Не верь, не бойся, не проси

А вы, оказывается, романтик, мистер Тозиер. Никогда бы не подумал, принимая во внимание род вашей деятельности. Но ваша семейная история вообще изобилует символизмом и широкими жестами. Для своего благотворительного фонда Аарон выбирает название, перекликающееся с именем супруга. Ещё и статуи крылатые заказывает с лицом Энджи, что со стороны выглядит не столько проявлением неземной любви, сколько издёвкой над религией. Потому как возводить подобную дрянь в ранг святых кощунственно, но кто же остановит Аарона? Никто. С ним только смерть сумела совладать, а до того творил, что хотел, прикрываясь благими намерениями. Митчелл идёт по стопам отца, создаёт клуб для избранных, называя его в честь одной из самых ярких звёзд. По сути, не клуб даже, а притон, в котором сильные мира сего предаются пороку и разврату, веря, будто их тайны умрут в этих стенах, не став достоянием общественности. В то время, как Митчелл бодро собирает компромат на всех и вся. Не светит им лишь до тех пор, пока не увидит выгоду в шантаже. Потом, естественно, может и обнародовать. Оттого все его широкие жесты настолько наигранно и показушно смотрятся, настолько в глаза бросаются... Но люди — существа сентиментальные, они любят красивые истории и красивые названия, в основе которых лежат те самые истории. Готовы ложками их пожирать, рыдать, расходуя одноразовые платки в промышленных масштабах, и умолять о добавке. Потому как большинству хлеба не надо — дай порыться в чужом белье. При этом любители найдутся и на грязные истории, и на те, что сделаны на основе сахарного сиропа. За несколько дней подготовки к встрече успеваю несколько раз от корки до корки прочитать биографию своего кандидата. Вызубрить её так, что от зубов отскакивать начинает. Разбуди меня посреди ночи, задай вопрос, какие рубашки носил малыш Митчелл, когда в младшую школу ходил, и я незамедлительно отвечу. Какого цвета, какого фасона, с каким воротничком. Нет, разумеется, не настолько запущенный случай, тем не менее, детали его прошлого действительно отлично отпечатываются в памяти. Вся его деятельность, как мецената, как общественного деятеля, как щедрого спонсора определённых политиков. В том числе и республиканской партии, с главой которой его как будто бы связывает нежная дружба, и который жаждет расширить собственное влияние за счёт создания определённых связей. Не могу сдержать смешка при мысли о том змеином логове, в которое меня закинула жизнь. Наше агентство, конечно, тоже тот ещё серпентарий, но там хотя бы изредка случались проблески, здесь же полный беспросвет. Все всем улыбаются, но камень за пазухой носят, готовясь в любой удобный момент нанести удар, чтобы получить больше, чем имеют. Политика — дело грязное. По-настоящему добрые, сердобольные люди там не выживут. А если вдруг случится такое, что попадут в подобную сферу по воле случая, развиться их судьба может лишь по двум сценариям. Либо их быстро уберут, чтобы под ногами не мешались, либо рано или поздно они полностью адаптируются к происходящему. Позабудут обо всех обещаниях, что давали прежде, и сами активно включатся в процесс раздела пирога. Вчерашний застенчивый омега, который толкал речи о справедливости и коррупции, с которой нужно бороться радикальными методами, сегодня уже сам горит на взятках, при этом по внешности его не скажешь, что это тот самый застенчивый мальчик, поскольку со страниц газет и с телевизионных экранов на тебя взирает надменная глянцевая тварь. Он уже и забыл, что во время предвыборной кампании говорил, что обещал. Власть опьянила и окончательно стёрла воспоминания о прошлом из памяти. Митчеллу, по сути, трансформироваться не придётся. У него давно были политические связи. Лицемерить он умеет. Красиво излагать собственные мысли — тоже. Обходителен, красив, щедр, ко всем своим соперникам относится с почтением и уважением. Как будто бы. То, что заказуха, полощущая их имена в СМИ — его рук дело, тайна за семью печатями. В лицо-то он каждому улыбается и говорит о достойной борьбе, в которой победит сильнейший. Даже Айрона Хоупа прилюдно сильным соперником называет, в то время как сам его ни во что не ставит. Куда омеге с ним тягаться? Глупая курица этот Айрон. То ли дело сам Тозиер? Мечта, а не кандидат. Для всех он — лучший. Мне, по сути, даже никаких легенд ему придумывать не нужно. Он сам всё сделает своими руками. Он и помощника-то нанимает только для подстраховки, а не для того, чтобы ему с нуля программу