Династия

      В том же, 140 году от З.Э. жизнь покинула принцессу Джехейру. Её похороны представляли собой скромную процессию, на которой присутствовали лишь король с супругой и дочерью, члены Малого Совета и несколько служанок покойной. Когда пламя Вхагар охватило погребальный костёр, маленькая принцесса Хелейна расплакалась, уткнувшись в траурные юбки своей мачехи.       Король Эймонд I, Неведомый, казался собранным и сдержанным всё то время, что длилась церемония прощания. Но увидев слёзы своей дочери, он тут же подхватил её на руки, прижав к себе с нежностью, несвойственной этому обыкновенно жестокому и циничному правителю.       Следующие несколько дней вошли в историю, как Дни Тишины. Король не появлялся на людях, не присутствовал на заседаниях Малого Совета и не летал на Вхагар. Никто не знал, чего ожидать от мятежного нрава государя. Однако по прошествии четвёртого дня король Эймонд, первый этого имени, вернулся к своим обязанностям. Поговаривают, что немалую роль в этом сыграла его супруга…       Ему мерзко от самого себя. Пустые чаши с вином окружают короля, будто поверженные противники на поле боя. Вот только эту войну он проиграл. Он не смог спасти Джехейру. Мало того, возможно именно его рука нанесла сокрушительный удар по здоровью племянницы.       «Дядя, мой живот совсем холодный. И пустой. Потрогай, там ничего нет».       Блядь, а что ему оставалось делать?! Позволить ей родить ублюдка от мерзкого насильника?! Может, ещё и законным принцем его наречь?       «Она бы позволила. Наша сестра. Хелейна. Помнишь её, братец?», — он так пьян, что ему мерещится голос Эйгона. «Наша добрая Хелейна позволила бы своей дочери родить от кого угодно. Хоть от свинопаса, хоть от одного из бастардов Стронгов. Потому что она любила Джехейру. А ты любишь только свою чистенькую валирийскую кровь».       Быть может, ему и правда не стоило отдавать Манкану приказ о прерывании беременности племянницы? Кто знает, какое влияние лунный чай мог оказать на и без того слабое здоровье принцессы?       «Давай, обвини во всём Великого Мейстера Манкана. Это ведь так удобно, искать виновного в ком угодно, не удосужившись взглянуть на себя в зеркало!» — и вновь противный голос Эйгона. Брата, вечно скалящегося в улыбке и рассыпающего тупые шутки, лишь бы никто не узрел на бледном болезненном лице печать обречённости и какой-то пронзительной тоски. Эйгон был и вполовину не так глуп, каким его считали Отто Хайтауэр и королева Алисента. И вполовину не так весел и беспечен, каким запомнили его придворные. Пусть Эйгон и не знал меры в выпивке и женщинах, зато он всегда знал, а быть может просто чувствовал, каким пиздецом закончится раскол внутри их дома.       «Рейнира скорее сожжёт Королевскую Гавань дотла, чем позволит мне занимать Железный Трон», — делился он с Эймондом в редкие моменты откровенности. «А Отто, наш ублюдочно-мерзотный дед, скорее самолично плеснёт мне яд в кубок с вином, нежели позволит действовать самостоятельно. Как ни погляди, братец, а я и мои дети в полной заднице. Ну как, хочешь ещё мою корону?».       Эймонд хотел. Всегда хотел. И искренне считал, что годился на роль короля больше Эйгона и Рейниры вместе взятых. И только сейчас, спустя почти двенадцать лет после начала войны, понимает, насколько недооценивал брата и сводную сестру. Будучи ближе остальных к Железному Трону, они были куда крепче него связаны по рукам и ногам долгом и обстоятельствами. Были выкормлены на чувстве соперничества. Знали не только привилегии, которые даёт власть, но и цену, которую придётся за неё платить. Видели в тронном зале не только океан возможностей, но и подводные камни извечных козней и интриг.       А кем был Эймонд? Любимчиком матери, считающим себя достойным короны, потому что знает историю и философию, упражняется с мечом и летает на самом большом в мире драконе. Если бы не потеря глаза, подстегнувшая его доказывать всем и каждому свою полноценность, у Эймонда были бы все шансы вырасти полным засранцем. Такова цена за детство, проведённом в непосредственной близости к Железному Трону.       