Не верь, не бойся, не проси

Новый город. Новое имя. Новая жизнь. Всё с чистого листа, никаких сомнений и сожалений о прошлом. Никаких слёз. Только непоколебимая уверенность в правильности совершаемых действий. В конце концов, мне не о чем жалеть и некуда возвращаться. Я ухожу из прежней жизни, не оставляя себе путей к отступлению. Окончательно и бесповоротно сжигаю мосты, по которым прохожу в последний раз. Харлин Бреннт трагически погибает во время неудачного перелёта. Ничего необычного. Авиакатастрофы ежегодно уносят десятки тысяч жизней, кому есть дело до ещё одной? Уверен, никто не придал этому значения, никто даже не заметил, что университетский призрак исчез и потому больше никогда не появится в стенах учебного заведения. Вместо Харлина на свет рождается Квин Морган. Собирательный образ всех тех черт, которые всегда мечтал в себе обнаружить, но никогда не находил. Теперь вот появилась возможность, пусть я и не уверен до конца в своих способностях. Практически исполнение мечты. Стать другим. Исполнение мечты, за которое стоит поблагодарить папиного старшего — всего-навсего несколько минут разницы — брата, имеющего влияние, связи и возможности не меньшие, чем сам Треннт. Именно стараниями дядюшки Аллена у меня на руках оказываются документы на новое имя и шанс на новую жизнь, построенную вокруг одного единственного чувства и одного единственного желания. Вокруг мести и ненависти. Жаль, что шанс этот получаю при столь трагических обстоятельствах. Альтер-эго моложе меня на два года, носит громкое — королевское, чтоб его, — имя и является по жизни воплощением идеала. Да. Идеал, максимально непохожий на меня. Именно так я его позиционирую. Общие слова, без какой-либо конкретики. Сидя в самолёте, направляющемся в Чикаго, пытаюсь в деталях продумать собственную биографию. У истории юного мистера Моргана имеется скелет, а нужно, чтобы он обрастал мясом, и чем скорее это произойдёт, тем лучше. Смотрю в складное зеркальце, которое захватил с собой. Лицо то же, что и у Харлина. Мысли о собственном несовершенстве те же самые. Проблемы и заёбы совершенно идентичные. Лишь на словах готов начать новую жизнь, став яркой звездой, что неизменно привлекает к себе внимание, что с лёгкостью добирается до ублюдков, сломавших его жизнь и расправляется с ними без жалости и сожалений. Я замахнулся слишком высоко. Теперь, после папиной смерти, по-настоящему сильно и глубоко погружаюсь в истории чужих жизней. Теперь точно знаю, что собой представляют Аарон Тозиер и его правая рука. Мой драгоценный биологический родитель, которому жажду перерезать глотку. Броситься на них прямо сейчас — всё равно, что подписать себе смертный приговор. Папа всю жизнь положил на борьбу с преступностью, и всё равно не смог пошатнуть отлаженную систему. Именно он сейчас в земле, а эти ублюдки живут и здравствуют. Однажды я до них всё-таки доберусь. И даже если на это придётся потратить долгие годы, от принятого решения не отступлюсь никогда и ни за что. Даже, если мне живым из этой переделки не выбраться, заставлю их харкать кровью. Они ею захлебнутся, они получат по заслугам. Нужно только разобраться в себе и понять, что делать, как делать. Куда двигаться дальше. Двадцать один год. Официальное совершеннолетие в любой точке мира. Двадцать один год. Мне. Квину пока лишь девятнадцать. Впрочем, по меркам Иллинойса он тоже совершеннолетний. Его день рождения совпадает с датой появления на свет Треннта. Не случайность, конечно, не разу. Впрочем, как и имя. Фамилия взята с потолка, а имя — напоминание об отце, называвшем папу снежной королевой. Невидимые посторонним людям нити, что крепко-накрепко связывают прошлое и настоящее, не позволяя позабыть о моей личной трагедии. Незадолго до наступления знаменательной даты, делаю себе первый подарок. Сомневаюсь, что Треннт одобрил бы подобное самовыражение. Он никогда не был поклонником татуировок. Хотя бы в чём-то оставался консерватором. И Харлин, несомненно, прислушивался к его мнению. Но Треннта больше нет, как и нет Харлина. А взбалмошный Квин может позволить себе всё, что угодно. В том числе и татуировку на всю спину, идея которой появилась в моей голове сразу после знаменательного пробуждения в чужом доме. Папин ангелочек, потерявший крылья, которые безжалостно вырвали, оставив жертву истекать кровью. Я оплачиваю эскиз, оплачиваю работу и несколько дней подряд хожу в салон, позволяя разрисовывать свою спину тремя цветами. Белый, как символ того, каким я был. Чёрный, как воплощение того, каким стал. Красный, как вечное напоминание о ранах, которые наносят мне люди, с которыми приходится сталкиваться на жизненном пути. В моём сознании постепенно формируется новый образ. Знаю, каким хочу стать. Знаю, какими принципами начну руководствоваться по жизни. Я уже был хорошим, скромным, наивным. Никто этого не оценил. Никто не захотел сводить знакомство с подобным экземпляром. По сути, мне даже жалеть не о чем. Ни одного друга в прошлой жизни не осталось. Никто не оплакивает Харлина. Может, напротив, испытывают облегчение от осознания, что странное, замкнутое создание, никогда не проявлявшее к ним интереса, но неизменно полосующее холодным взглядом, наконец, исчезло, и их курс стал самым дружным на свете. Никто не выбивается, никто не раздражает своим несовершенством. Человек — пустое место, образ которого сотрётся из чужой памяти за считанные секунды. Получив возможность жить самостоятельно, отказываюсь от идеи завести собаку. Ассоциации делают своё дело. Понятно, что бешеные псины Тозиера никакого отношения к реальным собакам не имеют, но аналогия в мыслях на раз-два проходит, и каждый раз становится мерзко. Ненавижу псин, будь они прокляты. Все и каждый. Мой двадцать первый день рождения — полная свобода. Возможность делать всё, что угодно. Предоставленный самому себе, получивший от дядюшки Аллена скупые поздравления, смотрю на карту, на которой достаточно средств для того, чтобы какое-то время вести безбедную жизнь и ни о чём не думать. Вклад родителей в будущее застенчивого и тихого Харлина. Деньги, которые трачу, не задумываясь о завтрашнем дне, не испытывая ни малейшего намёка на угрызения совести. Трачу своё. Имею право. Пусть и глупо трачу. Не инвестиции в будущее, не оплата образования, не вклад в недвижимость. Мимолётные удовольствия и такие же развлечения. Татуировки, алкоголь и шлюхи. Просто лучшие траты, какие только можно придумать. Список самого необходимого. Не преувеличение не разу. Мальчики по вызову, которых я всё-таки оплачиваю, действительно значатся в списке. И если Харлин никогда не зашёл бы дальше размышлений об этом, то Квин, не задумываясь о правилах приличиях, дарит себе на день рождения двух роскошных альф. Выбирает долго и тщательно, надеясь, что всё сложится наилучшим образом. Если и терять невинность, то красиво. Не с первым попавшимся придурком, не с собственными пальцами в заднице, чувствуя себя никому не нужным ничтожеством, не с пьяным ухажёром из ночного клуба, которому даёшь за пару коктейлей, которые он тебе купил. Если и делать это, то так, чтобы на всю жизнь запомнилось. И мне запоминается. Хотя бы потому, что