составляли. Он не тот стандартный махровый уголовник, что с ног до головы наколками покрыт, двух слов связать не в состоянии, а в политику лезет исключительно потому, что моча в голову стукнула, и он внезапно захотел чего-то нового. Уголовщину, конечно, никто не отменял. Но вот назвать Митчелла необразованным поленом и быдлом язык не повернётся. У него на руках диплом об окончании престижного вуза, у него за плечами курс индивидуальных занятий по актёрскому мастерству, какие-то совершенно неебически крутые курсы профессиональных спикеров. Понятно, что стремление уйти в политику у него не с потолка появилось. Он долго и тщательно готовился к этому, и, когда понял, что время пришло, сделал первый шаг. А ещё он категорически не оправдывает мои ожидания. Не могу сказать о нём многое, но первое впечатление разительно отличается от того, что на основании слухов, окружающих его имя, успело нарисовать воображение. Потому как в итоге он оказывается куда более располагающим к себе, нежели начальник его службы безопасности. Потому как, глядя на них во время похорон Аарона, я искренне верил, что они между собой очень похожи, практически идентичны друг другу в плане характеров, а в реальности всё оказалось совсем не так. Лёгкий на помине, Ллойд — первый, кто встречает меня в стенах пустого клуба. Гоняет зубочистку от одного угла рта к другому, смотрит, как на свою личную шлюху по вызову, и во мне вновь просыпается знакомое чувство. Зацепить, вывести на эмоции, напомнить ему о его положении, о том, кто он. Снова задеть привычными словами, внимательно наблюдая за тем, как сужаются глаза, а ощущением опасности затягивается всё пространство вокруг меня, как воздух становится вязким и тяжёлым. — Не говори, что это твоя глупая шутка, — цежу сквозь зубы, хоть и знаю прекрасно, что не она. — Не тебя я здесь рассчитывал встретить. — Думаешь, я стал бы заморачиваться ради тебя и какие-то хитрые схемы придумывать? — излишне демонстративно перекусывает чёртову зубочистку, притягивающую внимание, и бросает прямо на пол. — Кто знает, — хмыкаю. — Много чести. Ты для меня сейчас не более, чем работа. Всё, что от тебя требуется — стоять смирно и не дёргаться. — Пока... Что? — Пока я буду тебя обыскивать. Всё, будто в тумане. Каждое слово, каждый поступок. Пиджак, брошенный ему под ноги, словно тряпка, которую можно разорвать, повторяя историю пострадавшего кимоно. — Что-нибудь ещё снять? Или на этом закончим? — А у тебя уже условный рефлекс — в моём присутствии трусы терять, чтобы сушить не пришлось? — с пошлой ухмылкой, что практически символ торжества и признания собственной власти над моим телом. — Слишком много на себя берёшь, псина. — Слишком высоко задницу свою ценишь, — с лёгкостью отбивает подачу. — По факту, ничего особенного. Дырка, как дырка. Хочется его зацепить по-настоящему, вот только он куда профессиональнее манипулирует моими эмоциями, нежели наоборот. Это он подталкивает меня к активным действиям, и я, не удержавшись, замахиваюсь, чтобы влепить ему пощёчину. Сам же в итоге и страдаю, когда оказываюсь прижат к стене горячим телом, а заломленную руку прошивает болью. И снова никакого понятия о дистанции. Обыск. Охуительно универсальная отговорка. Как будто бы верю. Как будто бы не замечаю, что ладонь его куда дольше задерживается на одном месте, чем необходимо для обыска. Как будто не вижу, что истинность не только по моим мозгам ебашит со страшной силой. Смешивает наши чувства, будто составные части коктейля в шейкере. Ненависть с желанием, что пробуждается вновь и вновь, стоит оказаться рядом, методично встряхивает. — Руку... — выдыхаю хриплым, сорванным шёпотом. — Что? — Руку отпусти, шавка. Больно. В глазах ясно прочитывается желание — познакомить носки своих ботинок с моими рёбрами, но сдерживается по непонятным причинам. В благородство играет. — Слово волшебное. — На хуй пошёл, — он играет, а я нет. — Ошибка. У тебя ещё две попытки. — Ещё раз на хуй сходи. — Одна, блядь! — Пожалуйста. — Что, пожалуйста? На хуй сходить? — Отпусти. Пожалуйста. Мне тоже отчаянно хочется прикоснуться к нему, не задумываясь о том, как это всё выглядит со стороны. И я касаюсь, как только разжимается мёртвая хватка на запястье, обвитом змеиным браслетом. Ладонь прямиком туда, где сердце. По традициям псин. Не вскрывая грудную клетку, лишь мягко проводя ногтями по ткани, стараясь не думать о том, какие эмоции он сейчас испытывает. На своих концентрируясь. Ни намёка на равнодушие. Очередное подтверждение