меняет дело. Логично, Гил. Ты мог бы и сам догадаться. Веду ладонью по его щеке. С осторожностью смахиваю слёзы, выступившие в уголках глаз. — Тозиер тебя не тронет. Обещаю. Здесь тебе ничего не угрожает, ты в полной безопасности. Так себе утешение. Но это единственное, что могу сделать. Изменить чужие феромоны и превратить Митча из доминантного альфы в обычную посредственную серость — не в моей компетенции. Я способен лишь утешать словами одного и попытаться поговорить с другим. Не думаю, что он станет отрабатывать собственные навыки обольщения на стороннем омеге, когда рядом есть Квин, что едва из трусов не выпрыгивает в мыслях. Но продолжает отыгрывать партию человека с ледяным сердцем, что не дрогнет при виде охуенного — глупо отрицать, если бы мне нравились представители противоположного пола, я бы, возможно, тоже побежал к нему, — альфы. Внешность, деньги, власть. У Митчелла с избытком того, что обычно привлекает омег. А ещё он неплохой психолог. Это одновременно его достоинство и недостаток. Понимаю, что при его роде деятельности это необходимость, вместе с тем ненавижу за то, что в некоторых моментах, как открытую книгу меня читает. Подаюсь чуть ближе. Прижимаюсь к губам. Деликатно и осторожно. Когда слова бессильны, можно, наверное, использовать и такой метод. Сомнительный, особенно в контексте рассказанной истории об изнасиловании, но меня сложно спутать с альфой. Потому позволяю себе тактильные контакты с Флорианом. Он откликается. Слабо, но откликается, не скатываясь в ещё большую истерику. — Поговорю с ним прямо сейчас. Всё, правда, будет хорошо. — Спасибо, — произносит. Голос всё такой же. Бесцветный и безжизненный. Но на щеках появляется лёгкий румянец, приходящий на смену мертвенной бледности. — Разложи пока вещи. Я всё устрою. Вновь послушно кивает. Моё мнение меняется со скоростью света. За пару секунд проходит несколько вариантов. Сначала думаю, что не зря привёз сюда Флориана. В свете последних событий — что это была одна из самых больших ошибок. Мы медленно, но верно удаляемся от берега, а, значит, и, правда, окажемся на пару дней изолированы от остального мира. Закрытые пространства. Идеальная подобралась компания. Колоритная дохуя. Доминантный альфа и омега, который таких альф до охуения боится. А ещё два омеги, что жаждут всадить ножи друг другу в спины. Один из этих омег сходит с ума не только от ненависти, но и от ебучего желания, что по венам каждый раз проносится, заставляя сгорать заживо. Блядские идеи Митчелла, гореть им в адском пламени. Как уже горю я от мыслей о Квине Моргане, что находится где-то поблизости, и с которым могу столкнуться в любой момент. С которым мы и так непозволительно часто сталкиваемся. Гораздо чаще, чем хотелось бы. Не в реале, но хотя бы в цифровом пространстве. Гораздо чаще, чем я могу позволить себе эти встречи, которых — стоит признать, — сам же ищу. Бегу за ним, словно глупый малолетка за привлекательным старшеклассником, в надежде, что на него обратят внимание. Наша последняя встреча — отличный тому пример. Понять, что Квин меня избегает — несложно. Если есть шанс не сталкиваться и не пересекаться, он им пользуется. Встречи с Митчеллом в формат общения в зуме переводит, отказываясь от разговоров лицом к лицу. Подмечаю, как поджимает губы каждый раз, когда замечает меня на экране, вижу, как исчезает моментально и разбивается на части его невозмутимость наносная. Стараюсь оставаться в тени, но всё равно каждый раз не выдерживаю и напоминаю о собственном существовании, хотя мысленно не раз и не два сам себе приказываю — не отсвечивать. Но, кажется, для меня это невыполнимая задача. Хочу, чтобы он помнил, чтобы он знал: я всегда где-то рядом и неотрывно, неустанно слежу за каждый его шагом. В надежде, что однажды он знатно проебётся, а у меня появится шанс слить его, убрав со своего пути, и больше никогда об него не спотыкаться. Правда в том, что я обманываю самого себя, как бы странно и двусмысленно это не звучало. Прикрываюсь высокими целями, благородными мотивами и стремлением обезопасить Митчелла, минимизировав все риски, а на деле думаю исключительно о себе. Бросаю Квину в лицо слова о том, что не побегу на его зов, а в реальности бросаюсь к нему прежде, чем он поманит к себе. С жадностью в каждую реплику его вслушиваюсь, не пропуская ни слова. И когда он спрашивает у Митчелла разрешение на посещение «Ригеля», ещё до того, как Митч согласием отвечает, уже знаю, где проведу этот вечер. Снова буду изворачиваться и лгать, что это всего-навсего стремление проследить за его окружением, проанализировать его действия. По факту — желание увидеть, вдохнуть, прикоснуться, оказаться рядом, прекрасно понимая, что лучше бы нам держаться на расстоянии. Но не могу. Просто не могу. Меня к нему тянет. Меня на нём замыкает. Так было и прежде. До грёбанного поцелуя, теперь — и подавно. Непривычное, пугающее ощущение. Ни один омега в моей жизни не притягивал к себе внимание настолько сильно. Ни один из них не кусался так больно. А если и кусался, то обычно плевался кровью, и его выбитые зубы валялись на асфальте. Но это явно не тот случай. Я не хочу его крови, но дико хочу его самого, и это сродни навязчивой идее, что не отпускает ни на секунду. Он не обманывает. Не просто проявляет праздный интерес. Действительно приезжает в «Ригель» и занимает место у барной стойки. На приличном от меня расстоянии, но даже так я ощущаю, какой он обжигающе-горячий и страстный в этот