мой первый сексуальный опыт влетает в круглую сумму. Отель, шампанское, которым накачиваюсь в ожидании своих любовников. Сами любовники. Блондин и брюнет, потому как остановить выбор на ком-то одном не получается, и я решаюсь на импровизацию. Тот, кто даже с одним альфой никогда не трахался, в итоге теряет невинность, оказавшись в постели сразу с двумя. Бери от жизни всё, что называется. Стараюсь не зацикливаться на этом особо. Не придавать значения. Оставить рефлексию для других дней, а сегодня наслаждаться. Игристое вино, несмотря на то что производитель именитый и прославленный, не приходится мне по вкусу. Слегка горчит, и я забрасываю в рот кубик льда, чтобы его сладковатый привкус перебил характерную алкогольную горечь. Смотрю в зеркало, расположенное напротив кровати, осторожно веду ладонями по плечам, слегка царапая ногтями через ткань. Короткий шёлковый халат, белоснежный, контрастирующий с чёрными волосами, что сейчас по плечам спадают. Почти красиво. Почти очаровательно. Почти приковывает взгляд. Почти. Потому что всегда найду в себе несовершенства, к которым можно прицепиться, и за которые можно начать себя унижать, умножая на ноль. Начинать жизнь с новыми установками, когда большую часть времени только и делал, что искал в себе недостатки, сложно. Всё время хочется скатиться в привычное уныние, в нём же и тонуть, но... Очередной глоток. Пальцы цепляют ткань, сжимая её, и тянут вниз, обнажая одно плечо. Короткий смешок. То же мне секс-символ и коварный соблазнитель, вынужденный платить альфам за то, что они с ним переспали. Перед глазами снова появляется образ Нила Стокера. Снова звучат у самого уха грубые слова о том, что он не ебёт уродов, даже из жалости. Даже, если они сами готовы дать, и их не приходится уламывать особо. Поставив бокал на прикроватный столик, закрываю глаза и прикусываю губы. Боюсь, у тех альф на меня даже не встанет, если они предварительно специальными препаратами не закинутся. Что я творю? Папа, папочка, что же я творю? Ты бы сказал, что этот поступок столь же кошмарное обесценивание себя, как и стремление переспать с первым встречным. А, может, ещё большее. Представляю его ледяной взгляд, сигарету, зажатую в изящных пальцах, и дым, что разделяет нас завесой. Ещё сильнее сжимаю губы зубами. Удивительно, что не прокусываю до крови. Меня начинает трясти мелкой дрожью. Я почти готов отказаться от своей идеи и завершить ночь не в объятиях альф, которые с минуты на минуту появятся на пороге номера, а в обнимку с опустевшей бутылкой, погрузившись в пьяный, муторный сон, предварительно нарыдавшись от осознания того, насколько пуста и нелепа моя собственная жизнь. Насколько я жалок. Хоть миллиард раз назовись королевским именем, а суть останется неизменной. И утро встретит меня не приятной расслабленностью, а головной болью и осознанием собственной никчёмности. Из плена мрачных мыслей вырывает стук в дверь. Соскользнув с постели, поправляю халат и босиком, не тратя время на поиск тапок, иду открывать. Без последнего взгляда в зеркало, без последнего глотка для храбрости, без последней минуты, потраченной на раздумья. Всё, что можно было обдумать, неоднократно в мыслях перебрано и по полкам разложено. И я не отступлюсь. Их действительно двое. Высокие. Довольно молодые. Красивые. Не смазливые, есть даже что-то брутальное во внешности, но не грубое. Гармоничное сочетание черт. Пожалуй, я бы даже соблазнился кем-то из них в реальной жизни, потому что оба вполне в моём вкусе. Проблема в том, что не соблазнились бы они, если бы не солидная сумма, упавшая на счёт. — Добрый вечер, — произносит один из них. Голос тоже приятный. Глубокий, грудной, низкий. От одного только голоса реально потечь, если им пару пошлых фраз прошепчут на ухо, либо в изгиб шеи. — Добрый, — отвечаю, ощущая, как во рту стремительно пересыхает. И весь алкоголь, что был выпит в ожидании, как будто моментально выветривается из моей дурной головы, оставляя там звенящую пустоту. Потому как вместо желанного расслабления у меня временный ступор и непонимание, что делать дальше. Потому как чисто теоретически представить секс с альфой, продающим своё тело, было вполне реально. В теории всё складывалось великолепно, но как только доходит до практики, моментально становится не по себе. Потому как под проницательными взглядами теряюсь и, когда дверь закрывается у них за спиной, отступаю назад, продолжая покусывать губы. — Мистер... Голос второго альфы не менее проникновенный. Наверное, именно это и называется «купить мечту». Не думаю, что если бы пытался подцепить себе компанию в баре, сумел бы отыскать кого-то более подходящего, чтобы и голоса, и внешность, и тела были совершенством. А здесь любой каприз за мои деньги. — Морган, — подсказываю, отмечая про себя, насколько непривычно и странно звучит эта фамилия. Слишком мало времени прошло, чтобы привыкнуть, потому для меня она пока чужеродная. — Мистер Морган, — произносит нежно. — У вас есть какие-то особые пожелания? Предпочтения? Кинки? Фетиши? Во рту Сахара, не меньше. И губы тоже тянет неприятно. Облизываю их, чтобы не трескались. — Есть. Будьте нежнее, пожалуйста. Я... — пауза; неловко признаваться в собственной невостребованности, но с другой стороны и так понятно, что за мной толпы поклонников не бегают, раз решился на столь отчаянный шаг. — Девственник. Профессиональная реакция. Никаких понимающих взглядов, наполненных сочувствием. Выражение их лиц не меняется, они не смеются и вообще удивительно равнодушно принимают новую информацию. Оказавшись в спальне, одним глотком вливаю в себя остатки шампанского из бокала и опускаюсь на кровать, совершенно не зная, как себя вести, чтобы всё не выглядело наигранно, постановочно и глупо. — Расслабься, малыш, — выдыхает мне в губы альфа с тёмными волосами. Пока не целует, лишь пристально смотрит в глаза и ведёт ладонью по щеке, поглаживая большим пальцем. — Для начала раздень меня, — просит. — А мы поможем раздеться тебе. Правда, Брайс? — О, да, — тянет тот, и его ладонь скользит по моей спине, нежно, но уверенно, словно он уже сотни раз нечто подобное проворачивал именно со мной, и знает прекрасно, что мне нравится, а что нет. Ни намёка на грубость в их действиях нет. Действительно принимают во внимание пожелание клиента и стараются угодить. Тянусь к безымянному незнакомцу, как будто во сне, потому как происходящее до сих пор кажется чем-то странным, нереальным практически. Ладони подрагивают, пальцы не слушаются. Отказываются сгибаться. — Расслабься, — шепчет повторно, поглаживая линию подбородка, прихватывая за него, не позволяя отвернуться и нежно прикасаясь к губам. Первый в моей жизни поцелуй. Неловкий по моей вине. Но один из мужчин мечты, что со мной в эту ночь, не насмехается над возрастным неумёхой. Направляет. Словами, действиями. Показывает, что и как нужно делать в то время, как Брайс перебирается мои волосы, перебрасывая их на одно плечо. Прихватывает край шёлковой ткани, не снимая окончательно, но приспуская её осторожно. Кончиками пальцев исследует моё тело. Шею, ключицы, лопатки. И вновь обозначает привычную траекторию вдоль позвоночника. Ладонь