Не верь, не бойся, не проси

Щелчок зажигалки. Гипнотизирую пламя взглядом. Закуриваю. Щелчок повторный, и огонёк дрожит у самого края глянцевого фото, прежде чем решаюсь действительно поднести ближе, исполнив давно задуманное и в чём-то даже желанное. Смотрю, как горит Тозиер, вернее, его фото. И думаю лишь о том, что сожалею о невозможности провернуть нечто подобное в жизни. Мне хочется уничтожить его в реальности, увидеть его падение, но пока единственное, что мне доступно — созерцание того, как скручивается бумага и скукоживается плёнка, оседая на стеклянный стол пеплом. Того, как меркнет под напором огня идеальная улыбка. Ворот водолазки слишком плотно прилегает к коже, отчего моментами кажется, будто я задыхаюсь. Воздуха катастрофически не хватает. Подняв глаза, на мгновение ловлю себя на мысли, что вижу в отдалении, у противоположной стены, силуэт Треннта. Он смотрит на меня, и в его глазах нет ни одобрения, ни гордости, лишь бесконечная тоска и сожаление о бездарно потраченных годах жизни, пропитанных под завязку ненавистью и мыслями о том, как однажды я доберусь до его врагов, и о том, как они захлебнутся криком, слезами и своей кровью. Теперь, когда я впервые за столько лет наблюдения на расстоянии оказался так близко к исполнению мечты, всё чаще кажется, что совершаю ошибку и иду по пути, который предназначен не мне, а кому-то другому. Несомненно, Треннт хотел для меня совсем другой жизни. Он неоднократно говорил, что его малыш будет самым счастливым на свете, но это, конечно, было не более, чем стандартное сотрясание воздуха. Все любящие родители хотят, чтобы их дети стали в будущем самыми счастливыми, красивыми, самыми-самыми. Далеко не всегда их мечты исполняются, становясь реальностью. Зачастую, всё происходит ровно наоборот. Те, кого жизнь нещадно пиздит в юности, поднимаются на самый верх, потому что привыкли к борьбе, и за своё законное место под солнцем они кому угодно глотки перегрызут. А те, кого окружали заботой и любовью, оставшись без поддержки родителей, оберегавших любимых чад от проблем, на то самое дно падают, поскольку самостоятельности в них нет ни на грамм. Меня не назвать баловнем судьбы, которому всё на золотом блюде приносили, но и сорняк, пробивающий себе дорогу тяжёлыми кулаками, из меня такой себе. Серединка на половинку. Потому и в сознательном возрасте завис где-то между небом и землёй. Я не упал, и до дна мне ещё довольно долго опускаться, но и высот обещанных не достиг. Недогоревшая бумага в пепельнице. Туда же и окурок, что гашу, прикладывая к лицу Тозиера. Прихватив пальто и ключи, выхожу из квартиры. С огромным удовольствием провёл бы этот вечер в четырёх стенах, но не судьба. Мистер Морган, с вами желает встретиться мистер Холл. И кто я такой, чтобы игнорировать птицу столь высокого полёта? Тем более, что разговор, нам предстоящий, интригует. Не сомневаюсь, что будем разговаривать о Тозиере, его окружении и планах на будущее, как ближайшее, так и тех, что в перспективе на долгие годы вперёд. Пирса Холла едва ли можно назвать блестящим политиком. Марионеткой в чужих руках — да, а достойным правителем, способным твёрдой рукой вести штат к светлому — как бы избито и клишировано данное определение не звучало — будущему — нет. Глава местного отделения партии республиканцев, которого связывает давняя дружба с Тозиерами. Не только и не столько с Митчеллом, сколько с его отцом, что предпочитал самостоятельно лицом в политике не светить, потому как рыльце в пуху было, и он прекрасно это понимал. Оттого и выбрал себе представителя, способного озвучивать его волю с экранов телевизоров и с газетных страниц. Что стало причиной их нежной дружбы — не совсем ясно. Совершенно непохожие друг на друга люди, один из которых деятельный и инициативный, второй — лишь по чужой указке способный действовать. Но, может, Аарону Тозиеру именно такие в окружении и нужны были, чтобы на их фоне сиять ещё ярче, чтобы нисколько собой сиятельную персону не затмевали? Митчелл оказался не таким, как его отец, и теневой властью ограничиваться не пожелал, ему хочется всего и сразу, прямо сейчас, без промедления. Впрочем, неудивительно. Мужику идёт четвёртый десяток, амбиции хлещут через край, хочется, чтобы весь мир у ног его лежал, а не отдельно взятые личности. Быть может, окажись я на его месте, поступал бы в точности так же. Хотя... Скорее, не стал бы я так поступать. Скорее, повторил бы путь его отца, не привлекая к себе излишнего шума, но уверенно манипулируя другими людьми, ими прикрываясь и их же подставляя, если вдруг появится реальная угроза и такая же опасность. С Пирсом нас связывает один довольно давний эпизод. Мы всего лишь раз работали вместе, и я тогда был совсем зелёным, только-только устроился на работу, только начал разбираться с первыми заказами. Пирса скинули на меня, как заранее обречённый на провал проект, потому что, как говорили между собой сотрудники — и руководители агентства — в кулуарных разговорах, «ни внешности, ни харизмы». Ни омеги от такого восторженно течь не станут, ни альфы не проникнутся. Политик средней руки, и куда только полез. Длительное общение с Пирсом показало, что он действительно не слишком хорошо ориентируется в политической жизни и ситуации, но хамелеоном он был просто великолепным, под всех и каждого умел подстраиваться, а ещё оказался таким до отвращения приторным, что именно на этой черте характера я и решил строить его программу. Образ доброго дядюшки, который готов позаботиться обо всех, кто к нему обратится, лёг на него, как родной. Даже притворяться особо не пришлось. Пирс выступал у меня в привычном для него амплуа. Мне не пришлось нанимать ему преподавателей по актёрскому мастерству, он и сам замечательно справлялся с написанной ролью. Всё, что от меня требовалось — писать ему речи, которые публика встречала с неизменным восторгом, а после — наслаждаться похвалой на словах и щедрым вознаграждением в денежном эквиваленте. Большинство коллег пребывало в уверенности, что наши отношения с Пирсом выходят далеко за рамки деловых. Доводилось слышать множество клишированных историй о том, что после выступлений на телевидении или перед газетчиками, мистер Холл не просто прощается со мной, а обязательно увозит в своём автомобиле. И ночь я провожу не дома, а в объятиях того, кто мне в отцы годится. Разумеется, всё у нас по классике. Я даю ему за ужины в дорогих ресторанах, за брендовые шмотки, за путешествия, в которые он меня, конечно же, возит. Не может не возить. Нет, у нас действительно было несколько совместных деловых поездок, когда Пирсу необходимо было выступить перед аудиторией, которую он не чувствовал и