вечер. Нацеленный на поиск приключений для своей шикарной задницы. Повод пожалеть о том, что мы уже пересекались неоднократно. О том, что свели знакомство при сомнительных обстоятельствах. Что любое моё появление он в штыки воспринимает и готов орать благим матом, что я ублюдочная псина, которой нужно сделать принудительную эвтаназию. Как минимум, не выпускать к людям без поводка и намордника. Но ни в коем случае не признавать, что я для него, похоже, слабость не меньшая, чем он для меня. Повод пожалеть о том, что не могу подсесть к нему, завести непринуждённую беседу, купить ему выпивку, а затем — потянуть за собой, предложив провести эту ночь вместе. В первый раз трахнуть прямо в машине, не выезжая со стоянки, а, утолив перманентный голод, пожирающий меня изнутри, отвезти к себе домой и не выпускать из постели до самого рассвета, а, может, и с наступлением его. Однако, мечты имеют свойство расходиться с реальностью, и подсаживается к нему в этот вечер Патрик Грант. Тот, кого меньше всего ожидаю увидеть в стенах «Ригеля». Давно известно, что звезда телевидения, претендующая на должность губернатора с рвением не меньшим, чем у Тозиера, нас не особо жалует. И его появление здесь наталкивает на не самые радостные мысли. То, что Квин с ним мило болтает, а не посылает на все четыре стороны, даёт дополнительный повод подозревать его если не во всех смертных грехах разом, то в крысятничестве, как минимум. Двуличная сучка, решившая, что сможет всех переиграть и выйти сухой из воды. Я наблюдаю за ним, зная, что он меня не видит. Буквально насквозь взглядом прожигаю. Он явно что-то чувствует. Сидит, как на иголках. Всё время крутит головой по сторонам, оглядывается. Большая часть взглядов направлена как раз туда, где я нахожусь. Бьёт точно. Прицельно. На поражение. Но проектировка клуба играет мне на руку. Я вижу Квина. Он меня — нет. Их разговор с Патриком порядком затягивается. Это не похоже на банальное приветствие шапочно знакомых людей, которые решили поздороваться и разойтись по разным углам. Это похоже сразу на деловую встречу и на попытку флирта. И первый, и второй вариант меня категорически не устраивает. Противоречия рвут на части. Хочется, чтобы он оказался предателем, копающим под Тозиера, чтобы действительно от него избавиться, сдав с потрохами. Вместе с тем — хочется, чтобы это всё было спонтанной встречей, не продуманной и не спланированной заранее. Он ведь не инвалид умственной деятельности. Должен понимать, насколько рискованно встречаться с конкурентами Митча на его территории. Это почти как вызов. Безумство храбрых, которому мы песен не поём. Медленно спускаюсь вниз по лестнице, попадая в поле зрения мистера Гранта. Что-то прежде активно вещавший, замолкает, наткнувшись на меня взглядом. Будто спотыкается, давится словами на ровном месте. Стремительно сворачивает разговор, косится в мою сторону. Квин замечает перемены в настроении собеседника, поворачивается лицом ко мне. Недолгое взаимодействие. Не застываю, как вкопанный, не замираю под его взглядом. Спускаюсь по лестнице и растворяюсь в толпе. Благо, посетителей немало, и затеряться среди них — проще простого. Ухожу, не ломая их показную идиллию. Но она и без моего активного вмешательства разрушена. Моментально с места срывается. Идёт, прихватив напиток. Делает глоток, на поднос проходящего мимо официанта ставит опустевший стакан и за мной по пятам следует. Не такой равнодушный, каким хочет казаться. Не такой сдержанный. Не тот, кто кривится презрительно и шипит, что ненавидит. Идёт, словно зачарованный, словно крыса за гамельнским крысоловом, не боясь погибнуть от рук идейного врага. Не боясь, что схвачу его за горло, прижимая к стене, и сделаю обещание реальностью. То самое, согласно которому он должен кровавой пеной захлебнуться, если вдруг выяснится, что он — предатель. Не боясь вообще ничего. Рвётся сквозь толпу, толкаясь, пробивая дорогу локтями, подгоняемый азартом. Словно ищейка, взявшая след и по пятам за своей жертвой идущая, не желающая сдаваться, но мечтающая настигнуть и вцепиться зубами, продирая до крови, прикусывая, наслаждаясь осознанием собственной власти. Я мог бы исчезнуть до того, как он меня настигнет. Оставить его в одиночестве, разочарованным. Ускользнуть, словно вода, убегающая сквозь пальцы. Но я не исчезаю. Напротив, замедляюсь. Хочу, чтобы поймал. Чтобы успел. Чтобы догнал и оказался рядом. Чтобы снова в мои объятия упал, независимо от того, какие слова будут срываться с его губ. Независимо от того, сколько раз он попытается проехаться колкими замечаниями по моему чувству собственного достоинства. Даю шанс догнать меня, замирая возле машины, а не срываясь с места и не вдавливая педаль газа в пол, до упора. Слыша, как соприкасаются подошвы чужих ботинок с полом, как бежит за мной, как, запыхавшись, выскакивает на подземную стоянку и натыкается взглядом. Как пытается взять себя в руки, вернуть свою демонстрируемую активно гордость. Сделать вид, что не рвался ко мне, а просто уверенно шёл, как голливудская звезда по красной ковровой дорожке, специально для него постеленной. Прямая спина. Взгляд победителя по жизни. — Принцесска, — тяну саркастично. — Какими судьбами? — Мне нужна твоя помощь. — Правда? И какого рода? — Подбросишь до дома? Нам вроде по пути. Сомнительное предложение, в котором не вижу особого смысла, хотя и представляю очень ярко, детально, чем для него подобная поездка может завершиться. Ты же, детка, не только