теории, что бредом казалась. Обжигает. Даже через ткань обжигает будто бы до самой кости. И предположить страшно, что со мной будет, если прикоснусь напрямую к его коже. Ясно, что ничего хорошего. Но хочется. Иррационально, учитывая печальную историю родителей, хочется. Там я, наверное, прямо на месте сгорю. А он всё равно ничего не почувствует и пройдёт мимо. Переступит через горстку пепла, что раньше была глупым мальчиком, любившим дразнить собак. Его лицо равнодушно, а взгляд нечитаемый. Мастерски скрывает эмоции. Разочарование, наверное. Во мне. Гиллиан Ллойд у нас охоту любит. Ловит адреналиновые приходы, когда потенциальная жертва бросается наутёк, а не сама падает к его ногам. Ему скучно. Именно со мной. Не с другими. Во всяком случае, именно такое впечатление складывается, стоит в очередной раз напороться взглядом на его каменное, непроницаемое ебало. Чёртова псина, что готова вестись на кого угодно, но только не на свою истинную пару. Даже для того, кто мне, судя по антинаучным, давно утратившим актуальность заявлениям, предназначен судьбой, я слишком плох. Всё на свете отдал бы сейчас за возможность заглянуть в его сознание, узнав, какие мысли связаны со мной. Что он думает. Думает ли вообще? — Обыск окончен? Могу быть свободен? — Иди. — Правда? И даже пальцы мне в задницу не засунешь? — А что, так понравилось, что на повторение напрашиваешься? — шипит раздражённо, постепенно теряя над собой контроль. Всё ещё стоя рядом с ним, выдыхаю прямо на ухо провокационные вопросы. Риск, притом неоправданный. Потому как, при желании, он меня по этой стенке размажет тонким слоем, а после скажет, что так было, и с ним все согласятся. Но мне хочется хотя бы на мгновение оказаться к нему как можно ближе. К нему прижаться. Хочется не только дыханием горячим и прерывистым мочку уха опалять. Хочется сжать её зубами, прикусить слегка, а после обхватить губами, посасывая. Медленно, нежно. — Не распробовал. Не позволяю отстраниться, прихватывая пуговицу на его рубашке, к себе тяну. Чистой воды безумие, как и следующий поступок, столь мне несвойственный. До одури хочется не только феромоны его ощущать, но и привкус кожи узнать. Забитая чернилами шея, выглядывающая из-под воротничка рубашки, примагничивающая к себе взгляд. Мой самый вкусный десерт из жжёного сахара и терпкого можжевельника. И я не останавливаю себя. Не запрещаю думать об этом. Если гореть, то основательно, полностью, дотла. Не могу перестать смотреть, тянусь, словно под гипнозом. Облизываю саднящие, словно с них кожу давным-давно содрали, а после солью обильно посыпали, губы, смачивая, и веду кончиком языка по соблазнительной, манящей шее, стараясь не думать о том, как выгляжу со стороны. Какие мысли сейчас проносятся в его голове. Вкусный. До охуения вкусный. Намного лучше, чем представлялось. Мне хочется неоднократно повторить свои действия. И не только вылизывать его шею, гладить не только через рубашку. Снять её с него. Содрать так же остервенело, как он раздирал моё кимоно на части. — У тебя такие эмоции вкусные, — замечаю. — Мне нравятся. Продолжай так же на меня реагировать. Всегда. Судя по тому, что по телу проходит непроизвольная дрожь, лёгкая, едва уловимая, не так уж отвратительно мистеру Ллойду моё общество. Судя по всему, мои недавние мысли ошибочны. И его проявление истинности тоже не обходит стороной, насильно подтаскивая ко мне, пробуждая все самые тёмные и мрачные желания, которые только могут быть. Скрежет ногтей, царапающих стенку, прямое тому подтверждение. Не такая уж поразительная выдержка у тебя, Ллойд. А говорят, те, в ком есть хоть капля английской крови, холодны, как лёд. По тебе так и не скажешь. Телефонный звонок, разрушающий тишину, ломающий наше сомнительное подобие идиллии. Какая жалость. Мне ведь начало казаться, что у нас с вами, мистер Ллойд, что-то может получиться. Не всё, но многое. И ваше тихое, прерывистое дыхание служило тому отличным подтверждением. Однако... Есть на свете — и в жизни Гиллиана — тот человек, которого никто своим присутствием никогда не затмит. Тот человек, к которому его бешеная псинка рванёт даже по раскалённым углям и битому стеклу, стоит лишь поманить пальцем. Сейчас именно это и происходит. Мимолётного взгляда достаточно, чтобы имя звонящего увидеть. Чтобы усмехнуться презрительно и практически беззвучно прошептать, что мистер Ллойд у нас заслужил награду от хозяина. Он ведь хороший пёсик. Преданный, верный, на всё готовый ради Тозиера. Ни разу не