не понимал, соответственно, все заботы по написанию речи легли на мои плечи. Но это были не Мальдивы и не европейские курорты, о которых доводилось слышать от посторонних. Обо мне у окружающих вообще сложилось обманчивое впечатление. Нечто, максимально далёкое от реальности. Словно два полюса. Если в годы обучения в университете я был для большинства невидимкой, то теперь, переродившись из Харлина в Квина, стал для них недосягаемой сукой, которая жаждет выцарапать свой кусок счастья, наплевав на принципы, забыв о том, что такое мораль. Тем самым мудаком, что готов вцепиться вам в глотку ради собственного благополучия. Все дружно сочувствовали супругу Пирса, считая, что тот давно и прочно, словно корону, носит на голове ветвистые рога, а я даже не пытался опротестовывать данные заявления. Окружающие могли сколько угодно спорить о том, как часто и по какому поводу меня нагибают, но для меня правда была одна, и мнение посторонних людей особо не волновало. У нас с Пирсом отношения никогда не выходили за рамки деловых, он относился ко мне по-отечески тепло, но сдержанно и не пытался при первой же возможности залезть в трусы, что-то там лепеча про жаркую, мокрую омежку. Для того, чтобы расслабиться и сбросить напряжение у него были омеги, предложенные приятелем, по первому зову опускавшиеся на колени. Во мне он ценил профессиональную — как говорили некоторые, бульдожью — хватку и умение все его минусы превратить в глазах потенциальных избирателей в плюсы. Возможно, мне просто повезло. Возможно, просто время было такое, что люди жаждали увидеть во главе партии человека, подобного Пирсу, но моя помощь привела его к желаемому результату. Тогда-то он и проникся, тогда и заявил, что я — бриллиант этой паршивой конторы, на который Колин должен молиться, потому что я принесу ему множество клиентов и едва ли не международную славу. Очередное преувеличение от Пирса. По сути, контора конторой не была. Когда я пришёл туда работать, детище Колина успело основательно раскрутиться и заработать идеальную репутацию. Пирс просто был в своём репертуаре, оттого эмоции хлестали у него через край, оттого и высказывания были столь категоричными. Неудивительно, что они лишь укрепили уверенность окружающих в том, что моя помощь клиентам заключается не только в их продвижении на политической арене, но и в профессиональной работе ртом. На коленях. Под столом. Многие были уверены, что моя личная жизнь наполнена множеством самых разных событий и множеством самых разных мужчин, которых меняю, как перчатки. В то время, как в ней царило поразительное уныние, недостойное упоминания. Пообещав себе однажды, что больше никогда не пойду на поводу чувств и не поставлю ради них всё на карту, я практически не оступался от своих принципов и был по большей части по-прежнему верен себе. Хватило школьного приключения, оставившего на психике неизгладимый след. Хватило на всю оставшуюся жизнь. После эпичной потери невинности в моей жизни было ещё два эпизода, достойных упоминания, и, как бы не было противно признавать, один из этих союзов привёл к тому, что я вновь, вопреки желаниям и здравому смыслу, потерял себя от любви. Но после расставания с человеком, растоптавшим мои чувства, больше не позволял себе попадаться на крючок. Больше любви в моей жизни не было. Я начал забывать, что представляет собой это чувство. Может, вовсе никогда не знал, а все страдания были надуманными? Кто бы мог подумать, что одно из самых первых моих заданий, в конечном счёте, приведёт к знакомству с самим Тозиером? Не заочному, состоявшемуся много лет назад, к тому, что лицом к лицу нас столкнёт. Я почему-то был уверен, что, как только наш с Пирсом контракт истечёт, он о временном помощнике и думать забудет. Однако, просчитался. Он не только не забыл, но и порекомендовал своему союзнику. Какая честь! На место встречи прибываю за несколько минут до назначенного времени. Ненавижу повсеместно распространённое заблуждение, что омеги вечно всюду и везде опаздывают за счёт своей привычки прихорашиваться. Пунктуальность, на мой взгляд, от пола не зависит вообще. А стремление загнать всех в рамки — не более, чем проявление никому не нужного снобизма. Метрдотель принимает пальто из моих рук, официант, словно из-под земли выросший, провожает в отдельный кабинет. Кто бы сомневался, что мы не будем ужинать в общем зале? Когда речь заходит о Тозиере, его репутации и грязных делишках, которые нужно маскировать от посторонних глаз, а не напоказ выставлять, становится очевидно, что встреча с его сторонником не пройдёт на семи ветрах. Вновь одёргиваю пиджак и слегка оттягиваю воротник водолазки. И почему она кажется настолько удушающей? — Морган, — расплывается в добродушной улыбке Пирс. — Счастлив снова увидеться. — Взаимно, мистер Холл, — откликаюсь, позволяя официанту немного за мной поухаживать. Когда он удаляется, тянусь к бокалу с водой, делаю глоток, внимательно смотрю на собеседника, ожидая от него первого шага. Очевидно, Пирс в ожидании не ограничивался только водой. Глаза характерно поблёскивают. Пара бокалов красного, как в старые-добрые. Он не запойный, конечно, но с алкоголем хорошо и близко, что называется на «ты». Благо, что умеет держать себя в руках и не превращается на публике в пьяное говно, неспособное двух слов связать. Ценное качество для общественного и политического деятеля. — Думаю, понимаешь, с какой целью я тебя сегодня пригласил? — Да, — киваю согласно. — Мистер Харт мне уже обо всём рассказал и предоставил досье на клиента. Не скажу, что задача простая, но я не боюсь сложностей. Лениво перелистываю меню, отчётливо понимая, что аппетита нет вообще. У меня в горле перманентный ком, тошнота, потому как, стоит лишь задуматься о семье самопровозглашённых королей Чикаго, и становится не по себе. Потому как перед глазами не они встают моментально, не их фальшивые улыбки, а папа, которого в закрытом гробу хоронят. Папа, которого раскромсали на части, словно кусок мяса. С их позволения. По их приказу. — Брось, — заявляет. — Для тебя ничего невозможного нет. Именно потому я тебя ему и посоветовал. Не сомневаюсь, что справишься. — Много слухов. Не знаю, чему верить. Это всегда напрягает. — Например? — Тяжёлый характер, как один из пунктов. С ним непросто. — Нет, — решительно качает головой. — Уверены? — Более чем. Я Митча едва ли не с пелёнок знаю. Мы с его отцом давние приятели, так что становление Митчелла, как личности, на моих глазах проходило, — произносит, откидываясь на спинку кресла и разглядывая вино на просвет. — Он не сложный. Обычный человек со своими заботами и страхами. В силу определённых обстоятельств у него чуть больше