ложится на шею, заставляя запрокинуть голову, язык скользит по губам, осторожно их раздвигая, толкаясь внутрь, и я послушно приоткрываю рот, позволяя прикоснуться к моему языку, осторожно отвечая на это касание. С телом творится что-то невероятное. Удивительное открытие. Оказывается, что возбуждение — не такое уж мерзкое явление, если рядом есть кто-то, способный не только разжечь внутренний огонь, но и погасить его самым приятным способом. Нервозность постепенно отступает, я начинаю расслабляться в чужих руках, стараясь при этом не думать, что их четыре, а не две, как должно быть в жизни по-настоящему хороших мальчиков, которые теряют невинность не с альфами по вызову, а со своими любимыми, предварительно промариновав их постоянными отказами, заставив заслужить свою награду. Расслабившись, повторяю недавнюю попытку, и она, в отличие от первой приводит к успеху. Стягиваю со своего любовника пиджак, распускаю галстук, расстёгиваю рубашку, принимаюсь вытаскивать пуговицы из петель. Веду горячими ладонями по его постепенно обнажающемуся торсу, поглаживая и наслаждаясь прикосновениями к горячей коже. Это кажется почти нереальным — возбуждаться от прикосновений незнакомцев, учитывая мои прошлые установки и принципы, но феромоны, распространяемые в воздухе, делают своё дело. Отстраняюсь ненадолго, чтобы глотнуть воздуха, и снова подаюсь вперёд, прикасаясь к губам, ощущая, как чужие ладони покоятся на поясе, трогают тонкую шёлковую ленту, тянут её вниз, развязывая. Четыре руки разом прихватывают края халата, стаскивая его с меня, избавляя от единственного предмета одежды, что ещё служит ненадёжной преградой между телами. Один из альф притискивает меня к себе, второй прижимается со спины. Пока его напарник терзает мои губы, начинает целовать шею и плечи, прослеживая пальцами контуры и линии элементов окончательно зажившей татуировки. Ощущаю, как с каждым мгновением в комнате становится всё жарче, и воздух сгущается. Мне нравятся ощущения, которыми тело отзывается на прикосновения, нравится откидывать голову на чужое плечо и чувствовать, как слегка царапает кожу колкая щетина, когда Брайс склоняется ко мне, и его губы оставляют на щеке смазанный поцелуй. Прежде, чем прикоснуться к губам, сменив своего напарника. Они целуются по-разному, и не сказать, что кто-то из них хуже, а кто-то лучше. Не пытаюсь сравнивать, просто отмечаю, что манера разная. Один максимально прислушивается к желаниям клиента, топя в нежности и обращаясь с телом, что в руках его находится, как с хрустальной статуэткой, в то время как другой чуть более напористый и требовательный. Вероятно, обладает чуть меньшим количеством выдержки, потому не полностью контролирует эмоции, почувствовав присутствие поблизости текущего омеги, в мыслях которого за первенство борются две мысли. Одна о том, как сильно хочу отдаться. Вторая о том, что опасения никуда не делись, потому мне по-прежнему немного страшно. Завожу руку назад, скольжу пальцами по плотной джинсовой ткани, ощущая, что она предельно натянута. Похоже, и, правда, обоих возбуждает происходящее. Похоже, обоим действительно не так уж претит мысль об омеге, что находится между ними. Который позволяет себя ласкать, а сам в ответ мало что может предложить на фоне неопытности и некой скованности, которую так просто не победить. По телу проходит лёгкая дрожь, и хочется снова вцепиться зубами в свою губу, чтобы до крови, чтобы больно, чтобы не стонать слишком громко, когда по члену уверенно начинает скользить крепкая ладонь. Когда ладони другого человека оглаживают ягодицы, сжимают, разводя их в стороны. Когда пальцы проходятся между ними, собирая смазку, густую и горячую, и каждое прикосновение отдаётся невероятными, незнакомыми прежде, но безумно желанными в этот час ощущениями. — Можно? Ты ведь хочешь, чтобы я поласкал тебя там? — хриплый выдох в шею. — Да... Что за нелепые вопросы? Разумеется. Разумеется, можно. Стоит ответить, и пальцы, что лишь легко кружили вокруг входа, практически сразу проникают внутрь моего тела, растягивая, утопают в смазке. Кончики их скользят по простате, поглаживая, надавливая, и я не могу сдержаться. С губ срывается громкий стон наслаждения. Горячее дыхание щекочет чувствительную головку, кончик языка облизывает, а после — губы накрывают её, посасывая. Под сомкнутыми веками снова красные буквы, созданные с помощью краски, распылённой из баллончика. Шлюха. Потаскуха. Мокрая сука. Чистая правда. Сейчас актуальное, как никогда заявление, потому что именно мокрой сукой я и являюсь. Потому что бьюсь в агонии, отдаваясь во власть чужих рук и губ, наслаждаясь каждым прикосновением и всё сильнее отпуская свои размышления о неправильности происходящего. С каждым мгновением они становятся всё дальше и незначительнее, границы восприятия растворяются. Быть может, начинает действовать алкоголь. Быть может, ещё какие-то причины, но мне почему-то совсем не стыдно отдаваться одновременно двум альфам, которых вижу впервые в жизни. С большей долей вероятности, больше не увижу никогда. Первый раз кончить удаётся до обидного быстро. Сколько нужно девственнику для счастья? Пара секунд? Ладно, максимум минут. Особенно, когда тебя так великолепно доводят вдвоём, умело вылизывая член и не менее уверенно трахая пальцами, заставляя желать куда большего. На глаза ложится кружевная повязка, лишающая возможности видеть и знать, что творится вокруг. Пальцы вплетаются в волосы, оттягивая голову назад. Два разных поцелуя с разницей в несколько секунд. Один топит в нежности, второй буквально насилует мой рот языком, напористо, уверенно, жёстко, и от этого меня на удивление куда сильнее ведёт, нежели от сдержанности. — Останови нас, малыш, если что-то не понравится. Невозможность видеть, что происходит, добавляет остроты ощущениям. Вновь и вновь облизываю чуть припухшие, чуть саднящие губы, узнавшие, наконец, какими бывают поцелуи, и насколько мне это всё нравится. Пальцы осторожно ведут по приоткрытым губам, поглаживая тонкую кожу. Проталкиваются неглубоко, и я касаюсь их кончиком языка. Вначале неуверенно, сомневаясь в правильности совершаемых действий, а после — жадно, принимаясь лихорадочно вылизывать. Обхватываю губами, слыша, как в установившейся тишине расстёгивается молния. Мой второй любовник всё-таки решает снять штаны. От предвкушения все внутренности как будто в узел скручивает, и нет, это не страх, не беспокойство иррациональное. Действительно предвкушаю, действительно теку для них обоих, как дешёвая блядь, объёбанная риплексом по самую макушку, действительно хочу, чтобы они меня здесь и сейчас грубо отодрали, натягивая одновременно на два члена. И когда пальцы выскальзывают изо рта, оставляя на коже влажный след, накрывает разочарованием. Которое, правда, быстро проходит, стоит только почувствовать, как по губам уже не пальцы скользят, а головка члена. Единственное, что портит общее впечатление — омерзительный запах латекса, но меры предосторожности никто не отменял. Веду языком по члену, обтянутому резинкой, шире открываю рот. В то время, как второй любовник ставит меня на четвереньки и снова гладит поясницу. В тишине слышны даже