новость. Но всё равно сжимаю зубы до скрипа. Голос Тозиера действует на Ллойда отрезвляюще. Томная поволока вмиг исчезает из взгляда; вновь собранный и серьёзный. Готовый к атаке в любой момент, если того потребуют обстоятельства. Отталкивается от стены, отступает от меня спиной вперёд, продолжая неотрывно смотреть. — Он к тебе уже поднимается, — бросает уверенно, слегка отрывисто. Последний обмен взглядами. Смотрю на пиджак, продолжающий валяться на полу. Гадаю: стоит его поднять или же идти прямо так, с гордо задранным подбородком. Выбираю первый вариант, наплевав на то, что приходится лишний раз ходить туда-сюда мимо Ллойда. Очередной повод поддаться соблазну, кусать отчаянно губы. Причина вспомнить, представив в красках, как он прикасался ко мне в квартире, и как отчаянно хотелось, чтобы он продолжал это делать. Стараюсь сохранить внешнюю невозмутимость. Прямая спина, гордо вскинутая голова, как у истинного представителя монаршей семьи. И только то, как отчаянно кусаю губы, стоит исчезнуть из его поля зрения, о многом говорит. Губы. И руки, подрагивающие, как у человека с перманентным похмельем. Блядство. Абсолютное. Во что я вляпался? И как так вышло, что именно здесь, именно сейчас судьба решила пошутить, раскидав меня с моей истинной парой чётко на те же позиции, что и Треннта с его любовью? И очередного Тозиера во главу всего поставила, поменяв, правда, объект его тотального вожделения. Если Аарон с ума сходил по Треннту, то Митчелл явно на своего телохранителя слюной капает. И видно прекрасно, что это не только платоническая связь. И понятно, что Гиллиан с ним спит, но... Стоит об этом подумать, как в голове возникает ворох вопросов. Потому как Гиллиан не похож на того, кто готов лечь под другого человека. Хотя. Это же не первый встречный, подошедший на улице и предложивший поебаться за просто так. Ёбаный доминантный альфа. Вершина эволюции и объект желания почти каждого омеги. Почему Ллойд должен быть исключением из правил, не млеющим под воздействием феромонов эксклюзивного образца? Может, это он только рядом с омегами, которых привык нагибать, ведёт себя, как сука, пользующая всех и каждого без намёка на чувства, а под Митчеллом воет восторженно и умоляет трахать его сильнее, глубже, быстрее. И Митчелл трахает, не в силах устоять перед таким соблазнительным зрелищем. Слишком живое воображение. Слишком яркая картинка. Знакомая горечь, словно по языку растекается желчь. Отогнав от себя мерзкое видение, переступаю порог кабинета. Встречаюсь взглядом с Митчеллом, сдержанно улыбаюсь. Не играя в скромность и не скалясь, подобно акуле. Всего-навсего проявление вежливости, ничего кроме. Поднимается из-за стола, пожимает протянутую ладонь, прикладывается едва ощутимо губами к тыльной её стороне. — Мне нравится ваша пунктуальность, мистер Морган, — произносит глубоким бархатным голосом. — Профессиональная деформация. — То есть? — жестом предлагает присесть, и я опускаюсь в мягкое кресло, кивнув благодарно. — Я работаю с людьми, знающими истинную цену времени. Они не любят ждать. Вернее, они не из тех, кто станет это делать. Проще сменить помощника на более пунктуального, нежели коротать время в ожидании, — поясняю, откидываясь на спинку и внимательно глядя на собеседника. — Выпьете что-нибудь? — Чай с хризантемой. Но если его нет, подойдёт любой другой зелёный или белый. — К сожалению, — разводит руками. — Но к нашей следующей встрече постараюсь учесть ваши пожелания. Улыбка радушная. Взгляд волчий, до костей пробирающий, слой за слоем с меня всё снимающий. Не только одежду, но и кожу. Тоже не верит мне? Или не верит, благодаря активному участию в моей жизни Ллойда, поделившегося соображениями о возможном крысятничестве? — Не стоит. Это незначительная мелочь. — Я внимателен ко всему, даже к мелочам, — парирует. — Хочу, чтобы людям было комфортно работать со мной. В большинстве случаев, мне удаётся добиться поставленной цели. — В большинстве? Есть исключения из правил? — Конечно. Вы, например, — смеётся тихо. — Поразительно напряжены и сдержанны, при этом меня не покидает ощущение, что сдерживаетесь вы искусственно, оттого ваша серьёзность... Не обижайтесь, но выглядит она немного комично. — Не обижаюсь, — отвечаю коротко. — Но всё равно напряжены. Могу полюбопытствовать, что тому причиной? Ладонь под подбородком. Старается выглядеть заботливым. Словно его действительно волнует всё, что происходит в жизни, как временных, так и постоянных подчинённых. Что меня напрягает? Ты