поводов для опасения, нежели у других, но это не делает его монстром. — Хотите сказать, что все те слухи, что с его именем связаны, ложны от начала и до конца? Верится с трудом. — Ты веришь слухам? А как же стремление проверять любую информацию, что к тебе в руки попадает? — Иногда слухи оказываются правдивыми. Не все, но хотя бы часть их, — пожимаю плечами. — Они ведь тоже на пустом месте не рождаются. Никакого алкоголя. Свежевыжатый сок и паста с морепродуктами. Никаких изысков. Средний чек. Оплата, естественно, по принципу «каждый за себя». Несмотря на то, что мне постоянно приписывают умение крутить альфами и жить за их счёт, в реальности я не умею этого от слова «совсем». Не хочу быть зависимым ни от кого, не хочу ни перед кем в долгу находиться. Дело принципа. Папа тоже всегда был независимым, хотя манипулировать придурками умел. Этого не отнять. — Митчелл невероятный человек, — замечает. — Уверен, он рождён для того, чтобы блистать. — За счёт натуры доминанта? — Не только. Это всего лишь одна из составляющих его привлекательности в глазах окружающих. Но даже если бы он не был доминантом, люди тянулись бы к нему. У него сумасшедшая энергетика и невероятное обаяние. По сути, ему помощник даже не нужен. При желании, он самостоятельно с поставленной задачей справится. Просто хочет подстраховаться и, при необходимости, обратиться за советом к знающему человеку. — В таком случае, разве он не мог обратиться за советом к вам, не тратя деньги на рекламщика? Улыбается снисходительно. Фактически, мои слова — попытка польстить, и они своей цели достигают. Как будто я действительно считаю Пирса умным человеком, способным построить и свою, и чужую карьеру без постороннего вмешательства. Ладно, стоит признать: помощники есть у каждого политика, создающего имидж, хоть с нуля, хоть с определённого фундамента. Просто есть те, кого природа наградила мозгами и незаурядным мышлением, а ещё потрясающей работоспособностью, потому они, по большей части, лепят себя сами. А есть те, кто просто привлекательная картинка-марионетка, и им необходима мощная поддержка. Пирс скорее второе, чем первое, но пусть думает, что всё обстоит иначе. — Морган. — Да, мистер Холл? — Милый юноша, мы оба знаем, что вы прекрасный льстец, который льёт мёд в уши тем, кто жаждет подобное услышать. Но вместе с тем мы же оба понимаем, что мои советы ломаного цента не стоят, и кто во время моей предвыборной кампании был серым кардиналом, выстроившим победную стратегию от первого до последнего хода. Тактика, которую в кулуарах иначе, как королевским гамбитом не называли, увековечив имя её создателя. — Вы мне тоже льстите, — говорю с усмешкой. Вновь качает головой, но не спорит. Отставляет бокал в сторону. Нам, наконец, приносят еду, и я пытаюсь сделать вид, будто безумно голоден, чтобы сосредоточиться на содержимом тарелки, а не на разговоре, от которого становится не по себе. Происходящее не нервирует и не напрягает, но где-то глубоко внутри появляется саднящее чувство, словно именно в этот момент, соглашаясь на подобную авантюру, совершаю самую большую ошибку в своей жизни. Такую, рядом с которой даже сомнительное замужество, ложь о прерванной беременности, призванная помочь мне отвязаться от раздражающего мужа, и другие не слишком мудрые поступки кажутся мелкими и незначительными. Иногда кажется, что вся моя жизнь исключительно из ошибок состоит, но большей, чем сейчас, не совершу уже никогда. Хотя... Нет предела совершенству, а оступаться я умею великолепно. — Есть ещё одна причина, — произносит, отвлекая от созерцания морских гадов в тарелке. — Да? И какая же? — Ты знаешь, я всегда относился к тебе, как к своему собственному ребёнку, а потому хотел бы видеть тебя счастливым. Да, я знаю, что ты уже успел побывать замужем, и это был не самый счастливый союз, но всегда стоит задумываться о втором шансе, и о том, что другой альфа... О, крылатый Эллиас! Только не это. Не говорите мне, пожалуйста, что серьёзный — вроде бы — человек решил попробовать себя в роли сводника и под видом помощи организовывает здесь новый сезон шоу «Холостяк» с Митчеллом Тозиером в главной роли. В то время, как мне на лоб вешает наклейку с надписью «Претендент на сердце. Хочет розу». Судя по тому, как загораются глаза Пирса, он действительно именно этим и занимается, именно в этом направлении и летят его мысли. Жаждет устроить жизнь давнего знакомого, возможно, надеется на то, что, став губернатором, Митчелл от него не отвернётся, и их союз по-прежнему будет приносить пользу обоим. Смотри, Митчелл, какой я славный? Помог и в кресло губернаторское тебе сесть, и супруга идеального тебе подобрал. Милый мальчик, из хорошей, как гласит легенда, семьи. В настоящий момент — круглый сирота, потому никаких назойливых, раздражающих родственников, жаждущих дорваться до твоих денег. Бесплодный, правда, потому наследников вам не завести, но это ведь не проблема. Вы всегда можете усыновить кого-нибудь, либо воспользоваться услугами суррогатного папы, и вам хоть одного, хоть двоих, хоть целую команду баскетбольную родят. Было бы, чем оплачивать услуги этих самых суррогатных папочек. А с этим проблем, однозначно, нет. — Не думаете, что он взрослый мальчик и способен самостоятельно подобрать себе пару? — спрашиваю, делая несколько мелких глотков. — Очень сомневаюсь, что у него такой маленький выбор, чтобы бросаться на первые попавшиеся кости. — Перестань, — бросает, налегая на горячее. — Ты же понимаешь, что первого встречного Митчелл замуж не позовёт. Ему нужен кто-то, способный дополнить его так же органично, как Энджи дополнял Аарона. У них было потрясающее взаимопонимание, которому все окружающие завидовали. Энджи такой трогательный и милый, на самом деле, стальным характером обладал, и он из мужа верёвки вил. — Считаете, Митчелл позволит провернуть с собой нечто подобное? — Нет. Но думаю, что он увидит в тебе союзника, проникнется и, может быть... От упоминания имени Энджи к горлу вновь подкатывает тошнота. Поразительно, насколько слепым и недальновидным был друг семьи, раз не заметил, что идеальный союз, на самом деле, с изъяном. Сколько на глянцевой картинке сколов и трещин, покрытых сверху блестящим лаком, чтобы больше никто этих несовершенств не увидел. Удивительно, что не рассмотрел, как образцовый муж и глава семьи голодной слюной давится, глядя на стороннего омегу, что жаждет не в кровати под него стелиться, а наручники на его запястьях застегнуть и к пожизненному заключению приговорить. Вдоль позвоночника растекается капля липкого пота. Медленно, будто бы прожигая кожу. Откровенно не по себе. И от таких размышлений, и от таких перспектив. Окей, я