обожжёшься о чертовски горячую помеху, на твоём пути стоящую. Ты сгоришь в моих руках, стоит только отказаться мне от своих принципов, перестать себя сдерживать, позволить себе намного больше, чем позволяю сейчас. — Подбросить до дома? Серьёзно? — Абсолютно. — Вызови такси, — даю бесплатный совет. — Не припоминаю, чтобы нанимался твоим личным водителем, поэтому... — Гиллиан, — нервозность лёгким кашлем маскирует. — Гил. Подбирается ко мне с осторожностью. Не стремительно преодолевает расстояние, а будто тщательно каждый свой шаг обдумывает, прикидывая, а стоит ли рисковать? Не бросится ли на него бешеная псина? Не собьёт ли с ног? Не примется ли рвать на части, желая избавиться от раздражающей твари, что вновь и вновь на глаза попадается? Для нас ведь этот сценарий — самый привычный, ставший уже почти классическим. Рано или поздно один из нас обязательно скажет или сделает что-то не то, и подобие взаимопонимания моментом разрушится, не оставив на память о себе ничего. Ничего хорошего, так однозначно. Я ощущаю в воздухе не только его природный аромат, но и собственные феромоны, фактически вырывающиеся из-под контроля, направленные на него, на то, чтобы привлечь его, притянуть ближе, не отпускать ни на мгновение. Снова. Подобное ведь было уже. В кабинете у Митчелла, когда они беседовали, и Квин что-то пытался до чужого сведения донести. Когда смотрел на меня с ненавистью, не скрывая собственного отторжения, а мне хотелось сломать его и собственной воле подчинить. Отыграться за события на лестнице, доказав, что не он меня зависимым от себя делает. Что всё ровно наоборот, и именно он от меня зависит, и я могу его своей покорной игрушкой сделать. Достаточно лишь загасить его сознание собственными феромонами, достаточно внушить ему мысль о том, что он должен только меня хотеть, только от мыслей обо мне возбуждаться. На самом деле, подобные фокусы — преимущество доминантов, обычным альфам и омегам о подобном лишь мечтать. И только истинная пара, ощутив твои феромоны, на край света за тобой пойдёт, поползёт по битому стеклу, истекая кровью, но не чувствуя боли, а наслаждаясь. Судя по его действиям, судя по его реакции... Может ли это быть правдой? Неоднократно за время нашего непродолжительного знакомства данным вопросом задаюсь, и сам себя одёргиваю, запрещая думать о чём-то подобном. Слишком яркий пример перед глазами стоит. Переломанные судьбы папы и отца, которые тоже носили метку истинности, но не были счастливы вместе ни одного дня. Истинность многое бы объяснила, разом уничтожив множество вопросов. И чем чаще я об этом думаю, тем сильнее увязаю в теории о том, что мы с ним природой созданы друг для друга. Как будто бы. Сложно поверить в то, что однажды он перестанет шипеть и скалиться злобно, на меня глядя. Скорее, поверю в то, что он притворится ласковым котиком, а после — перегрызёт мне глотку, с ног до головы измазавшись в крови и счастливо урча от осознания, что именно ему удалось от главной бешеной псины избавиться. Совершить то, о чём так много людей мечтало, но так и не смогло мечты реальностью сделать. Ему сложно рядом со мной находиться. Сложно удержать себя в руках. Даже сейчас, когда я не пытаюсь на него воздействовать, не давлю феромонами, не окутываю его ударной волной их, лишь лёгкое, стимулирующее воздействие оказываю. Но и того, похоже, достаточно, чтобы добиться результата определённого. Ведёт языком по губам, словно они у него пересохли, и у меня дыхание перехватывает от столь незначительного жеста. Блядство. Самое настоящее. Если хватает невинного мазка языка по тонкой коже, чтобы кончики пальцев вновь зачесались от желания прикоснуться к этому человеку, что со мной станет, если он попытается ответный удар нанести, и на меня своими феромонами целенаправленно воздействовать? Что от меня останется, в таком случае? Взгляд скользит по моему лицу. Перемещается на шею, задерживаясь на ней дольше положенного, и я прекрасно понимаю, почему. Замечает следы, оставленные губами Флориана, не сумевшего со своей страстью совладать. Решившего многочисленные пятна засосов на мне оставить. Подростковый заёб, стремление напоказ свои собственнические порывы выставить. Как будто, если он мне всю шею обмусолит, я действительно проникнусь мыслью о том, что быть нам вместе свыше предначертано. И что однажды я перестану платить ему за еблю одноразовую, но начну под себя укладывать в полной уверенности, что он — моя судьба, и наша история любви — пример, идеал и образец, который нужно будет с придыханием многочисленным потомкам рассказывать. В глазах Квина мелькает нечто, схожее с ненавистью и отвращением, но он быстро берёт себя в руки, и вновь той невозмутимой сучарой становится, что откровенно со мной заигрывает в кабинете Митчелла, когда сижу на столе и кубик Рубика собираю, попутно отпускаю замечания о шлюхах, вечно текущих и вечно же для меня готовых. Когда не отрицает правдивости сказанного, а принимает правила игры и поддаётся на провокацию. Когда пальцы мои лижет, когда горячими ладонями гладит мои бёдра, прекрасно понимая, какой эффект его поступки имеют. Насколько он меня простейшими действиями умудряется из колеи привычной выбить, поставив всё с ног на голову. Видит и не останавливается, а продолжает идти до победного конца. Азартный игрок, который не желает мне ни в чём уступать. Который наверняка не хуже меня нити истинности, нас связывающие, чувствует, но в точности так же от них отмахивается, не желая