Не верь, не бойся, не проси

Всё, что происходит в «Ригеле» остаётся в «Ригеле». Во всяком случае, официальное утверждение звучит примерно так, обещая всем посетителям сохранение конфиденциальности информации. Никаких провокаций, никаких грязных тайн, всплывающих на поверхность в самое неподходящее время, никакого шантажа. Митчелл Тозиер человек слова, с ним можно вести дела, а в случае чего всегда реально договориться. Работа на него открывает передо мной двери «Ригеля», даря свободный доступ в это царство порока и разврата в любое время дня и ночи. И в кои-то веки решаю воспользоваться теми возможностями, что у меня появляются. Сомнительными привилегиями общения с сильными мира сего. Через пару дней после внеплановой встречи с докторами окончательно прихожу в норму. Но на пузырёк с «Омигеном» всё равно смотрю с подозрением. С самого начала было понятно, что моя затея граничит с суицидом. Окажись дозировка чуть выше, и спасти меня уже не удалось бы. Окажись дозировка выше, и я бы получил освобождение от своей зависимости. Не на время. Навсегда. Радикальным способом. Даже слишком. Закидываться препаратом, у которого список побочных эффектов сравним по объёму с серией книг о Гарри Поттере, в повышенной дозировке, может только форменный идиот. И в роли этого идиота выступаю я. Увы. Гениальные люди, придумавшие некогда подавители, так и не сумели разработать формулу таблеток от истинности, потому перед ней даже лучшие, самые сильные лекарства оказываются бессильны. Оттого я и стараюсь минимизировать количество личных встреч с Тозиером, обсуждая рабочие вопросы с ним в зуме, глядя на него и замечая, как на фоне мелькает знакомый силуэт, слыша, как Гиллиан что-то говорит. Стараюсь при этом оставаться невозмутимым и никоим образом не выдавать собственные переживания. Каменное лицо, равнодушный взгляд, ровный тон. Рассуждения о работе, о работе и снова о ней же. О том, в каком направлении нам следует двигаться и почему не стоит сбавлять обороты, формируя образ со всех сторон положительного альфы, раз уж мы решили играть на тонких струнах чужих душ. Слухи слухами, но их всегда можно перекрыть реальными делами. Публика благодарна. Она с удовольствием пожирает те сладости, что мы для них готовим, потому стоит продолжать их баловать, стирая из их памяти все мрачные истории. Главное, чтобы это не выглядело чрезмерно глянцево и приторно, чтобы в словах и поступках прослеживалось хоть немного искренности. Несомненный плюс Тозиера в том, что он сам охотно включается в процесс. Он не из тех кандидатов, что живут на всём готовом. Он сам весьма инициативен, мне остаётся лишь курировать его действия, направляя, но не прокладывая дорогу к успеху самостоятельно. Наше обсуждение продолжается несколько часов кряду. За это время мы успеваем продумать мельчайшие детали программы о деятельности благотворительного фонда Тозиеров, перемыть кости всем конкурентам Митчелла и — напоследок — переброситься парой слов о предстоящей поездке. Как ни странно, предложение Тозиера оказывается вполне реальным, а не глупой шуткой, как казалось в самом начале. До последнего сомневаюсь в правдивости, но, судя по всему, Митчелл всерьёз намерен вытащить нас обоих на прогулку, поставить друг напротив друга и заставить пожать протянутые руки. Наивно верит, что в нашем случае действительно реально стать приятелями. Какая нахер дружба, в самом-то деле? Друзей невозможно настолько сильно хотеть. Если между людьми однажды вспыхивает желание такой силы, друзьями им уже никогда не быть. Никогда и ни за что. Они прошли точку невозврата. Они потеряли шанс на спокойное сосуществование на одной территории. Им либо забыть друг о друге. С глаз долой, из сердца вон, что называется. Либо в одну постель дорога, и чем раньше, тем лучше. Но, судя по всему, второй вариант невозможен. Потому как есть у Гиллиана тот, кого можно затянуть в свою койку. Овца безмозглая с миленьким личиком, которая в лифте имя его выстанывает, не обращая внимания на присутствующих поблизости посторонних людей. Как будто, доведя этого придурка до оргазма, Гиллиан одновременно ещё и мозги ему отключил. Быть может, ты просто завидуешь, напоминаю себе, завершая сеанс видеоконференции и откидываясь на спинку кресла. Быть может, тебе тоже стоит постараться отвлечься и отыскать себе достойную замену. Не среди шлюх. Хватит с тебя грязного прошлого, в котором мистер Тозиер на пару со своим помощником покопались, узнав всё, вплоть до мелочей. Даже условия, при которых ты невинности лишился, вызнали. Тебе нужен кто-то из тех, кто способен поднять самооценку, до самых небес. И здесь бы лучшим вариантом, наверное, сам Тозиер был. Но близость с ним до сих пор не кажется чем-то естественным, а вот неправильным — сколько угодно. Потому-то и завершаю с ним общение, не пытаясь флиртовать, не бросая двусмысленные фразы в разговоре. Остаюсь в общении с работодателем максимально сдержанным, при этом ненароком уточняю, а есть ли у меня возможность провести сегодняшний вечер в стенах «Ригеля». Митчелл удивляется, но добро даёт. Почему нет, мистер Морган, если вы действительно этого хотите? Главное ведь, как вы работаете, а не как отдыхаете. Я приезжаю в «Ригель» с единственной мыслью о том, что в этот вечер мне нужен альфа. Только альфа. Исключительно. Никаких омег. К чёрту их. Альфа, который заставит позабыть обо всём на свете, даже о Гиллиане, гореть ему в адском пламени, Ллойде. Альфа, который окажется живым воплощением идеала. Тот, кто сумеет завладеть моим вниманием, затянет сначала в интересный разговор, а после в головокружительный поцелуй, и утро я встречу в его постели, в его объятиях. В его, сука, сперме. А домой поеду в его рубашке. Буду так же, как юное, не слишком умное дарование, трогать припухшие губы и блеять имя любовника, не обращая внимания на присутствие поблизости посторонних. Я прохожу внутрь с мыслями об этом, и даже то, что почти сразу замечаю несколько заинтересованных взглядов, в мою сторону направленных, решимости не отбивает. Правда в том, что я не из тех, кто умеет должным образом распоряжаться природной привлекательностью, о которой говорят окружающие. Не умею крутить альфами, превращая их в подкаблучников. И повышенным вниманием не наслаждаюсь. Оно заставляет меня не расправлять плечи и гордо идти вперёд, а моментом начинать искать в себе множество недостатков. Так же и теперь. Но я хочу уехать отсюда не один. Я хочу уехать отсюда с кем-то. И сделать это так, чтобы Гиллиан Ллойд об этом узнал, чтобы подавился своими словами самовлюблёнными, что я всегда готов только для него. Чтобы они у него поперёк глотки застряли, как самая острая, до крови продирающая кость. Хочу. Но понимаю прекрасно, что плевать ему на то, с кем я проведу грядущую ночь. Пока я пытаюсь отделаться от навязчивых мыслей, с его персоной связанных, он обо мне не думает вообще. Натягивает своих мальчиков по вызову, надежду им даёт на то, что однажды их поебки в серьёзный роман перетекут, и он их, словно добрый волшебник, в счастливую совместную жизнь поведёт. А они, овцы наивные, ведутся на эту чушь. Но с ними, наверное, проще в разы. Они его псиной не называют, не отталкивают демонстративно, не пытаются задеть за живое. Просто на колени становятся или на спину ложатся и пытаются счастье купить, подставляясь. Цивилизованный мир, а плата за исполнение желаний стара, как мир. Ты раздвигаешь ноги — тебе организовывают сладкую жизнь. Выбор в «Ригеле» большой, если не сказать, огромный. И публика во всех смыслах примечательная. Политики, бизнесмены. Никаких случайных людей. Никаких обдолбанных дешёвой наркотой подростков, что заблёвывают раковины в сортирах и уделывают всё кровью. Хотя, золотые детки тоже периодически на глаза попадаются, но держатся обособленно, своей компанией. На посторонних внимания не обращают, сосредоточившись друг на друге. Мне они, впрочем, тоже не интересны. Не мой контингент, не моя сегодняшняя цель. На вопрос персоналу о том, здесь ли сегодня Митчелл, получаю отрицательный ответ. Тем лучше. Не хочу с ним сталкиваться. Ни с ним, ни с Ллойдом. Ни с кем-то ещё из своры. Мне отключить голову хочется. Так, чтобы вообще ни о чём не думать, ничем мозги себе не трахать, но, как и в большинстве случаев, не получается. Подавляющая часть моих идей по одному сценарию проходит. То, что гениальным на стадии планирования кажется, в итоге дерьмом каким-то оборачивается. Сегодняшний поступок тоже на грани суицида. Две стороны одной медали. Тогда переизбыток подавителей в крови, теперь — недостаток. Не принимаю их вообще, прекрасно понимая, насколько сильным станет аромат, насколько сильно буду притягивать внимание. И всё равно отказываюсь от приёма таблеток. Чем дольше здесь нахожусь, тем сомнительнее кажется затея. Как и выбор места, с которым ассоциации определённые вмиг проскальзывают. Пустые залы и то, что мистер Ллойд обыском называет. То, что, на самом деле, на настоящий обыск мало походит. Слишком долго ладони по телу моему шарят, слишком много показухи в каждом слове и жесте, в каждом поступке. Без аперитивов, сразу с тяжёлой артиллерии. Виски со льдом, без пошлой колы, вкус которой убивает благородный напиток. Обжигает губы не хуже, чем поцелуй определённого человека, глотку обжигает стремительно. Обжигает, а хочется, чтобы по мозгам дало моментом. Чем раньше, тем лучше. Взглядом скольжу по разношёрстной публике, пытаясь отыскать для себя