сам допускал неоднократно мысль о том, что Митчелла нужно привлечь, и чем больше способов привлечения внимания будет использовано, тем лучше. Окей, я сам думал о том, что с ним, возможно, придётся переспать. Быть может, не один раз. Но почему-то в собственных мыслях подобный сценарий выглядел куда органичнее, нежели здесь и сейчас, озвученный чужим голосом. — В тебе есть многое из того, что может привлечь альфу, — произносит. — Будь я лет на тридцать, да хотя бы на двадцать моложе, я бы сам тебе прохода не давал. Так себе откровение, конечно. Не этого ожидаешь от человека, который всё это время ратует за то, что между нами исключительно деловые отношения, и он никогда никаких сторонних мыслей в отношении меня не допускал. Сохраняю невозмутимое выражение лица, несмотря на то что становится неуютно. — С Митчеллом у вас прекрасная разница в возрасте, несколько лет большой роли не играют. У вас много схожих интересов, а потому отыскать общий язык не будет проблемой. Если постараешься, он быстро потеряет голову и будет весь твой. С потрохами. Бери и пользуйся. Интересно. Это он так своеобразно о Митчелле заботится? Или же какие-то свои цели преследует? Почему-то в бескорыстную заботу не верится. Наверное, слишком долго вращаюсь в обществе лицемеров, потому вижу их насквозь и понимаю, что здесь не забота и доброта выступают на первом плане. И на ужин меня позвали не просто так. Не для того, чтобы похлопать по плечу, произнести напутственные слова и отправить на все четыре стороны со спокойной душой. До моего сведения методично что-то донести жаждут. Однако, открытым текстом не произносят, всё время увиливают, пытаясь меня запутать. Проблема Пирса в том, что он не такой уж искусный лжец, потому раскусить его — дело двух секунд, и я это делаю. Ничего не говорю, не задаю больше наводящих вопросов. Жду, когда сам расколется. Когда вино окончательно развяжет ему язык, и он мне всё добровольно выложит, давая понять, к чему стоит готовиться прямо сейчас. — Я не из тех, кто стремится выйти замуж. — Не отмахивайся от предложения прямо сейчас. — Мистер Холл? — Да? — Какая вам выгода от этого брака? Я бы понял, если бы действительно был вашим ребёнком, и вы могли породниться с Митчеллом, подсунув ему своего сына, но так... Взгляд темнеет. Отвечать Пирс не торопится. Снова больше внимания бокалу, нежели собеседнику. Покачивает его в ладони, смакует содержимое, пытаясь открыть все оттенки вкуса. — Мне не нравится выбор Митчелла. — А, то есть, у него уже есть кто-то? Тогда тем более не вижу смысла в подобной комбинации. — То ли есть, то ли нет. Всё немного сложнее, чем кажется на первый взгляд. — Так поясните. — Начальник его службы безопасности, — произносит неохотно. — Митчелл от него без ума. — Любовники? — Вероятно, да. Перед глазами вновь тот самый образ встаёт, словно вчера на него взглядом натыкался, а не несколько лет назад. Серьга в ухе. Прилизанные гелем тёмные волосы и взгляд, что из тебя душу без ножа вынимает. Тот самый парень, кого я редкой мразью назвал в мыслях. Тот самый, с кем жаждал больше никогда не пересекаться, потому что даже от самого Тозиера такой опасности не чувствовал, как от его спутника, напарника и, если верить Пирсу, любовника. Удивительное открытие. Тозиер не только по омегам, но и по альфам? И всем настолько на это наплевать? Впрочем, о чём это я? В нашем толерантном обществе подобным уже никого не удивить. — Хотите, чтобы мне шею свернули из ревности? — усмехаюсь. — Хочу, чтобы ты аккуратно это дьявольское отродье на задний план задвинул, — замечает. — Митчеллу подобный экземпляр — не пара, и общение их ему на пользу не идёт. Щенок слишком много влияния имеет. Вроде должен понимать, где его место, и кто его хозяин, но часто забывается. И вообще... Таких людей, как он, в окружении Митчелла, как можно меньше должно быть. У него биография такая, что против Митча сыграет. Скажут, что кандидат в губернаторы с бывшими уголовниками дружбу водит. Кто такому кандидату доверять будет? — А он бывший уголовник? — У него на лице всё написано. Не заметил. Может, просто не так смотрел, вот и не увидел. Да, он не производит впечатления доброго и милого человека, что пригласит тебя на чай и будет угощать плюшками собственного приготовления, попутно развлекая высокоинтеллектуальной беседой. Да, глядя на него, я размышлял об опасности, которая сквозь поры сочилась, словно у ядовитого, до отказа напичканного отравой существа, прикасаться к которому себе дороже. Но я не думал, что он действительно был завсегдатаем тюрем. Наверное, обманчивая внешность сделала своё дело. В момент первого столкновения она меня как раз тем и зацепила, что показалась слишком мягкой. Чрезмерно сладкой для того, кто крошит чужие кости, ломая их, как хрупкие ветки. Чрезмерно нежной для того, кто постоянно купается в крови. Впрочем, никто и не говорил, что маньяки обязаны выглядеть уродливо, как воплощение смертного греха. Этот как раз живое подтверждение теории об обманчивой внешности. Красивый, сука, до одури, но мразь, судя по всему, стопроцентная. Нежные мальчики с такой внешностью в тюрьмах не выживают обычно. Таких там, как спички, ломают. За мгновение, стирая с их лиц красоту. С душ — тем более. И этого, наверное, тоже сломать пытались, но, похоже, дружно обломали зубы. Он ведь на свободе, а где они все — история умалчивает. — Посадить Тозиера в кресло губернатора проще, чем подтолкнуть к мысли о браке. — И всё-таки попробуй. Вдруг у тебя получится, — произносит, чуть прищурив глаза. — Не хочу, чтобы сын Аарона сломал свою жизнь связью с этим отбросом. Чем активнее он пытается насаждать эту мысль в моём сознании, тем чётче становится понимание, что не просто так он жаждет избавиться от помощника Митчелла. Но, конечно, не настолько глуп, чтобы напропалую трепать языком и на первого встречного свои мотивы вываливать. Потому и пытается благими намерениями прикрываться, рассказывая о заботе и любви, направленных на сына старого приятеля. Стремится запутать и обмануть меня, но в данном случае его актёрское мастерство даёт сбой. И я ему не верю. Ни единому слову не верю, хоть сотню раз пусть повторит выдуманную историю о том, как отчаянно жаждет устроить счастье Митчелла. Неужели думает, что я на его стороне играть буду в благодарность за устроенный брак? Найду подход к Митчеллу, сам займу место влиятельного, заносчивого щенка, обрету влияние и начну крутить своей марионеткой, как мне вздумается? И, конечно, не забуду о благодетеле, подарившем мне эту власть? Увы, мистер Холл. Мы с вами преследуем в этой ситуации абсолютно разные цели. Но вам об этом лучше не знать. Потому я продолжаю улыбаться