меня напрягаешь. И твой отец, по приказу которого головорезы моего папу уничтожили. После такого бэкграунда, знаете ли, сложно дружеские отношения построить. — Я в процессе адаптации. — Будем считать, что меня удовлетворил этот ответ. — Но это же не будет правдой? — Разумеется, нет. — Хорошо. Если получится подобрать нужные слова, я скажу вам, что послужило причиной моих волнений, но не уверен, что ответ вам понравится. Чай приносят почти сразу. Не с хризантемами, конечно. С жасмином. Как альтернатива сойдёт. Не пыль из чайного пакетика. Судя по аромату и вкусу весьма качественное сырьё. Было бы глупо думать, что Тозиер экономит на всём и на всех. — Я весь внимание. — Несколько напряжённые отношения с одним человеком из вашего окружения. Патологическая неприязнь с обеих сторон. С этим ничего не поделать. Потому единственный выход из ситуации — смириться с его постоянным присутствием поблизости. — Гил? — уточняет, хоть это и без того очевидно. — Да. Именно мистер Ллойд. Мне не нравится его повышенное внимание к моей жизни. — Это его работа, — резонное замечание, но мало меня успокаивающее. — Не спорю. Но методы для её выполнения можно использовать более изящные. Не обязательно выкручивать руки едва знакомому человеку, требуя клясться на крови, что в его мыслях нет ничего дурного. Синяки на запястье — отличная иллюстрация моих слов. Ни намёка на преувеличение. Чистая правда. Вот вам, мистер Тозиер, доказательства. Митчелл никоим образом сказанное не комментирует, задумчиво постукивает пальцами по столу, при этом лицо его мрачнеет, а между бровей пролегает складка. Похоже, кто-то знает много больше моего, но делиться тайными знаниями не торопится. — Что вы вообще можете сказать о моей команде? — произносит, несколько меняя направление разговора. — В вашем распоряжении было достаточно времени для ознакомления с досье на каждого из них. К тому же, Пирс наверняка делился с вами какими-то соображениями. — Делился. Не без этого. Но я стараюсь не прислушиваться к чужим словам. Мнение обычно составляю самостоятельно. — Оно неутешительное? — медленно потягивает чай из хрупкой, изящной чашки, что кажется неуместной в его руках, неоднократно омытых кровью. — Оно объективное. Только и всего. — Любопытно послушать. — Едва ли я скажу что-то новое. Но постоянное присутствие рядом с вами того, чья репутация основательно запятнана, не лучший выбор для человека, претендующего на столь высокую должность. Я понимаю, что вы цените этого человека и считаете его важной частью команды, но представители СМИ и ваши конкуренты будут акцентировать внимание на нём, и это может не лучшим образом сказаться на ходе предвыборной кампании. Рискну предположить, вы и сами о чём-то подобном неоднократно думали. Однако... — Гиллиан был рядом со мной всегда. — Понимаю. — И будет. — Как посчитаете нужным, мистер Тозиер. Моё дело предупредить, но вы вольны выбрать тот вариант, что кажется оптимальным. — Надеюсь, дело всё же не в личной неприязни. — Я умею отделять рабочие моменты от своих собственных переживаний. Потому мои напряжённые отношения с мистером Ллойдом здесь не при чём. Вы можете спросить любого политолога. Его прогноз будет столь же неутешительным. К сожалению, далеко не все готовы молчать, если им приказать. В политике — тем более. Здесь за каждым вашим шагом будут пристально наблюдать, ожидая, когда вы или кто-то из вашего окружения оступится. И тогда вам никакой специалист не поможет. Некоторые проблемы проще предотвратить в начальной стадии, нежели затем пытаться справится с печальными последствиями. Но, как уже говорил, я не настаиваю. Нелепо убирать человека, которому доверяешь больше, чем кому-либо, не так ли? Естественно, ему не понравятся эти слова. Это любой поймёт. Ни за что и никогда не откажется Митчелл от своего стойкого оловянного солдатика, что вечно тенью за его спиной. Ни за что и никогда не укажет ему на дверь. Не задвинет и не прикажет уйти в закат, не отсвечивая. Он, как мне кажется, напротив, всеми правдами и неправдами, жаждет вытащить Гиллиана прямиком под свет софитов. Прилюдно его короновать и назвать своим официальным спутником, ради которого вся эта авантюра и затевалась. Та самая банальнейшая история, когда альфа стремится задницу себе на британский флаг разорвать ради благосклонности определённого омеги. Не такая уж частая раскладка, обычно всё ровно наоборот происходит, но встречается иногда. И, может быть, это именно тот случай. Неловкая пауза, повисшая в