Его младший брат Дейрон избежал этой участи. Он рос в Староместе, поэтому сердце его не было отравлено тщеславием и жаждой власти. Существует поговорка, что лучший правитель тот, кто не желает себе власти. Дейрон был живым доказательством того, насколько лживо это утверждение. Красивый, благородный, рассудительный, обладающий поразительным обаянием, он никогда не стал бы годным правителем. Потому что, столкнувшись с необходимостью принимать решения, проявил непозволительную принцу слабость. Именно она и сгубила принца в конечном счёте.       Нет больше брата Дейрона. И Эйгона больше нет. И сестрицы Хелейны, и его доброй матушки, и утонувшего в собственных амбициях деда.       А теперь боги отняли у него и Джехейру. Последнюю ниточку, связывающую его с кровными родичами. Точнее, с теми из них, кто принадлежал к зелёной стороне во время Танца Драконов. Получается, он последний выживший в этой войне. Победитель, потерявший всех и вся. Стоило ли оно того?       «Стоило», — шелестит ему в ответ подол чёрного платья.       Эйра молчит, и это правильно. Слова сейчас ему ни к чему. Он сыт ими по горло. Плавно и изящно, будто насмехаясь призраком своей шлюхи-матери, она опускается на пол подле него. Красивая. Настолько, что у Эймонда горчит в горле. Вот она, истинная Таргариен. Чистокровная, прекрасная, жестокая и эгоистичная. Ближе к богам, чем к людям. Чёрная. Не по цвету, так по сути. Впитавшая драконью кровь с молоком матери.       Он так и не попросил перед ней прощения. И не собирался. Сама виновата. Гляньте тоже, нашлась набожная какая! Эймонд не сказал ей ни слова лжи, лишь правду, такую неудобную, но в стократ более искреннюю, чем её притворная жалость. Если Эйра хочет быть ему женой, пусть привыкает. К правде.       Хватило ему и той лжи, которой её шлюха-мать отравила Красный Замок. Его заставляли есть с одного стола с бастардами, учиться держать меч вместе с ними, называть их принцами. А его брат Дейрон вынужден был пить молоко от одной кормилицы с Джейкерисом. Какая наглость!       «А что, родила бы Рейнира среброволосых мальчиков, так было бы проще? Преклонил бы колени перед одним из них?». Слушать голос Эйгона невыносимо, но порой нужно. Чтобы не забыться. Чтобы не утонуть в мареве собственной жестокости. Блядское Пекло, его старший братец был явно добрее его самого! Не того сыночка их покойная матушка считала своей радостью.       Невесело хмыкнув от этой мысли, он переводит взор на Эйру. Профиль точёный. В отца. Жаль, от выпитого вина всё плывёт перед глазами. Эймонд пытается ухватить её пальцами за подбородок, но промахивается. Плохи дела. Какое счастье, что ей хватает мозгов самой повернуться к нему.       — Побудешь моим виночерпием, племянница? — язык слушается его на удивление складно.       — Нет.       А вот такого он точно не ожидал. Видимо, девица совсем утратила страх перед ним. Может, пора и правда её выпороть? Или оттрахать, как следует?       «Эймонд, трахальщик ты наш, мы же оба знаем, что в таком состоянии ты даже на ноги встать не сможешь. Кого ты драть собрался?», слова старшего брата вдвойне противны от того, что правдивы.       — Эйгон, иди в зад!       Кажется, угроза принесла свои плоды, поскольку призрак покойника наконец-то оставляет его в покое. А племянница поднимается с пола и направляется наполнить его кубок. Чудно! Вот почему только нужно обязательно выводить его из себя?       Тонкие девичьи пальцы (ни одного колечка, гляньте-ка!) запрокидывают ему голову. Губ касается прохлада. Слава Семерым, ему нужно больше вина, чтобы пережить этот вечер! Эймонд успевает сделать несколько жадных глотков, когда обман раскрывается ему. Жёнушка решила напоить его водой!       Поперхнувшись, он заходится кашлем. Интересно, этого достаточно, чтобы обвинить Эйру в покушении на короля? Его размышления прерываются ожидаемо подкатившей тошнотой. Седьмое Пекло, этого ещё не хватало. Блевать в присутствии красавицы-жены. Нет уж, он не собирается настолько позориться перед ней.       