и, подняв бокал, предлагаю тост. За вас, за ваши успехи, за мою удачную коллаборацию с Митчеллом. Всё то, что вы так отчаянно жаждете услышать. И вы верите, вновь и вновь покупаясь на мои притворные улыбки. * В доме дядюшки Аллена пахнет яблоками. Зелёными, сочными яблоками, в которые так отчаянно хочется вцепиться зубами, ощутив на языке кисловатый, чуть терпкий сок. Натиркой для мебели с лимонной отдушкой, накрахмаленными салфетками. Камелиями, что стоят на столе, прямо в центре. В доме дядюшки Аллена уютно, но нет ощущения, что нахожусь на своём месте. Каждый раз, оказываясь на его территории, чувствую себя незваным гостем, которого принимают лишь из вежливости, но отчаянно жаждут наступления момента, когда смогут указать на дверь, добавив с акульей улыбкой, что визит был приятным, но пора бы знать честь. Каждый раз, глядя на Аллена, поражаюсь тому, насколько могут отличаться друг от друга двойняшки. Они совершенно разные внешне и такие же полярно разные в плане характеров. Если у папы хотя бы для родственников находились тёплые слова, то у дядюшки нет для них — для меня — ничего, кроме безразличия. И это в лучшем случае. Каждый раз, встречаясь со мной, он словно одолжение делает, считая, что я самонадеянно пытаюсь пробраться на чужую территорию, и вообще лучше бы мне лишний раз не отсвечивать, потому как великодушие его не безгранично, и всё, что мог сделать, он для меня уже сделал. Идея, которую планирую ему озвучить, не выдерживает никакой критики. Не сомневаюсь, что стоит начать излагать свой план, и меня назовут идиотом, который лезет не в своё дело. Потому не тороплюсь, делая вид, будто меня сюда привели исключительно родственные чувства, а не интерес определённого рода. Дядюшка Аллен сидит на диване, смотрит на огонь в камине, и на меня практически не обращает внимания. Руки сложены на коленях, как у мальчика-отличника, что жаждет похвалы от учителей. Знаю, что стоит лишь обратиться к нему, и он снова скажет, что у него был тяжёлый день, а потому о визите следовало предупредить заранее и выбрать время более подходящее. Но это же я, невоспитанный отпрыск Треннта и какого-то отребья, что прислуживало Тозиеру, чуть ли не в зубах принося ему домашние тапки. То, что в моей внешности катастрофически мало черт отца и намного больше фамильных черт Блайкери, дядюшку не смущает. Он искренне считает, что, если в моих венах течёт не только благородная кровь Блайкери, но и плебейская Стаутов, значит, тёмное начало обязательно одержит победу на светлым. Потому как, сколько бы люди не уповали на торжество справедливости, а зло чаще побеждает добро, нежели наоборот. — Прогуляемся? — предлагаю, когда молчание становится невыносимым. — Зачем? — Хочу поговорить. — О чём? — Об одном очень важном деле. Уверен, ты будешь заинтригован. — Для начала было бы неплохо узнать цель твоего визита, Харлин. Официоз, как он есть. Ответы краткие и не слишком информативные. Цедит сквозь зубы, как будто с нищим попрошайкой общается, требующим от него пару долларов на опохмел. Спасибо, что не просит записываться к нему на приём за несколько месяцев. Единственный, кто называет меня именем, данным при рождении. Единственный, кто не позволяет забыть о том, что под личиной уверенного в себе Квина скрывается дрожащий от страха мальчик Харлин, некогда потерявший папу и выплакавший у его гроба все глаза. Мальчик, похожий в тот момент на устрицу, которой вскрыли раковину и принялись методично тыкать в уязвимое тельце острыми зубцами вилки. Мальчик, что был бледным, как сама смерть и едва переставлял ноги, которого вели под руки и отпаивали успокоительным, а он всё никак не желал погружаться в спасительный, столь необходимый его хрупкой психике сон. Ладно, не мальчик, молодой парень, но всё же... Каждый раз это его «Харлин», словно ножом по натянутым нервам полосует, каждый раз заставляет непроизвольно вздрагивать, потому как не желаю иметь ничего общего с прошлым, не хочу, чтобы мне напоминали о том, кем я был. И имя это стараюсь из памяти вымарать окончательно, но он, похоже, не разделяет это моё стремление. Достаю сигарету из пачки зубами, щёлкаю зажигалкой и склоняюсь к ней, пытаясь подкурить. Одна из привычек прошлого. До жути неудобная, непонятно, как появившаяся, но ставшая такой родной, что, несмотря на многочисленные попытки так и не избавился от неё. Так и закуриваю, поднося сигарету к зажигалке, а не наоборот. — Она тебя удивит. Думаю, приятно. — Неужели? Лёд, что вечно звучит в его голосе, как будто покрывается сеточкой трещин. Не тает, не спадает полностью, но доля заинтересованности есть. Равнодушный взгляд скользит по моему лицу. Недолго. Всего пара мгновений. После снова перемещается в сторону огня. Дядюшка не из тех, кто способен подарить людям, находящимся рядом, теплоту и заботу. Он воплощение отчуждённости и равнодушия. Он тот, кто отказался от чувств и семейных ценностей, как таковых, сделав ставку на службу родине и закону. Он тот, кто положил всю жизнь на алтарь служения правосудию, которое никак не прозреет, много лет подряд оставаясь слепым, как крот. Он тот, кто, в отличие от папы, ни разу в жизни не пошёл на поводу у своих инстинктов, ни разу в жизни не поддался чувствам и эмоциям. Он не был замужем, у него нет детей. Он презирает семейные ценности, он считает, что дети — уязвимое место, в которое приходится самый первый удар. А Треннта он презирает ещё и за связь с преступником. Он знает подробности той истории и всегда морщится, словно хлебнул уксуса, стоит лишь упомянуть в разговоре папино имя. Для него Треннт не брат, в первую очередь, а предатель системы, поставивший всё на карту и подставивший зад тому, кого следовало прирезать, как собаку. Уничтожить бешеную псину, не позволяя ей провернуть то же самое с собой. А я — напоминание о Треннте и его ошибках, потому не удивлюсь, если однажды он действительно выпустит мне пулю в лоб. В профилактических целях, чтобы среди его родственников ещё одного предателя не завелось, а то дурная кровь, знаете ли... Чего угодно можно ожидать от такого. Подобную заразу ведь гораздо проще предупредить, чем лечить. — У меня новый клиент, — говорю, подходя к столу и стряхивая пепел. — Митчелл Тозиер рвётся в политику. Ему нужен специалист по связям с общественностью. Место помощника предложили мне. Думаю, стоит согласиться. Презрительная ухмылка расчерчивает равнодушное лицо, но тут же меркнет. — Даже не знаю, поздравить тебя или посочувствовать. — Есть идея, как вывернуть ситуацию нам на пользу... — И родить очередного ублюдка от кого-то из псин? — перебивает, не дав договорить. — Я ничего такого не планировал, — произношу сдержанно. — Твой папаша