Династия

      Утро встречает не солнцем, щипающим тяжёлые веки, а россыпью поцелуев вдоль позвоночника. Эйра успевает вкусить их нежность лишь когда губы Эймонда касаются основания шеи. Ей одновременно сладко и страшно. Сладко от ощущений его губ на своей коже и воспоминаний о том удовольствии, что доставил ей дядя этой ночью. Страшно от мысли, что он вновь заполнит собой её тело. Эйре всё ещё немного больно от этого.       Коленом он разводит её бёдра в стороны, размещаясь меж ними. Эймонд любит вот так, сзади, целуя шею и плечи, запуская пальцы в волосы. Каким бы неспешным и осторожным он ни был с ней, ей сложно справиться с растяжением и ноющей болью, когда он оказывается слишком глубоко внутри неё. Благо, пока он довольствуется лишь поцелуями, да трением о её тело.       — Проснулась? — голос Эймонда делается ещё более глубоким и чувственным, когда он переходит на высокий валирийский. От этого у неё дрожь под кожей.       Он нетерпеливо кусает мочку уха и прижимается к ней ещё сильнее. Теперь Эйра может почувствовать его возбуждение. Значит, он хочет снова. Интересно, это нормально, что они делают это так долго и по несколько раз? Может, дело в том, что дядя навещает её не каждый день, лишь три-четыре раза за седмицу?       — Доброе утро, Эймонд, — сонно и немного хрипло, боясь оторвать лицо от подушки.       Хмыканьем он обжигает ушную раковину, тут же скользя по ней губами. Пальцы Эймонда находят её руки и сжимают их, приковывая к кровати. Прямо как в последний раз этой ночью, когда он брал её уже утомлённую и разомлевшую, теряющуюся в его прикосновениях и власти. Ему нравится её беспомощность, он получает особое удовольствие, упиваясь своей властью над ней.       — Кажется, твой валирийский не так безупречен, как мне бы того хотелось, племянница, — язык скользит по кромке уха, вызывая дрожь, — придётся заняться твоим обучением.       Он всегда проверяет, насколько она готова принять его. Вот и теперь он касается её складок, раздвигая их, скользя пальцами внутрь. Конечно, она всё ещё мокрая после прошлой ночи. Но Эймонду словно этого мало, и он принимается ласкать её. Пальцы то проникают внутрь, имитируя то, что он планирует сделать с ней в ближайшее время, то скользят вокруг, подразнивая, поглаживая, надавливая… Это так приятно, что Эйра позволяет себе не думать, отдавшись своему дяде и его чудесным рукам.       — Скажи мне, родная, тебе нравится то, что я делаю с тобой сейчас? — он раздвигает пальцы внутри неё.       — Да…Да, дядя, — она поспешно переходит на валирийский, зная, что с Эймондом нужно беспрекословно играть в его игры и по его правилам.       Недовольное цоканье языком сопровождается третьим пальцем. Это много, ей становится тесно, Эйра сжимается и шумно выдыхает, стараясь справиться с волнением и дискомфортом.       — Так не пойдёт, сладкая. Спрошу иначе, какие именно ласки тебе приятны? Когда я насаживая тебя на свои пальцы? Когда трахаю членом? Предпочитаешь в рот или между ног? Или, быть может, тебе по нраву, когда я ласкаю тебя языком?       Его речь на валирийском легка, он не подбирает слов и не размышляет над произношением, как требуется ей самой. Эйре приходится прикладывать усилия, чтобы полностью понимать значение фраз, срывающихся с дядиных губ. Прикосновения внизу и откровенная непристойность его речей лишь ухудшают её положение.       — Мне… Я… Мне нравится всё, что ты делаешь со мной, дядя.       — Ещё раз попытаешься отделаться от меня просто построенным предложением, и я добавлю четвёртый палец.       Она знает, что это не пустая угроза. Два дня назад он заставил её, дрожащую от стыда и неловкости, самой довести себя рукой до пика, направляя её действия, дразня своими поцелуями и отравляющими сознание словами. Эймонд любил говорить непристойности, но произносил их так, что они звучали скорее поэзией. То было наказанием за отказ сделать кое-что, являющееся, по мнению Эйры, куда большим бесстыдством, а по мнению Эймонда настоящей отрадой.       — Я люблю, когда вы трогаете меня там. Пальцами. Я люблю ваши пальцы, всегда любила. И когда… Делаете это ртом. Ртом и пальцами одновременно.       