связывать жизнь с чикагским чудовищем, которое хорошим мальчикам вроде него по статусу не подходят. — Мне казалось, у тебя появился весьма интересный собеседник, — произношу, пытаясь выглядеть невозмутимым и ироничным. — Не стал подходить, чтобы не ломать идиллию. Думаю, если вернёшься к нему, он с удовольствием купит тебе ещё пару стаканов, а потом предложит прокатиться не только по городу, но и на своём члене. Может, такси и не понадобится. Может, персонального водителя отхватишь на всю ночь и на всё утро. Специальное предложение. По скидке. Акция для избранных. — И ты, конечно, Митчеллу об этом расскажешь? На моих губах усмешка сама собой появляется. Надо же. Даже не отпирается, не пытается кричать, что мне всё привиделось, и, на самом деле, ничего их не связывает. Не разговаривали, не сидели рядом. Грант не покупал ему выпивку и не пытался на свою сторону склонить. Конечно. Маразматику какому-нибудь расскажите эту сказку. Он, может, и проникнется. И поверит. Но мне мозги пудрить не нужно. К счастью, они пока ещё неплохо работают, и я не потерял окончательно хватку, пусть и размотало меня слегка на фоне появления в жизни определённой личности. Пусть и зацикливает на нём периодически, пусть временами и не вижу ничего, кроме блядской королевы, что смотрит на меня сейчас глазами собаки, которая знает, что где-то жёстко проебалась, но не собирается вину признавать, вместо этого готовится атаковать того, кто на неё замахивается. — Поэтому ты за мной и побежал? Боишься, что Митчелл о твоих сомнительных похождениях налево узнает? Есть, что скрывать? — Мы просто разговаривали. — Разумеется. О чём же могут разговаривать один из кандидатов в губернаторы с сотрудником пресс-службы другого кандидата, если не о погоде и не о вкусе виски, который им разливают? Делать вид, будто в счастливом неведении пребываю, тоже не собираюсь. Не я ли недавно жаждал к стенке его припереть, за горло взять и добиться признательных показаний? Я, именно я. И теперь реальная возможность сделать это появляется. Глупо шанс такой упускать. Глупо делать вид, что я слепой, тупой, непроходимый идиот, которого можно водить за нос. — И то, что вы оба так удачно в одно время в одном месте оказались... Скажешь, банальное совпадение? — Именно оно. — Конечно, — соглашаюсь притворно, изображая радушную улыбку. — Если бы это был заговор, мы бы не потащились в «Ригель». Подобрали для встречи другое место. Мы же не совсем сумасшедшие, чтобы прямо у тебя и Митчелла под носом... — Стремление отвести подозрения. Как вариант. Поэтому именно здесь. — Нет! — Неплохая попытка сыграть в невинность, принцесска. Но я ведь говорил уже, и от слов своих не отказываюсь. Глаз с тебя не спущу, и, если что-то покажется мне подозрительным, пеняй на себя. — Прикуешь к батарее и пытать будешь, чистосердечное признание получить желая? — Если ты однажды столкнёшься со мной в роли своего палача, смеяться уже не будешь, — замечаю, растеряв всю свою дурашливость, что прежде в голосе мелькала. — Он предлагал работать на него, — произносит, принимаясь мести хвостом и изображая невинное создание, которое вообще ни при чём, просто мимо проходило, но попало в эпицентр событий. — Только и всего. Его продвижением заниматься. Сожалел, что не нанял меня первым. Не верю. Ни единому слову не верю, обещая себе, что обязательно вернусь к этой ситуации немногим позже, как только Квин с глаз долой уберётся, как только перестанет передо мной мельтешить. Впрочем, мне особо и напрягаться не придётся, чтобы узнать правду. Мне персонал «Ригеля» всю информацию в клювике принесёт и сервирует на золотом блюдечке. — И что же в итоге заставило отказаться от сотрудничества с ним? Почему за мной побежал? Решил перестраховаться и попытаться купить молчание? — Нет. — Тогда что тебе нужно? Отвечать не торопится. Смотрит на меня так, словно прямо сейчас жаждет мои недавние действия скопировать. Подойти и со всей силы по лицу вмазать, чтобы кровь из разбитой губы пальцы окрасила. Чтобы больно было. Не только ему, считающему себя жертвой обстоятельств, над которой тварь разноглазая методично издевается, считая очередной забавной игрушкой, которая пока не надоела, но и мне — тоже. Вижу, как дёргается кадык под тонкой кожей, как чуть подрагивают губы, с которых вот-вот готовы сорваться оскорбления, в мою сторону направленные. И я ставлю на то, что он всё-таки выплюнет мне в лицо, какая же я мразь хрестоматийная, после — развернётся и свалит, посчитав миссию законченной. Просчитываюсь. Не говорит ничего. Делает ставку на действия. Очередная провокация в исполнении его королевского Высочества. Прикасается к себе. Прихватывает кончиками пальцев воротничок рубашки, оттягивает его, позволяя увидеть обнажающиеся ключицы. Расстёгивает ещё одну пуговицу. Непрофессиональное шоу начинающего стриптизёра, решившего, что это представление должно произвести неизгладимое впечатление. Надеется, что, глядя на выступающие ключицы, начну шумно сглатывать, давясь голодной слюной. Подбирается ближе, чем прежде. Прикасается. Не к себе уже. Ко мне. Проводит ладонью по щеке, оглаживает край губ большим пальцем. Смотрит при этом неотрывно. Глаза в глаза. Попытка выяснить опытным путём, кто из нас быстрее сдастся. Кто не сумеет в руках себя удержать и накинется на своего визави, позабыв обо всём на свете, поддавшись зову крови, что тянет нас друг к другу, что лбами постоянно сталкивает. Крови, что закипает в венах и опаляет изнутри, словно