подходящего кандидата. Альф много, но ни на одном взгляд надолго не задерживается, зато не оставляет ощущение, будто за мной кто-то пристально наблюдает. Смотрит неотрывно, и от этого наблюдения становится по-настоящему неуютно. Будто под прицелом нахожусь. Будто кто-то методично целится, готовясь прямиком в затылок несколько пуль вогнать. Но среди тех, кто в зоне досягаемости находится, нет ни одного человека, подобным взглядом обладающего. Первый стакан впустую улетает, и я почти готов признать себя проигравшим, когда слышу, как к барной стойке подходит кто-то. Голос грудной, низкий и хорошо поставленный. Профессионально, я бы сказал. Какая встреча! Кто бы мог подумать, что в этом месте я встречу подобного человека? — Повторите молодому человеку, — произносит уверенно, не спрашивая у меня, а нужно ли, собственно, повторение. — А что будете вы? — интересуется бармен. — Мне то же самое, — отвечает, занимая место у барной стойки рядом со мной. Тогда-то и поворачиваюсь к нему. Тогда и смотрю на человека, решившего одарить своим вниманием. Не ошибся. Точный удар. Меткий. В самую цель. Политический обозреватель Патрик Грант, он же известный оппозиционный деятель, он же противник нынешнего губернатора, претендующий на его место. Тот, кто явно против Митчелла играет, но за каким-то чёртом в его закрытый клуб попадает. Не уверен, что он сюда приходит исключительно для того, чтобы душой и телом отдохнуть. Больше похоже на то, что Грант, сунувшись в политическую мясорубку в новом качестве, от прежних замашек отказываться не собирается. Ищейка, как она есть. Как и большинство жителей Чикаго, наслышан об этом клубе и надеется отыскать здесь компромат. Информацию, которую в дальнейшем сможет использовать против Тозиера. Наивно с его стороны думать, что Митчелл что-то подобное допустит. Если Митчелл позволил конкуренту в его клуб попасть, значит, уверен в том, что сегодня здесь всё кристально-чисто, а потому ничего скандального, противоречивого, наносящего удар по репутации Грант не найдёт. Вряд ли Патрик об этом не догадывается, но попытка — не пытка. — Какими судьбами, мистер Морган? — Решил немного развеяться. — И воспользоваться привилегиями знакомства с Митчем Тозиером? — Какого рода привилегиями? — Ну как же. Всем известно, что попасть в «Ригель» простому смертному, прошу прощения за каламбур, совсем непросто. Однако, вы здесь. — Вы — тоже, — усмехаюсь. Патрик Грант не из тех, с кем мне хотелось бы иметь дело. Несмотря на то, что Грант позиционирует себя, как борца за добро и справедливость, мне он всегда казался довольно скользким типом. Вся его оппозиционная деятельность такая же фальшивая, как и ток-шоу, провозглашённое самым честным и неподкупным на телевидении. Без купюр, без прикрас. Скандальные подробности, уничтоженные карьеры тех или иных политиков, пространные рассуждения, непрошибаемая уверенность в собственной правоте, неумение слушать мнение оппонентов, зациклившись исключительно на любимом себе. Ведущий политического шоу, выходящего на федеральном канале в прайм-тайм. Получивший за свою деятельность несколько довольно значимых наград. Узнаваемый персонаж, чьё мнение считается авторитетным. Митчеллу он и его деятельность были выгодны до недавнего момента, пока они не стали соперниками. Раньше-то они в одном направлении смотрели и были единомышленниками, жаждавшими пошатнуть авторитет действующего губернатора. Вполне возможно, даже действовали сообща. Но теперь они находятся по разные стороны баррикад, а потому в общении с Грантом нужно быть предельно осторожным, чтобы не сболтнуть лишнего, не сказать ничего такого, что он может вывернуть наизнанку и выставить в невыгодном свете, уничтожив наши с Тозиером результаты совместной деятельности. Проще говоря, с Грантом вообще не стоит разговаривать, но и уйти, прямо сейчас поднявшись с места, будет слишком невежливо. Потому продолжаю сидеть на месте и полный стакан ближе подвигаю, не отказываясь от подношения. Стакан к губам, маленький глоток. Кусочек льда, что прихватываю зубами. — Кажется, наш разговор начался совсем не так приятно, как мог бы, — говорит, улыбнувшись. — Прошу прощения. Был резок, — хмыкаю. — Вам не за что извиняться, Квин, — замечает. — Подобное явление, как цепная реакция. Я подобрал не те слова, вы их поняли по-своему, на фоне недопонимания возникли некие разногласия. На самом деле, я не хотел вас оскорблять, потому... — Вы не оскорбили. Вновь осматриваюсь по сторонам, пытаясь обнаружить источник пристального взгляда, напрягающего и раздражающего. Взгляда, под которым невозможно расслабиться. Который на мысли о невидимом поводке наталкивает. Словно кто-то мысленно жаждет его мне на шею набросить и затянуть, как можно сильнее, к себе подтаскивает. Дышать тяжело, практически невыносимо. И во рту начинает пересыхать. Потому кубик льда, что прихватываю из стакана и медленно рассасываю, как спасение. Ладонь непроизвольно тянется к пуговицам на рубашке, расстёгивая две верхних. Мои действия не остаются незамеченными для Патрика. Наблюдает жадно за каждым моим движением, сглатывает бесшумно, но отмечаю краем глаза, как дёргается кадык, как он губы облизывает. — И всё же... — Да? — «Ригель» не лучшее место для вас, — произносит. — Почему? — Я много слышал о вас, Квин. Исключительно положительные характеристики. Как профессионала, вас ценят. Говорят, у вас великолепная хватка. Вы умны, дотошны, осторожны и весьма предусмотрительны. Потому не сомневаюсь, что и о нанимателе своём знаете больше, чем в официальных источниках указано. Как и о его детище, в стенах которого мы с вами столкнулись. — Хотите сказать, что это место — что-то вроде портала в ад, а то и филиал его на земле? С улыбкой. Чуть покачивая стакан в руке. Вызывающе кончиком языка по нижней губе. Тонкая грань между попыткой соблазнить и откровенной пошлостью. Стараюсь придерживаться первого варианта, не скатываясь в сторону второго. Он смотрит. Чем дальше, тем зачарованнее, внимательнее. В какой-то момент начинаю жалеть о том, что невосприимчив к феромонам окружающих людей. Интересно, насколько сильно он сейчас жаждет урвать свой кусочек счастья, затащив в свою постель помощника Тозиера. Это ведь так благородно. Подойти, завести разговор, из лучших побуждений посоветовать быть внимательнее к работодателю и его делам. Как будто бы забота. Как будто бы желание оградить хрупкого омегу от крупных неприятностей. На деле, его истинные стремления буквально на лице прочитываются. Он не столько заботу проявляет, сколько надеется меня на откровенность развести и в грязном белье Тозиера покопаться. Уверен, что я знаю многое, а, значит, помогу ему нанести удар по сопернику. Стоит только включить обаяние на максимум, стоит только окружить вниманием. Типичное мышление типичного альфы. — Хочу сказать, что вам лучше держаться отсюда подальше. Впрочем, как и от самого Тозиера. — До сегодняшнего дня мне доводилось слышать о Митчелле Тозиере только положительные отклики, — бросаю равнодушно. — Во всяком случае, человек, благодаря которому я получил это место, рекомендовал мистера Тозиера, как исключительного умницу. — Исключительную мразь, — едва не выплёвывает. — Голословное утверждение или есть доказательства? — Сколько угодно. — Как бы там ни было, а деньги мне платит именно Тозиер. И пока он это делает, для меня он будет лучшим кандидатом на пост губернатора Иллинойса, — пожимаю плечами. Ещё глоток. Ещё один подтаявший кубик льда. Невидимый поводок до предела натянут. Его не просто в руках удерживают — на кулак наматывать начинают, притягивая к себе всё ближе и ближе. Оборачиваюсь, по сторонам внимательно оглядываясь, но снова и снова наталкиваюсь взглядом на пустоту. Ничего подозрительного. Никого подозрительного. — Деньги не пахнут? — Карты — нет, а мне гонорары на пластик переводят. Но интересно послушать, чем должны пахнуть деньги, полученные от Митчелла. Усмехается. Губы кривит, взгляд цепким и злым становится. Показная манерность и недалёкость, что мною активно демонстрируются, из состояния равновесия выводят. Раздражается. Ощущаю это кожей. Совсем не то, чего он ожидал, когда в толпе выхватил взглядом. Рассчитывал на умного собеседника, что вцепится в него, поведётся на громкие заявления и побежит, роняя тапки, от Тозиера к кому-то из его соперников. И... Я бы действительно побежал, если бы видел в них реальную силу, способную низвергнуть Тозиера, уничтожить его и раздавить. Однако, все они кажутся мне статистами. Да, в политическом мире они, несомненно, ориентируются лучше Митчелла, но, когда речь заходит о власти и влиянии, равных ему или хотя бы близко стоящих, в принципе, не существует. А потому выбирать таких союзников себе дороже. Они ведь не станут спасать тебя, если тонуть начнут. Они тебя виновным во всём выставят, пытаясь собственную шкуру спасти. — Кровью, Квин, — бросает резко. — А ещё смертью и сгоревшим риплексом, который, стараниями Тозиера, повсюду распространяется. И если вы действительно считаете, что подобный кандидат может стоять во главе штата... — К чему мне эта информация? — уточняю безразлично. — Я пришёл сюда не для того, чтобы разговаривать о работе, но вы решили навязать свои правила игры. Если вам есть, что добавить, продолжайте. С удовольствием выслушаю. Если вы просто нашли свободные уши, то, боюсь, нам больше не о чем разговаривать. — Возможно, я беспокоюсь о вашем будущем, — замечает, протягивая