Движения становятся жёстче, резче. Эйре кажется, что она заполнена и переполнена. Низ живота отзывается сладкой щекоткой, свидетельствующей о растущем удовольствии.       — Ужасно построенное предложение. Нам определённо надо больше практиковаться, — пальцы покидают её тело. — Но мне нравится твоя искренность, Эйра.       Она чувствует давление между ног. Эймонд проникает внутрь неё медленно, плавными движениями, постепенно растягивая, чтобы не причинить лишней боли. Его член кажется ей огромным, хотя она представления не имеет, является ли он таковым в действительности. Он точно длиннее её ладони, и обхватить его рукой полностью у неё не получается.       — И кстати, произношение у тебя прекрасное. Ты так правильно работаешь языком, племянница, — он скользит глубже, в этой позе это ощущается особенно ярко.       Эймонд стонет, утыкаясь лицом ей в изгиб шеи. Его движения медленные, плавные, он не перестаёт осыпать её плечи поцелуями. Дядя бережёт её, старается быть аккуратным и научить получать наслаждение. И всё же, пока Эйре непривычно и странно ощущать его внутри себя. Словно что-то инородное.       — Не больно? — словно читая мысли (или чувствуя скованность её тела) вопрошает Эймонд.       — Нет, — шёпотом на высоком валирийском. — Немного странно. Тесно. Но не больно.       Чувственный стон служит подтверждением догадки. Эймонду нравится слышать непристойности от неё. Эймонду нравится, когда она произносит их на языке их предков. Эймонду нравится знать, что она чувствует.       Движения становятся жёстче, хотя он старается не ускоряться и не проникать в неё на всю длину. От последнего Эйре до сих пор сложно сдерживать болезненные стоны. Как ни странно, её страдания не приносят Эймонду ни малейшей радости, он старается всеми силами избавить её от них даже вопреки собственным потребностям и желаниям. Она боится, что однажды ему надоест. Он взрослый мужчина, и ему нужна женщина способная принимать его и удовлетворять все королевские аппетиты. Эйра не знает, как этому научиться.       — Блядь, ты такая узкая, — последующий за словами рывок заставляет её едва ли не сжиматься от ощущения наполненности и растянутости. — Каждый раз будто снова рву тебе целку.       Ей стыдно от этих слов. Благо, поза не позволяет ему увидеть предательскую красноту лица.       — Простите, дядя.       В ответ рваный смех и ускорившиеся движения внутри неё. Его изумительные руки ласково поправляют волосы, чтобы затем грубо сжать их, заставляя вскинуть голову от болезненного напряжения в шее.       — О, тебе не за что извиняться, сладкая, — голос хриплый, звучит так, будто Эймонд зол, хотя он не выражает и тени недовольства, — но если тебе так нравится просить прощения… За твою узенькую щель, которую мне так нравится трахать… За свой умелый рот… я даже не знаю, что мне нравится больше: ебать тебя, или когда ты сосёшь… За твою восхитительную задницу, которую, клянусь перед старыми и новыми богами, я когда-нибудь отшлёпаю так, что ты сидеть не сможешь… Можешь начинать просить прощения!       Он почти не сдерживается, вколачиваясь в её тело. Почти, потому что Эйра чувствует, насколько Эймонд отвёл свои бёдра, уберегая её от слишком глубокого проникновения. Но всё же, это самый грубый акт, который у них был. До её слуха доносится рычание сквозь стиснутые зубы, свидетельствующее о сильном возбуждении. Его руки безжалостно дерут волосы, словно в беспамятстве. Движения быстрые и рваные.       — Простите, — она не смеет ослушаться его приказа. — Простите, дядя. Простите.       Едва последняя фраза срывается с уст, как он замирает внутри неё. Пальцы наконец перестают мучить её волосы, и Эйра получает желанную свободу, падая на подушки. Эймонд тихо стонет, ловя последние волны удовольствия. Теперь она знает, каково это, и поэтому боится пошевелиться, чтобы не испортить момент дяде. С усталым вздохом, он осторожно покидает её тело, и Эйра морщится, ощущая, как его семя стекает по бёдрам.       — Ты великолепная любовница, — поцелуй на виске ласковый, почти отеческий.       