Часть 5
3 августа 2023 г. в 12:40
Связь замолкает приблизительно через сорок минут с того момента, как они отъехали от стены, миновали какие-то развалины [видимо, бывшие жилые кварталы] и стали петлять по неровным дорогам. Со всех сторон, далеко и близко, видны яркие и приглушённые огни — несмотря на то, что сейчас уже глубокая ночь, города всё равно живут своей жизнью. Да и полноценными городами это никак не назвать, если честно.
В очередной раз, когда Сайно распахивает глаза от чувства, что вот-вот задохнётся, он прикладывается лбом к прохладному окну и наблюдает за тем, как огни неопределённо мерцают. Усталость сковывает тело, а нудная боль сдавливает виски. Через час или около того водитель запрашивает конкретный маршрут: нужно определиться, к какому поселению подъехать и ждать у моря погоды.
Сам Караван-Рибат не обнесен Стеной, его охраняет разве что отряд наёмников Бригады Тридцати, которые начинают шевелиться только в том случае, если им дадут хорошего пинка для разгону. Сейчас, конечно, они все взбудоражены тем, что не сумели ликвидировать генерала Махаматру, но это же можно считать преимуществом: всё их внимание сосредоточено на Стене Самиэль и на пустыне, а не на том, что позади Стены.
Зато для пустынников в Караван-Рибате чуть ли не за каждым углом знакомые лица — другие пустынники, которые живут себе в удовольствии наёмничества. Пламенная Грива рассказывает мимоходом, что кое с кем уже вела дела в прошлом и знает точно, на кого можно будет положиться взамен на несколько месяцев. При подъезде к поселению нужно будет сменить номера на машинах, а перед самым въездом оставить машины и уже пешком неторопливо продвигаться к подготовленным домам. Нелогично и небезопасно оседать в самом центре Караван-Рибата, а вот некоторые дома почти на краю, приближенные к пустырю, не заселены; семьи в домах практически не находятся — работа выпивает всё. Замкнутый круг.
«Повыползали на улицы с раннего утра, вот только недавно ушли отдыхать. Вы вовремя приехали», — говорит Дэхье попавшийся по дороге пустынник.
Да, они очень вовремя. Как раз успеют осесть и отдыхать, в то время как матры и наёмники Бригады Тридцати снова покажут себя дневному свету и возобновят работу. Стоит за ними и тут, в одиннадцатой зоне, проследить. На всякий случай.
Сайно не комментирует выбор пристанища. Караван-Рибат слишком близко к Стене Самиэль, к тому же на карте матр в Академии он горел красным маркером, но, как говорят, если хочешь что-то спрятать, то спрячь это на самом видном месте. Там может быть относительно безопасно. Ну, насколько в их ситуации хоть что-то может оказаться безопасным.
Минивэн амортизирует на неровностях дороги, и почти что плавное покачивание вгоняет не то в состояние мутной тошноты, не то в состояние забытья, когда уже сам не понимаешь, то ли спишь с открытыми глазами, то ли очень-очень медленно соображаешь. За окнами ничего интересного — типичные разрушенные постройки, потом перестроенные в лофты, а потом и совсем покинутые в виду того, что отстроить новое проще, чем восстановить эти рассыпающиеся в бетонную пыль гробы.
Когда они достигают Караван-Рибата, время показывает 05:32. Аль-Хайтам думает о том, что надо бы избавляться от этих часов — устарело — и возвращаться снова к тому, как жить, опираясь чисто на свой таймер и на биологические часы, ощущения и восприятия окружающего своим собственным организмом. Но иногда и собственный организм может начать подводить тебя. Сейчас вот, например, аль-Хайтам это понимает как нельзя хорошо. Встречающие пустынников «надёжные люди» посоветовали поделиться в том порядке, в котором они собираются оставаться в конспиративных домах. Проблем с этим не возникает. Пустынники определяются без слов, только перетаскивают свои сумки ближе к тому человеку, с кем и останутся.
Да хоть казармы общие, тут уже без разницы, лишь бы спрятаться. Отдельные дома, пусть и плохо обставленные, это огромный жирный плюс, которого пустынникам так не хватает.