тоже не планировал, однако, тебя в подоле притащил. И не стал избавляться, хотя я ему настоятельно советовал чистку сделать. Но он за твою жизнь, как лев сражался. Хотел, чтобы ублюдок Стаута на свет появился. Это он в лицо Хэнку хрипеть мог о том, как всех псин ненавидит, а на деле стоило этого урода увидеть, и сразу в тупую текущую дырку превращался. Надо же было додуматься до такого. Себя ранить вместо того, чтобы Хэнка прикончить! Идиот безмозглый. И для чего? Чтобы, спустя годы, именно он ему сердце вырвал? Ничтожество тупое, вот кто твой папаша. — Не смей, — шиплю сквозь стиснутые зубы. У этого человека, определённо, талант. На пустом месте скандал развести способен, вспоминая о том, что давно стоило похоронить и забыть. — Правда глаза колет? Не так ли, Харлин? Презрительная ухмылка на тонких губах. Он не указывает на дверь прямым текстом, но делает всё для того, чтобы я добровольно отсюда вымелся, не задерживаясь надолго. Знает великолепно, что упоминание Треннта в подобном ключе — беспроигрышный вариант. Моя личная болевая зона, удары в которую не всегда удаётся с достоинством принять. Потому как, несмотря на давность трагических событий, всё ещё болит, всё ещё никак не успокоится. Это открытая рана, что никак не желает затягиваться. Потому как папа был для меня идеалом, примером для подражания, лучшим другом, самым понимающим на свете, самым заботливым. Он был для меня всем, ну, или почти всем. И до сих пор я иногда мысленно не к божествам многочисленным обращаюсь, а к нему, как будто верю в то, что он может совет дать и развести руками тучи, собравшиеся над моей головой. Папа, папочка. Как же больно осознавать, что тебя больше нет, а этот жёлчный мудак, презирающий всё и всех, продолжает ходить по земле, отравляя окружающий мир своей ненавистью. Продолжает наседать, брызжа во все стороны слюной и желчью. Входит в раж. — А ты у нас на кого замахиваешься? На кого-то из охраны Тозиера или на самого главного ублюдка? Не станешь по мелочам размениваться, и сразу под ним орать будешь? Треннт тоже мог под Аарона лечь. Хоть бы продал себя дороже, но у него же любовь, у него же чувства какие-то паршивые... Мразь. Самая настоящая. Даже странно, что в его доме такие приятные запахи витают. По мне, так здесь должно вонять гнилью. Каждый день, каждый час, каждую минуту. Даже, если окна будут распахнуты настежь. Он говорит что-то ещё, но я его уже не слушаю. Не хватает выдержки, не хватает силы духа, чтобы покорно стоять с каменным лицом и спокойно принимать плевки в него. Оказываюсь не в состоянии слушать бесконечные рассуждения о том, каким кретином был Треннт, и каким кретином, повторяющим папашину судьбу, буду я, потому как мне на роду написано совершить те же ошибки. Потому как у меня, по мнению дядюшки Аллена, лицо порочной крысы, которая зачата и рождена во грехе. И странно, что до сих пор жив, ведь таких, как я должно, нужно в самом начале жизненного пути уничтожать. Если не аборт, то хотя бы удушение прямиком в колыбели, сразу же после появления на свет. Дитя порока. Дитя преступника. Тот, кто обязательно однажды свернёт с истинного пути и совершит фатальную ошибку. Тот, кто уже стал причиной смерти безголового папеньки, ведь если бы не я, возможно, ничего подобного с Треннтом бы и не случилось... Не совсем понимаю, какая связь, но наводящих вопросов уже не задаю. Выхожу на улицу, слыша, как вослед мне несутся проклятья, за считанные секунды пересекаю расстояние от дома до ворот. И только отъехав на приличное расстояние от дома родственника, понимаю, что меня постепенно начинает отпускать. Отзвуки его голоса, слишком высокого в моменты волнения и злости, продолжают звенеть в ушах, а руки сами собой сжимаются в кулаки. Отчаянно хочется что-нибудь разбить, чтобы боль затопила сознание, чтобы оно освободилось от всей этой мути, чтобы прошлое больше не висело надо мной. И не довлело. Перебираясь в Чикаго, я был уверен, что здесь, непременно, отыщу союзника в лице дядюшки. Жаждал мести, надеялся заручиться его поддержкой, но помощь ограничилась исключительно фальшивыми документами, позволившими начать новую жизнь под новым именем. Моими талантами дядюшка не впечатлился, заявив, что ни один из них не имеет значения, потому что воспитывал меня Треннт, а, значит, я такой же, как папа. Первая же течка швырнёт меня под ноги доминантному альфе, и все мои планы мести благополучно распадутся на атомы, и не останется ничего от ненависти. Буду, как сука последняя, выть под Митчеллом и просить ещё, позабыв о том, что мгновением ранее собирался нож в него всадить. Такие, как я, федералам не нужны, потому что от нас одни проблемы и никакой пользы. Год за годом одни и те же слова. Он не дал мне ни единого шанса. Сейчас — тоже, разрушив все мои планы мести, уничтожив их, превратив в прах. То, что недавно казалось уникальным шансом, теперь представляется насмешкой судьбы, а каждое слово, брошенное невозмутимым тоном, словно пощёчина. Даже больнее. Но я не собираюсь сдаваться так просто. Докажу тебе, мудила, что стою чего-то. Уничтожу и Тозиера, и всех, кто его окружает. Докажу обязательно, что я не из тех, кто идёт на поводу у чувств. А после триумфально к тебе приду. И каждое оскорбительное слово, произнесённое в адрес Треннта, заставлю проглотить и сожрать, затолкав глубоко в глотку. Думая об этом, усмехаюсь, сильнее вжимаю педаль газа в пол, наплевав на то, что здесь ограничение скорости. И лечу вперёд, прямиком навстречу неизвестности. Высокие, — высокие, чёрт подери! — семейные отношения! * Вспыльчивый, но отходчивый. Именно такими словами характеризует себя дядюшка Аллен. Тот, кто буквально накануне вымотал мне нервы, рассказав в подробностях, какое ничтожество и я, и мой папа, сегодня с готовностью протягивает руку помощи, отправляя мне досье не только на Тозиера, но и на всех, кто его ближайшее окружение составляет. Сидя за столом, рядом с настежь распахнутой балконной дверью, и кутаясь в лёгкий плед, внимательно просматриваю файлы. Их несколько, а потому глаза разбегаются, не знаю, к какому из них приступить первым делом. В конечном итоге, определяюсь и открываю то, что носит название «глава бешеной своры». Неудивительно, вполне себе ожидаемо. Глупо скрывать, что после презентации, устроенной Пирсом, личность этого человека занимает меня сильнее, нежели что-либо иное. Потому как о нём столько слухов ходит в обществе, что мозг методично закипает, и становится не совсем понятно, чему стоит верить, а от чего благополучно отмахнуться. Хрустит плёнка, когда разворачиваю и засовываю в рот леденец на палочке. Запредельно сладкий, довольно раздражающий. Очередная провальная попытка