Зажмурившись, Эймонд собирает всю свою волю в кулак:       — Иди к себе, Эйра. Я справлюсь.       — Нет.       Да что за упрямица! Он точно прикажет её выпороть. А лучше сделает это сам. Перекатившись на бок, Эймонд подрывается на ноги и ищет взглядом подходящую ёмкость. Извлечь ночной горшок из-под кровати он вряд ли успеет, а вот таз для умывания, кажется, подойдёт.       Он путается в ногах, пытаясь достичь желаемой цели, и едва не падает. Картинки перед глазами постоянно меняются. Вот он собирается бежать к столику со спасительной ёмкостью, а вот уже прижимает её к себе, стоя на коленях и скорчившись в рвотных судорогах. Озарение наступает вместе с чашей, что так любезно подносят к его губам. Таз подала ему Эйра. И она же сейчас отпаивает его водой.       Матушке было бы за него стыдно.       Эймонд выблёвывает боль, обиду, выпитое вино и желчь, прежде чем ему удаётся выпрямиться и окинуть свою жену деланно-равнодушным взглядом. Эйра не кажется ни удивлённой, ни перекошенной от отвращения, ни слишком-то озабоченной. Будто бы и нет в его состоянии ничего из ряда вон выходящего. Подумаешь, перепил. С кем ни бывает.       Смоченная водой тряпица касается его лба, стирая холодный пот. Пора признать, ему действительно хреново. Наутро дела надобно бы отменить. Или пускай разбираются без него. Имеет же он право…       Сука! Рыдания предательски рвутся из горла. Он не станет, не будет! Эймонд уже давно не мальчик, он похоронил всю свою семью. Ему не привыкать. К тому же, он не позволит себе размякнуть в присутствии Эйры. Она и так видела больше, чем ей позволено. Незачем…       — Позвать Великого Мейстера Манкана?       — Нет, — они будто поменялись местами. Теперь она спрашивает, а он отказывается.       — Хотите, я сама попрошу средство от похмелья и принесу его вам. Сошлюсь на слишком большое количество выпитого накануне вина.       — Выпитого мной, я полагаю? — смешок выходит сухим, но вполне даже искренним. — Лучше принеси ещё воды и мяты. Хочу избавиться от этого вкуса во рту. И распорядись, чтобы подали еды. А то я точно сдохну следующим утром.       Новый спазм заставляет его вновь склониться над тазом. Совершенно не по-королевски. Что ж, сегодня ему и правда простительно. Простительно же?       Пока Эйра бегает туда-обратно, его ловкая и расторопная племянница, Эймонд успевает опустошить всё, что отравляло его нутро. Как ни странно, делается легче. Будто вместе с рвотой он выблевал и часть ноющей то ли боли, то ли вины, что съедала его последние сутки. Надо взять себя в руки. Жалость к себе опасна тем, что затягивает сильнее, чем болото.       — Вода и мята, как вы и просили, дядя. Еду принесут позже. Так что время привести себя в порядок у вас есть.       Боги, да он готов руки ей целовать сейчас! Его хорошая, умная девочка позаботилась о нём. Эймонд ищет на лице её выражение жалости или милосердия, но находит лишь сосредоточенность. Да уж. Девочка не из мягкосердечных. Впрочем, нужна ли ему доброта или же настоящее участие? Выбор очевиден. Эйра была и остаётся дочерью своих родителей, драконом, который не ведает сострадания, но способен спасти своему всаднику жизнь. Это роднит её с Вхагар. Последняя точно не испытывала к нему жалости после очередного изматывающего боя, но в нужный момент была готова подставить своё крыло.       Эймонд полощет рот водой, а затем пытается с помощью мяты избавиться от мерзкого вкуса во рту. Отвратительно. Всегда презирал Эйгона за пьянство, и до чего докатился сам? Осталось только завалить Эйру на спину, чтобы быстро скинуть напряжение с помощью молодого тела.       От последней мысли делается совсем тошно. Не таким он хочет выглядеть перед своей женой. Не жалким пьяницей-насильником, готовым сношать её ради быстрого наслаждения. Нет, Эйра не будет любить и уважать кого-то слабого. Ей нужен король. На меньшее не согласится.       