Их встречают у нескольких зданий. Сайно ничего не говорит, тут ему приходится довериться пустынникам, потому что сам бы он никогда не поступил подобным образом. Если бы пришлось — место для того, чтобы залечь на дно, искал бы самостоятельно, а не вот так, получая своеобразное покровительство у местных парней. Сайно морщится, когда видит, насколько свободно люди Пламенной Гривы расплачиваются за предоставленные жилища. Это выглядит так свободно, будто они зашли в казино в Сумеру-сити, а плата — единоразовый членский взнос за то, чтобы просто находиться в заведении, всё остальное, как известно, оплачивается по отдельному тарифу.
Не Сайно говорить что-то против, так что он, вероятно, даже не удивлён тому, с кем ему временно придётся делить жилище. Выбор, в общем-то, естественный, потому что одного его бы банально поостереглись оставлять [и надо сказать, сделали бы чертовски правильно, потому что можно выгнать матру из Академии, но Академию из матры?], а что касается остальных пустынников, то Сайно не подпустил бы к себе кого-то малознакомого.
С каких пор он перестал применять определение «малознакомый» к аль-Хайтаму? Отвратительное ощущение того, что он что-то упускает из виду, какую-то простую, но важную деталь.
Только через пару часов, если не начнётся заваруха, можно будет начинать привыкать, что за ними нет никакого преследования, даже мнимого. Этим людям, по словам Дэхьи, можно доверять, но, всё-таки, аль-Хайтам проходится по крыльцу и снаружи дома, осматриваясь по сторонам. Сайно он оставляет внутри, чтобы тот оценил дом своим профессиональным взглядом матры. Это на тот случай, если придут незваные гости. Их потребуется встречать по всем правилам гостеприимства.
Аль-Хайтам не любит, когда посторонние нарушают его личное пространство. Его. Личное. Пространство.
На этом уже многие попадались. Начиналось всё простыми, даже банальными угрозами, а заканчивалось и прострелом плеча, и открытыми переломами, и напряжённым пневмотораксом. Аль-Хайтам может повторить только два раза. Максимум два раза, а потом уже физически будет вбивать нарушителю в извилины, что нельзя делать то, чего люди не любят. Исключение из правил — Кавех, с которым соседствовал последние месяцы. Кавех — человек, который последние минуты другим отдаст, если свято уверен, что это на пользу, вот только сам из-за этого часто попадал в проблемы, и аль-Хайтам в своё время решил, что ему проще позволить пожить архитектору у себя, чем однажды найти того с тринадцатью серыми нулями на предплечье. Сумеру-сити не прощает добреньких.
Когда дверь не захлопнулась, но прикрылась за аль-Хайтамом, перво-наперво Сайно обходит дом по периметру, придирчиво осматривает. Он, вроде как, должен доверять, но от привычек не избавиться. В помещении, оборудованном под гостиную, он поднимает руку, некоторое время разглядывает полку, на которой при совсем уж роскошной для одиннадцатой зоны жизни должен стоять телевизор, и точным движением раздавливает миниатюрный терминал, с каким-то даже чувством поверхностного удовлетворения слыша, как хрупкая техника ломается под давлением бионики. Терминал, к слову, мог не работать. Он мог использоваться для того, чтобы «хозяева» дома имели в виду, что помещение цело и никто не разносит его по кирпичику. Однако, Сайно так спокойнее, когда он знает, что его слова и его мысли — это только его собственное, не предназначенное для чужих ушей. Или предназначенное в случае, если он всё-таки обращается к кому-то конкретному. Больше подобных сюрпризов Сайно не находит, хотя, стоит отметить, не сильно-то и старается найти.
Он лишь краем уха слышит, как щёлкают замки на двери, подходит к окну и раздвигает пальцами занавески, чтобы выглянуть наружу. У него есть ещё пять с половиной часов, и за окном начинает светать. Ночные огни Караван-Рибата блекнут, солнце поднимается и открывает всю неприглядную картину, раскинувшуюся вокруг. Разруха окраин, оттеняющая глянцевый блеск столицы. Чего и следовало ожидать.