кабинете. Подобную немую сцену не уничтожить запросто. Не сгладить напряжение милыми улыбками. Я не объявляю Митчеллу войну открыто, но даю понять, что его доверенное лицо и, судя по всему, самый близкий человек, мне не по душе. Вовсе не потому, что у меня с ним какие-то личные счёты, хотя и это тоже, но мои персональные переживания, в данном случае, второстепенны. Недальновидно. Глупо и наивно было бы пытаться убедить Митчелла в необходимости убрать Ллойда только потому, что мы не в состоянии работать вместе. Здесь выбор очевиден. Если Митчелл кого и уберёт, то только меня. Найдёт того помощника, что не будет рычать раздражённо, завидев его цепную псину на горизонте. Ответом меня не удостаивает. Видимо, в мыслях бесконечное движение. Одно с другим складывает, пытается отыскать ответ: как поступить в дальнейшем. Как вывести Ллойда, свою холоднокровную тварь, из-под возможного удара. Смотрю на него внимательно, ничего не говорю, лишь позволяю фантазии разгуляться. Внезапная фраза вспыхивает в мозгах. Я вокруг тебя змеёю обовьюсь. И Гиллиан Ллойд моментально перед глазами. Представляю, как у Митчелла за спиной стоит, как обнимает его, поперёк живота обеими руками обхватывая. И змеи, как живые. Обвивают, шипят угрожающе, давая понять, что к этим двоим лучше не приближаться. Не пытаться даже между ними вставать, потому как ничем хорошим подобная инициатива завершиться, по определению, не может. Обязательно кто-то тебе голову откусит. Либо Митчелл, либо его неизменный телохранитель. Больше, чем телохранитель. Явно больше. Стук двери заставляет выпасть из состояния транса. Ллойд. Собственной персоной. Гил, как его Митчелл называет. Как, наверное, никогда не назову я, потому как не для всех подобные обращения. Лишь для избранных, для тех, кто с ним давно и прочно общается. Кто вхож в его самый близкий круг. — Не обращайте на меня внимания, — бросает безэмоционально. — Тебе лучше? — заботливо интересуется Митчелл, поднимаясь из кресла и собираясь подойти к Ллойду. Взмах ладонью, предупреждающий жест. Или показалось просто? Едва ли. Взгляд, словно удар кнутом. Стой на месте. Не приближайся ко мне. Не прикасайся. Если же хочешь сделать это, то только без свидетелей. — Вполне. Я же говорил. Со мной всё хорошо. Просто не выспался. — Надеюсь... Как интересно. Кто бы мне сказал, я бы не поверил ни за что. Митчелл, глядя на которого многие альфы от страха в штаны мочатся, и такой заботливый, такой открытый и, пожалуй, нежный с кем-то. Вот только этому кому-то похоже до сиреневой звезды его забота. Ответы короткие, отрывистые, отчуждённые. Никакого намёка на ответные чувства и бесконечную влюблённость. Таким тоном можно уничтожить любую нежность. — Митч, считай, что меня здесь вообще нет, — произносит, вытянув ноги и скрещивая их в щиколотках. Хватает со столика свежую прессу. Шуршит страницами, будто ничего интереснее в своей жизни не видел. — Проблематично, — замечаю, впервые подавая голос с момента его появления. — В плане? — Ваше присутствие сложно не заметить, мистер Ллойд. — Ок. Предлагаю использовать другую формулировку. Я здесь есть, но мешать вам не собираюсь. Митч мне доверяет, потому можете продолжать обсуждать всё, что обсуждали прежде. И не бояться, что завтра об этом узнает весь Иллинойс. И снова проблематично, псинка. Потому как именно тебя мы и обсуждали несколькими минутами ранее. Твои кости до блеска жаждали отполировать. Теперь к самой горячей теме обсуждения не вернуться. — Я же не помешаю? — уточняет невинно, глядя на Митчелла и прихватывая зубами нижнюю губу. Мудак ёбаный. — Ты мне никогда не мешаешь. — А сейчас речь не о тебе, Митч, — непривычно медовым, до охуения соблазнительным тоном тянет. — Вернее, не только о тебе. Твоему посетителю, похоже, рядом со мной некомфортно. Он просто натура щепетильная и считает, что я по собственному желанию в его нижнем белье копаюсь, а не потому, что мне по долгу службы положено. Незаменимый специалист, за которым не только мы, но все разведки мира охотятся, желая в свои ряды заполучить. Настолько неординарная личность, что охуеть можно от восторга. Бесценная. Либо воображение ни на шутку разыгрывается, либо он действительно интонационно выделяет упоминание нижнего белья, напоминая о тайне, что между нами, на двоих, разделена. О тайне, что должна быть похоронена там, в моей квартире, прямо под барной стойкой. Впрочем, учитывая, какие отношения этих двоих связывают, постыдная история моей жизни уже никакая и не тайна. Быть может, Тозиер