Эймонд не похож на того, кто будет врать. Вот только Эйра себя пока не то, что великолепной, а хотя бы сносной любовницей не считает. Разве не должна она испытывать от соития то же блаженство, что и от иных ласк, которыми одаривает её супруг? Ей доводилось слышать от придворных дам, какое неземное наслаждение получают они от этого. Пожалуй, следует расспросить собственных компаньонок об этой части семейной жизни.       Плеча касается что-то холодное. Повернувшись, Эйра видит, что это дядя протягивает ей кубок с водой. Поблагодарив, она неторопливо отпивает. Рассвет назойливо проникает в комнату, а значит, их совместному времяпровождению скоро придёт конец. Король старается покинуть её покои до прихода назойливых служанок.       Эймонд уже успел натянуть бриджи и сейчас обувался, устроившись на краю кровати:       — Надеюсь, ты успела выспаться. После завтрака направимся к Алому Озеру. Стража уже дожидается нас.       — Для чего нам стража, дядя? Вхагар сумеет защитить нас от любого противника.       — У Среброкрылой был выводок, помнишь? Забрать детёныша может быть не так просто, как тебе кажется. Мелкий дракон запросто опалит тебе руку, если только… — он на мгновение замолкает, словно забывшись. — Если только не предусмотреть это заранее. К тому же, маленький дракон не осилит дорогу. У стражников будет короб, чтобы доставить детёнышей в Королевскую Гавань.       Эйра ждала этого дня сильнее, чем собственную свадьбу. Вот только сейчас ей кажется, что всё это не по-настоящему. Что никуда они не отправятся, а если и отправятся, то всё пойдёт не так, как было запланировано. И не летать ей на прекрасной и свирепой драконице с серебристыми крыльями и синим пламенем. А лелеять воспоминания о мёртвом Валирийце, слабом, отравленном, сломанном.       По спине пробегает дрожь при мысли об убитом драконе. Разве был всадник, сменивший дракона, до неё? Возможно ли установить связь с другим зверем? Её матушка после побега из Королевской Гавани планировала найти себе нового дракона или хотя бы драконье яйцо. Но ей так и не удалось осуществить задуманного.       Рука Эймонда ложится ей на затылок и треплет волосы, вырывая из плена тревоги и сомнений. Жест, которым раньше он одаривал разве что Хелейну. Или принцессу Джехейру. Удивительно, пережив короткий траур, король словно бы справился с потерей, которая казалась многим фатальной. И теперь Эйра ловит себя на мысли, что получает ласку от Эймонда не только за себя, но и за покойную кузину. Единственная племянница короля, его жена, будущая мать его наследника. Сейчас она находится в центре его внимания, но как долго ей удастся его удерживать?       — Ты чем-то опечалена? — Эймонд повернулся к ней в пол оборота, уже одетый и даже с повязкой на лице. Готовый покинуть её покои. — Я не был груб с тобой?       Эйра отрицательно качает головой:       — Нет, Эймонд. Это было прекрасно. Я лишь немного беспокоюсь… — она давится словами, не зная, как выразить свои опасения. Её муж был терпеливым учителем, но будет ли уместным вот так прямо расспрашивать его о том, что ей следует испытывать в постели с ним. — Беспокоюсь, получится ли у меня справиться. Среброкрылая дикий дракон. Подпустит ли она меня к себе?       Он хмыкает и наклоняется к ней, оставляя ещё один поцелуй на её виске. Полюбившийся жест, приятный и успокаивающий.       — Ты беспокоишься о правильных вещах, Эйра. Но тут я не смогу тебе ничем помочь. В вопросе установления связи с драконом есть два возможных исхода. У тебя либо получится, либо нет.       Действительно, как всё просто. Она либо станет драконьей всадницей, либо превратится в обугленные головёшки. При последнем раскладе Эймонду придётся искать себе новую супругу. Дейнейру Веларион, например, которую ему подсунут ещё до того, как он закончит носить траур.       При мысли о хорошенькой среброволосой девице пламя вспыхивает в груди. Ну уж нет, она своего места не уступит! Она — Эйра Таргариен, дочь Порочного Принца и Мейгора с Титьками, жена Эймонда Неведомого, выбранная им назло сотне знатных девиц королевства. Если уж кому и суждено оседлать одичавшую драконицу, так это ей!