Шорох платья свидетель её очередного побега. Неудивительно, она сделала всё, что в её силах, незачем и дальше маячить в его покоях. Эймонд успевает окликнуть её до того, как она покинет его покои. Застыв в дверях, она оборачивается. Прямо как в тот день, когда он сказал ей об убийстве брата. С тем же выражением лица. Готовности принять любую участь от его руки.       — Эйра! Спасибо тебе.       Она делает вежливый, безукоризненно-прекрасный поклон, и от этого жеста ему вдруг делается гадко. Прав был Эйгон, ему лишь бы искать виноватых вокруг. Зажмурившись, он потирает переносицу, будто оправдываясь головной болью. Слова царапают горло, произнести их не так просто, как ему казалось:       — И прости.

***

      — Прилетел ворон. Делегация, которую вы отправили на поиски драконов в Край Теней, достигла Асшая, — Ци всегда говорит спокойно и любезно, что порой не увязывается с сутью излагаемых им вещей. — Если кто-то из них вернётся живым, это можно считать успехом.       Эймонд внутренне торжествует, что хорошие новости приходят, когда головная боль и предательская слабость в теле, расплата за неуёмное пьянство, покинули его. Прошло несколько дней с похорон, он сумел взять себя в руки. Хотелось бы потешить себя мыслью, что Джехейра не желала бы видеть его сломленным, вот только он понятия не имеет, чего когда-либо хотела Джехейра.       — Нагоняете таинства вы, конечно, — бурчит Гедмунд Пик, — наша цель не в том, чтобы они просто оттуда вернулись, а чтобы вернулись с драконами.       — Не соглашусь с вами, милорд, — бурчит Норво, — вернуться живым из Края Теней уже успех. На вашем месте, государь, я бы направил туда ещё дюжину делегаций. Глядишь, одна и справится с возложенной задачей.       Порой Эймонду кажется, что самым правильным решением было бы самому направиться в Край Теней верхом на Вхагар. Когда-то давно Джейнара Белейрис летала на своём драконе в Соториос. Отчего бы и ему не испытать себя? Единственное, что по-настоящему останавливало его, так это предстоящая война с Дорном. Если ему суждено встретить свою гибель, то в бою, как воин и драконий всадник, а не как безумец, потерявшийся в неизведанных землях.       — Всё это разумно и не лишено смысла. Но почему бы его величеству не распорядиться отыскать тех драконов, которых видели в Вестеросе? — Тиланд Ланнистер уместен, как и всегда.       От его слов Эйра будто бы оживилась, вскинула подбородок и поджала губы. Эймонд недовольно отмечает, что последнюю привычку она унаследовала от матери. Когда он был ребёнком, вечно поджатый рот Рейниры мозолил взгляд, свидетельствуя, что разбалованная принцесса вновь не утолила свои непомерные аппетиты.       — Овцекрада отыскать пока не удалось, — Эймонду неловко признавать поражение, но лгать своим советникам и самому себе в его планы не входит. — Мой сын Эйнис займётся этим, когда его собственный дракон достаточно окрепнет.       Правильней было бы сказать «если окрепнет». Едва ли Тень сможет когда-нибудь подняться в воздух с Эйнисом на спине. Однако последний так хвалился их растущей связью и способностью едва ли не управлять своим драконом с земли, что Эймонд решает не рушить эти надежды. Время сделает это за него.       — Возможно, было бы разумным направиться к Алому Озеру. Среброкрылая всё ещё там, — Эйра впервые подаёт голос на этом заседании Совета.       Эймонд поворачивает голову в её сторону и начинает пристально рассматривать. Прямой нос, идеальный профиль, тонкие губы и острый, немного длинный подбородок. Красивая тонкая шея, будто умоляющая его о поцелуях. Изящный разлёт любимых им ключиц, таких чувствительных. Рассмотреть прекрасные грудки племянницы нет никакой возможности из-за целомудренного траурного платья. Эйра чувствует его взгляд, судя по напрягшемуся изгибу губ, но никак не реагирует, продолжая смотреть перед собой. Видимо, всё ещё обижена.       Хмыкнув, он решает всё же удостоить её ответом, а заодно сгладить те недомолвки, что царили меж ними в последние дни. Девицы падки на дары, будь то жемчуг, золото или потакания их капризам.       — Дельная мысль, Эйра. Не вижу причины отказывать тебе в желании заполучить себе столь прекрасного зверя. Я велю страже выдвигаться. А тебя возьму с собой на Вхагар по окончанию луны.       — Если только королева не будет обременена положением, — неожиданно влезает в их беседу Манкан.       То, что между Великим Мейстером и королевой существует взаимная неприязнь, для него не новость. Первый всегда недолюбливал Рейниру и видел в её дочери тень опалы и заговора. Что же касается его милой племянницы, она явно была разочарована тем, что корона на её хорошенькой головке не заставила вчерашнего недоброжелателя лебезить перед ней. Конфликт, до этого бывший незримым, теперь выливался в перепалки, приправленные фальшивыми любезностями и натянутыми улыбками.       — Благодарю вас за заботу обо мне, Великий Мейстер. Но могу я просить вас проявить немного доброты и чуткости? Ведь подобные темы носят столь сокровенный для женщины характер.       — Простите, ваша светлость, но в вашем случае здесь нет ничего сокровенного! Долг королевы родить королю наследника. И он превыше всего остального. Даже драконов.       Его матушке пришлись бы по вкусу такие речи. Её трясло от одного вида Рейниры, облачённой в чёрный костюм драконьей всадницы, что подчёркивал соблазнительные изгибы тела принцессы, скачущей верхом к Драконьему Логову под восторженное рукоплескание толпы. Народ боготворил Отраду Королевства в те годы. А наличие столь прекрасного и свирепого зверя, как Сиракс, словно бы возвышало Рейниру над мачехой, делая в глазах людей едва ли не новой королевой Висеньей. Истиной Таргариен.       «Следовало бы посадить её под замок в опочивальне с законным супругом, а не позволять разгуливать в столь дерзком виде в сопровождении всех этих сладкоречивых рыцарей и летать на драконе, куда только вздумается. Глядишь, через пару лет родит детей и вправду похожих на сира Лейнора», — пыталась вразумить их отца Алисента. Но Визерис лишь недовольно отмахивался, напоминая, что не потерпит грязных намёков в сторону дочери и внуков. Даже из уст своей собственной жены.       — Вы говорите с королевой. Следите за языком! — голос Главнокомандующего Королевской Гвардией редко звучит на заседаниях Малого Совета, поэтому заставляет всех присутствующих обернуться на него.       Руфус Болтон сделался преданным защитником её величества. Эймонд даже начинал переживать по этому поводу, однако Ци успокоил его, поведав, что на Шёлковой улице рыцарь покупает не светловолосых дев, и вообще не дев, а смазливых юношей. Что ж, пусть король и не одобрял мужеложества, но относился к нему терпимо. Особенно если оно выступало гарантией неприкосновенности его супруги.       — Успокойтесь, Главнокомандующий. Я лишь выполняю свой долг. Как должно выполнять его всем остальным в этом зале, — невозмутимо парирует Манкан.       Эймонд решает наконец прекратить этот фарс. Сколько бы ни было правды в словах Великого Мейстера, проявлять неуважение к своей королеве у него нет ни малейшего права или повода. Взяв Эйру за тонкое запястье, Эймонд подносит её ладонь к своим губам. Под напряженные взглядами своих советников, он оставляет на девичьей руке целомудренный, но чувственный поцелуй.       — Боюсь, Великий Мейстер, то лишь моя вина. Слишком мало внимания уделял своей красавице королеве, — он продолжает дразнить тонкую кожу едва заметными касаниями губ и дыханием.       — Ваша милость, приношу свои извинения, — лепечет мейстер, — однако я настаиваю, что королеве не стоит покидать Столицу до рождения наследника.       Рука Эйры заметно напрягается, хотя в остальном племянница ничем не выдаёт своего волнения. Лицо совершенно спокойно, подбородок высоко поднят, плечи опущены. Однако Эймонду совершенно очевидно, что ей страшно. Страшно, что он согласится с Манканом и запрёт её в этом замке, отобрав надежду получить дракона. Глупая девочка. Не для того он женился на валирийке, чтобы лишать её крыльев. Да и кому как не Эймонду понимать её желания и чувства?       — А я настаиваю на том, что у нас не так много всадников без драконов. Или, быть может, вы сами решитесь оседлать Среброкрылую?!       Более Манкан не смеет перечить ему. Эйра норовит отнять свою руку, но Эймонд не позволяет ей этого, сжимая крепче в плену чувственных касаний. Небрежно кивнув головой, он призывает советников продолжить доклад. Благо, теперь есть возможность совместить рутину с чем-то куда более приятным.       Её кожа нежная, будто редчайший шёлк. Касаться её лёгкими поцелуями настоящее удовольствие, способное даже скрасить сухой отчёт лорда Вестерлинга. Скупость Мастера над Монетой компенсируется щедростью румянца на лице племянницы и её участившимся дыханием. Это так трогательно, что вызывает тень улыбки на лице короля. Эймонд разворачивает ладошку Эйры обратной стороной и касается губами тонкой кожи около запястья, млея от нежности. Такая чувствительная, такая хрупкая. И только его.       — Полагаю, самое важное на сегодня мы обсудили, — пусть Тиланд Ланнистер и слеп, но способен лучше остальных узреть, когда не стоит тратить время короля.       Согласно кивнув, Эймонд даёт понять, что заседание Малого Совета окончено. Лорды-советники поднимаются со своих мест, неловко опустив глаза в пол. Им непривычно видеть своего государя без обычной сосредоточенности и собранности. Ранее Эймонд не позволял себе проявлять подобных нежностей на людях. Впрочем, разве кто-то осмелится осудить его поведение?       Эйра норовит присоединиться к остальным участникам собрания и поднимается со своего места, однако Эймонд не спешит отпускать хрупкую кисть, показывая, чтобы она осталась с ним. Дождавшись, когда зал опустеет, он притягивает её к себе в объятия, уткнувшись лицом в бархатную ткань платья:       — Я скучал.       Тонкие пальцы неловко касаются его волос. Такое знакомое и одновременно забытое ощущение. Будто кот, Эймонд трётся лицом о живот Эйры, призывая её не прекращать свою ласку. Набравшись смелости, она тянет ремешок на затылке, осторожно, боясь причинить неудобство. Ему приходится на мгновение отстраниться от неё, чтобы позволить освободить себя от потёртого куска выделанной кожи. Надо бы обзавестись новой повязкой, да к этой как-то привык…       Многим женщинам нравились его волосы. Но редко чьи прикосновения были такими нежными, лишёнными напускной томности попыток оттянуть серебряные пряди в порыве то ли страсти, то ли напускного кокетства. Когда он был маленьким, мама ухаживала за его волосами. Потом Хелейна изредка перебирала их в моменты рассеянных дум. Но то было так много лун назад…       Перехватив её руки, Эймонд вновь осыпает их поцелуями. Эйру хочется ласкать, Эйру хочется баловать, Эйру хочется любить…       — Я могу что-нибудь сделать для вас, дядя?       Вскинув голову, он всматривается в её лицо. Вся она напряжена, но не так, как это было меж ними в моменты сладострастия. Племянница словно не знает, чего ожидать от него. Будто бы он снова может ранить её…       Прочь эти мысли! Он уже принёс ей свои извинения. А ползать полжизни в ногах, оправдываясь за сказанные слова и принятые решения — не та черта, которая свойственна королю. Да и вряд ли Эйра оценит подобное. Она уважает силу, ещё одна черта, делающая королеву столь привлекательной для него.       — А что ты готова сделать для меня, племянница?       Она вновь поджимает губы. Что за нелепая привычка, надо будет отучить от неё… Мысли Эймонда сбиваются, а точнее просто падают вниз с обрыва от последующего за его вопросом действия королевы. Подобрав свои юбки, она опускается перед ним на колени, не растеряв ни капли величественности, и тянется к шнуровке его бриджей. Седьмое Пекло!       Он цепляет её за подбородок, заставляя поднять свои тёмно-фиолетовые глаза. Раз такая смелая, пусть смотрит ему в лицо.       — Девочка моя. Так сильно желаешь угодить своему королю, что готова отсосать мне прямо в зале заседания Малого Совета? Может, в следующий раз сделаешь это, когда я буду сидеть на Железном Троне и выслушивать жалобы придворных?       