блядский кипяток, стоит только оказаться рядом с этим человеком, рядом с этой сукой, на нервах моих играющей, будто Дэвид Гаррет на струнах любимой скрипки. — Не говори ему, ладно? — произносит, добавляя нарочитой хрипотцы в голос. Как долго ты сможешь притворяться, Морган? Сколько в тебе выдержки? Как скоро невозмутимость сучья с лица твоего порочного слетит. Как скоро у меня появится возможность истинные эмоции увидеть. То, что ты всеми правдами и неправдами скрыть от меня пытаешься, а не то, что так старательно напоказ выставляешь? — Ты же понимаешь, принцесска. О таких вещах не умалчивают. — Понимаю. — И всё равно веришь, что я?.. — Не верю. Знаю, что Тозиер для тебя всё, потому не верю. Но попытаться стоило. Игра не только на нервах, но и на первобытных инстинктах, что в его присутствии постоянно дают о себе знать. Инстинктах, что жаждут присвоить, пометить, сделать своим. Перестать сопротивляться, перестать мысленно блоки выстраивать, уповать на чужой опыт и верить в то, что наша истинность — такая же дрянь, как истинность моих не особо счастливых от факта осознания реальности природой созданных уз родителей. Что она ничего, кроме боли и разочарования не принесёт. Что она нас погубит. Не только меня. Не только его. Обоих. Несомненно. Стопроцентно. Приподнимается на цыпочки, подаётся вперёд. Не только угол рта оглаживает, ведёт пальцем по чувствительной коже губ, лаская. И в памяти ярко вспыхивают воспоминания о том, как к губам моим прилипал там, рядом с часовней. Как обхватывал моё лицо ладонями, как тесно прижимался, словно жаждал стать со мной единым целым, как тихо постанывал в рот, пробуждая внутри меня голодное животное, жаждавшее ещё и ещё. Как его волосы жидким шёлком в пальцах моих путались, как не хотелось его отпускать, и если бы не ёбаная тирада о псинах верных и преданных, с которыми ему не по пути... Если бы не его умение ломать всё одним лишь словом. Но у него оно отточено и доведено до идеала. Если Квин Морган и обладает каким-то талантом, то это, определённо талант — выводить меня из состояния равновесия, неся чушь, которую слушать не хочется никогда и ни за что. Амплуа великого соблазнителя вновь примеряет. Теперь, правда, в строгом костюме передо мной стоит, а не в шёлковой тряпке дефилирует. Не светит голыми ногами, не демонстрирует отсутствие нижнего белья. Не покусывает губы, предвкушая. И мне кажется, что сейчас он, в полной мере насладившись моим ступором и беспомощностью, спровоцированной его внезапным жестом, засмеётся и уйдёт. Хорошо, если молча это сделает. Но хера с два он промолчит. Скорее всего, не упустит возможности прошептать, что приручить меня действительно не так уж сложно, и если он постарается, то успеха достигнет. Сделает так, что послушно у ног его сидеть буду, в ожидании приказа, позабыв обо всём и обо всех на свете. Только он всегда перед глазами будет. Любимый хозяин, заменивший собой весь мир. Палец замирает на губах, соскальзывает. Квин больше не поглаживает их, не прикасается ко мне вообще. И я действительно ловлю себя на мысли, что уйдёт. Но он, непредсказуемый и переменчивый, как весенний ветер, совершенно нелогичный и из противоречий сотканный, не уходит. Он подаётся ко мне и к моим губам прижимается нежным, трогательным, каким-то совершенно детским поцелуем. Когда впервые решаешь к кому-то прикоснуться, тычешься губами в губы и тут же в страхе от человека отстраняешься, боясь, как бы слишком далеко не зашла попытка поддразнить, как бы твои игры против тебя самого не обернулись. Как бы дразнилка эта не обернулась зависимостью. Когда пытаешься кого-то приручать, но приручаешься сам. Глупая деточка, решившая, что переиграть меня в состоянии. Что я позволю ему просто так уйти, ничего не получив от него, кроме очередной порции взъёбанных нервов, кроме очередной порции разочарования. Хочет отодвинуться. Думает, что у него это получится. Не понимает, что добровольно в ловушку себя загнал, по собственной воле шагнул в клетку со змеями, что сейчас вокруг него оплетутся, и не отпустят до тех пор, пока я сам не захочу это сделать. Перехватываю его за пояс, обнимая, не позволяя отстраниться от меня, ощущая даже через ткань одежды, насколько горяча сейчас его кожа. Насколько сильно его потряхивает от моей близости. Вторая ладонь вновь путается в шёлковых волосах, сжимает их в кулаке, чуть оттягивая назад, так, что ему приходится голову запрокинуть. Снова поиграть со мной в битву взглядов, которую он... проигрывает. Добровольно сдаётся, опуская веки, разрывая зрительный контакт, но подаваясь навстречу моим губам, позволяя свои облизать, разрешая их осторожно прикусить. Ссадина едва заметная под мои зубы попадает, и на языке привкус желанной, сладковатой крови растекается, подстёгивая то голодное животное, что постоянно к истинной паре рвётся, что хочет им обладать в полной мере. Что хочет его всего, без остатка. Что жизни своей без него не мыслит. Ладони жадно скользят по моему телу. Ненадолго замирают на плечах, постепенно соскальзывая ниже. Под пиджак, по ткани рубашки, которую безуспешно прихватывает и пытается из брюк вытащить. Пальцы его не слушаются, дрожат. И сам он тоже дрожит мелкой дрожью, но не пытается вырваться. Напротив, льнёт ко мне сильнее. Не отталкивает, но проявляет ответную инициативу. Не только терпит присутствие безумца, им одержимого рядом, но и сам этим безумием заражается. Его детские поцелуи остаются в прошлом. На смену им проходит жажда