— Вроде чисто, — аль-Хайтам обозначает своё присутствие в доме, прежде чем пройти в гостиную.
— Порядок, — отвечает Сайно, опускает руку, и занавески с тихим шорохом смыкаются вновь. Он не говорит о том, что может отключиться прямо посреди гостиной, вот прям тут, где стоит, потому что это излишняя информация. Он и так чересчур задолжал секретарю [или нескольким пустынникам сразу, вспоминая, сколько пришлось отдать времени, чтобы пересечь Стену и добраться аж до сюда].
Почти половина седьмого утра на старых часах, начинает светать, хотя из-за зданий вокруг это почти не ощущается. Ну, только если по организму судить. Усталость и сонливость — не спал уже вот сутки, а хорошо и полноценно — так вообще несколько месяцев. Сейчас можно хотя бы попытаться отвлечься и позволить своему организму сбоить, уйти в режим отдыха — восстановления энергии. А позже, через несколько часов, можно будет выйти на улицу, осмотреться, как следует, и даже прикупить чего-нибудь из еды.
Аль-Хайтам оставляет в прихожей накидку, которую никогда не носит надев целиком, оставляет и сапоги, включает только настольные лампы и мимолётно осматривает утварь. Неплохо даже по меркам одиннадцатой зоны.
— Прими душ, и в сон, тебе нужно как можно больше отдыха. За безопасность можешь не беспокоиться. — Аль-Хайтам не уговаривает Сайно, но честно старается показать, что ему не плевать на чужое состояние. Сайно — взрослый мужчина, и сам решит, что ему нужнее. — Хотя бы ненадолго. Выглядишь паршиво, чувствуешь себя, вероятно, так же. Спи столько, сколько требует организм. Если что, я буду тут, в гостиной. До двух дня я точно никуда не выйду, а потом надо будет.
— На самом деле ощущение, будто меня асфальтоукладчик переехал, — неожиданно для самого себя признаётся Сайно и неуютно ведёт правым плечом. — Дай мне часа четыре, оклемаюсь.
И нет, он имеет в виду не передачу времени, а четыре часа обычного отдыха, возможности привести тело и голову в относительный порядок. Обычно четырёх часов, плюс минус пары, хватает для того, чтобы поставить себя на ноги. Этого не хватает, чтобы выспаться, но этого достаточно, чтобы не ловить галлюцинации от перенапряжения и не терять концентрации мысли.
Аль-Хайтам кивает Сайно, обходит того и направляется на кухню.
По брошенному вскользь совету, Сайно заходит сначала в ванную. Халатов тут, конечно, никто не приспособил [не в гостинице, Сайно, не в гостинице], но пару чистых полотенец кто-то заботливо оставил. Стягивая с себя одежду, Сайно позволяет себе ненадолго замереть, вытянуть руки над головой и потянуться всем телом, чувствуя, как позвонки тихо щёлкают, вставая на место после долгого пребывания в сидячем положении. Мышцы несильно гудят, требуют отдыха, и Сайно думает о том, что он не застрянет здесь надолго. Только ополоснётся, а потом отдыхать. Может, после отдыха и паршивое состояние станет не таким паршивым.
Он начинает с прохладной воды, подставляет загривок под струи и упирается лбом в кафельную стену, для равновесия ещё и рукой — в стык двух стен. С гривы почти что белых волос стекает вода, щекоча шею и тело. Ему кажется, что он прикрыл глаза всего на секунду, но он успевает за закрытыми веками увидеть что-то, что посылает мурашки вдоль позвоночника: тихий шёпот где-то у линии роста волос, тепло, льнущее со спины. Он вздрагивает крупно, распахивает глаза, смотрит вниз, туда, где вода лениво стекает в слив, а после выкручивает вентиль горячей до почти что кипятка, заставляет себя отстраниться от стены и взять в руки простой шампунь, стоящий всё тут же на полке. Не хватало только уснуть прямо в ванне, такая смерть будет самой глупой из всех возможных в перспективе. Возможно, ему бы сейчас не помешала бритва — щетина уже мешает на ощупь — но такого никто не предоставил, а потерпеть, в принципе, можно.