едва различимые шорохи, и потому звук, с которым разрывается упаковка презерватива, тоже не остаётся незамеченным. Уверен, что меня прямо сейчас натянут на член, раздвигая узкие горячие стенки, но ошибаюсь. Член выскальзывает изо рта с пошлым причмокиванием, слюна стекает по губам. А я не могу удержаться от крика, когда один из альф принимается меня вылизывать, лаская языком и ставшую невероятно чувствительной дырку, и кожу вокруг неё. Не просто поверхностно лижет — ныряет кончиком языка внутрь, дразнит, в то время как ладони уверенно скользят по бёдрам, оставляя собственнические отметины на моей слишком бледной коже, к которой только чуть-чуть прикоснись, а уже синяки появятся. В губы снова утыкается головка, и я послушно открываю рот, позволяя слегка, не переходя границы дозволенного, схватить меня за волосы, наматывая их на руку, и подтягивая ближе. Снова жадно вылизываю, помогая себе рукой и с ума схожу от мысли, что мои действия на самом деле способны кому-то приносить удовольствие. — Сладкий котёночек, — шепчет альфа, сильнее прежнего сжимая мои волосы, притягивая так сильно к себе, что носом утыкаюсь ему в пах. Гладко выбритая кожа, при полном отсутствии волос. И её я тоже вылизываю в то время, как собственный член вновь становится каменным, и капли смазки стекают по стволу. Но я принципиально до него не дотрагиваюсь. Не хочу дрочить, не хочу вообще к себе прикасаться. Здесь есть те, кто гораздо лучше меня с этой задачей справятся. Кто поможет мне утолить голод определённого рода. За волосы больше не дёргает. Напротив, поглаживает по голове, шумно и часто выдыхая, пока я забавляюсь с его членом, пытаясь отточить хоть какие-то навыки. — Отымейте меня, — выдыхаю, оставляя очередной невесомый поцелуй на животе и, с нажимом проводя ладонями по торсу, царапаю. — Оба. Грязный рот, что произносит грязные слова. Грязная шлюха, что падает всё ниже и ниже. Опускается на самое дно без права на реабилитацию и реанимирование почившей репутации. Внезапные мысли, которые моментом вспыхивают в голове, но тут же их от себя пытаюсь отогнать, вновь отдаваясь во власть чужих прикосновений. Растворяясь в них. Альфы уходят на рассвете, оставив меня в одиночестве, наедине с многочисленными, не всегда позитивными мыслями, забрав с собой не только чаевые — или как это называется у хастлеров? — но и мою опостылевшую невинность, что была окончательно попрана этой ночью. Потому как хорошего мальчика Харлина Бреннта ближе к утру ебали не словно вчерашнего девственника, а как грязную шлюху, что ежедневно по несколько хуёв через себя пропускает. Потому как о сдержанности они, в конечном итоге, забывают, натягивая меня в два ствола. Не двойное проникновение. До этого я, конечно, ещё не докатился, но долбят исправно в обе дырки. Пока один трахает в рот, второй имеет в задницу, натягивая на свой член так, что искры из глаз летят. Даже на мгновение забываю, кто из нас кому платит. То ли я им за то, чтобы научили удовольствие получать, то ли они мне за то, чтобы им это самое удовольствие доставил, подставившись. К утру от образа тихого прилежного студента, волонтёра и папиной гордости ни следа не остаётся. Есть блядь, залитая спермой. Блядь, у которой, не используй альфы гондоны, текло бы и из разъёбанной задницы, и изо рта, который поимели столько раз, что один из уголков отчаянно саднит, да и в горле першит. Потому как в самом конце процесса уже до самой глотки доставало. Удивительно, но не стошнило. Сижу на подоконнике, набросив на плечи всё тот же белоснежный халат. Тот, что раньше почти в тон моей молочной кожи. Тот, что теперь на контрасте с ней, покрытой засосами, укусами и синяками. Не курю, но допиваю из горлышка почти выдохшееся шампанское. Остатки его, потому что большая часть в середине ночи оказалась на моём теле. Потому как меня им поливали, держа бутылку высоко над головой, и часть её содержимого даже частично попала в рот, смывая тошнотворное послевкусие латекса. Поливали, а после вдвоём вылизывали, вознося умелыми касаниями языков на небеса. Смотрю на собственное отражение в стекле. На то, как кружевная повязка болтается на шее. На то, как на волосах всё-таки подсыхают капли спермы. На то, как уголок губ надорван от непривычной продолжительной работы ртом. Но тут уже сам виноват. Перестарался. Сам настаивал на том, чтобы они продолжали. Сам не хотел их отпускать. Ласковый и нежный котёночек, оказавшийся инкубом, что жадно набрасывается на альф в стремлении высосать из них не только сперму, но и все силы. На то, как по основательно распухшим губам, саднящим так же отчаянно, как и задница, стекают капли вина. Мне хочется ненавидеть себя за всё случившееся ночью, за то, как отчаянно поскуливал, будто жалкая псина, когда меня вязали по очереди, за то, как снова и снова в их объятия падал. Хочется пойти в ванную комнату и долго-долго оттирать от себя их прикосновения. Хочется склониться над унитазом и блевануть, засунув два пальца в рот, чтобы избавиться от послевкусия горелой резины, что прочно поселилось во рту. Хочется закрыть глаза, широко распахнуть и увидеть другого человека. Но вижу только себя. Вернее, то, что осталось от бывшего хорошего мальчика. Нет больше никакого Харлина, напоминаю, допивая шампанское и отставляя опустевшую бутылку на противоположный край подоконника. Нет. Он погиб в авиакатастрофе. Погиб никем не целованным девственником, при этом умудрившимся засветиться в секс-скандале. А здесь трахался напропалую Квин Морган. Ещё более юное создание, решившее не ждать милости от судьбы и купившее себе любовников. Квин Морган, который должен был стать идеалом, а стал, судя по всему, пробудившейся тёмной стороной, что соткана из пороков и методично смешивает себя с грязью, а не к свету тянется. Беспринципная блядь, для которой люди станут расходным материалом на пути к достижению успеха. Конечно, если у меня действительно получится осуществить задуманное. Единственное связующее звено между этими двумя — змеиный браслет, перехватывающий запястье. Вечное напоминание, которое навсегда останется со мной. Забудь, кем ты был прежде. Его больше нет. Харлин Бреннт умер. Да здравствует Королева! Королева-блядь, королева-мразь, королева конченная сука. Тот, кого, увидев однажды, уже никогда не забудешь. * Два оборота ключа. Строго. Уже привычка, на автомате. Ботинки на коврике в прихожей. Пальто на вешалку в гардеробной. Ключи от машины на столик. Лбом к стеклу, такому приятно-холодному. Всего на несколько секунд, чтобы почувствовать облегчение. Насладиться благословенной тишиной, о которой крайние несколько часов жизни только и оставалось, что мечтать. Потому как бесконечный трёп коллег просто так не остановить. Потому как, если у них появляется повод для сплетен, то они моментально за эту горячую тему хватаются и принимаются перемывать кости непосредственным участникам событий, полируя каждую до ослепительного блеска. Квентин Харт как раз из числа подобных экземпляров. Которому хлеба не надо — дай посплетничать о том, кто, с кем, как и в каких позах. Если же в реальности ничего не было, он не заставит себя ждать и самостоятельно ворох подробностей