обладания. Феромоны обоих смешиваются, рвутся на свободу, желая привлечь внимание идеального партнёра, завладеть им целиком и полностью. Так много, что почти кружится голова. Так много, что мне самому с трудом удаётся крепко стоять на ногах. Феромоны — чёртов дурман, от которого кроет диким, невыносимым возбуждением, от которого задница намокает, и хочется, хочется, пиздецки сильно хочется царапающуюся кису под себя подмять. Уложить на простыни и иметь так же отчаянно, как сейчас мой язык у него во рту скользит. Не только через одежду к нему прикасаться, а напрямую, к потрясающе пахнущей коже, такой горячей, такой желанной. В какой-то миг мне кажется, что Флориан с его отдалённо схожим ароматом способен заменить, способен хотя бы частично мой голод и потребность утолить, но нихуя подобного. Не способен. В отсутствие рядом Квина — может быть, но когда моя сладкая сука рядом, когда его пальцы скользят по моей спине, когда сам он ко мне льнёт, когда стонет так умоляюще в рот, всё остальное меркнет и выцветает, становясь дурацкой карикатурой рядом с истинным произведением искусства. Я целую его шею, буквально каждый миллиметр её поцелуями покрывая. Лишь на мгновение замираю и с шумом втягиваю аромат его природный, концентрированный, яркий, желанный. Словно дозу наркотика, способного вознести на небеса. Сегодня он податливый. Не огрызается даже. Не бьёт кулаками в плечи, не пытается доказать, что я никакого отношения к его возбуждению не имею, и, на самом деле, он от мыслей о Гранте так сильно течёт. А в том, что детка действительно потекла, никаких сомнений не возникает. Слишком сладкие стоны с губ зацелованных срываются, слишком жаркий шёпот, в котором больше отчаяния, чем смирения с реальностью и принятия её, слишком тяжёлое дыхание, что кожу мою опаляет. Кажется, если поманить его сейчас за собой, он не станет возражать, не станет орать, что я — мразь, которая им воспользоваться решила, которая на нём феромоновые фокусы отрабатывает. Тем более, что сам он не лучше. Минимум подавителя, судя по всему, а то и вовсе без оного. Слишком яркий запах, слишком сильный. Такой, что сопротивляться ему невозможно. Я вспоминаю его кимоно и раздражаюсь от мысли о том, что с костюмом тот же трюк не провернуть. От мысли, что сейчас на нём слишком много ненужных тряпок. Наплевав на собственное самоуважение, хотя бы раз, но говорю ему правду. Без насмешки, без нарочито-вызывающей ухмылки выдыхаю ему в губы признание. Собственная слабость, как на ладони. — Хочу тебя, детка. Пиздец, как сильно хочу. Пальцы впиваются мне в плечи, когда запрокидывает голову, подставляя шею под очередной поцелуй. Шепчет моё имя, позабыв о том, что не далее, как несколько дней назад я для него шавкой был. Просто шавкой. Псиной. Но не человеком. Не личностью. Собственностью Тозиера, которую он презирает, и с которой ничего общего иметь не желает. — Гил... Гил, Гил, Гил... Не то, чтобы мне очень нравилось собственное имя, но в этом исполнении, и с такими интонациями оно звучит неповторимо. До охуения сексуально. И если он продолжит в том же духе, остановиться я уже не смогу. Нельзя! Вновь себе напоминаю, проводя по шее языком и чувствуя, как Квина ведёт от каждого прикосновения. Как действительно вся напускная сучность стирается, оставляя реальную личность. Омегу, который сейчас отчаянно хочет оказаться в определённых объятиях. Хочет, чтобы этот момент не заканчивался. Прихватываю зубами кожу, сдавливая их чуть сильнее, чем следовало бы. Смешок в изгибе шеи теряется, прежде чем разжимаю руки, прежде чем отстраняюсь от него и шаг назад делаю, хотя видят небеса, отпустить его — то, чего мне меньше всего на свете хочется. — Это твоя плата за молчание? Примитивно. Избито. Не представляет интереса, — хмыкаю, и снова в его глазах без труда читаю желание врезать мне за все издёвки и насмешки, которыми его одариваю вместо того, чтобы на колени упасть перед своей Королевой, целуя руки и шепча, что любое его слово — закон, а за ночь с ним я готов наизнанку вывернуться. Подсознательно жду, когда же решимость его достигнет пика. Когда, наконец, ударит, перестав сдерживаться, но он не идёт до конца, не даёт выплеска ненависти. Отступает от меня на несколько шагов, качает головой и смеётся. Только вот искренности в этом смехе нихуя нет. Всё показное. Защитная реакция. Застёгивает рубашку, и руки его при этом дрожат так, словно бухал всю ночь напролёт, а утром отходняком накрыло. — Это не моя плата, — шипит, словно самая настоящая змея, готовая вот-вот ужалить обидчика. — Это доказательство того, что ты, Ллойд, тупой и слепой долбоёб. Ничего больше. Последние слова — уже не шипение. Последние слова чеканит громко и чётко, желая довести до моего сведения, что я редкостная мразь, в очередной раз святое существо оскорбил, в душу ему плюнув и растоптав ростки нежных чувств. Но, сука, не я это первый начал. Не я сам себе в рожу клятой псиной тыкаю раз за разом. Не я, глядя на другого человека, шавкой его называю. Не я. Тот вечер слишком ярким событием оказывается. Позабыть его непросто. Но, будем откровенны, я и не пытаюсь. С мазохистской тягой раз за разом к нему возвращаюсь, вспоминая гибкое тело в своих объятиях, сладость поцелуя и покорность, с которой он на мои агрессивные действия реагирует. Я Моргана там не просто целую, практически насилую его рот, проталкивая язык до самой глотки, а мысленно и его самого трахая. Думая о том, как не хочу отпускать, как хочу с ним провести