знает прекрасно о том, как его помощник, напрочь лишённый моральных принципов, лапал меня, прижимая к барной стойке. И как отчаянно трещала под его пальцами ткань, разрываемая с поразительной яростью. Быть может, они этот рассказ в деталях смаковали и потому теперь смотрят на меня так. Неожиданно. Тень на лице. Митчелл от заботы к предупреждениям переходит. Вот уж кто свою псину действительно отменно дрессирует. Вот кого она слушается, кем приручается каждый день и каждую ночь. — Гил, — голос холоднее, чем прежде. Кончик языка, облизывающий угол рта. Смешинки в глазах. Ни намёка на раскаяние. Но вместо того, чтобы вступить в перепалку, замолкает. Примирительно выставляет ладони вперёд. И теперь, окончательно потеряв интерес ко мне, впивается взглядом в газетные страницы. На деле ничего он не читает. И интерес не теряет. Чувствую прекрасно, как взглядом меня сверлит. Как наблюдает исподтишка, лишь делая вид, что его статьи в бульварном чтиве по-настоящему привлекают и интригуют. Под его взглядами кожа будто плавится. Потому как это не взгляды, а грёбанное испытание выдержки. Потому как под его взглядом хочется не о политике рассуждать. Под его взглядом хочется все шмотки — а не только пиджак — с себя содрать, к креслу подойти, газету из пальцев выхватить. Опуститься перед ним на колени и потянуть молнию на брюках. Потому как это не взгляд, а приказ практически. Но раз он посоветовал не обращать на него внимания и делать вид, будто стороннего наблюдателя в кабинете нет, пытаюсь всеми силами сконцентрироваться на работе. Смотреть лишь на Митчелла, слушать только его, не дышать слишком часто, чтобы чужие феромоны мозг не разжижали. Сложно рисовать какие-то схемы и дельные советы раздавать, когда в голове одна навязчивая мысль, максимально далёкая от политики. Тупая до невозможности. Невыносимая в своей настойчивости. Трахни его. Трахни, трахни, трахни, трахни, трахни. Только что бегущей строкой по лбу не мелькает. Одновременно хочется застонать и в холодный душ, чтобы остудить разгорячённое тело. Чтобы выстудить лихорадочные мысли. Чтобы... Трахни. Трахни, трахни, трахни... Да, блядь! Внутренний голос, словно с цепи срывается. И весь свой богатый словарный запас теряет, зациклившись на одном слове. Больше всего на свете боюсь что-то не то при Митчелле ляпнуть, а с каждой минутой риск всё выше. Потому как меня методично давят своими феромонами, оплетают сетью их, словно паутиной. И делает это отнюдь не доминантный альфа. Делает это молчаливый наблюдатель, откладывающий, наконец, газету в сторону и вполне открыто в мою сторону пялящийся. И если бы совместимость наша была до обидного низкой, ничего, кроме головной боли, меня бы не преследовало. Но голова у меня не болит. Вдоль позвоночника растекается тёплая волна возбуждения. И даже подавители нихера не помогают. Я всё равно чувствую его, я всё равно его хочу, словно оголодавшая сука, начинающая течь не от ласки даже, а от одной лишь мысли, от предвкушения. Стук в дверь ломает напряжение. Буквально разбивает его, словно хрупкое стекло. Когда Тозиер, извинившись, ненадолго покидает кабинет, выдыхаю с облегчением. Однако, облегчение это кратковременное, потому как слышу размеренные шаги. Потому как Гиллиан ко мне приближается. Неторопливо. Неспешно. Разноцветными глазами на меня глядя. Пытаясь понять: подействовали его феромоны, или же жертва осталась к ним невосприимчивой. Присаживается на край стола, прямо передо мной. Вернее, прижимается к нему бедром, хватает кубик Рубика со стола, принимаясь его складывать — хренов интеллектуал. Длинные пальцы неторопливо поворачивают линии разноцветных квадратов. Не ребёнок, но играет в игрушки. Останавливается ненадолго. Кончиками пальцев ведёт по краю моей чашки. Смотрит чуть насмешливо. Сука ебаная. Митчеллом. Неоднократно. Удивительно, что даже после ночей с чудо-альфой неудовлетворённая и пытающаяся отточить свои навыки соблазнителя на других людях, куда менее ценных. — Не хотите чаю? — предлагаю радушно. — Серьёзно? — Я пытаюсь быть вежливым, мистер Ллойд. Чем-то же спровоцирован ваш интерес к моей чашке. И чем, если не жаждой? — Правда думаешь, что меня только чай интересует, принцесска? — усмехается, проигнорировав моё высказывание. — Вроде раньше его Высочеством был. А теперь всего лишь принцесска? — Когда повзрослеешь морально, может быть, к прежнему титулу вернёмся. Пока — так. Откладывает дурацкий кубик. Ко мне склоняется. Поддевает подбородок, поглаживает подушечкой