сгенерирует. Богатая фантазия, живое воображение. Сегодня у него с языка имя Тозиера не сходит. Не того, что Аарон. Того, что Митчелл. Сынок почившего хозяина города, перехвативший бразды правления в свои руки, и не только не утративший влияния, но и преумноживший его. Митчелл Тозиер, решивший, что хватит с него теневого бизнеса, пора выходить на более высокий уровень и строить политическую карьеру. Восторги Квентина разделяет большинство коллег. В курилке чуть ли не коллективный оргазм во время обеденного перерыва случается. Каждый маленький — и не очень — омега мечтает о большой любви. И о том, что завидный холостяк решит связать себя брачными узами с кем-то из них. Наивные долбоёбы, реально верящие в сказки о принцах, что приезжают на белых конях за какими-то замарашками, влюбляются с первого взгляда, а потом в обязательном порядке в свои дворцы приводят и делают полноправными хозяевами. Знаю я, как выглядит дворец Тозиера. Наслышан и слишком хорошо. Десять лет моей жизни прошли в бесконечных размышлениях о том, как я в двери этого дома вхожу, распахивая их настежь, а после покидаю его, с головы до ног перемазанный кровью. Потому что с семьёй негласного короля Чикаго меня связывает своя история, у нас с ним давние счёты. И пока мои наивные коллеги мечтают в кровати доминантного альфы — такой красавчик, как тут не подставиться? — проснуться, я думаю лишь о том, насколько утомителен их трёп, и насколько сильно раскалывается голова от бесконечного преклонения перед ублюдком. Повод для сплетен есть, несомненно. С самого утра сотрудники нашего агентства узнают новость о том, что у Митчелла Тозиера уже сейчас начинает формироваться свой предвыборный штаб, и кто-то из наших коллег в обязательном порядке войдёт в него, как представитель службы по связям с общественностью. Имя этого человека пока держат в секрете. Квентин, разумеется, грезит тем, что представлять интересы мистера Тозиера будет именно он. Не удивлюсь, если выбор действительно падёт на него. У нашего руководителя отношение к Квентину особое. Всё самое стоящее, всё самое выгодное — ему. Само собой разумеющееся явление. Любимый племянник, достойный всего самого лучшего. Красивый, как картинка. Голливудская звезда, по ошибке попавшая в пиар-агентство. Весь из себя нереальный, утончённый, интеллигентный. На первый взгляд. Если не сводить слишком близкое знакомство, можно и очароваться. Квентин, в целом, неплохой специалист, подход к людям находить умеет запросто, а поскольку его главная цель в жизни — выйти замуж, подход к Тозиеру он станет искать с удвоенным рвением. Не успокоится до тех пор, пока не получит заветное кольцо на палец. Перед этим, конечно, сделает всё для того, чтобы король риплекса стал губернатором. Здесь ведь каждый второй омега готов душу продать за то, чтобы с Тозиером — в его нынешнем статусе — переспать, а уж если тот станет губернатором... Участия в дискуссии не принимаю, лишь краем уха ловлю обрывки обсуждения, жуя какой-то сомнительный, как будто пластмассовый сэндвич из автомата и перебивая его привкус сигаретой. Тозиер, Тозиер, Тозиер. Его грёбанная фамилия, как на повторе, в голове крутится. Он, бедолага, наверное, икает перманентно, без остановки, учитывая, сколько раз его имя за это время прозвучало в обсуждении. Хотя... Знал ведь на что идёт. Его сейчас не только в нашем агентстве обсуждают. Его имя на первых полосах всех чикагских изданий, на первых страницах новостных порталов. Ещё бы! Миллиардер, решивший податься в политику. Не новость, конечно. Не он первый, не он последний. Были до него подобные экземпляры, будут и после, но он всё равно, в каком-то смысле особенный. Хотя бы потому, что большинство тех богатеев, что в политику лезло, никогда не имело за плечами такого бэкграунда, как Тозиер. Ни о ком из них не говорили, как о королях наркотрафика, как о главах криминальной империи. Америка же ненавидит преступность, Америка всегда на стороне белых и пушистых. Забавное суждение. На самом деле, она лишь на стороне тех, кто таким притворяется. А Тозиер даже не пытается. О тёмных делах его ныне покойного отца не знает только... Сложно представить человека, который о них действительно не знает. Но, может, это только моё мнение, и в глазах остальных он едва ли не светлый спаситель утопающего в грехах и наркоте штата? Может, они и, правда, ничего дальше своего носа не видят, потому продолжают полоскать в разговорах чужое имя, попутно надеясь, что их интерес не слишком заметен, и приятели, с которыми ведётся обсуждение, не догадываются о том, что у соседа от мыслей о Тозиере, нижнее бельё промокло насквозь. От очередного восторженного «Тозиер!» хочется сблевать. Ожесточённо гашу окурок. Приноровившись, швыряю упаковку от сэндвича в мусорку и, поправив пиджак, отправляюсь обратно в кабинет. Иначе, боюсь, ушами кровь пойдёт. Не могу выносить повышенный уровень экзальтации, а здесь всё ею пропитано. Секта, в которой практикуют коллективную дрочку на определённого альфу. Что странно. Всё-таки наше агентство далеко не последнее, что в городе, что в стране, и обращаются к нам довольно именитые персоны. Митч Тозиер не исключение из правил, скорее, ещё одно их подтверждение. То ли во мне похуизм, искусственно взращенный говорит, то ли ещё что, но я не воспринимаю наших клиентов, как сверхлюдей, перед которыми нужно опускаться на колени и облизывать их ботинки в благодарность за работу, за то, что именно нас выбрали. То ли я просто понял, наконец, какими принципами руководствовался в жизни папа, примерил их на себя и пришёл к выводу, что действительно жить проще, не деля людей на обычных и особенных. Да, несомненно, у них гораздо больше денег, гораздо больше власти и влияния, тем не менее. Прикрывая дверь, слышу в разговоре упоминание своего имени и усмехаюсь. Не возвращаюсь и не вмешиваюсь в обсуждение. Ухожу. Ладно, стоит признать, меня новость тоже не оставляет равнодушным. Что-то внутри цепляет. Правда, интерес, что во мне пробуждается, далёк от того, что испытывают мои коллеги. Это не желание оседлать Тозиера и залететь от него, чтобы в конечном итоге стать супругом доминантного альфы, о котором мечтает большинство омег. Это мысль о мести, что за десять лет нисколько не померкла и не ослабела. Напротив. Она всегда со мной. Когда я засыпаю, когда просыпаюсь, когда вот так же жую безвкусные бутерброды и курю, находясь в кругу коллег, но мысленно от них абстрагируясь. Бросаю в чашку чай, заливаю кипятком. Наблюдаю за тем, как постепенно раскрываются листья и появляются цветы хризантем и жасмина, не могу отделаться от мыслей о своих целях, к которым столько лет, впустую потраченных, так ни на шаг и не приблизился. Пока я строил свои грандиозные планы по свержению власти определённого человека, правитель успел смениться. Без вмешательства извне. Аарон Тозиер умер. Я даже помню день его смерти и то, как Чикаго — по непонятным мне причинам — погрузился в траур. Помню, сколько жителей приходило, чтобы попрощаться с этим человеком. Будто армия зомби, не видящая ничего дальше собственного носа. Верящая, что умер чуть ли не лучший человек во всём городе, а то и в штате. Верящая, что