эту ночь, тем более что он, судя по всему, не возражал бы против подобного поворота, а с радостью поддержал начинание. Потому что тогда он не рычащая мразь, желающая укусить больнее. Тогда он — нежный и податливый, одуряюще сладкий, текущий в моих руках омега. На всё готовый и на всё согласный. Только предложи, только помани за собой, и он пойдёт, не тратя время на ненужные размышления. Думаю о том, как сегодня меня дразнит, облизывая пальцы. Делает это нарочито манерно, вызывающе. Так, что я до боли ладонь Флориана в своей руке сжимаю, и он чуть слышно шипит, а после — смотрит туда же, куда зачарованно пялюсь я. Тоже замечает это грёбанное эротическое шоу, предназначенное для одного зрителя. На миленьком личике отражается нечто мрачное. Похоже, это путешествие ещё большей катастрофой обернуться может, чем изначально виделось. Слишком много отягчающих обстоятельств разом наваливается. Долбанный человеческий фактор. Всё рушится к ёбаному папеньке. В первую очередь, моя невозмутимость и непробиваемость, к которой столько лет старательно шёл, которую в себе взращивал и достиг успеха. Казалось, что достиг. Сейчас я в этом уже не уверен. Мысли поистине материальны. Потому что первым делом натыкаюсь не на Митчелла, на поиски которого отправился, а на его Высочество. Буквально натыкаюсь. Мы сталкиваемся на повороте, а поскольку оба идём быстро, то и врезаемся друг в друга стремительно. Могли бы полететь на пол, если бы не скорость реакции. Инстинктивно выставляю руки вперёд, успевая ухватить Моргана и неосознанно прижимаю к себе, не думая о том, как это выглядит со стороны. Не думая о том, что мы не тет-а-тет находимся, как тогда, на стоянке. Не думая о том, что Митчелл, уже успевший заметить мой интерес к определённой персоне, лишь сильнее уверится в своей правоте, а потому станет мне, всё старательно отрицающему, доверять чуть меньше. Ведь, как известно, маленькая ложь порождает большое подозрение. А я лгу ему. Лгу обо всём, что связано с личностью Моргана. Не нахожу в себе сил признаться, насколько сильно он отравляет мою жизнь, прочно поселившись в мозгах и настойчиво вытесняя оттуда образ первой и единственной любви. С таким же лицом, но совершенно не похожей по общему впечатлению. Впрочем, откуда мне знать, если я даже «Привет» ему ни разу не сказал? Этому тоже не говорю. Как и он. Хранит молчание, но и отталкивать не торопится. Не сбрасывает мои руки, не шипит, чтобы от него, такого драгоценного и неприкосновенного отъебались. Время, будто замирает. Знакомый запах раздражает рецепторы. Вишня и пряности. Даже через подавители прорывается. Пробуждает голод и жажду определённого толка. Слишком хорошо знаю вкус его губ, чтобы смотреть на них спокойно и не хотеть прикоснуться снова. Слишком хорошо знаю, каким соблазнительным бывает аромат чужого возбуждения, чтобы не возжелать повторения ситуации, когда он течёт в моих руках и зовёт по имени, чуть ли не воет, словно грёбанная мартовская кошка, мечтающая о члене. Слишком ярко представляю его в своей постели, и слишком навязчива эта картинка. Моя личная идея-фикс. Первым в себя приходит ожидаемо Морган. Стряхивает сонное оцепенение. Упирается ладонями мне в грудь. Сквозь водолазку прикасается, но это так же обжигающе остро воспринимается, как и через тонкую рубашку. Странно, что не плавится, не тлеет ткань. Странно, что кожа не обугливается от этого соприкосновения. По привычке уже жду замечания о псинах. Предвкушаю практически. Но с губ его совсем другие слова срываются. Улыбка вечная надменная, стервозность на максимум. В глазах насмешка с презрением. — Миленькая дешёвка. На Амазоне заказывал или всё хуже, и таких продают на Алиэкспресс? — О чём ты? — О ком. — И о ком же? — О той сучке, что ты с собой притащил, — практически выплёвывает мне в лицо. — Тебя ебёт? — Что именно? — Кого и куда я с собой притащил, — поясняю. — Сильно ебёт? Так поебёт и перестанет. Успокойся, детка. Всё в норме. — Вообще никак. — Тогда завали ебало и иди, куда шёл. Желательно не только мимо меня. Приебёшься к Флориану со своими блядскими вопросами, я тебе не только губу разобью, но и рожу твою вечно презрительно перекошенную на ленточки порежу. Всё, что прежде было, детским лепетом покажется, — цежу сквозь зубы. Хочется вновь сомкнуть ладони на бледном горле. Хочется увидеть, как спесь с него слетает, и появляется что-то, похожее на человечность. Не мне судить, но, сука, насколько же гадкая, подлая, чёрная душонка таится под красивой обёрткой. Отравленная сладость. Захочешь попробовать и сдохнешь, поплатившись за свою наивность. Это, знаете ли, талант. Любой разговор в выгребную яму скатывать. Даже если начало его выходит трогательным, итог такой, что проще придушить, чем цивилизованного общения добиться. — Он просто дешёвая копия, — произносит, отступая на шаг. — И ты сам это понимаешь. — Он тот, с кем мне хорошо, — усмехаюсь. — А то, что брюнет со светлыми глазами... Мне всегда такие нравились. Задолго до знакомства с тобой. Так что не обольщайся. Дело не в тебе. Стоит на пути, не уступая дорогу. Кажется, если сделаю шаг вправо, он отзеркалит моё движение. Подамся влево — сделает то же самое. Без труда читаю в его глазах направление, в котором мне стоит отправиться. А ещё эмоции, далёкие от позитивных. Не только мне эта поездка видится не способом наладить отношения между враждующими сторонами, а провалом, который приведёт к катастрофе ещё большего масштаба. Внутри него будто разгорается