***

      Она никогда не привыкнет к приземлениям Вхагар. Будто камнем падаешь с высоты небес о землю. Что недалеко от истины, учитывая размеры дракона короля. Интересно, со Среброкрылой будет также? Она не маленькая, пусть и не такая огромная, как Вхагар, но однозначно крупнее того же Утро в несколько раз. Пора бы привыкнуть к тому, что Эйре придётся всё время широко разводить бёдра в седле, напрягать руки, чтобы справиться с поводьями, и ударяться ягодицами при приземлении.       Эймонд помогает спешиться, подхватывая у самой земли за талию. Любезный, как и всегда во время их совместных полётов. Он любит брать её с собой в небо. Если задуманное ими воплотится в жизнь, то Эйра сможет летать не позади, а около него. Уже ради этого она готова рискнуть своей жизнью.       Несколько гвардейцев идут им навстречу. Их лодка пришвартована неподалёку, и Эйра думает, как они будут добираться обратно, ежели Среброкрылая сожжёт их средство передвижения. Эймонд будет переправлять их на другой берег по одному верхом на Вхагар?       — Ваше величество, король Эймонд. Королева Эйра, — вежливый, безукоризненный поклон. — Мы видели дракона. Она сейчас находится около пещеры. Мы не стали приближаться, решили сперва дождаться вас.       Эйра недоумевает, почему Среброкрылая возле пещеры, а не внутри, если у неё там выводок детёнышей. Она оборачивается к Эймонду, но тот не тратит и секунды на раздумья, устремляясь решительной походкой в сторону их цели. Ей остаётся лишь поспешить за ним, подстраиваясь под его шаг. С учётом разницы в росте, это непросто.       — Дракон не проявила ни интереса, ни агрессии. Полагаю, она отдыхает или что-то вроде того, — продолжает вещать стражник, и Эйре хочется попросить его заткнуться.       Откуда ему знать, как ведут себя драконы?! Его долг — обеспечивать безопасность короля и его семьи, а не рассуждать о созданиях, к которым ему дозволено приближаться лишь по воле судьбы. Единственное, что сейчас удерживает Эйру от приказа помалкивать, так это выработанные годами осторожность и привычка следить за своим языком. Благо, гвардейцу и самому хватает разума осознать, что короля его болтовня в данный момент может разве что раздражать.       Среброкрылая действительно обнаруживается около пещеры. Огромная, свернувшаяся клубком, отчего делается похожа на одну из местных скал, совершенно спокойная и словно утратившая интерес ко всему творящемуся вокруг. Такое поведение странное для дракона. Она должна была почувствовать приближение Вхагар, более крупного и опасного зверя, и встретить её рычанием. Не говоря уже о чужаках, осмелившихся подойти к ней и её детёнышам.       Эймонда такой расклад явно озадачил, судя по потяжелевшему взгляду и немного нахмуренному лбу. Его пальцы ложатся на гарду меча, поглаживая её, что выдаёт его сосредоточенность. Она не смеет первой нарушить тишину, зная, что в такие моменты отвлекать супруга чревато скорым гневом.       — Ждите здесь. Следите, чтобы королева не приближалась к Среброкрылой, — Эйра не успевает и слова сказать, как Эймонд разворачивается и направляется к пещере, не давая ей и шанса остановить его.       Среброкрылая остаётся совершенно спокойна.       Что-то не так. Она должна была отреагировать. Кто-то незнакомый устремился к месту, где она прячет детёнышей. Самка защищает свой выводок, это известно…       Эйра делает шаг в сторону драконицы, но стражник тут же хватает её за плечо, безболезненно, но твёрдо. Как бы ни было неприятно от подобного обращения, сопротивляться бессмысленно. Эймонда гвардеец боится и не пойдёт на риск, ослушавшись приказа. А её саму в лучшем случае уважает. Пока у Эйры нет ни сына, ни дракона, ни хотя бы собственной армии, она остаётся лишь тенью подле венценосного супруга.       