все эти благотворительные фонды с красивыми историями не способ отмывания наркоденег, а действительно организации, которые благое дело делают. Верящая, что наравне с часовнями, в которых стоят статуи крылатого Эллиаса, рано или поздно должны появиться и те, в которых появятся статуи Аарона. Верящая, что все эти лощённые ублюдки, затянутые в чёрные костюмы и официально — с ума сойти просто — именуемые бешеной сворой, не убивают и не проламывают врагам семьи Тозиер грудные клетки, а высаживают новые деревья во время благотворительных фестивалей, и сироток, в приютах воспитывающихся, подарками забрасывают, чтобы жизнь не казалась сплошным дерьмом. Я помню, что в день похорон Тозиера-старшего тоже приехал на кладбище. Из машины так и не вышел. Наблюдал со стороны, скрывая глаза за стёклами очков. Видел Митчелла, весьма умело и достоверно изображавшего скорбь. И то, что рядом с ним стоял какой-то отмороженный ублюдок с абсолютно равнодушным выражением лица. Зализанные гелем и лаком волосы и серьга-крест, болтающаяся в мочке одного из ушей. Надо же, какое сочетание несочетаемого. Неужели действительно во что-то верит, а не банально позерствует? Религиозная тварь? Сначала чужие сердца вырезаем, а потом рвёмся в храм, чтобы грехи замолить, и равнодушные статуи, сделанные из холодного мрамора, красными следами пачкать, оставляя на них отпечатки. Редкая мерзотина, судя по взгляду, хоть и затянута в строгий костюм, хоть и выглядит, как модель с обложки. Но что-то зловещее, пугающее в его облике явно было, отчего становилось не по себе, а вдоль позвоночника холодок в сопровождении мурашек непроизвольно пробежал. Не хотел бы я с таким пересекаться на своём жизненном пути. Судя по тому, что он почти неотвязно за Тозиером следовал, именно он и был главной псиной в стае младшего Тозиера. В какой-то момент мне показалось, что взгляд этой мрази направлен прямо в мою сторону, но едва ли это было правдой. Они все купались в своём горе, и до остальных людей им не было никакого дела. После смерти Тозиера-старшего Чикаго охватило неистовое пламя междоусобных войн. Как будто все твари, прежде опасавшиеся Аарона и прятавшиеся по углам, решили разом нанести визит его сыночку и помериться с ним силой, испытав на прочность новую стаю. В том числе, и того отмороженного ублюдка с поразительно мягкими для альфы-убийцы чертами лица. Несколько раз за время наблюдения я поймал себя на том, что этот парень может быть омегой, но довольно быстро отогнал нежизнеспособные мысли. Тозиеры никогда не считали омег достойными противниками и союзниками. Тем более, не стали бы наделять их подобной властью. Аарон держал при себе Хэнка, а моего папу называл спятившим на фоне идей о справедливости и торжестве закона кретином, место которого на кухне или в койке. Его койке, разумеется, а не чьей-либо ещё. Мысль о том, что Митчелл мог бы быть моим братом вызывает приступ лёгкого головокружения и тошноты. Зачарованно смотрю на распустившиеся в чашке цветы, закуриваю прямо в кабинете, наплевав на правила приличия, и глубоко затягиваюсь. Нет. Папа скорее выстрелил бы себе в голову, чем переспал с Аароном. А Хэнк... Хэнк — особая история, в которой именно я поставлю точку. Рано или поздно. Кровожадные мысли, в которые погружаюсь с головой, словно в тёплую ванну, специально для меня приготовленную, и ощущения не пугающие — полный релакс. Сколько раз за годы, прошедшие с момента смерти Треннта, я представлял, как с его убийцами разделываюсь? Сколько самых разных сценариев в голове прокручивал? Дошёл до того, что это едва ли не навязчивой идеей стало. Удивительно, что может сделать с человеком потеря близкого родственника. Кого-то эта утрата уничтожает, как личность, отнимая все силы, а кому-то, напротив, помогает из пепла возродиться и вперёд двигаться, закалив характер. В моей жизни нет ни дня, когда я не думал бы о папе, о том, какой страшной и дикой была его смерть. А ещё о том, что его убийца продолжает по сей день свободно разгуливать по земле. Хотя... В отношении Хэнка не совсем верное утверждение. Как раз он-то свободно разгуливать и не может. Покушение, взрыв, травма позвоночника, инвалидное кресло. У мистера Стаута проблем со здоровьем сейчас предостаточно, но всё равно его страдания нисколько не искупают вину перед моим папой. Он всё ещё не расплатился сполна за своё преступление. Чёртова псина, клявшаяся в вечной любви и уничтожившая Треннта недрогнувшей рукой. Что ты любил в этом трусе, Треннт? Он ведь мог пойти против своего хозяина. Укусить его, уничтожить, с землёй сравнять и его, и его сына. Но предпочёл убить слабого омегу. И этого человека ты больше жизни любил? Кто же из нас, по итогу, сильнее себя обесценивал? Из плена размышлений выпадаю в тот миг, когда прямо передо мной на стол опускается пухлая папка. С размаха. Без предупреждения. Вообще-то большинство сотрудников агентства давно от бумажных носителей отказались, все исключительно за электронные ратуют, и только я по старинке продолжаю копаться в бумажках, раздражая всех своих коллег. Особенно, если кому-то из них предстоит вести проект не в одиночестве, а со мной в качестве напарника. Бесишь, Морган, самое нежное, что от них в такие моменты можно услышать. Поднимаю глаза и смотрю на человека, стоящего рядом с моим столом. Неспешно потягиваю чай, ожидая, пока визави откроет рот и начнёт говорить. Простите великодушно, мистер Харт-старший, но мысли читать я не умею, а потому, если желаете что-то до моего сведения донести, будьте так любезны сделать это словами через рот, а не жестами. Мы не в обществе глухонемых. Вскидываю бровь, глядя на него. Нельзя сказать, что у нас с непосредственным руководителем великолепные отношения. Скорее, как бы странно не звучало, они натянуто-нейтральные. Большую часть времени он старается делать вид, что меня здесь не существует, потому что никто не имеет права собой затмевать главную звёздочку — Квентина. Иногда это равнодушие сменяется злостью, потому что звёздочку всё-таки затмевают и задвигают. Меня вызывают на ковёр, получают очередной посыл на хуй, потому что — окей, самовлюблённо, но без меня их балаган и вполовину настолько востребованным не будет, — и отпускают работать дальше, исходя от негодования слюной и желчью. Не первый год в подобные игры играем, всё давно известно и до мелочей изучено. В отличие от своего блистательного племянника, Колин Харт на голливудскую звезду не тянет. Смотришь на него и сразу понимаешь, что жизнь мужика основательно потрепала. Отсюда и морщины ранние, и залысины, которые он старательно прячет, и взгляд этот, полный безнадёги и обречённости. Альфа, который вечно готов к тому, что недовольные клиенты его выебут. В переносном значении, конечно. Кто же на него в реальности поведётся? А в переносном значении его всё-таки ебут. Не часто, но с определённой периодичностью, потому что обращаются к нам за помощью такие люди, которых особо уравновешенными не назвать. Те, кто за свою репутацию, как черти за грешную душу, борются, и, если хотя бы одна ошибка... Понятно, что их провалы не радуют. Но кто вообще не ошибается в этой жизни? Чашка почти опустевает. Папка