пламя. Ненависть едва через край не хлещет. Кажется, ещё немного, и в рожу мне вцепится, желая ногтями выдрать глаза, однако... Не цепляется. Просто средний палец показывает и хочет мимо пройти, лишь плечом зацепив, как ребёнок, которого обидели. Это же ведь прямиком из детства фокусы. Неприличные жесты, подножки, попытки задеть, проходя там, где места для десятерых альф-пловцов с широченными плечами хватит, а не только для двух омег. Для полного сходства не хватает только язык показать и пообещать, что приведёт своих родителей, и они меня-суку в асфальт закатают за то, что посмел драгоценное дитя обидеть. За то, что голос повысил и угрозами сыпать начал на пустом месте. Малыш, привыкший прятаться за спину более сильных покровителей. Малыш, который сам по себе ничего не представляет, но гонора у него, как будто Квин — не просто имя, а реальный титул, и все ему в этом мире должны. Только он никому и ничего не должен. Готовлюсь к новой порции мелких и нелепых укусов. К тому, что мне скажут, будто я подобрал себе идеальную пару. Вы так подходите друг другу, господа. Идеальное сочетание. Две шавки и их животные случки. Возвышенному аристократу среди таких уродов не место. Однако, Квин удивляет. Больше ничего не произносит. Не сотрясает воздух понапрасну. Не полосует взглядом. Интересно, скольких усилий ему это стоило? Разочарование? Не столь вкусные эмоции, как прежде? Не та реакция, которой особа королевской крови ждала? Наверное, верил, что я буду вечно бегать за ним хвостом, вымаливая крохи внимания и снисхождения к своей персоне? Наивное суждение. Даже если мои мозги плавятся от желания обладать им, даже если его аромат кажется лучшим на свете, даже если мы останемся единственными омегами на земле, я не встану перед ним на колени и не склоню головы. У меня есть гордость и есть чувство собственного достоинства. Я не тот, кто ползёт по раскалённым углям за приглянувшимся омегой, терпеливо снося оскорбления в свой адрес. Не тот, кто будет терпеть к себе подобное отношение. Не тот, на кого реально надеть поводок. Если Квин Морган думал, что меня можно приручить и выдрессировать подобными методами, он просчитался. И теперь он об этом знает. Информация уже не актуальна, но лучше поздно, чем никогда. Упускает свой шанс уйти быстро. Мои пальцы на его запястье смыкаются. Чуть ниже браслета. Отталкиваю его к стене. Одной рукой продолжаю запястье стискивать, второй в стену упираюсь. Глаза в глаза. Губы в губы. Настолько близко, что дыхание обжигает. Настолько близко, что собственное отражение в его глазах вижу. — Будь хорошим мальчиком, паинькой, который не охуевает от собственной исключительности и выше головы не прыгает, — советую добродушно. — И, может, тогда мы сумеем найти общий язык. Может, даже друзьями станем. — В гробу я таких друзей видал, — огрызается, не особо внимая советам, но желая зацепить больнее. — Будешь в том же духе продолжать, клянусь, я тебя в покое не оставлю. Я, Ллойд, всё для того сделаю, чтобы ты снова оранжевое барахло на себя примерил вместо дорогого костюмчика. И больше никогда из тюряги не выбрался. Только тронь меня, сука, ещё раз... Могло бы напугать. И остудить могло бы. Кого-то другого. До усрачки боящегося нарисованных перспектив, а потому покорно отступающего от кусающейся и царапающейся ядовитой твари. Но только не меня, для которого угрозы его не более, чем очередное нелепое сотрясание воздуха. Не для меня, знающего правду. Понимающего, чувствующего, что все его слова не более, чем бравада, в которой ни капли искренности. Больше обиды за то, что в этом столкновении сторону Флориана принимаю, на его защиту встаю, а не верным рыцарем его Высочества себя называю. — Трону, — хмыкаю, перестав его запястье удерживать; обе ладони на пояс ложатся, скользят вдоль кромки, большие пальцы под него ныряют, чуть оттягивая. — Ещё не раз трону. А ты ещё не раз от меня потечёшь. Будешь ко мне на свидания в тюрячку кататься, чтобы снова острых ощущений набраться, или не станешь сам себе проблемы на ровном месте создавать? Сейчас нам намного проще увидеться. — Отпусти, мразь. — А иначе? — Я заору. — И? Кто бедняжку спасёт? Флориан, который тебя с первого взгляда возненавидел? Или, может, Тозиер, который мечтает о том, чтобы мы с ним на пару тебя отодрали? Кто тебе поможет, детка? Сам-то хочешь, чтобы тебя спасали? Или это только на словах мы гордые и недоступные, а в реальности... — ладони соскальзывают ему на задницу, оказываются в карманах, прижимаясь плотно. — Твоя дырка снова намокает и пульсирует в предвкушении, при мысли обо мне? Скажешь, я неправ? Встреча его колена с моим пахом слишком неожиданная. Непредсказуемая. Опыт прошлого наталкивал на мысли, что он до подобного не дойдёт никогда. Но, похоже, сегодня мои слова его слишком цепляют, слишком раздражают. Пренебрежение, которое терпеть не намерен. Бьёт, и бьёт больно. Так, что воздух с шумом сквозь стиснутые зубы втягиваю, сгибаясь при этом пополам и выпуская его из своих рук. — Сука, — шиплю едва различимо. — Не твоя, что бы там тебе не мерещилось, — произносит зло, отталкиваясь от стены. Он прикрывает глаза ненадолго, тихо выдыхает, а потом прячет руки в карманы и быстро проходит мимо. И я вынужденно признаю, что это маленькая победа сучьей королевы. Повод для гордости, пусть и мизерный. Потому что сейчас, как ни крути, именно он меня переиграл и обставил. Тем самым, взял реванш, не позволив мне одержать над собой победу с разгромным счётом.