руку и сжимая ладонь на моём плече. — Да? И каким же образом? — Митчелл Тозиер губернатором не станет, — говорит с фантастической уверенностью, и я его словами неожиданно проникаюсь; слишком много в них твёрдости и непоколебимости. — Ему не позволят это сделать. А поскольку продвижением его именно вы, мистер Морган, занимаетесь, то и ваша карьера окажется под угрозой. Вы себя подобным сотрудничеством запятнаете и закопаете, как специалиста. Оно вам ничего, кроме множества проблем не принесёт. — Проблем и денег, — поправляю. — Деньги не всегда и не всем помогают. — Даже, если всё, что вы говорите, правда... — Это правда, — раздражённо, почти зло. — Окей, оставим ваши подводки. Перейдём к самой сути. Что предлагаете? Работать с вами? Вас продвигать? Или... Не вас, а того, кто у вас за спиной стоит? Озвучив это предположение, внимательно вглядываюсь в его лицо и не могу сдержать удовлетворённой ухмылки, осознав, что оказываюсь близок к истине. Что ж, похоже, метко стреляю не только в тире, но и словами. Не всегда, но случается время от времени. Как сейчас, например. Напускная невозмутимость исчезает, уверенности в разы меньше. Значит, за ним действительно кто-то стоит, и этот кто-то довольно влиятельный. Просто очередная постановка на политической арене. Выбрали марионетку, что будет представлять интересы определённого человека, на публике, а сами предпочли в тени остаться. Схема, годами работающая. Представителям семьи Тозиер до недавнего времени так же не чуждая. Это Митчелл решил из тени выйти и внимание непосредственно к своей персоне привлечь, а его отец так же в тени держался, предпочитая под удар других людей ставить. Чтобы не на него, а на них все недовольства сыпались, если вдруг что-то пойдёт не по плану. Если вдруг принятое решение окажется ошибочным. — Кто он? Грант открывает рот, собираясь ответить, но так ни слова и не произносит. И ладонь с моего плеча убирает, словно боится, что, продолжая в том же духе, без руки останется. Проследив направление его взгляда, понимаю, что, а вернее кто заставил Патрика заткнуться, так и не произнеся пламенную тираду. Тот же, кому взгляд удушающий принадлежал. Слишком властный, слишком ощутимый, слишком осязаемый. Не может быть ошибок. Ответ однозначный. Тот, кого меньше всего ожидаю увидеть, а вместе с тем — с самого начала — подсознательно жду. С тех самых пор, как в разговоре с Митчеллом о планах своих на сегодняшний вечер упомянул, видя, что где-то на заднем плане он мельтешит. Отмечая про себя, как замирает на мгновение, когда вопрос о «Ригеле» задаю. Не верю, что планами своими поступится и рванёт сюда ради меня, но всё равно жду. Надеюсь. И теперь взглядом с ним встречаюсь. Тот, кто громкими обещаниями разбрасывался. Тот, кто говорил, что никогда на зов мой не побежит, даже если буду орать, срывая голос. Бешеная псина с нечитаемым выражением лица, что сейчас смотрит на нас, буквально в клочья Гранта раздирая одним лишь взглядом. На барную стойку ложится картонный ламинированный прямоугольник. — Позвоните ему, Квин. Обсудите всё в более подходящих для разговора условиях, — произносит Патрик, подталкивая визитку ближе. Кончиками пальцев подтягиваю её к себе. Воспользовавшись тем, что Ллойд отвлекается на мгновение, глядя куда-то в сторону, прячу во внутренний карман пиджака. Улыбаюсь мило, располагающе. — Доброго вечера, мистер Грант. Подумаю над предложением, — обещаю, соскальзывая со стула и направляясь в сторону лестницы, рядом с которой заметил Ллойда. Внутренний голос настойчиво советует от него подальше держаться. Не нарываться и не провоцировать лишний раз. Практика ведь показывает, что наше взаимодействие никогда не заканчивается ничем хорошим. Лишь создаёт дополнительные проблемы, что с каждой новой встречей в масштабах разрастаются. Однако, вопреки доводам разума, иду к нему, на ходу к стакану раз за разом прикладываясь. Ощущая, как внутренний жар всё сильнее становится, разрастаясь и ширясь, испепеляя меня буквально. И не алкоголь тому виной. И даже не чужие феромоны. Сегодня он играет честными методами, никаких попыток воздействовать на сознание с помощью феромонов. В том, что меня к нему со страшной силой тянет сейчас — исключительно моя вина. Надо подавители разумно принимать. Не нажираться ими до отказа, но и не игнорировать их наличие. Чувство меры должно быть. Во всём. Смешок. Когда речь о нём заходит, все правила нахер идут. Рядом с ним словно другой мир, в котором от моего здравомыслия, в рабочих вопросах проявляющегося, ничего не остаётся. Рядом с ним я ничем не лучше овцы, что так самозабвенно имя его блеет, не отойдя толком от ебли с лучшим омегой в его жизни и в постели. Овцы, которую я всё ещё жажду постричь налысо, и это в самых безобидных своих фантазиях, потому как чем дальше, тем страшнее, чем дальше, тем безумнее. И хорошо, что сейчас его поблизости не наблюдаю, потому как не готов к ещё одной встрече. Не готов сдерживаться. Попадись он мне на глаза, и я бы действительно пару раз его о стенку приложил, выбивая из тупой башки мысли о бешеной псине, что он приручить пытается. И, похоже, делает это куда успешнее, чем я, раз из квартиры Гиллиана с мечтательной улыбкой и в его рубашке выползает, а не в разодранных тряпках и не с разбитыми губами. Тварь мелкая, оказавшаяся не в то время, не в том месте. Пиздёныш, которого прикончить хочется, сжав на нежной шее ладони, до хрипов и хруста. Стоит вспомнить о парне из лифта, и мозг мигом море кровожадных мыслей подкидывает. Лёгкость, порождённая алкоголем, исчезает. От былого хорошего настроения, основательно подточенного общением с Грантом, тоже камня на камне не остаётся. Ненавижу. Обоих ненавижу. Одного за то, что мою истинную пару сильнее меня привлекает. Другого за то, что меня на кого угодно готов променять. Последний глоток, последняя льдинка, тающая на губах. Стакан на поднос официанта, пробегающего мимо. Иду уверенно к намеченной цели, не замечая препятствий на своём пути. Продираюсь к нему, ничего и никого, кроме него, перед собой не вижу. Мыслями снова в событиях прошлого, когда впервые ощущаю вкус его кожи, когда веду языком по шее. Когда хочу его переиграть, а хуже лишь себе делаю, потому как очередной фетиш в себе открываю. Мне к нему безумно нравится прикасаться. Он слишком яркий, слишком запоминающийся, слишком вкусный. И такой слишком не мой, что становится больно от осознания этого. Слишком. Не. Мой. А я слишком мало выпил, потому мир всё ещё чёткий. Состоит за людей, а не из размытых силуэтов. Не наполнен разноцветными пятнами. В нём есть лишь одно пятно, достойное внимания. Чёрное. Из поля зрения скрывается, но от меня ему не уйти. На запах иду, словно сумасшедшая ищейка, из-под земли достать готовая. И снова кусаю губы, не в кровь, но ощутимо. И снова ожесточённо вжимаю ногти в ладони, представляя, как в лопатки его их вонзаю, а не самого себя мучаю. Не просто царапины, а кровь, которой он истекает. Кровь, которую жадно слизываю, смакуя на кончике языка. Кровь, вкус которой ощущаю, когда за загривок его кусаю, оставляя парную метку, но перед этим вкус собственной крови с его губ собираю языком. Не прячется по тёмным углам, показывается, давая понять, что мои фокусы для него не являются тайной. С не до конца понятной мне целью приезжает. Появляется стремительно, падая, как снег на голову, обламывая мне занимательный разговор. Заставляя одним лишь видом своим несостоявшегося заговорщика обоссаться от страха и позорно сбежать. Приезжает, одаривает презрительным взглядом и тут же исчезает. Но, видит крылатый Эллиас, я его отыщу. Догоню, как бы далеко он не был. Догоню и... Чёрт знает, что сделаю. Мой план действий на сегодняшний вечер состоит всего лишь из одного слова. Импровизация. Ничего кроме. Феромоны его приглушены подавителями, но я их всё равно ощущаю слишком остро. Тянусь за ним. К нему. Нахожу его на подземной стоянке. Он уже садится в машину, когда определяю его местоположение и выбегаю туда. Слышит шаги, замирает, опираясь на приоткрытую дверь. Смотрит на меня. Лицо такое же сдержанное, как и в клубе, когда спину мою гипнотизировал. Ни намёка на эмоции. Как будто не на живого человека смотрит, а на пустое место. Как будто ничего между нами не было. Ни притяжения этого дикого, пусть и неправильного, пусть и болезненного, изломанного какого-то, далёкого от милоты и романтики, далёкого от всего того, о чём большинство омег мечтает, рассуждая о любви. Ни поцелуя, наполненного безумием и одержимостью, что с обеих сторон ярко проявлялись. Словно он меня впервые в жизни видит. Псина бешеная. Безумная. Агрессивная. Скалится, обнажая край острых зубов. Только что слюна с них не капает. Псиной в очередной раз тянет назвать, но прикусываю язык. Вообще ничего не говорю, пряча руки в карманы и подходя ближе. Идиотская наигранная модельная походка, когда чеканишь шаг, держишь спину прямой и гордо вскидываешь подбородок, пытаясь что-то кому-то доказать. — Принцесска, — тянет насмешливо. — Какими судьбами? — Мне нужна твоя помощь. — Правда? И какого рода? — Подбросишь до дома? Импровизация — не моя сильная сторона. Не мой конёк. Всё начинает рушиться, не начавшись. Прищуривается, смотрит на меня так, словно не верит ушам своим, усмехается. — Подбросить до дома? Серьёзно? — Абсолютно. — Вызови такси, — советует. — Не припоминаю, чтобы нанимался твоим личным водителем, поэтому... — Гиллиан, — прокашливаюсь. — Гил. На