Эймонда нет довольно долго, отчего посреди каменистого острова, практически необитаемого никем, кроме дикой и подозрительно-апатичной драконицы, становится тоскливо и тревожно. И нет никого, кто мог бы дать Эйре хоть какое-то подобие объяснений, сказать, что всё идёт пусть и не так, как было запланировано, но своим естественным чередом. Растущее напряжение рвёт всю её выдержку по швам, прямо как сам Эймонд рвал её сорочки в порыве сладострастного дурмана. В Пекло! Развернувшись, Эйра направляется в сторону пещеры. Гвардеец пытается остановить её, но в этот раз она не молчит, а разворачивается и холодным, не терпящим возражений тоном, осаживает его:       — Король велел не пускать меня к дракону. Я сейчас направляюсь к дракону? Нет. Тогда какого Неведомого ты позволяешь себе прикасаться к королеве?       Тот так ошарашен её реакцией и резкостью слов, что не успевает даже возразить. Воспользовавшись заминкой, Эйра едва не летит в сторону пещеры, уповая, что никому не придёт в голову всё-таки нарушить её планы. Её опасения оказываются напрасными. Стоит ей приблизиться к желаемой цели, как король сам выходит ей навстречу. Удивительно, но Эймонд не кажется разозлённым её непокорностью. Напротив, он кивком головы приглашает её последовать за ним в пещеру, будто сам намеревался позвать её.       По лицу Эймонда редко удаётся понять, что у него на душе. Поэтому Эйра научилась читать его эмоции в движениях пальцев, которые постоянно что-то трогали, в наклоне головы, который мог выдать затишье перед бурей, в дёргающихся уголках губ. И всё сейчас указывает на то, что король одновременно поражён, разочарован, опечален и наполнен хрупкой, готовой вот-вот разлететься вдребезги, надеждой. И боги свидетели, таким ей его видеть ещё не приходилось.       Войдя внутрь пещеры, Эйре требуется время привыкнуть к полумраку после дневного света, пусть и не особо сильного в силу пасмурной погоды. Поэтому сладковатый запах, неприятно и будто бы знакомо свербящий в носу, остаётся в её сознании сперва просто частью этого тёмного, прохладного и, откровенно говоря, совершенно неуютного места. Ей нечасто доводилось бывать в подобных местах, стало быть, и дивиться нечему. Однако приспособившись к нехватке света и оглядевшись, Эйра понимает: то был не запах самой пещеры, а запах смерти.       Около десятка маленьких крылатых тел разбросаны на камнях вокруг неё. Кто-то лежит на животе, распахнув пасть, как когда-то лежал так в Драконьем Логове Валириец, у кого-то неестественно вывернута шея и крылья, будто слабые кости не выдержали веса собственного тела, а один распластался на животе прямо возле её ног, в луже чего-то полупрозрачного и густого, будто сукровицы. От увиденного зрелища делается тошно и больно. Они же совсем крошечные, как такое могло произойти?!       К горлу подступает ком то ли предательской тошноты, то ли сдавленных рыданий. Эйра хочет собрать их всех, маленьких, несчастных, брошенных, и согреть собой, теплом, материнским теплом, согреть, согреть…       Её дёргают за плечо, вырывая их пелены гнева и боли (детки, это мои детки, не уберегла, не смогла) и разворачивают лицом к…       Какой красивый.       — Я кое-что нашёл, — приятная речь, на такой уже говорил кто-то другой, тёплый и прекрасный, с длинными волосами и добрыми глазами… — Эйра, очнись!       Её трясут за плечи, не больно, но ощутимо, и Эйра обнаруживает себя стоящей напротив Эймонда, спиной к развернувшейся Преисподней из десятка маленьких кожистых тел. Мёртвых тел. Слёзы наворачиваются на глаза, ей приходится несколько раз моргнуть, прогоняя подступающий плач. Кто или что погубило выводок?       Эймонд, не отрывая взора единственного глаза от её лица, распахивает плащ. Теперь она видит, что одной рукой он прижимает к себе маленький кожистый комочек, совсем крошечный, покрытый ярко-жёлтой чешуёй. Детёныш мог бы поместиться в ладони у дяди, если бы тот не прижимал его к своей груди, напротив сердца, будто бы пытаясь отогреть.       — Живой? — она сама не понимает, как переходит на высокий валирийский, словно то был единственный знакомый ей язык.       — Да, — его голос дрожит, и от этого делается вдвойне не по себе от происходящего.       Её дядя, король Эймонд Неведомый, всадник Вхагар, один из опаснейших людей когда-либо правящих Вестеросом, бесстрашный воин, одолевший поистине великих противников, сейчас явно растерян. Единственный глаз широко распахнут и глядит на неё едва ли не с затаённой мольбой. Такое состояние Эймонда вызывает недоумение. Эйра хмурится, пытаясь разобраться в причинах поведения короля, а затем опускает взгляд на дракона.       Ярко-жёлтый. Как солнце. Или золото.       Прямо как…       — Принцесса Хелейна будет в восторге, — в горле пересохло, из-за этого голос звучит хрипло, будто бы принадлежит не ей, а старухе.       Она знает, о чём просит этот взгляд. И знает, на что идёт, отказываясь от прав на детёныша. Вот только он ей и правда неинтересен. Сколько лет пройдёт, прежде чем он сможет поднять её в воздух? Нет, её цель ожидает её там, где смерть не станцевала свой ужасный танец, обрекая на муки и бессилие.       Эймонд улыбается ей. Одновременно благодарно и отчаянно. Будто она только что собственноручно принесла себя в жертву. Вот только это не так. И она собирается доказать это. Видя решительность на её лице, дядя будто приходит в себя и принимается объяснять ей, как ему кажется, всю подноготную истину сложившейся ситуации:       — Среброкрылая потеряла почти весь свой выводок, — он всматривается в её лицо, силясь увидеть на нём тень понимания. — Этот единственный выжил. И она… отреклась. Понимаешь? Среброкрылая покинула пещеру, оставила его здесь одного, тем самым обрекая на смерть. Дракон не покинет пещеру, почувствовав приближение чужака, пока в ней есть хоть один детёныш. Дракон не бросит детёныша в беде. Так Рейнира говорила.       «Так Рейнира говорила», — вот она, наивысшая точка отчаяния. Дядя ненавидел упоминать её матушку с должным признанием и всячески этого избегал за редким исключением. А теперь обращался к её словам, будто они представляли собой прописную истину. Потому что Рейнира Таргариен знала о драконах вдвое больше его самого.       — Среброкрылая покинула пещеру. Эйра, ты понимаешь, что это значит? Она умирает. Она не хочет больше жить. Так бывает, хоть и довольно редко. Это не просто скорбь, как в случае с потерей всадника. Это отречение. Я слышал о таком…       «От Рейниры», — хочется продолжить Эйре. Да вот беда, она словно бы забывает, как правильно говорить. Потому что сейчас не видит смысла в разговорах и спорах. Не Эймонду её учить. Потому что Эйра от крови дракона. Потому что она чувствует своим горячим сердцем всё, что сейчас творится. Потому что она дочь Рейниры Таргариен, которая знала о драконах чуть больше, чем все остальные Таргариены вместе взятые.       Эйра покидает сырость пещеры, даже не взглянув на маленькое крылатое тельце в руках своего дяди. «Выродок», — доносится не её мысль в её голове. «Самый мелкий и слабый, отнявший жизнь у остальных. Он не доживёт до следующего рассвета».       Шаг её размеренный и уверенный, лишённый и тени сомнения в правильности её действий. Окружающие словно чувствуют её состояние и пропитываются им, не смея ей мешать и останавливать. А может, Эйре просто так кажется. Может, это Эймонд у неё за спиной подал невидимый сигнал страже пропустить её. Сейчас это неважно.       Среброкрылая не двигается и даже не глядит в сторону Эйры, когда последняя приближается к ней на расстояние смерти от драконьих зубов, и садится рядом, прижимаясь к тёплому чешуйчатому боку. Всё в ней пульсирует и тянется к пламени, что горит внутри зверя.       Эйру учили командам на высоком валирийском, якобы понятным для драконов. Чушь это всё. Последний всадник Среброкрылой не то, что валирийским не владел, на всеобщем имени своего не смог бы написать. Неужто он стоял и, коверкая звуки так, что у её отца и братьев уши вяли, причитал: «Слушайся, Среброклылая! Слушайся!».       — Неразборчивая ты женщина, раз позволила Ульфу Белому подчинить себя, — Эйра кладёт руку на светлую чешую, так напоминающую ей своего прошлого зверя. — Говорят, что одинокие женщины дуреют. Я раньше не верила. А теперь гляжу на тебя, и думаю: правда дуреют. Ты была одинока, ведь так? Поэтому позволила этому выблядку заполучить себя?       Среброкрылая молчит, лишь недовольно виляет хвостом. Такой простой жест, а шуму-то! Вон стража как засуетилась при виде чешуйчатой махины, которая ну разве что кости переломает, а больше ничего страшного. Чудные.       — Я не знаю, зачем ты так поступила. Дура, наверное, — Эйра прижимается к ней, будто стараясь согреться, прямо как в детстве, когда жалась к маминым юбкам. — Я вот тоже дура. Он моего отца убил. И старшего брата. Двух старших братьев, но того, который старший-старший мне не особо жалко. А Эйгона жалко. Он был хорошим. Защищал меня. А Эймонд взял и убил его.       Она закрывает глаза и позволяет слезам течь по щекам, наплевав, что щиплет кожу. Эйре всегда казалось, что день покорения дракона должен быть наполнен величием. А вот оно как, на самом то деле. Одна заскорузлая боль и обида, приправленная горечью. Напиздели ей в своё время драконьи блюстители: связь с драконом устанавливается не от глупых слов на высоком валирийском и не от протянутой руки. Связь устанавливается от того, что дракон и всадник чем-то похожи. Она свою связь почувствовала, оказавшись в сырой пещере среди разверзнутых тел и воспоминаний, отбросивших её на два года назад, в день, когда её лишили крыльев. В марево боли и отчаяния, в котором тонешь и не хочешь уже выныривать. Вот и Среброкрылая не хочет. Что ей жизнь, коли детишек не уберегла?       — Ну и чем был на тебя похож Ульф, раз ты позволила ему покорить себя? — обиженно шмыгает носом Эйра. Несправедливо это всё. Они с драконицей болью повязаны, узами, что покрепче кровных будут. А тот пройдоха то чем?!       Среброкрылая наконец поворачивает к ней голову, согревая жаром своего дыхания. Таким и брови опалить не жалко. Протяжно проревев, драконица тянется, чтобы коснуться её макушки своей мордой. По-матерински так. Отчего вдвойне горче делается. Среброкрылая потеряла свой выводок. А единственного выжившего детёныша сочла обречённым на верную смерть. Эйру бы тоже сочли обречённой, родись она мальчиком. А так — счастливица.       — Тошно здесь. Полетели домой?       От вида, как столетний, закалённый в битвах дракон, способный без лишних усилий проглотить коня целиком, поднимается во весь рост, Эйре впервые за этот день делается не по себе. Не от страха или восхищения, отнюдь. Возникает крайне идиотская мысль, связанная с тем, как она будет на эту махину взбираться. Седло, украшавшее когда-то спину Среброкрылой, было безнадёжно испорчено, будто его стесали о камни. Хотя остатки креплений всё ещё можно было увидеть. Кажется, придётся учиться летать без седла.       Увидев замешательство Эйры, Среброкрылая недовольно мотает головой и немного наклоняется, подставляя крыло. Благодарно кивнув, новоиспечённая всадница карабкается по нему вверх, неловко елозя и выискивая, куда поставить ногу. Со стороны это выглядит наверняка нелепо и глупо, но в историю войдёт как героическое и невероятное покорение дракона хрупкой и грациозной королевой. Мейстеры тоже, как и драконьи блюстители, часто пиздят.       Умостившись на выломанном кошмаре из древа и кожи, бывшими когда-то седлом, Эйра понимает, что ни поводьев, ни хлыста не предусмотрено. Что ж, покорили же много лет назад её предки драконов и без этих атрибутов. Значит, надо действовать по наитию.       Мысленно обратившись к богам (старым, новым и вообще всем, кому только когда-либо возводили храмы!) с просьбой не оказаться сегодня где-то на краю света, Эйра произносит заветное:       — Лети.       Теперь у неё снова есть крылья.