большого пальца. Свободной рукой тянется к моим волосам, пропускает их сквозь пальцы, не распуская хвост окончательно, но чуть ослабляя резинку. — Ты и, правда, на своей работе настолько помешан? Неожиданный вопрос. Даже слишком. Резкий переход. Не ожидал. — Да. А что? Мне разве не за это платят? — За это. Просто всё происходящее настолько нелепо выглядит. — Что именно? — Всё, — пожимает плечами. — Забавно наблюдать за тем, как ты здесь распинаешься об электорате, его вкусах, предпочтениях, желаниях и лучших вариантах поведения во время публичного выступления, о политике республиканцев и главных её направлениях, а Митчелл нихуя не слушает, лишь кивает согласно и мысленно тебя на этом столе раскладывает, во все дыры имея. — А ты не тем же самым всё это время занимаешься? Или скажешь, что фокусы с феромонами — случайность, а не намеренное их использование? — хмыкаю, стараясь продемонстрировать невозмутимость, но залпом осушая содержимое чашки, потому что во рту просто пустыня. — Думаешь, грязные методы тебе честь делают? — А я тебя не только мысленно раскладываю. И не только на столе. Мы же с тобой знаем правду, принцесска. Для меня ты всегда готов. И тогда, и сегодня, и... — замечает едва различимым шёпотом, но тут же затыкается, давясь словами, когда скольжу кончиком языка по подушечке его пальца. Неоднократно повторяю это действие. И, отставив чашку в сторону, кладу ладонь ему на колено, чтобы начать подниматься выше. В точности, как он сам гладил моё бедро. Он, правда, не через брюки прикасался, а напрямую, к коже. Но эффект, видимо, ничуть не слабее. Его пальцы скользят выше. Не просто по губам проходятся — толкаются уверенно в призывно приоткрытый рот, слегка нижнюю губу вниз оттягивают, а после вновь погружаются внутрь. И снова знакомый сценарий. И снова тот же взгляд, которым он меня на протяжение нескольких крайних часов одаривал. Но теперь не в спину. Теперь глаза в глаза. Мокрые пальцы по верхней губе ведут, по тому самому краю её, что так часто прикусываю. Поглаживают место, пострадавшее от самого сильного укуса. Скользят по кромке зубов, с нажимом, словно жаждет поцарапаться о край их. Прикушенная верхняя губа — мостик с прошлым. Привычка Харлина, что осталась и с его новым воплощением. Если Гиллиан действительно так хорошо его знал, если пристально за ним наблюдал, то и привычку эту помнит. Звучит почти фантастично, но для меня и сам факт его заинтересованности в Харлине — та же самая фантастика. — В какие игры ты играешь, Квин Морган? Вопрос, скорее, риторический, нежели какой-либо иной. Ответа не ждёт, но губу закусывает, когда ногти проходятся по его бедру, царапая через ткань, дразня. — В те же, что и ты, Гил. Ни больше, ни меньше. Рискованный поступок. Не менее рискованный, чем использование бесконечного упоминания псин. Услышав из моих уст своё имя, дёргается, как от пощёчины, что прилетает без предупреждения, оказываясь максимально неожиданной. Несколько секунд смотрит на меня с удивлением, после соскальзывает со стола и, одёрнув пиджак, снова направляется к своему наблюдательному посту. Кубик Рубика прихватывает с собой. Очень своевременно, потому что Митчелл вновь появляется в кабинете, повторно принося извинения, поясняя что-то о форс-мажорных обстоятельствах, требовавших немедленного вмешательства. Проблема в том, что теперь не Митчелл меня не слышит, а я — его. Потому как теперь ещё отчаяннее, чем в любое другое время хочется прикусить верхнюю губу и скользнуть кончиком языка по пострадавшему месту, перехватывая заинтересованный, наполненный подозрением взгляд. Потому как прикосновение недавнее было каким-то другим, не похожим на все остальные. Словно не к презираемой отчаянно потаскухе, коей в его глазах предстаю, прикасался, а к человеку, слишком многое в его жизни значившему. К человеку, которого он... любил? Чёртово разноглазое наваждение, методично меня уничтожающее, превращающее в безвольное, безмозглое желе. Наваждение, от которого нужно избавиться, но от которого избавляться не хочется. Хоть и понимаю, что ничем хорошим для меня эта история не закончится. Если и принесёт с собой что-то, то лишь боль, в сравнении с которой всё, что прежде было, покажется детской забавой. Потому как, глядя на этого человека, я понимаю: он не просто надколет моё сердце. Он его разобьёт на множество частей. А, может, и не станет бить — просто вырвет из груди, вскрыв грудную клетку. Так же уверенно и безжалостно, как это сделал однажды мой отец с моим папой.