несколько шагов ближе, значительно сокращая расстояние, отделяющее друг от друга. Его природный аромат ко мне буквально прилипает, затмевает собой всё. Единственное, о чём могу думать. Единственное, что для меня сейчас имеет значение. Безрассудство полное. Вначале едва не сдохнуть из-за передозировки подавителя, желая уничтожить в себе желание, порождённое близостью определённого человека. А теперь подыхать мучительно от того, насколько сильным воздействием его феромоны обладают на организм, не загашенный никакими подавителями. Неосознанно веду языком по губам, перехватывая его пристальный, заинтересованный взгляд. И прикоснуться хочется до одури. Перекрыть все те следы, что на его теле мудила овцеподобный оставил, своими. Стереть его прикосновения. Стереть все воспоминания о нём, заменив их собой. Новыми переживаниями, новыми ассоциациями, новыми впечатлениями, в которых главным действующим лицом буду я. — Мне казалось, у тебя появился весьма интересный собеседник, — произносит насмешливо. — Не стал подходить, чтобы не ломать идиллию. Думаю, если вернёшься к нему, он с удовольствием купит тебе ещё пару стаканов, а потом предложит прокатиться не только по городу, но и на своём члене. Может, такси и не понадобится. Может, персонального водителя отхватишь на всю ночь и на всё утро. Специальное предложение. По скидке. Акция для избранных. — И ты, конечно, Митчеллу об этом расскажешь? Очередная усмешка. — Поэтому ты за мной и побежал? Боишься, что Митчелл о твоих сомнительных похождениях налево узнает? Есть, что скрывать? — Мы просто разговаривали. — Разумеется. О чём же могут разговаривать один из кандидатов в губернаторы с сотрудником пресс-службы другого кандидата, если не о погоде и не о вкусе виски, который им разливают? От него ничего не утаить. Знает правду. Не знает, так догадывается. Для него ход Гранта предсказуем. Более чем. И персонал, наверняка, из проверенных, с потрохами купленных людей состоит. Тот же бармен, напоминавший бесшумную тень, мог обо всём ему рассказать. Недальновидно со стороны Гранта подобные разговоры начинать на вражеской территории. Слишком высок риск оступиться. — И то, что вы оба так удачно в одно время в одном месте оказались... Скажешь, банальное совпадение? — Именно оно. — Конечно, — улыбается понимающе, ни единому слову не веря. — Если бы это был заговор, мы бы не потащились в «Ригель». Подобрали для встречи другое место. Мы же не совсем сумасшедшие, чтобы прямо у тебя и Митчелла под носом... — Стремление отвести подозрения. Как вариант. Поэтому именно здесь. — Нет! — Неплохая попытка сыграть в невинность, принцесска. Но я ведь говорил уже, и от слов своих не отказываюсь. Глаз с тебя не спущу, и, если что-то покажется мне подозрительным, пеняй на себя. — Прикуешь к батарее и пытать будешь, чистосердечное признание получить желая? — Если ты однажды столкнёшься со мной в роли своего палача, смеяться уже не будешь, — говорит, и от слов его веет холодом. — Он предлагал работать на него, — замечаю. — Только и всего. Его продвижением заниматься. Сожалел, что не нанял меня первым. Не лгу, но и всей правды не раскрываю. Совесть чиста. Как будто бы. Это ведь не считается обманом? Я ведь никого пока не подставил под удар. А то, что во внутреннем кармане пиджака лежит визитка, что даже через ткань обжигает, ничего не значит. До тех пор, пока я не набрал номер, на ней напечатанный. До тех пор, пока не принял условия сотрудничества и не начал работать на нескольких кандидатов разом. Одному действительно помогая подняться, а другого методично подталкивая к самому краю пропасти. — И что же в итоге заставило отказаться от сотрудничества с ним? Почему за мной побежал? Решил перестраховаться и попытаться купить молчание? — Нет. — Тогда что тебе нужно? Ты. Ты, блядь, мне нужен. В неприступную скалу сейчас играющий, одаривающий ледяными взглядами и ухмылками. Ты, раз за разом ноги об меня вытирающий и считающий, что истинность — это смешно и глупо. Сказка для наивных дураков, что не способны эмоции под контролем держать, и реагирующих слишком сильно, слишком ярко. Ты, кого я готов разом боготворить и проклинать, потому как в тебе одновременно вижу и ангела своего, что несёт пусть сомнительный, но всё-таки свет в мою жизнь, и демона, что жаждет душу уничтожить окончательно. Вместо ответа, вместо нелепых, ненужных, лишних слов жесты. Прикосновение. К себе. К воротничку рубашки, что прихватываю и в сторону тяну, а после ещё одну пуговицу демонстративно расстёгиваю. К нему. Ладонью по щеке, спускаясь ниже. Подушечкой большого пальца по краю губ, поглаживая осторожно. — Не говори ему, ладно? — выдаю, включившись в игру. Глаза сужаются сильнее прежнего. Смотрит, словно на тонкие ленточки разрезает. Препарирует мысленно, к самой сути подбираясь. — Ты же понимаешь, принцесска. О таких вещах не умалчивают. — Понимаю. — И всё равно веришь, что я?.. — Не верю. Знаю, что Тозиер для тебя всё, потому не верю. Но попытаться стоило. Тянусь к нему, привставая на цыпочки, поглаживаю нижнюю губу, стараясь не зацикливаться на мыслях о том, как его целовала овца безмозглая. Не представлять это, потому как всё перед глазами вмиг алой пеленой затягивает, и ревность становится основой всего. Я словно весь из неё состою. Из безумной, заставляющей задыхаться ревности и ненависти. Из тоски от осознания, что даже у этого парня шансов на успех намного больше, чем у меня. Поддразнить хочу, не более того. Очевидно, что домой не повезёт. Очевидно, что оставит меня, как и всегда, даже если отпускает недвусмысленные намёки о возможной плате за молчание. В его стиле скорее здесь отыметь, как шлюху дешёвую, и бросить, не оставив даже салфеток в качестве бонуса. Перестав поглаживать, прижимаюсь на мгновение к губам целомудренным, сдержанным поцелуем. Собираюсь отстраниться, развернуться и уйти, но чёрта с два у меня это получается. Стоит лишь попытаться от него отодвинуться, и одна ладонь за пояс перехватывает, вторая на шею сзади ложится, стискивая в кулаке несколько прядей. Зажившая ссадина обновляется после очередного укуса. Больно, и снова привкус крови на языке. Больно и хорошо одновременно. Больно и хочется ещё. И я больше не прикасаюсь к его лицу. Ладони ложатся на плечи, скользят по ткани, царапая. Спускаются по спине, по животу, по бокам. Лихорадочно и хаотично. По ткани, раз уж вытащить рубашку из брюк не получается, раз к голой коже прикоснуться нет возможности. В то время, как он меня к себе прижимает, притискивая так сильно, что кажется, надави он чуточку сильнее, и кости затрещат от такого напора. Целомудренный поцелуй кажется далёким и нереальным. Сложно поверить, будто эти двое, что так отчаянно лижутся, словно сожрать друг друга пытаются, могли ограничиться мимолётным соприкосновением губ, и благополучно разойтись каждый по своим углам. И я снова, оказавшись в его руках, словно растворяюсь в пространстве и времени, забывая обо всём на свете. О том, что собирался провести этот вечер в объятиях альфы. О том, что планировал вообще никоим образом не вспоминать о разноглазой твари. И уж точно не рассчитывал так отчаянно к нему липнуть, умоляюще постанывая ему в рот. Вылизывая, прикусывая и обсасывая юркий, горячий язык, что снова и снова с моим переплетается, словно лезвием, самым кончиком его скользит по чувствительному нёбу. Не собирался идти на его невероятный запах, словно под гипнозом. Не планировал подставлять шею под поцелуи, что снова обжигают кожу. Не планировал в очередной раз подтверждать статус текущей суки, что чуть не воет от неудовлетворённости и желания, чтобы ею овладели, чтобы её выебли, чтобы пометили и назвали своей. Самоуважение давно уже уничтожено. В клочья разорвано. Не хуже, чем кимоно. Ничего от него не осталось. И с каждым мгновением остаётся всё меньше. Возбуждение адским огнём проносится по венам, с каждой секундой разгораясь всё сильнее. В очередной раз готов ему отдаться. В очередной раз меня самого на части рвёт от дикого, безумного, бесконтрольного желания. В очередной раз впиваюсь в плечо пальцами, сдавливая и выдыхая имя, ставшее синонимом личного проклятья, ощущая, как зубы сжимаются на мочке уха, как на шее остаётся влажный след. Несколько их — уверенные мазки языка, от которых с каждым новым движением всё сильнее и сильнее улетаю. Очередной укус. Болезненный. Отрезвляющий как будто. Смешок в изгиб шеи. Пустота, когда руки, обнимавшие, удерживавшие в своём плену, исчезают. Когда, стоя в одежде, практически на все пуговицы застёгнутый, чувствую себя хуже, чем голый, пьяный и обдолбанный после школьной вечеринки. Потому как там надо мной сразу начали смеяться, не давая ложных надежд, не шепча о том, как сильно хотят, не показывая это своими действиями. — Это твоя плата за молчание? Примитивно. Избито. Не представляет интереса, — произносит, и хочется его издевательскую улыбку смыть кровью, ударив сильнее, чем он меня в прошлую нашу встречу. Вместо того, чтобы дать выход агрессии, на шаг назад отступаю. Головой качаю. Дрожащими руками застёгиваю верхние пуговицы, вновь чувствуя себя использованным и униженным. — Это не моя плата, — шиплю, вновь царапая ладони, но не замечая, как ногти прорывают кожу, и выступает кровь; не имеет значения. — Это доказательство того, что ты, Ллойд, тупой и слепой долбоёб. Ничего больше. Каждое слово чеканю, а после разворачиваюсь и ухожу, не дожидаясь ответной реплики. * Паршивая