бросить курить, заменив сигареты конфетами. Несколько раз уже пытался, но постоянно что-то идёт не по плану, и все мои начинания скатываются в глубокую задницу. Очередной пиздец, и снова возвращаюсь к табаку. Дубль номер... Сходу и не сказать, какой именно. Сегодня у нас яблочно-химозное послевкусие. Голос вечного конкурента и главной занозы всего нашего агентства — Квентина — в ушах. Отодвинув кресло, поднимаюсь из-за стола и подхожу к настежь распахнутому окну. Вспоминаю надменную улыбку, мне адресованную, и пачку презервативов, небрежно брошенную на рабочий стол. — Пригодится, Морган. Смотрит, хлопая ресницами, изображая невинность. Как будто не он только что вызывающий сомнительный презент мне преподнёс. — К чему это? — спрашиваю, покусывая кончик карандаша. — Мне тут новости последние рассказали. Оказывается, Тозиер тебя в помощники запросил. — И? — Вот я и решил позаботиться о твоём здоровье и благополучии, — тянет елейным тоном. — Подарив гондоны? Серьёзно? Думаешь, у меня так плохо с финансами, что я самостоятельно не куплю себе резинки? — Ну, что ты, Морган. Просто хотел сделать подарок. О Тозиере, знаешь ли, много слухов ходит, — голос ещё тише становится, словно Квентин действительно обо мне печётся, и старается до моего сведения секретную информацию донести. — Например, о том, что он спит со своим помощником. Или о том, что мальчики любят игры в расширенном составе. Знаешь, есть у меня один приятель... Ему однажды повезло, он оказался в одной постели с твоим нанимателем и его помощником. И я подумал: вдруг ты им приглянешься, и они захотят тебя в свои развлечения втянуть? Если мои слова окажутся пророческими, ты будешь в полной готовности и не ударишь в грязь лицом. — Пошёл к чёрту, — советую ему, швыряя нераспечатанную упаковку гондонов в мусорное ведро. — Ты такой скучный, Морган, — кривится. — А какой реакции ты от меня ждал? Благодарности до конца жизни? — уточняю, снимая очки и потирая переносицу. — Ты мог хотя бы попытаться поддержать разговор, — произносит. — О сексуальных предпочтениях Тозиера и его собачки? Не интересно. — Ну, да. Конечно. Монашка ты наша, — усмехается, но от стола отлипает, понимая, что в его игру никто включаться не торопится и не стремится. — Все поверили, разумеется, что ты, находясь рядом с доминантным альфой, будешь только стратегии продвижения обсуждать. — Именно за это мне и платят. Мне казалось, у сотрудников нашего агентства чётко прописаны обязанности. Но спасибо, что открыл глаза. Теперь буду знать, что некоторые особы ещё и эскорт-услуги оказывают клиентам. Сколько ты на этом зарабатываешь? Щедро сверхурочные оплачиваются? Извини, если вопросы бестактными показались. Не хотел тебя обидеть, но действительно любопытно. — Мудила ёбаный, — шипит, окончательно покидая мой кабинет и не забывая хлопнуть дверью, чтобы показательное выступление вышло ещё более красочным. Здорово, что его запала надолго не хватает, потому что от этих нелепых телодвижений и поступков в стиле «я только поступил в старшую школу, потому шутки о сексе кажутся мне смешными», непроизвольно начинают чесаться кулаки. Ещё пара секунд, и меня бы ожидал серьёзный разговор с дядей Квентина, а само пребывание в стенах агентства находилось бы под большим вопросом. Всё же в цивилизованном обществе драки не приветствуются, а я был слишком близок к тому, чтобы в неё ввязаться. Потому как вспоминаю моментом триггерные события прошлого, красные ленты и многочисленные фотографии, красные надписи на школьном шкафчике, драку в спортивном зале. Столько лет прошло. Давным-давно пора из головы выбросить и позабыть, ведь было это всё в другой жизни, с другим человеком, а всё равно продолжаю лелеять и пестовать в мыслях горькие воспоминания. Слова Квентина цепляют, задевая за живое. Не могут не. Потому как секс для меня всё ещё та территория, играть на которой получается не слишком уверенно. Потому как, несмотря на чужую уверенность в моём бесконечном блядстве, всех моих любовников можно по пальцам одной руки пересчитать. Потому как большинство альф до сих пор пробуждает во мне страх, и как только находится некто, желающий угостить меня выпивкой или ужином, как только чья-то ладонь оказывается у меня на поясе, а ухо или шею обжигает горячим дыханием, вспоминаю момент пробуждения в незнакомом доме. И себя, напоминающего глупую муху, попавшую в красную шёлковую паутину. А ещё вспоминаю нечеловеческую боль, что прошивает тело сразу после того, как зубы Артертона сжимаются у меня на загривке, и вместо того, чтобы впасть в состояние эйфории, я кричу, истекая кровью, а после оказываюсь на больничной койке. Слишком низкий процент совместимости с законным супругом. Неудивительно. Я всегда знал, что мы сделаны из разного теста. И не хотел, чтобы он меня кусал. Просто в какой-то момент не уследил за этим, за что и поплатился, отправившись в продолжительный больничный вояж, удивительно точно совпавший с моей идеей, к реализации которой я собирался приступить в ближайшее время, но почему-то постоянно откладывал. Реальное поражение тканей, едва не стоившее мне жизни, вымышленная беременность и такой же вымышленный выкидыш, притворные слёзы, слова о необходимости развода. Официально мы расстались, получив свободу друг от друга, не так давно, хотя брак длился всего полгода. О моих проблемах со здоровьем большинство коллег не осведомлено. Знает Колин. Племянник его не знает. И хорошо. Иначе снова ходил бы мимо меня с гордостью, отпуская замечания о неполноценных омегах, что не имеют железы и не способны родить ребёнка. Хотя, может, так и надо. Зачем плодить уродов вроде тебя, Морган, если есть совершенные омеги, способные подарить миру ещё пару-тройку очаровашек, вроде меня? Раздражающая конфета летит в мусорку. Ни хера это не помогает и не заменяет сигареты. Не успокаивает. Попадись я на глаза Квентину, не сомневаюсь, он бы обязательно попытался сострить о сублимации и попытках потренироваться перед важной встречей. А не о том, что я наивно — для моего возраста особенно, — считаю, будто сигареты можно заменить конфетами. Первая затяжка, такая желанная и такая расслабляющая. Табачное тепло растекается по телу. Открываю присланные файлы в телефоне. И снова первым делом тянусь к заветной папке. Руководитель службы безопасности мистера Тозиера-младшего. Новая главная псина, пришедшая на смену Хэнку Стауту после трагического случая, отправившего моего отца в утиль, превратившего крепкого, здорового альфу в инвалида. Новая главная псина, которой я никогда особого значения не придавал и внимания не уделял — его имени не было в моём списке мести. Он лично ничего дурного мне не сделал. Он не