лежит на столе нетронутая, а Колин так ни слова и не произносит. Мудак ёбаный. — Мистер Харт? — вопросительно вскидываю бровь. В моменты, подобные этому, кажется, что он готов меня задушить, раз уволить не за что. — Читай, Морган, — произносит. Разумеется. Никаких объяснений на словах. До всего я должен дойти самостоятельно. Почти предвкушаю, хоть и не совсем представляю, какую хрень на меня повесят теперь. Знаю только, что даже если это совсем обречённый случай, в итоге именно он станет самым успешным проектом для нашей конторы. Знаем, проходили, неоднократно притом. — Прямо сейчас? — А что, у тебя дел по горло? — У меня обеденный перерыв, — сообщаю невозмутимо. — И работу в это время мне никто не оплачивает, поэтому... Выразительный взгляд на экран телефона. Ещё, как минимум, полчаса в запасе. — Новый клиент. — Да? И кто? — Открой и посмотри, — шипит. Мог бы прямо сейчас развернуться и вылететь из моего кабинета, выразительно хлопнув дверью. Тем самым обозначив свою позицию и поставив точку в пререканиях. Но вместо того, чтобы удалиться, вздыхает устало, отодвигает кресло и в него опускается. На лбу выступает испарина. Папку ближе ко мне подталкивает. До тех пор, пока она аккурат рядом с чашкой не оказывается. Ещё одно движение, и остаток чая зальёт мне стол и брюки. Колин, конечно, сделает вид, что это всё случайность, и он ничего нарочно не делал. Престарелый интриган, который хуже омег в некоторых своих поступках. Вновь взяв чашку в руки, открываю папку. Не без труда, но сохранить невозмутимое выражение лица получается. Происходящее кажется сном, правда, не до конца понятно, что это за сон. То ли исполнение мечты, то ли ночной кошмар, в который мне предлагают добровольно погрузиться, не обещая, что однажды я из него выплыву. Смотрю на фото, что лежит передо мной. Человек с фото смотрит на меня, и становится не по себе. — Блядство, — выдыхаю, позабыв о приличиях. — Так это были не просто слухи? — Не они, — подтверждает Колин, продолжая прожигать меня взглядом. И я вполне понимаю — частично разделяю — нервозность, потому что, как ни крути, а Митчелл Тозиер — это высшая лига. Вести его — это всё равно, что подобно дяде Скруджу в золото с головой нырнуть. Потому что Тозиер давно и прочно себя зарекомендовал, как любитель роскоши, а потому того, кто будет ему помогать нужный имидж выстраивать, он озолотит в благодарность. Конечно, если всё выгорит. И снимет голову — или вырвет сердце? — с того, кто его предвыборную кампанию провалит к ёбаному папочке. Есть вероятность, именно мысль о последней перспективе заставляет мистера Харта-старшего подсунуть проблемного клиента мне, а не текущему от одной мысли о члене доминанта Квентину. Потому что некто, в своих влажных фантазиях утонув, о работе особо думать не будет, а Тозиеру такие работники не нужны. Рисковать любимым племянником Харт не готов, вот и выбирает из списка другого козла отпущения. Много раз я представлял встречу с этим человеком, но никогда не думал, что при таких обстоятельствах пересечёмся. Никогда даже не предполагал, что мне работать на него придётся. — Почему не Квентин? — спрашиваю, откидываясь на спинку кресла и руки на груди складывая. — Разве все самые лакомые кусочки не вашему племяннику достаются? Прямо в лоб, без поиска иносказаний. Да-да, Колин, все прекрасно знают, кого ты старательно тянешь наверх, всех остальных задвигая. Как, впрочем, знают, что лучший специалист в твоей конторе не Квентин, а эгоистичный ублюдок Морган, которого коллеги готовы сожрать за каждый его шаг и вдох. Они бы это давно сделали, если бы он им по зубам был, но, увы. Для них, конечно, увы. Не для меня. — Он не справится. — Откуда такая уверенность? Не сомневаюсь ни секунды, что у этого кандидата бюджет предвыборной кампании будет таким, что каждый из нас мог бы жить безбедно до конца дней своих. Ради такой роскоши Квентин в лепёшку расшибётся. Да и личную жизнь устроить сможет, если повезёт. Тозиер ведь холост, а Квентин весьма хорош собой. Им в перспективе почти год вместе работать. Однажды между ними вспыхнет пламя, они сольются в экстазе, и вы станете родственником первого омеги штата. Неужели вас не греют подобные перспективы? — Именно поэтому я и считаю, что Квентину лучше в это болото не соваться. — Поэтому?.. Почему? — Тозиеру нужен именно помощник, — поясняет неохотно, — а не грелка в постель. Тозиеру нужен тот, кто его приведёт прямиком в кресло губернатора, а не жопой перед ним крутить начнёт. Я очень люблю племянника. У меня нет своих детей, и он мне почти, как сын. Но в данном случае склоняюсь к мысли, что ему лучше держаться от Тозиера на расстоянии. — А я, по вашему мнению, жопой перед ним крутить не стану? — усмехаюсь. Признаю при этом разумность доводов. Действительно, не стану. Не потому, что Митчелл урод, которому дают исключительно за бабки. Выглядит он очень презентабельно. Красивое, породистое лицо. Тело, скорее всего, тоже в полном порядке. Отдалённо напоминает мою школьную влюблённость. Тоже блондин с мужественными чертами лица. Понимаю, почему на него многие западают. Плюс доминантность, плюс феромоны, которые на большую часть омег действуют, подобно оружию массового поражения. Феромоны, к которым, при любом раскладе, останусь невосприимчивым. Не настолько он прекрасен, чтобы я при каждом удобном и неудобном случае в штаны к нему лез. Особенно, если вспомнить о трагическом прошлом, наши судьбы связавшие. И о том, что я его уничтожить хочу. Его и его криминальную империю, что будто спрут весь Чикаго своими щупальцами оплёл, не давая ни глотка свежего воздуха, риплексом не отравленного, сделать. — Уверен в этом. — Надо же. — Ты, Морган, карьерист. Чёртова машина, а не человек. Об этом все знают. Ты же не думаешь, что я в счастливом неведении о своём персонале пребываю? Не слушаю, что в коридорах говорят? Не смотрю на результативность работы? Квентину Тозиер не по зубам, как бы он не рвался вперёд и не кричал, что со всем справится. Не его полёта птица. Тозиер его раздавит и в мелкую крошку превратит, если что-то не по его сценарию пойдёт. — А, так у него ещё и сценарий свой? И как же он свою предвыборную кампанию представляет? Будет интервью для нищих избирателей давать, сидя в роскошном ресторане и рассуждая о том, что если у них хлеба нет, пусть бриоши едят? Смею напомнить, один такой монарх очень плохо закончил. — Что ты к словам цепляешься? — Я ещё и дотошный. Очень. Так что там с его сценарием? Он действительно сам себе программу пишет и хочет от помощника лишь восторги слушать? Тогда нам с ним точно не по пути. — Да нет же! Морган, соберись. — Собран. Чего он хочет от нас? — Всё. — А точнее? — Полный спектр услуг. — Вот как... — Прочёл бы ты для начала его биографию. — Хорошо, — хмыкаю, не притрагиваясь к досье, что продолжает на столе лежать невостребованным. Единственное, что привлекает внимание — снимок, что держу в руках, представляя, как пару пуль в этого человека всаживаю. А, может, несколько десятков ножевых ранений ему наношу. Перед глазами образы меняются. То он, то папа, которого в закрытом гробу хоронили, потому как зрелище совершенно точно не для