затея, обещающая обернуться кошмаром наяву. Оптимизма во мне настолько мало, что предложение Митчелла, по идее призванное пробуждать в моей меркантильной душонке лютый восторг, вызывает лишь опасения и множество сомнений, связанных с этим приключением. Вечеринка с ночёвкой, совсем не похожая на те, частью которых мне доводилось становиться прежде. И если я ощущал себя лишним там, то здесь и подавно буду постоянно во всём сомневаться, искать подвохи и ожидать момент наступления тотального пиздеца. Не верю в реальность шаткой теории о возможном перемирии, зато полон уверенности в том, что наше соседство может боком выйти кому-то из нас. Либо Гиллиану, либо мне, либо обоим. Ставку делаю, в первую очередь, на себя. На то, что снова пойду по проторённой дорожке. Сделаю или скажу что-то не то, что-то максимально лишнее, и, как следствие, спровоцирую в нём приступ неконтролируемой агрессии. Больше всего напрягает мысль, что в порыве ярости Гиллиан может не сдержаться и столкнуть меня за борт. Что ж, в таком случае, от раздражающей преграды, возникающей на его пути, он избавится навсегда. Поразительно, но за тридцать лет я так и не научился плавать. Никогда не пытался учиться. Вернее, пытался, но было это так давно, что и вспоминать неловко. Считай, что не было вовсе. Поездка планируется непродолжительная, потому и вещей с собой беру минимум. Шмотки — напрасная трата места в дорожной сумке, хотя, многие бы со мной не согласились. Если бы у меня были закадычные друзья из числа омег, они бы, несомненно, начали забрасывать неудачника любовного фронта советами. Узнав, кто именно составит мне компанию в путешествии, принялись бы закидывать ещё и советами, подсказывая, как лучше себя подать, что делать, и что нужно говорить, чтобы вернуться из поездки в новом статусе. Быть не только личным помощником «самого Тозиера», но и его новой подстилкой. Они бы, несомненно, назвали это иначе, но в моей голове возникает только одно определение, и оно совсем не тянет на возвышенное. Сомнительный статус, сомнительные привилегии, к нему прилагающиеся, сомнительное всё. А потому даже в поездке я планирую продолжать работу. Раз уж направление дальнейшего продвижения мы определили, стоит уделить чуть больше внимания деталям, проработать их вплоть до мелочей, чтобы потом на этих самых мелочах не погореть. Мне и прежде казалось, что все соперники Митчелла совсем не так просты, как кажется на первый взгляд. Теперь, после встречи с Патриком Грантом, после того как он озвучил своё предложение, подозрения усиливаются. Разумеется, никто из них не желает Митчеллу победы, никто не отдаст её с лёгкостью. Разумеется, у каждого из них какой-то козырь в рукаве найдётся. И лучше бы опередить их, сделать ход первыми, не дожидаясь момента, когда на нас нападут все вместе, разом. А они могут. Очень даже. Объединить силы ради того, чтобы слить сильного конкурента. Стремление избавиться от него на время сделает их всех союзниками и закадычными друзьями. Иначе и быть не может. Они постараются сожрать его, после — начнут жрать друг друга. Пунктуальность играет со мной злую шутку. Оказываюсь первым из числа приглашённых на яхту гостей. Ллойд явно не торопится, тем самым, давая понять, что он думает об идее работодателя, и где он её видел. На лице Тозиера мелькает тень плохо скрываемого недовольства. Он хмурится и время от времени поглядывает на часы. Не нравится, когда его приказы выполняют с оговорками, а то и вовсе игнорируют. В какой-то момент возникает в сознании мысль, что Ллойд решил наплевать на приглашение и не приедет вовсе. С одной стороны, от подобного предположения становится легче. Сильно легче, стоит признать. Не придётся задерживать дыхание каждый раз, когда он проходит мимо. Не придётся соревноваться с кем-то в искусстве владения острыми фразами. Не придётся вновь и вновь бороться с собой, бросая в лицо оскорбления, а в глубине души мечтая о том, чтобы в чужих глазах хотя бы на мгновение промелькнула теплота. Немного. Совсем чуть-чуть. Жизненно необходимо. Потребность сродни дыханию, такая же важная. С другой, становится только хуже, поскольку накрывает осознанием, что, не появись Гиллиан, в путешествие мы с Митчеллом отправимся вдвоём. И это совсем не то, чего мне хотелось бы. То, что могло бы стать полезным в рамках прежнего плана действий, но то, что ныне провоцирует пробуждение огромных сомнений. Чем чаще думаю об этом, тем сильнее убеждаюсь, что к Митчеллу необходимо искать иной подход. Быть его любовником — не тот вариант, что идеально мне подойдёт. Вообще не он. Ни разу. Говорят, чтобы понять, как будешь чувствовать себя в постели с определённым человеком, достаточно одного единственного поцелуя. И если это так, то мне лучше в постель к Митчеллу не попадать вовсе. Дело не в том, что он плох и омерзителен. Дело в моих собственных ощущениях, в моих собственных триггерах и заёбах, не позволяющих расслабиться в объятиях этого человека, мешающих получить удовольствие, но провоцирующих отторжение на подсознательном уровне. И, стоит признать, причина напряжённости, по большей части, не в крови, растекающейся по его венам. Не в том, что он Тозиер, а к представителям данной семьи у меня слишком много вопросов. Мой повод для ненависти и ревности, направленной в сторону Митчелла, человек из плоти и крови. Вездесущий Ллойд. Кто же ещё? Он, он и снова он же. Несмотря на мизерный срок очного знакомства, он уже стал причиной моего помешательства. Делить его с кем-то выше моих сил. Думать о том, что он в чужих руках получает то, что мог бы получать рядом со мной, выше моих сил. Всё, что с ним связано, выше моих сил. Мне бы стереть его из памяти, вытравить, вырвать с корнем, навсегда позабыв, что подобный человек, на свете существует, но каждый раз, когда почти получается убедить себя в рациональности принятого решения, когда первые шаги в выбранном направлении начинаю делать, ситуация выходит из-под контроля. И снова я в него влипаю. В разы сильнее, чем прежде. Меня в него буквально силой впечатывает, как в стенку каменную, с размаха. Меня на части раздирает и размазывает. Меня в ведомую, натасканную на запах любимого хозяина зверушку превращает, заставляя к нему идти, к нему ластиться, желая свою порцию внимания и ласки получить. И болью нестерпимой, невыносимой обжигает каждый чёртов раз, когда меня снова и снова с вещью не слишком ценной сравнивают, когда пользуют и бросают, когда снова в лицо смеются и к стенке прижимают, намекая, что ничего мне не светит. Ни сейчас, ни в дальнейшем. Зачем ему такой, как я, если рядом есть такой, как Митчелл? Зачем ему такой, как я, когда вокруг есть сотни и тысячу куда более ему подходящих. Красивых, уверенных в себе, напрочь лишённых комплексов и не пытающихся на что-то претендовать? Особенно, если учесть, что истинность ему никуда не упёрлась и вообще, по большей части, пустой звук. Он ведь её даже не чувствует, и реагирует не на нового меня. На внешность, что когда-то в память врезалась, да так и не отпустила со временем. Он не торопится настолько, что к моменту его приезда успеваю разложить все вещи, обустроить рабочее место и выхожу подышать воздухом. Можно было бы подойти к Тозиеру, попытаться с ним диалог завести, но держусь обособленно. На почтительном расстоянии, наблюдая со стороны. Появление Ллойда незамеченным не остаётся. Хотел бы появиться эффектнее, не факт, что сумел бы. Достаточно мимолётного взгляда, чтобы во рту появился привкус фантомной горечи, и бесстрастное лицо, на маску похожее, стало звериным оскалом. Чтобы сил на фальшивые улыбки не осталось, чтобы зубы снова в мелкую крошку стираться начали, и губа верхняя подёргиваться стала. В этот момент всё, чего мне хочется — это кровь. Чужая. На моих руках. Ревность такой силы, что заживо меня сжигает, превращая в грёбанный пепел. Ревность, от которой не избавиться и не спастись. Ревность, что меня на части разрезает, как маньяк заправский жертву острым ножом. Гиллиан приезжает не в одиночестве, рядом с ним та самая овца из лифта вышагивает. Имени его не знаю и знать не желаю. Для меня он всегда овцой был и будет. Просто рядом с Гилом идёт, не виснет ни на шее, ни на руке, но это желание во взгляде с лёгкостью прочитывается. По уши влюблённый, отчаянно жаждущий всему свету свои чувства продемонстрировать, никому нахуй ненужные. Смотрит на Гиллиана, как реальная овца, что ради него голову на плаху положит и позволит топору шею перерубить, даже минимального сопротивления не окажет. Наверное, именно такие Ллойду и нравятся до одури, потому как полная противоположность Митчеллу. Ни намёка на натуру доминанта, зато стремление пресмыкаться перед кем-то и в рот ему заглядывать — сколько угодно. Красивый пиздёныш, этого не отнять. Смотрю на него и признаю неохотно, что на такого многие бы запали, не только Ллойд. А ещё ловлю себя на том, что готов кислотой в лицо ему, блядине ебаной, плеснуть, чтобы Ллойд на него больше никогда не смотрел без жалости. Чтобы исчезла из его взгляда эта сраная теплота, которую сейчас замечаю и непроизвольно дрожать начинаю. Не от волнения, а от злости, от раздражения, от приступа болезненного отчаяния. Его взгляд. Характерная особенность. Такая непривычная и до охуения цепляющая. Теплота, которой никогда не получить в свой адрес мне. Теплота, которая для меня почти мифическая. Для меня лишь «сука» вместо имени. Для меня — грубые прикосновения. Для меня — поцелуи кровавые и равнодушный тон. В то время, как для овцы — шарфик, что Гиллиан поправляет неосознанно, пальцами чуть заметно подбородок цепляя, для овцы — улыбка, для овцы — всё то, что мимо меня. Вопреки ожиданиям, овца, оказавшись рядом с Митчеллом, особо счастливой не выглядит. Сравнить есть с чем. То, каким я его в лифте видел, и то, каким вижу сейчас. Образы, кардинально друг от друга отличающиеся. Там на ебле его не в меру смазливом столько счастья отображалось, словно не хуй в задницу получил, а миллиард долларов в лотерее выиграл. Здесь же во взгляде настороженность. Неужели у овечки какой-никакой инстинкт самосохранения есть, и он работает, и угрозу, исходящую от Митчелла, чувствует, несмотря на широкую, почти акулью улыбку, что сейчас от уха до уха расползается? Неужели действительно понимает, насколько ему здесь не рады? Насколько он лишний? Для всех, кроме Гиллиана, решившего перед хозяином новым любовным трофеем поразмахивать. А, может, в их стандартные игры втянуть, поделив в кровати очередного омегу, согласного на проведение эксперимента. Взгляд против воли прилипает именно к овце, позволяя без труда мою слабость распознать. Нужно взять себя в руки. Изобразить полную незаинтересованность в происходящем вокруг, с головой в работу погрузиться. Снова стать типичным трудоголиком, каким меня знают все коллеги, а дурацкие чувства в себе растоптать, уничтожив их окончательно. До тех пор, пока они меня в такого же жертвенного придурка, готового сдохнуть вместо своей любви, не превратили. А они могут. К сожалению. Ладони так сильно сжимают ограждение верхней палубы, что белеют костяшки. И губы вновь прикушены, чтобы не было видно, как дрожат. И рукава пуловера на ладони натянуты, до кончиков пальцев, словно мне дико холодно. Глупая идея — ответить согласием и приехать сюда. Глупая идея — попытаться помириться с Гиллианом. Не те у нас исходные условия, чтобы вмиг превратиться из врагов в друзей. Абсолютно. Вариант, что сумею ускользнуть незамеченным, нежизнеспособен. Проваливается ещё на стадии планирования. Отступить и скрыться в своей каюте не успеваю. Оторвавшись от созерцания своего спутника, смотрит чётко туда, где стою. Его взгляд — сущее наказание. Ни намёка на теплоту, что овце была адресована. Его взгляд — снежная крошка, что в моей крови оказывается, и её стремительно замораживает, его взгляд — ледяной ветер, до костей пробирающий и заставляющий мелкой дрожью дрожать, его взгляд — плеть, что безжалостно избивает, превращая мою одежду в лохмотья окровавленные, что падают к ногам, обнажая истерзанное тело. И на него он продолжает смотреть, не испытывая при этом ни капли желания, но продолжая насмехаться в лучших традициях моих бывших ублюдков-одноклассников. Для полного сходства не хватает красных лент, обвивающих руки и ноги, да вспышек камеры, бесстрастно фиксирующей момент чужого позора. Его взгляд — синоним беды. Обещание её, позволяющее понять, насколько долгими и тяжёлыми для меня станут эти проклятые дни, проведённые в изоляции от окружающего мира, в компании людей, которые не рады мне, и которым совсем не рад я. Его взгляд — моя очередная маленькая смерть, как, впрочем, и всё, что с ним связано. Смотрит, а будто на поражение бьёт. И удивительно, что на белом пуловере до сих пор красные пятна не расползаются, ведь Гиллиан Ллойд не промахивается никогда. Сегодня — тоже. Беги, глупышка. Беги, принцесска. Беги, пока тебя бешеная псина не сожрала. Куда глаза глядят, как можно дальше отсюда. Смотрит на меня, и время будто замирает. Застывает, густеет, обволакивает со всех сторон. И я снова, будто под гипнозом, как в тумане. Отчаянно хочется нечто вызывающее сделать. Чтобы если и считал меня озабоченной блядью с вечно раскинутыми призывно ногами, то заслуженно, а не голословно. Ладонь к губам прикладываю, чуть склонив голову. Медленно указательный и средний пальцы раздвигаю, скользя между ними языком, а после указательный сгибаю, продолжая по среднему кончиком языка вести. Кажется, со стороны я куда более смешным, нежели сексуальным выгляжу. Ответный взгляд, такой же неотрывный, такой же внимательный, пристальный. Ладонь соскальзывает на шею, чуть сдавливая, наталкивая на определённые мысли, пищу для размышлений давая. Смотри, псина, что ты сам мог бы со мной сделать. Твоя ладонь в точности так же могла на моей шее лежать, так же скользить по ней, не сдавливая, но поглаживая. Смотри на меня. Не смей отворачиваться. Продолжай голодной слюной давиться. А он, как ни странно, давится. Сглатывает с трудом, но смотрит. Всё ещё смотрит, почти позабыв про своего спутника нелепого, вызывающего у меня приступ глухого раздражения. Досадная неприятность, а не человек. Как чувствует, что на его трофей покушается кто-то. Ладонь свою в ладонь Гиллиана вкладывает, переплетает пальцы, шепчет ему что-то, прижимаясь так, словно обоих клеем намазали и соединили, как две детали. И Гиллиан к нему поворачивается, окончательно обо мне и моём существовании позабыв. Они о чём-то переговариваются, и визуальный мостик, возникший на время между мной и Гилом, рушится. Сгорает. Нет его больше. Ничего больше нет, кроме очередного приступа разрушающей и удушающей ревности. * Закон подлости есть. Не выдумка. Реально существует, и я, похоже, его любимчик, к которому он постоянно липнет, не давая передышки. Раз за разом с Гиллианом нас сталкивает, наглядно показывая, насколько разные мы люди, насколько противопоказано нам на одной территории находиться, если не хотим катастрофы. Он же меня в эти руки буквально насильно впихивает, когда в поворот не вписываюсь. Когда действительно, как в стену, врезаюсь, и практически лечу, но внезапно в объятиях его оказываюсь, носом в шею утыкаясь. Закусывая губы, чтобы от отчаяния не застонать, потому как помню о присутствии поблизости овцы. Такое захочешь забыть, а не сможешь. Слишком, сука, улыбчивый, слишком губы припухшие, слишком светится в присутствии Ллойда. Как рождественская ёлка, увешанная тысячами лампочек. А тот и рад стараться. Размахивает своим новым живым аксессуаром перед посторонними людьми, намеренно привлекая внимание. Митчелла определённо бесит. Меня — тоже. Но если Тозиеру слова против не скажет, то здесь у него полный карт-бланш. Только зацепи его, и всё, понеслась душа в рай. Тепло объятий и холод слов. Контраст, от которого вдоль позвоночника проходит дрожь. Не та сладостная дрожь предвкушения, а та, что вечная и неизменная спутница страха. Я не боюсь его, на самом деле. Прекрасно знаю, что при необходимости смогу дать отпор, тем самым, несказанно его удивив, но в самом начале молча проглатываю оскорбление и собираюсь пройти мимо, не превращая короткую перепалку в масштабный скандал. Но Гиллиан явно не из тех, кого игнор остановит. Он продолжает меня провоцировать, насмехается, проезжаясь по моей несовершенной физиологии, по моим реакциям, тем самым, вынуждает перейти от мрачных мыслей к решительным действиям. Он прав. Меня действительно к нему тянет, а тело всегда реагирует определённым образом, слишком остро и ярко для того, кто хочет казаться незаинтересованным в определённом человеке. А потому, когда ладони проскальзывают в задние карманы моих джинсов, и пальцы сжимают ягодицы, хочется застонать отчаянно, громко и пошло. Хочется податься ближе, обнять, к губам чужим прилипнуть, перестав сопротивляться и отрицать очевидное. Но я делаю то, чего от меня не ждут. Наношу один из самых подлых ударов и позорно сбегаю, заметив, как он сгибается от боли. По сути, всё начинается с моих слов, когда, не сумев сдержаться, иронизирую по поводу спутника Гиллиана, прекрасно понимая, что он не оценит мои высказывания. Ни один человек, обладающий чувством собственного достоинства, а Ллойд, несомненно, из их числа, не станет поддакивать в разговоре, если собеседник проезжается по его любовнику, а я именно этим и занимаюсь. С самого начала осознаю, что делаю это напрасно. Мысленно приказываю себе прикусить язык, но выдержки не хватает. Это оказывается сильнее меня. Хочется укусить больнее, хочется зацепить, хочется получить доказательства своим подозрениям, и я их получаю. В полной мере. Он оказывается предсказуемым настолько, что проговаривает вслух мои мысли практически со стопроцентной точностью. Бросается на защиту овцы, обещая уничтожить и изуродовать меня, если с чужой головы хотя бы один волосок упадёт. Тем самым, конечно, симпатии к овце во мне не пробуждает, а вот уровень ненависти в крови резко подскакивает, достигая критической отметки. Лучшим решением стало бы на расстоянии от обоих держаться, но у Митчелла Тозиера крайне извращённое чувство юмора, потому его стараниями я оказываюсь через стенку со счастливыми влюблёнными, один из которых действительно по уши, а второй крайне талантливо в непривычную для себя роль вживается, изображая заботу и любовь. Не знаю, что на него нашло, с чего он внезапно решил превратиться в великодушного человека, готового ради своей пассии на широкие жесты, но могу с уверенностью сказать: эти перемены активно бросаются в глаза. Слишком чужеродно. Как костюм с чужого плеча. Но не наигранно ни разу, оттого цепляет, не оставляет меня равнодушным. Всё равно заставляет чувствовать себя ничтожеством и мечтать о спонтанном завершении нелепого путешествия. Приключение, от которого ничего хорошего не ждёшь, в принципе, а оно по итогу оказывается ещё хуже, чем ты предполагал. Непродолжительное