Сайно переодевается в чистое, выходит из ванной и оставляет дверь в неё открытой, чтобы выветрить пар. Он проходит мимо гостиной во вторую комнату, замечает на прикроватной тумбочке бутылку воды и едва заметно улыбается уголками губ. Подходит к кровати, садится на неё — жёсткий матрас не сильно прогибается под весом, хорошо, — сворачивает крышку на бутылке и запрокидывает голову, чтобы сделать несколько жадных, мелких глотков. Вода, по крайней мере, смочит слизистую, избавит от привкуса горечи на корне языка и частично заполнит желудок, даря ложное ощущение сытости. Ему и без того хреново, а мысли о еде вызывают неприятные спазмы. Ополовинив бутылку, Сайно ставит её обратно на тумбочку, и после этого позволяет себе завалиться на бок, прикрыть глаза и дать разуму возможность наконец-то отключиться.
Хотя, лучше бы он этого не делал.
Ему не стоило игнорировать попытки подсознания подсказать то, что он забыл [или же то, что ему помогли забыть]. Теперь всё это наваливается разом, единым комом, вываливается во сны то ли видениями, то ли кусками воспоминаний, встающими на свои места в произвольном порядке. Сначала вспоминается что-то из ранних годов [Сайно видит себя где-то в районах гетто, он сам оттуда родом, вот откуда врождённая выносливость]. Потом что-то из приближённого к настоящему [последние миссии в качестве генерала Махаматры действительно были изнуряющими, буквально на износ]. Что-то и вовсе невообразимое [к теплу со спины добавляется спокойный голос, только слов не разобрать, и крепкие руки].
Сайно ворочается беспокойно, хмурится, закусывает губы едва ли не до крови, и толку от того, что мылся, если на лбу выступает испарина, а сердце заходится в ускоренном ритме. В конце концов, в очередной раз проснувшись и приоткрыв глаза, он находит себя и не на кровати вовсе, а рядом с ней, на полу, прислонившись спиной к её деревянному боку и откинув затылок на жёсткий матрас. Стоило признать, что в это утро сон не приносил облегчения, это вообще сном нельзя было назвать.
По приблизительному ощущению времени [он ведь ущербный в этом плане, не чувствует, сколько осталось], Сайно предполагает, что прошли лишь пара часов или что-то около того. У него есть ещё три с половиной часа на жизнь, и он с трудом поднимается на ноги, берет в руки бутылку, допивает остаток воды, выходит из спальни и проходит на кухню, чтобы оставить уже пустую бутылку в мусорке. Вот только после этого он не возвращается в комнату.
Вместо этого Сайно проходит в гостиную [он понятия не имеет, ложился аль-Хайтам или нет, пытался ли хотя бы это сделать, и насколько успешно], садится на диван, позволяет себе слабость и сползает на бок, ложится головой на чужое бедро и болезненно жмурится.
— Ничего не говори. — Медленный выдох. — Я скоро уйду.
И он правда собирается уйти, вот только тепло чужого бедра под щекой дарит мнимое ощущение спокойствия. Сердечный ритм успокаивается, и Сайно вновь прикрывает глаза, мучительно пытаясь понять, что ему могло присниться, а что — на самом-то деле возвращающаяся память. И если то, что он видел, правда… Ну, что же.
От прикосновений к себе аль-Хайтам просыпается незамедлительно, напрягается и уже пытается потянуться за пистолетом, но голос Сайно его останавливает. Аль-Хайтам так и замирает на какое-то время с протянутой вперёд рукой, затем опускает взгляд на Сайно и снова откидывается на спинку дивана. Он ничего не скажет, хорошо, но готов всё выслушать.
Сайно видел, что аль-Хайтам потянулся за пистолетом. Это нормальная реакция, Сайно бы, наверное, поступил точно также, только не медлил, а сразу всадил пулю в того, кто вот так без спроса вторгается в личное пространство, прикасается, находится непозволительно близко. Потом вспоминает, что даже тогда, когда не помнил абсолютно ни черта и уж тем более не представлял, что большая часть памяти искусственно задавлена в самые потёмки [и ладно бы события — люди тоже], он всё равно не вскидывался и не пытался сбросить тёплую ладонь с плеча, не отказывался от алкоголя [опосредованный поцелуй?], и выглядит всё это так, будто он нутром чувствовал неладное. Какой-то той своей частью, которая не завязана на памяти, он чувствовал своего, потому что эмоциональную и чувственную привязанность не вытравить, это — не тот уровень.