слабонервных было. Потому как слабонервные, наверняка обблевались бы от вида раскуроченной груди, где пустота зияла на месте сердца. Это в Чикаго все к выходкам бешеных псин привыкли и подобным трупам не удивлялись. Особенно в тот период, когда наследник свой престол отвоёвывал, направо и налево вырезая мятежников, решивших, что он, без поддержки отца, всё равно, что ноль без палки. Но там, где мы с папой и отчимом постоянно жили, никто такой жестокости не знал. Счастливые люди. Мне досье изучать не нужно. Я и без того наизусть все этапы большого пути могу назвать. Рассказать, что, где и когда с Митчеллом Тозиером происходило. О его школьных успехах, о его достижениях в годы обучения в университете. О деятельности его благотворительных фондов. О многочисленных попытках федералов от этого человека избавиться, оканчивающихся всегда одинаково. Провалом. О ненависти дядюшки Аллена, который каждый раз обещает себе, что прижмёт Тозиера, и каждый раз ни с чем остаётся. Как будто какие-то тёмные силы представителей этой семьи от проблем оберегают, и они каждый раз победителями выходят из обречённых ситуаций. — Читать-то будешь? — поторапливает, пока я продолжаю крутить фотографию в руках. Так и разорвал бы её на мелкие кусочки. И спалил, как те снимки, на которых меня, красными лентами перевязанного, для истории запечатлели. Но вместо этого обратно в папку кладу. — Считайте, уже прочёл. Богатый придурок заскучал. Той власти, что сейчас имеет, не хватает. Потребности его не удовлетворяет, хочется сферы влияния расширить. Сегодня в губернаторское кресло планирует задницу свою пристроить, а через пару лет на президентство замахнётся. Я прав? Молчание тяжёлое и гнетущее. Взгляд говорящий. Помимо озвученной причины есть ещё. Лаборатории Тозиера, о которых знают не все, но о которых всё известно мне. Потому что именно за них и пострадал Треннт, пытаясь остановить распространение риплекса по стране и за её пределами. Рынки сбыта. Будучи губернатором, тем более президентом, Тозиер получит практически безграничную власть, и тогда... Тогда вся страна окончательно утонет в белом порошке, что горит со сладким запахом, методично убивая каждого, кто рискнёт вдохнуть, каждого, кто скурить его решит. Каждого, кто только прикоснётся к этому дерьму. — Ещё одно качество, за которое ценю тебя, — произносит Колин. Понятно. Я прав. Ожидаемо. Предсказуемо. Удивишь ли ты меня хоть раз, Митчелл Тозиер? Или так и будешь открытой книгой, которую читать не хочется вовсе. Только в костёр засунуть, ведь больше ни на что не годишься? — Умение желания клиентов на два шага вперёд просчитывать? — Именно. — Храни нас Эллиас от такого президента. — Не те слова, которые тебе позволено говорить. От тебя ведь его успех зависит. И хорошо бы прямо сейчас к выполнению обязанностей приступить. Прописать чётко дальнейший план действий. На год вперёд всё распланировать. — Девять месяцев, — машинально поправляю. — Почти на год. Распределить бюджет, которым мы теперь располагаем, медиа-план составить, план мероприятий продумать. Работа серьёзная, сам понимаешь. Заливаю в кружку остывшую воду, к стене спиной прислоняюсь, медленно, маленькими глотками чай пью. Хотел ли я добраться до Тозиера? Хотел, несомненно. Хотел ли я, чтобы это настолько стремительно произошло, и необходимость с этим человеком пересекаться на меня упала в тот момент, когда морально не буду готов? Едва ли. В голове множество мыслей. Покусываю верхнюю губу. Дурацкая привычка родом из детства — вечно её зубами прихватываю. Почти медитативное действо, которое прерывается лишь после того, как кровавый привкус на языке ощущать начинаю. — Есть ещё одно обстоятельство, — произносит Колин. — Какое? — Хотят именно тебя. — Даже так? — За рекомендации Пирса Холла благодари. Он тебя посоветовал. — О! Очень многословно. Да ты сегодня просто гений красноречия, Квин. Блистательный оратор, которому нет равных. Так же, наверное, и с Тозиером на встрече блеять будешь, чтобы впечатление произвести и, как незаменимого специалиста себя зарекомендовать. Впрочем, не факт, что наша встреча, в принципе, состоится. У Тозиера наверняка огромный штат персональных ассистентов, через которых информация будет попадать к нему, а до личной встречи у нас так и не дойдёт. — Договор уже подписан, — продолжает радовать Колин, не замечая, как тень на моё лицо наползает. — И что же, такой человек, как Митч Тозиер, действительно готов стать послушной марионеткой в чужих руках? Слушаться во всём, рекомендации выполнять, с журналистами общаться, посещать все мероприятия, на которые я укажу? Неужели такое действительно возможно? Мне кажется, он даже толком не понимает, во что лезет. Просто, как ребёнок, который желанную игрушку мечтает получить, к политике свои руки тянет. Хочу, и всё тут. А уж что он в ней делать будет, непонятно. По мере возникновения проблемы решать собирается. Ему с таким подходом в политике не выжить. — Такие, как он, Морган, выживут везде, — парирует. — И вообще... Тебе какая разница, насколько хорошо он с обязанностями справляться будет? Твоя задача в чём? Губернатором его сделать, получить денежки и на лаврах почивать, если получится желание заказчика исполнить. — Либо вещи паковать и на другом конце земли скрываться, если что-то не так пойдёт, — усмехаюсь криво. — Неужели всем этим слухам веришь? — Неужели вы им совсем не верите? — В любом случае, не стоит заранее ставить крест на деле, которое тебе предлагают, — произносит с воодушевлением, проигнорировав мой вопрос. — У тебя будет возможность непосредственно с заказчиком пообщаться. — Неужели на личной встрече настаивает, а не через помощников задания передаёт? Какая честь для меня. — Настаивает и готов ко всем твоим советам прислушиваться. Не думай, что он идиот... — Даже не было таких мыслей. Идиот такого положения не достиг бы и власть в руках своих после смерти отца не удержал. Его бы, а не его врагов в канаве нашли с перерезанной глоткой. — Вот именно. Поэтому постарайся хорошенько, Квин. Нам этот клиент нужен. Да и ты сам на помощи ему озолотишься. Ты же деньги любишь. Да уж. Деньги. Тот самый стимул, аргумент, с которым не поспоришь. Пожалуй, только их и люблю. Всё лучше, чем на людей это чувство растрачивать. Ответом Колину становится короткий смешок. Девять месяцев рядом с Тозиером. Шикарный подарок со стороны судьбы. За девять месяцев всё, что угодно, может произойти. Жизнь — непредсказуемая штука, а потому даже самый успешный кандидат в губернаторы может внезапно откинуться в расцвете лет. Несправедливость. Стечение обстоятельств. Случайность. Думая об этом, усмехаюсь. Девять месяцев — огромное количество дней. И если пока я не знаю, что делать, то за столь приличный срок в моей голове должна появиться какая-никакая идея о том, как низвергнуть кровного врага в ад, прикрываясь благими намерениями. Шанс один на миллион. Такие раз в жизни выпадают, не иначе. Потому хватит рефлексии, Квин. Изучай своего врага. Проникни к его жизнь, в его постель и в его душу. Под кожу ему заберись. И уничтожь так же безжалостно, как его отец уничтожил твоего папу. Око за око. Кровь за кровь. Никак иначе.