столкновение мгновенно выбивает из колеи, всё сильнее внимание на происходящем акцентируя, заставляя всё глубже нырять в размышления о собственной неполноценности и неспособности собственную истинную пару привлечь. Думал ли я когда-нибудь, что встречу его? Честно? Нет. Никогда даже мысли не допускал, и общие настроения, в современной обществу витающие, тому способствовали. Если лет двадцать, тридцать и более назад большинство было романтически настроенным, и в существование вторых половин верившим, то ныне почти все поголовно в циников превратились, для которых отношения почти синонимичны с понятием потребления. Чувств минимум, выгоды — максимум. Если и связываться с кем-то, то исключительно ради того, чтобы что-то получить. А чувства на хуй могут пройти сразу. Чем дальше, тем активнее это утверждение развивается и крепнет. На истинность все давно забили и не скажу, что был исключением из правил, ждущим с замиранием сердца момента судьбоносной встречи. Однако, именно надо мной судьба подшутить решила, подкинув шанс встретиться с идеальным партнёром, и тут же продемонстрировав глубину пропасти, между нами существующую. Встретить своего истинного — это счастье и проклятье одновременно. С одной стороны, дикая редкость, практически уникальное явление, с другой — наказание. И ты понимаешь это, когда в полной мере осознаёшь, что ни жить, ни дышать без своей пары полноценно не в состоянии. Всё как будто бы прежним осталось, а на деле меняется до неузнаваемости. Как будто без него мир выцветает, становясь тусклой, невнятной чёрно-белой картинкой, давящей на сознание. И только рядом с ним всё становится правильным. Таким, как нужно. Естественным. Удивительные, по-настоящему пугающие ощущения, от которых хочется избавиться, но которые только сильнее с каждым новым днём становятся. Но, видимо, избирательно действуют, потому как среди нас только один человек заживо в этом адском пламени сгорает, а второй, как ни в чём ни бывало поёбывает своих мальчиков тонко-звонких и наслаждается жизнью, попутно обещая мне лицо в лоскуты раскромсать, если вдруг причиню вред его новой пассии. Как будто не понимает, тварь, что такими заявлениями лишь сильнее подстёгивает, и страх перед угрозами его отступает, толкаемый ревностью. Быть может, это не пустые слова. Быть может, он не просто воздух сотрясает, а реально способен за нож схватиться и по коже без сожаления полоснуть, но я готов пойти на жертвы. Только бы чувство морального удовлетворения получить, глядя на то, как на чужом глуповатом, простодушном лице ни намёка на улыбку не остаётся. Ненавижу. До одури ненавижу просто. Так и тянет ладони на шее чужой сомкнуть, надавливая сильнее. И чем дольше думаю об этом, тем сильнее ярость становится, а мозг вопит о том, что на месте ласкового котика, что о ладонь Гила трётся сейчас, должен быть я. Я. Только я. Никого, кроме меня. Однако, такой расклад реальным исключительно в моих фантазиях остаётся, а по факту меня снова и снова за борт швыряют и по пальцам топчутся, чтобы не держался, а прямиком в воду падал и шёл на дно. Как всегда. Один, никому не нужный, никем не любимый, невостребованный человеком, внимания которого больше всего на свете жажду. Одержимость блядская. Зависимость хуже той, что риплекс порождает у адептов поклонения белому порошку. Зависимость, с которой много лет подряд боролись мои родители и, судя по всему, куда сильнее морально оказались, чем их совместное творение, каждый раз к ногам своего истинного падающее. Разве что за штанины не цепляющееся. Миг встречи. Кратковременно, но запоминается надолго, порождая в душе ураган, бурю в ней провоцируя. И собственное недавнее поведение глупым кажется. То, как пальцы свои облизывал, в глаза ему глядя. То, как умоляюще смотрел при этом. Как будто надеялся, что он свою овцу бросит и ко мне поднимется, наплевав на всё и на всех. Но он, конечно, не поднялся. Он вообще ничего не сделал. Лишь пообещал меня изуродовать в случае чего. Херов защитник года, стоящий на страже спокойствия милых, хрупких, нежных и обездоленных. Поездка начинается совсем не так, как планировалось, а потому Митчелл не в духе. Чтобы понять это, достаточно одного мимолётного взгляда. В отличие от своих гостей Митчелл не пытается уползти в тёмный угол. Продолжает стоять на палубе, сложив руки на груди и отстранённо глядя прямо перед собой. Заметив меня, слегка расслабляется и даже позволяет себе улыбку, но сосредоточенность из взгляда никуда не девается. Он по-прежнему весь в своих мыслях. Просто теперь нужно выжимать из себя вежливость, что он и пытается сделать. — Что вы думаете по этому поводу, Квин? — задаёт вопрос и смотрит выжидающе, ожидая моментального отклика. — Прошу прощения? Не совсем понимаю, о чём именно... Усмехается, уголки губ приподнимая и пряча руки в карманы. — Я не рассчитывал на присутствие в нашей маленькой компании постороннего человека, — признаётся. — И поездку затевал не для того, чтобы каждый из нас прятался по своим углам, сбившись в этакое общество по интересам, но в мои планы внесли коррективы, что не может не напрягать. Это всё исключительно инициатива Гиллиана. Опрометчиво с его стороны. — Вам не понравился его спутник? — Мне ни один из его спутников не нравится. Чистосердечное признание, которое, впрочем, нисколько не шокирует. С самого начала понятно, что он не в восторге от пассии своего помощника. Это на лице без труда прочитывается и видно на расстоянии. Неудивительно, что даже недалёкая овца самостоятельно, без подсказок сторонних просекла, насколько он здесь не к месту. Может, он и выглядит не очень умным, но какой-никакой инстинкт самосохранения у него точно есть. Значит, должен понимать: ему не рады. Пусть сидит целыми днями в своей каюте. Пусть даже в компании Гила там сидит. Просто пусть не попадается мне на глаза. Мне и Митчеллу. Иначе вся эта история для него может закончиться плачевно. И если я, в конечном итоге, смогу притормозить и осадить себя, то Митчелла не остановит никто и ничто. Поразительно, но мысль об этом не пугает и не напрягает. Более того, порождает в душе прилив иррациональной теплоты и умиротворения. Понимаю, что в этой игре Митчелл может стать моим союзником, убрав с дороги раздражающее омерзительное препятствие. Нужно только подтолкнуть его в нужном направлении, подлить немного масла в огонь, заставить задохнуться от ревности. Выступить в роли змея-искусителя, нашептав на ухо несколько отравленных фраз, ядовитыми шпильками в сознании оседающих, заставляющих думать, что овца для Гиллиана сейчас едва ли не самый важный в мире человек. Это же видно. По их взглядам, друг на друга направленным, по их жестам. По трогательным проявлениям заботы и соприкосновению рук. Видите, мистер Тозиер? От этих двоих веет нежностью и любовью, которой не наблюдается в ваших отношениях. Вы готовы терпеть подобное? Готовы получать лишь тело, в то время как душа принадлежит совсем другому человеку? Вы же не просто альфа. Доминантный. Это особый статус. Особое положение. А о вас подчинённый ноги вытирает, позволяя себе такие выходки. Вы действительно позволите ему подобное? — Разумеется, — киваю согласно, поправляя воротничок рубашки, из-под пуловера выглядывающий. — Вы же любите его. — Не слишком ли наивно для вашего возраста рассуждать о любви? — хмыкает. — Нет. Чувства не привязаны к возрасту, и могут накрыть в любое время, — замечаю, чуть повернув голову в его сторону и улыбаясь. — Можно всю жизнь прожить, придерживаясь мнения, будто любить — это не для вас, считать себя закоренелым циником, а в итоге проснуться в один прекрасный день и осознать, что цинизм ломается и крошится под натиском определённых переживаний. Возможно, мои суждения покажутся вам наивными, но не настолько вы бездушный и равнодушный к окружающим вас людям, как пытаетесь показать. К тому же, мы с вами не первый раз поднимаем в разговорах тему ваших чувств к мистеру Ллойду. Постоянство. Стабильность. Ваши чувства по-прежнему, как на ладони. Думаю, не только для меня, но и для него тоже. — Окажись вы на моём месте, как бы поступили? — в голосе мелькает заинтересованность. Занятно. Я почему-то совсем другую реакцию ожидал. Например, что он постарается сменить тему, как можно быстрее. Заткнуть мне рот и перевести разговор в иное русло. Туда, где безопасная, максимально комфортная зона. Где никто не видит уязвимостей Митчелла Тозиера, непобедимого и непоколебимого. Однако, он этого не делает, подхватывая сомнительное начинание. Прикусываю край верхней губы, стараясь уничтожить нервозность. Ха-ха. Знал бы Тозиер, что мне даже представлять не нужно себя на его месте. Если и есть у нас с ним что-то общее, то это именно чувства к Гилу. Такие похожие и непохожие одновременно. Он для обоих — объект болезненной страсти и такой же болезненной одержимости. Не те чувства, что радость приносят, поднимая на небеса, а те, что прямиком в ад отправляют, заставляя страдать по максимуму. Хрупкие, колкие, ломкие переживания. Душевные метания, состоящие будто бы из острых углов. Чувства, которые заставляют внутренне истекать кровью. Не дарят крылья и ощущение полёта, напротив, вырывают их с корнем, и на землю без предупреждения швыряют. У Митчелла влияние, а потому — преимущество. Он прикажет, и Гиллиан к нему придёт, как миленький. Может, повыёбывается для проформы, чтобы цену свою слегка поднять, но после всё равно у ног хозяина окажется, снова