Щёки Эйры пылают от его слов, губы приоткрываются, и с них срывается столь откровенно-порочное-робкое:       — Да, дядя. Я бы хотела этого.       Блядь.       Эймонду доводилось слышать много пересудов о себе. Убийца родичей. Одноглазый дракон. Неведомый во плоти. Тиран. Узурпатор. Жестокий палач, предавший мечу десятки мужчин в Харренхолле. Мстительный ублюдок, устроивший показательные казни после того, как занял трон.       Судя по тому, что о нём говорили и думали, Эймонду отведено место в одной из самых глубоких Преисподней. Но, видимо, не такой уж он и грешник, раз боги наградили его женой, настолько же испорченной, насколько и прекрасной.       Он поднимается со своего места и вынуждает Эйру подняться вместе с ним. Переплетая их пальцы, он ведёт её за собой прочь из зала заседания Малого Совета. Каким бы сильным ни было искушение осуществить задуманное им прямо здесь, Эймонд прекрасно понимает, что его личные покои подойдут гораздо лучше для этого.       Приказав дежурившим стражникам не впускать никого под страхом самой мучительной смерти, дракон оказывается в своём логове один на один с жертвой. Оскалившись, Эймонд набрасывается на губы племянницы. Он истосковался по ней. По её податливому рту, тихим редким стонам и жару тела. Сегодня он хочет получить всё, но сперва нужно позаботиться о ней.       Развернув Эйру спиной к себе, он принимается расшнуровывать платье, одновременно выцеловывая нежную шею. Неудобно, долго, но Эймонд не простит себе, если не доставит ей удовольствия. Справившись с завязками, он медленно отступает и опускается на любимую кушетку. Обыкновенно он использует её для чтения, но на сегодня у него другие планы.       — Разденься для меня.       Она вздрагивает. Раньше он сам снимал её одежду, но сегодня желает смотреть. Стоя спиной к нему, Эйра стаскивает чёрный бархат с белоснежных узеньких плеч. Дальше ткань будто скользит вдоль стройного тела, постепенно опускаясь на пол. Переступив через снятое платье, она тянется к нижней рубашке, но Эймонду недостаточно происходящего:       — Повернись. Ко мне. Лицом.       Не смея перечить, она разворачивается, изящная и грациозная, такая гибкая, будто не благовоспитанная девица, а искушённая танцовщица с Шёлковой Улицы. Движения такие плавные, что заставляют кровь кипеть в жилах. Отпустив края камизы, Эйра наклоняется и снимает туфли со своих стопочек, а затем принимается избавлять свои ноги от чулок. Для этого ей приходится запустить руки под края белой нательной рубашки. Зрелище такое многообещающее…       Плотная ткань, обнажающая тонкую белую кожу, кажется одновременно притягивающей взор и неимоверно раздражающей. Эйра не смотрит на него, сосредоточившись на своих действиях. Он позволит ей это. Сегодня. Но впредь пусть будет готова смотреть прямо на него, на его лицо, его глаз, его шрам, пока раздевается перед ним. А ей придётся делать это часто.       Теперь от прохладного воздуха её спасает лишь камиза. Ничего, пусть помёрзнет. Эймонд согреет её своим жаром. Бросив на него неуверенный, словно умоляющий пощадить, взгляд, Эйра берётся за последнюю грань своего оплота благочестия. Выразительно вскинув брови, Эймонд даёт понять, что не потерпит более промедления. Поэтому ей не остаётся ничего другого, кроме как позволить ткани пасть вниз, открывая перед ним столь восхитительный вид юного тела.       — Подойди, — голос сухой, жёсткий. Возможно, следовало быть нежнее с ней. Она ещё неопытна. Но, с другой стороны, разве не был он достаточно терпелив? Разве не был хорошим дядей, мужем, отцом, королём? Разве не заслужил немного подчинения и преданности?       А она будто бы родилась исполнять его приказы. Походка красивая, грациозная, лишённая и намёка на скованность. Эймонд даже не думает сейчас о том, что эту черту она могла унаследовать от матери, а если бы и думал, то плевать на это хотел. Потому что его жена прекрасна.       — Красавица, — высокий валирийский сейчас как никогда уместен.       Эйра останавливается возле него и ждёт дальнейших приказов. Но Эймонд молчит, лишь тянется к её ключицам, благо рост позволяет. Он касается их кончиками пальцев, подразнивая, а затем скользит вниз, к грудкам, таким упругим и мягким. Он ласкает соски едва ощутимыми касаниями, хотя и знает, что языком ей бы понравилось больше.       Успеется. Не удержавшись от того, чтобы не смять нежные полушария руками, он продолжает опускаться ниже. Рёбра, ей наверняка щекотно, живот, она задерживает дыхание, и две прекрасные косточки, её слабое местечко.       Ведущие к её женственности, они такие хрупкие. Лёгкого скольжения хватает, чтобы у Эйры сбилось дыхание. Эймонд продолжает ласку и одновременно тянется кончиком языка к соскам. Он может почувствовать запах её возбуждения, ей уже хорошо, он может прямо сейчас скользнуть в её тело. Рано.       Он торопится, когда прокладывает дорожку поцелуев до сладеньких косточек. Но его женщина так взволнованно дышит, так крепко хватается за его плечи, что он не может удержаться. От ласки языком возле столь интимной части тела у неё начинают подрагивает ноги. Вот теперь пора.       Эймонд поднимается с кушетки, но лишь за тем, чтобы расположить на ней Эйру. Теперь, коротая время за чтением, он будет думать о ней. О её возбуждении, робости, готовности подчиняться ему. Опустившись перед ней на колени, Эймонд забрасывает её невозможно длинные ноги себе на плечи. От этого действия лицо племянницы краснеет, стоит ей лишь осознать, какой вид открывается ему прямо сейчас. Хмыкнув, Эймонд более не медлит, сразу приступая к самому интересному.       Губы накрывают нежные складки, прежде чем его язык раздвигает их. Она уже мокрая. Такая мокрая и сладкая. Вдохнув терпкий запах женского возбуждения, Эймонд принимается кружить.       Он не касается её жемчужины сразу, заставляя Эйру трепетать под собой и извиваться в попытках получить больше контакта и наслаждения. Такая неопытная, но такая чуткая, старающаяся взять причитающееся ей удовольствие. Он не может удержаться от того, чтобы не мять губами её лепестки, посасывая их. От этих действий Эйра едва ли не стонет.       — Не стесняйся, милая, — он дует прямо на её сердцевину, вынуждая выгнуться дугой.       Эймонд больше не мучает её, касаясь языком розового комочка, двигая им плавно, постепенно наращивая темп. Он лижет, посасывает, касается краем зубов центра её наслаждения. Сперва Эйра стонет и извивается, потом замирает и словно напрягается под ним. Хорошо, она близко.       Осторожно, чтобы не причинить боли, он касается пальцем её щели. Надавливает, дразнит, чтобы понять, насколько она готова. Он уже ласкал её изнутри, Эйре не должно быть больно, но она такая узенькая, что Эймонд просто не может не быть осторожен.       Член болит от напряжения, требуя освободить его из плена тесных бриджей и погрузить в тягучую влажность женского лона. Стенки Эйры так плотно охватывают палец, что это отдаётся пульсацией в чреслах. Эймонд продолжает терзать её ртом, доставляя теперь наслаждение ещё и рукой. Она натягивается, приспосабливается, выбирает правильное положение, начинает едва ли не насаживаться на него. И Эймонду просто охуеть как это нравится!       Вдавив язык в неё, он чувствует, как нить, удерживающая племянницу от истинного наслаждения, лопается. Она вся сокращается вокруг его пальца. Он окидывает взгляд, желая узреть её в момент своего первого удовольствия. Голова откинута назад, рот распахнут в немом крике, глаза закрыты. Эйра слегка кусает кончики пальцев, то ли сдерживая себя, то ли забывшись. Эймонд проводит ещё раз языком, заставляя её вздрогнуть от слишком сильных ощущений.       Отстранившись, он ждёт, когда она обратит на него взгляд. Глаза влажные, а чернота зрачков едва ли не поглотила фиолетовый омут. Лицо красное и влажное от выступивших капелек пота. Идеально.       — Надеюсь, тебе понравилось то, что я сделал с тобой, племянница. Потому что я собираюсь делать это очень часто.