убивал моего папу. Скорее всего, когда это случилось, его ещё и в рядах шавок не наблюдалось. Он к ним позже присоединился, выгрыз себе путь к сомнительной вершине острыми зубами. Информация подгружается медленно, интернет-соединение паршивое. Однако, вечно мои мучения длиться не могут, и профайл открывается. Невольно вздрагиваю, глядя в знакомое лицо. Понимаю, почему Пирс его иначе, как дьявольским отродьем не называл. Пугающая деталь внешности. Гетерохромия. Глаза разного цвета. Один бледно-голубой, второй — карий, насыщенного оттенка. На первый взгляд — странно и непривычно, а после — кажется завораживающим. Тридцать лет. Совсем взрослый мальчик. Мой ровесник. Вернее, Харлина. Множество снимков в разные периоды времени. От раздолбая с размалёванным лицом и длинными патлами, собранными в хвост, до элегантной твари с короткой стрижкой, затянутой в строгий костюм и уделяющей огромное количество внимания своей укладке. Бурная юность, не менее бурная молодость. Воспитывался в приюте, папа сидел за убийство и на свободу не вышел — погиб в тюремных застенках. Семейная традиция, похоже, с ножом на людей кидаться. Сам позднее тоже сел за убийство и не кого-нибудь, а сына высокопоставленного чиновника. Правда, быстро вышел, все обвинения с него сняли, дело пересматривали. Усмехаюсь, понимая, что здесь, похоже, не обошлось без вмешательства Тозиера, поскольку именно с этого периода времени они начали появляться вместе. Родственные души отыскали друг друга в огромном мире и слились в экстазе. Союз, заключённый то ли на небесах, то ли в аду, проверенный временем и множеством людей, между ними встававшим. Все те люди остались в прошлом, а эти двое по-прежнему вместе, несмотря ни на что. Гиллиан Ллойд. Неосознанно произношу его имя вслух, сильнее кутаясь в плед, потому что воздух кажется чертовски холодным. Гиллиан. Ллойд. Удвоенная «л» в имени и фамилии тянется на языке, как нити сладкой, свежесваренной карамели. Странная ассоциация, что сама собой непроизвольно в голове возникает, и я обхватываю себя руками, обнимая за плечи сразу после того, как окурок в пепельницу отправляется. Красивое имя. И сам он красивый, несмотря на то что во внешности дефект слишком приметный, в глаза бросающийся, имеется. Судя по всему, он эту особенность дефектом не считает и не пытается маскировать. На всех фотоснимках камера взгляд разноцветных глаз ловит, нигде линз нет. Ещё одно поразительное открытие. Он не альфа. Омега. Неожиданно и ожидаемо одновременно. Ведь закрадывались в голову подобные мысли. Теперь появилось официальное подтверждение. Действительно, омега. Тем удивительнее осознавать, что Тозиер не стал следовать примеру своего отца, и не сделал правилом жизни слоган о месте омеги у плиты. Тем удивительнее осознавать, что жестокие бойцы, готовые всех, кто Тозиеру не по душе, разорвать в клочья, под началом представителя слабого пола работают. Но, может, у него и, правда, характер железный. Может, он, правда, всеми ими крутит, как хочет, наравне с ними убивая и раз за разом доказывая, что многое умеет, в бою себя не хуже альф проявляет, потому считаться с ним стоит. А списывать со счетов — себе дороже. Когда взгляд цепляется за строку в графе «образование», становится не просто холодно. Меня как будто в ледяную воду окунают с головой и не позволяют на поверхность подняться, заставляя ею захлёбываться, попутно промораживая до костей. Перед глазами моментом вся жизнь проносится, и зубы настолько сильно на губе сжимаются, что ощущаю кровавый привкус на языке. Мозг лихорадочно пытается сообразить, что, как и почему. Потому как подстава редкостная. Потому как подобный сюрприз — последнее, чего я ждал от жизни. Один университет на двоих — совсем не то, что мне хочется там увидеть, но реальность такова, что мы, оказывается, а одном высшем учебном заведении числились. Я там, правда, только два года провёл, после трагически погибнув и проснувшись другим человеком, а он отучился, пройдя весь путь от начала и до конца. Но годы обучения одни и те же. Мы поступали в один промежуток времени. Мы два года бок о бок находились, и осознание этого пугает. Мысленно перебираю в сознании эпизоды из прошлой жизни, пытаясь унять бешено колотящееся сердце и начать дышать спокойно, размеренно. Во рту пересыхает за считанные секунды, а паника голову поднимает, и дрожь, чёртова предательская дрожь, проходит по всему телу. Какова вероятность, что он хотя бы раз в жизни видел студента Бреннта, решившего связать свою жизнь с менеджментом, рекламой и связями с общественностью? Какова вероятность, что он, даже если видел, мог запомнить нелепое чудовище в безразмерной одежде, что пряталось от мира за бесформенной тканью? Не припоминаю, чтобы будущие экономисты хоть какое-то отношение к нам имели, не припоминаю, чтобы хоть какие-то занятия проходили в одном корпусе. Скорее всего, он ни разу в жизни меня — его, не меня уже — не видел, и эта липкая паника, что сейчас меня одолеть пытается, на пустом месте рождена. Не должно её быть. Мне нечего бояться. Или есть? Закрываю окно. Плед опускается в кресло и соскальзывает на пол, но поднимать его не спешу. Ванная комната. Кран до упора. И голову под воду, чтобы охладить её. Потому как тело будто насквозь промерзает, а в голове мозги закипают, разве что пар из ушей не идёт. Не сразу, но помогает. Набрасываю полотенце на голову, собирая воду с волос и устало прямо на пол опускаюсь. Чёрт! Чёрт, чёрт, чёрт!!! Как же так? Как вышло, что именно сейчас меня жизнь решила столкнуть с человеком из прошлого? Как получилось, что в миг, когда начало казаться, что я, наконец, по заслуженной красной ковровой дорожке к намеченной цели продвигаюсь, всё моментом переменилось, и дорожка превратилась в верёвочную лестницу над пропастью? Почему именно сейчас и именно со мной? Ответов нет. И, судя по всему, не будет. В сотый раз приказываю себе успокоиться и не пороть горячку раньше времени. В нашем университете столько студентов было, что при всём желании меня бы никто не запомнил. Тем более — он. Куда более привлекательный, яркий и, подозреваю, бесконечно популярный в своё время. Звёздные мальчики, избалованные вниманием и неизменно к себе сотни взглядов притягивающие, такие, как Гиллиан Ллойд, никогда не смотрят в сторону таких серых ничтожеств, как Харлин Бреннт, потому не стоит переживать. Просто делай то, что задумал, и ни о чём не думай. Самое главное — ничего не бойся. Страх тебе не поможет. Он лишь на дно пропасти способен утащить. Потому гони его прочь, детка. Гони и двигайся вперёд. Запомни и повторяй эти слова каждый день. Каждую минуту своей бестолковой жизни. И. Никогда. Ничего. Не. Бойся.