будет с ним и под ним. Моим преимуществом истинность должна быть, но система сбоит, и никакого преимущества мне не даёт. Напротив, делает беспомощным перед другим человеком, готовым одарить вниманием всех и каждого, кроме меня, вызывающего лишь раздражение внешним сходством с любовью давней, но не до конца позабытой. — Сложный вопрос. — Отчего же? — Не думаю, что когда-нибудь кого-либо любил настолько. — А как же ваш бывший супруг? — Отличная шутка, — хмыкаю. — Вы же знаете, что это был результат временного помутнения рассудка, не более. А любовь... Мне само по себе это чувство не понятно. И потому поставить себя на место человека, чьи чувства настолько сильны, не могу. Вы загоняете меня в угол и заставляете испытывать неловкость. Кажусь себе бездушным, бессердечным чудовищем. На самом деле, у меня есть ответ. Знаю, как поступил бы, окажись на его месте, обладай столь же безграничной, как у него, властью. Я бы чёртову овцу со свету сжил. Сравнял бы его с землёй, чтобы люди вообще о его существовании позабыли. Я бы от него избавился. Мысли подобного толка пугают. Темнота, живущая внутри меня, разрастается в объёме, заполняет собой каждую клетку тела, затапливает сознание. В лёгкие проникает, мешая дышать. И я сильнее прикусываю губу, чтобы боль отрезвила, чтобы отпустило хоть на мгновение. Действительно. Отпускает. И действительно только на мгновение. — Даже в теории не представляете? — Нет. К тому же, я не успел познакомиться с приглашённым гостем. Быть может, мы с ним окажемся на одной волне, и я буду считать его очаровательным молодым человеком. Предпочитаю делать выводы непосредственно в процессе общения, а не судить по внешности. Она бывает обманчивой. — А что говорит вам его внешность? — Мил, наивен, простодушен и не в меру романтичен. Скорее всего, успел нарисовать в голове множество картин совместного будущего с мистером Ллойдом. Представляет, как они усыновляют парочку детей и встречают старость в окружении огромного количества внуков и правнуков. Слишком правильный. Местами до тошноты. — При этом работает в эскорте. — В эскорте? — повторяю эхом. Митчелл кивает. — Вы не ослышались, Квин. Именно там. Просто маленькая, милая шлюшка, не в меру сентиментальная для представителя древнейшей профессии. — В таком случае, сентиментальность зашкаливает не только у него, но и у мистера Ллойда. Ладони в карманах, и снова ногти до боли в кожу. Прикрываю глаза. Новость о деятельности овцы, как удар под дых. Почти унизительно проигрывать такому сопернику. Я не осуждаю его. На самом деле. Совершенно наплевать, чем и как он на жизнь зарабатывает. Не столь важно, деньги в основе отношений этих лежат или нет, а факт остаётся фактом. В его влюблённом взгляде слишком много искренности. Такое даже гениальным актёрам, даже за очень большие деньги не изобразить. Всегда хоть какая-то доля фальши, но прослеживается. А здесь я её не вижу. Как не вижу и наигранности в действиях Гиллиана. Он действительно тепло относится к своей шлюхе, видит в ней какую-то особую чистоту, возвышенность. Думает, наверное, что милашка слегка не от мира сего, а потому его необходимо защищать. При этом сам себе противоречит, притащив беднягу прямиком в логово злобного волка, жаждущего крови, пусть вслух Митчелл этого и не говорит. — В любом случае, мне не грозит — попасть под очарование этого человека, — замечает. — Почему? — Так вышло, что он опасается доминантных альф, и я торжественно пообещал Гилу, что не стану кошмарить объект его интереса, донимая своим вниманием. В большинстве случаев, я свои обещания выполняю. Пересекаться мы будем по минимуму, и это, несомненно, плюс. Но всё равно видеть его здесь мне не слишком приятно. Замечание без ответа. Молчу, словно воды в рот набрал. Не хочу ни слова поддержки подыскивать, ни нагнетать обстановку. Слишком яркое проявление эмоций превратит Митчелла из моего союзника в моего же врага. Стоит начать фонтанировать идеями по избавлению от помехи, вставшей на его пути, как Митчелл задумается: а для него ли я стараюсь? Или себе дорогу пытаюсь очистить? Чужими руками, чтобы не марать их кровавыми пятнами. Совесть очистить, убедив себя в том, что это естественный процесс. То развитие событий, какое и должно быть. Я ничего не сделал, всё произошло само собой. — Гиллиан не предупреждал о том, что приедет не один? — Предупреждал. — Вы могли запретить. Разве нет? Мы покидаем палубу, медленно бредя куда-то. Куда именно — не спрашиваю, полностью положившись на своего сопровождающего, отдавая инициативу в его руки. Митчелл приводит меня в столовую, что в этот час пустует. Достаёт стакан и полную бутылку. Оборачивается ко мне. Смотрит пристально, внимательно, словно что-то подозревает и пытается в моих мотивах разобраться. — Составите компанию? — интересуется. — Да. Ответ стремительный. Без раздумий. Да. Составлю. Потому что отключиться от реальности хочется с самого первого момента пребывания здесь. Потерять с нею связь, размыть границы сознания. Позабыть хотя бы на время о прозвучавшей угрозе. Разливает по стаканам виски. Консерватор. Подаёт один из стаканов мне, предварительно щедро насыпав туда льда, а напитка совсем немного налив. — Касательно вашего утверждения... Нет, я не мог запретить. Гиллиан слишком свободолюбив. Он не терпит навязывания чего-либо извне. Приказать, запретить ему что-то — всё равно, что собственноручно себя закопать, окончательно потеряв его расположение. Не все собаки рождены для того, чтобы сидеть на цепи. Адские гончие имеют отличительную особенность. Того, кто однажды рискнул застегнуть на них ошейник, кто на цепь посадил, запоминают надолго. Выжидают терпеливо, а после против того человека оборачиваются, на куски его раздирая. И Гиллиан как раз из таких. Неприручаемых, не поддающихся дрессуре. Если он однажды решит выбрать себе хозяина, он сделает это самостоятельно, и я никак на его решение не повлияю. — Неужели со спокойной душой отпустите? — Нет. — Но?.. — Забудьте, Квин, — резко сам поток своих мыслей обрывает, словно этот разговор не он вовсе начал, а я. — Моя вина в том, что не сумел вовремя остановиться и заставил вас принимать участие в этом скучном разговоре. — Он вовсе не скучный. В чём-то даже познавательный. — И в чём же? — Вы кажетесь довольно сдержанным человеком. Холодным и отчуждённым. Услышать от вас настолько личные вещи было неожиданно. Но это в очередной раз подтвердило теорию об обманчивой внешности. Вы не любите рассуждать о своих чувствах. Они вас напрягают, но они есть, и с этим ничего не поделать. Есть вещи, над которыми люди не властны, как бы сильно им этого не хотелось. Медленные, маленькие глотки. Внимательный взгляд, пытающийся заглянуть не в глаза, но в душу. Провести там внеплановую ревизию. Понять, что за человек стоит напротив. Какого чёрта рассуждает о его чувствах, планах и стремлениях. Выдержать такой взгляд непросто. Аура доминанта, как ни крути, даёт о себе знать. Подобное соседство не для всех. Самых слабых оно сломает за считанные секунды. Но я не сломаюсь. Смотрю на него так же пристально, как он на меня. Так же неторопливо потягиваю виски, в котором больше вкуса подтаявшего льда, нежели алкоголя. Вы занимательный экземпляр, Митч Тозиер. Чисто теоретически. Как человек, не как альфа. Тот случай, когда за кем-то интересно наблюдать, проникаться его мотивами, узнавать его слабости, восхищаться сильными сторонами личности, но нет ни малейшего желания — прямо здесь и сейчас залезть к нему в штаны. В попытке подсластить ту горечь, что порождает разговор о Гиллиане Ллойде, неспособном ответить взаимностью на чувства идеального мужчины. Видно, что Тозиер сам это прекрасно понимает. Видно, что он с таким положением вещей смирился, принял их. Понял, что никогда не станет для Ллойда символом дикой страсти и бесконечной любви. Но и отпускать его не желает. Тот случай, когда ошибку совершить проще простого. Находясь на грани отчаяния, не отступить назад, спасая ситуацию, а превратить маленький локальный ужас в катастрофу мирового масштаба. Он смотрит на меня так, словно читает, как открытую книгу. Словно с минуты на минуту собирается озвучить слова о моём собственном притворстве. О том, что я лгу ему на протяжение всего разговора, когда говорю, что не в состоянии поставить себя на его место. Ведь вы же сами к нему неравнодушны, Квин. Не так ли? Он молчит, но его голос настойчиво, если не сказать навязчиво, звучит в ушах. Именно эти слова, произнесённые его голосом, с его же характерными интонациями. И хочется побиться головой о стенку, чтобы не думать о возможных последствиях этой больной зависимости. И о ней самой, в принципе, не думать тоже. И он, наверное, это видит, замечает, но никак не комментирует. Лишь наполняет повторно наши стаканы и салютует почти полным, предлагая продолжить топить наши переживания в алкоголе. Я подхватываю его начинание и опрокидываю содержимое стакана почти залпом, стараясь не предаваться размышлениям о грёбанной овце, и о том, как ночью её трахать будут, а мне придётся всё это слушать, кусая подушку, и превращая губы в кровоточащее мясо. Не думать о том, как дико мне на его месте хочется быть. Не думать о том, что даже шлюху — не оскорбление, констатация факта — Гиллиан ценит выше меня. Не думать. Просто провалиться в алкогольный туман и вынырнуть из него по возвращении из путешествия. А после решить, что ничего этого не было. Забыть, как страшный сон.