Возможно, Сайно вновь минут на двадцать забывается беспокойным сном. И знает ведь, что мешает, но чувствует в этом едва ли не жизненную необходимость. На ум приходит несколько картинок: красные проблесковые маячки тревоги под потолком, паническое ощущение того, что он не успевает что-то важное, отрывистые приказы по сторонам, сообщения о том, что дезертиров лучше или живьём поймать, или перестрелять всех к чёртовой матери прямо на месте. А после ощущение жёсткой хватки на руках, точечная боль от иглы в шею, ватное состояние тела и насильное оттаскивание в отдельное помещение где нет ничего, кроме откидной со стены полки.
«Всё в порядке, генерал?»
Ладонь растрёпывает волосы на затылке, приглаживает до щемящего чувства знакомым жестом.
«Всё в порядке, Сайно?»
Щелчок.
Он облизывает губы, трётся колкой щекой о чужое бедро и не находит в себе ресурсов на то, чтобы хотя бы улыбнуться.
— Знаешь, аль-Хайтам… лучше б ты меня ещё в Академии пристрелил, — он говорит негромко, сглатывает, а имя так правильно и свободно ложится на язык. — Мне не позволили. Просто не позволили ничего сделать. Не знаю, чем меня пичкали, не помнил ровным счётом ни хера… и сейчас обрывочно.
И теперь — что? Стыдно? Ему не стыдно, что он не помнил, ему, наверное, жаль, что он не помнил. И лучше бы его правда пристрелили ещё тогда, когда специалисты из Амурты по велению Великого Мудреца вознамерились сделать из него живое оружие, идеального матру, у которого нет никого и ничего, ради чего можно предать или что станет важнее службы.
Но у него был кто-то важнее службы.
— Я понял это, я понял, — аль-Хайтам предпринимает попытку успокоить и касается ладонью головы Сайно, неторопливо. И приглаживает — привычно до неузнаваемости и неверия в происходящее. Догадки были правдивы. А Академия в очередной раз доказывает, что прогнила насквозь, и что за душой у них никаких моральных ценностей так и не осталось. Надежда пропала как раз в тот момент, когда машина генерала Махаматры была подорвана. — Главное то, что эта дрянь прекращает действовать.
Эфемерные мысли растворяются, стоит почувствовать пальцы, зарывающиеся в волосы. Сайно прижмуривается, позволяет себе не думать — думать сейчас сложно, болезненно [собрать все свои мысли в кучу и не надумать лишнего та ещё задача], — отвлекается на это позабытое чувство, ласку практически. После он приоткрывает глаза, вытягивает правую руку с дивана, разворачивает ладонью наружу и с преувеличенным интересом разглядывает собственные слегка подрагивающие пальцы. Чувствует и пока терпимый, скручивающий внутренности спазм, сглатывает слюну:
— Это могло быть что-то, вызывающее зависимость. Даже наверняка так и есть.
Аль-Хайтам же думает о том, что Сайно, возможно, теперь вспомнит всё. Что есть такая возможность, что этот процесс не из разряда фантастики. Академия могла прибегнуть к любым методам, чтобы влиять на психику и память. Медикаменты, наркотики, физические воздействия: начиная облучением, заканчивая электрическим током. Обошлось. Значит, обойдётся и остальное. Значит, у них ещё есть возможность надрать зад Азару и выйти сухими из воды. Или хотя бы умереть, пытаясь это сделать. А вчерашний взрыв… тогда точно всё встаёт на свои места. Останется только найти подтверждения в переговорах, когда пустынники расшифруют данные на микросхемах. Но это всё после… после. Аль-Хайтам массирует пальцами кожу головы Сайно, припоминая, что так его можно хотя бы немного расслабить и отвлечь. Пиздец, видимо, какой сейчас бардак у него в голове.
— Я бы не смог тебя убить, — и дело вовсе не в том, что Сайно в разы его сильнее, хотя аль-Хайтам, несмотря на свое положение офисного червя, весьма развит физически и умеет обращаться с оружием. Обойти бионику можно, хотя и рискованно, обезвредить — самый лучший выход. — И ты это знаешь.
Сайно уже выламывает, выкручивает на протяжении долгих часов. С того момента, как его забрали с переезда? Скорее всего чуть позже, перед тем, как он оказался в чайной и позволил себе полтора часа беспокойного отдыха. С тех самых пор и не отпускает, то накатывает волной, то отпускает, но не до конца. Он почти что с интересом ждёт новой волны, интересом чисто спортивным: как долго продлится, что на этот раз померещится. Чёрт возьми, он бы, наверное, сблевал давно, если бы было чем, кроме воды.
Сайно поднимает руку обратно, позволяет себе на несколько секунд забыться, сосредоточиться только на этом ощущении пальцев, перебирающих пряди волос и массирующих кожу головы. Когда пальцы скользят от макушки до затылка, по загривку вниз скатывается волна приятных мурашек — приходит расслабление, так необходимое в последнее время. Ему бы, по-хорошему, сейчас встать и уйти — аль-Хайтам тоже устал, может даже больше [учитывая специфику работы секретаря] — и его на этот диван никто не звал. Вместо того, чтобы подняться, он слегка поворачивает голову, ложась на бедро не щекой, а, скорее, затылком, но не так, чтобы видеть аль-Хайтама, а лишь разглядывать потолок в проступающем из окна ещё слабом свете.
— Знаю, — говорит он через паузу, и действительно знает, что так бы оно и было. Не смог бы, не убил бы. — Даже если на то была бы необходимость? — А возможность и, что самое главное, необходимость — были. Бери и стреляй, не отдавай на опыты Академии в качестве козла отпущения. — По крайней мере они бы не сделали из меня… это.
Сайно жестко усмехается, потому что даже слова подобрать не может к своему нынешнему состоянию. Просто киборг, цепной пёс на службе Академии. Только пёс, внезапно подхвативший бешенство. Оборвал цепь и сбежал до того, как хозяева попытались усыпить, буквально из-под иглы с вечным снотворным сбежал. А что дальше — чёрт его знает.
Он не поднимается с дивана. Разворачивается окончательно — раз не прогоняют, значит, можно, — вновь ложится щекой на бедро, только в этот раз — другой. Вскидывает взгляд, смотрит на аль-Хайтама изучающе — в этот раз осмысленно, запоминая заново, не доверяя собственной памяти ни на йоту, — просовывает левую руку под его колени и практически приобнимает ноги так.
Иногда физическая близость — лучшее лекарство.
Академии не в выгоду себе портить такое изобретение. Они из человека сделали киборга, усовершенствовали и подстроили под своё пользование. Машина только в том случае исправна, если были проведены все необходимые процедуры. Как часто вводили ему препараты? Что ещё могли делать, чтобы повысить эффективность и понизить риск возникновения какого-то конфликта приоритетов? На что конкретно дрессировали его, если дрессировали вообще?
Только-только начал вспоминать и с трудом осознаёт, что человек, которого считал всего лишь секретарём Академии — не в первую очередь возможный предатель, которого следовало бы наказать за дезертирство. Следом за этим приходит осознание, что и наказать бы не смог, не смог по всем правилам арестовать его время или провести расстрел — потому что тут уже замешано личное, близкое, запавшее когда-то в сердце и душу. Эмоциональная привязанность помнит и льнёт, а мозг ловит диссонанс из-за того, что не всё ещё воспринимает как должное.
— Начинаю понимать, почему все смотрели на меня… так, — бормочет тихо, опускает взгляд и разглядывает складки чужой безрукавки, собравшиеся над поясом штанов.
Вообще-то это уже мысли вслух. Не даром ему казалось, будто от него все чего-то ждут, но то ли спросить боятся, то ли ещё что-то. Теперь подобное поведение можно было объяснить, как и то, что их лица казались ему знакомыми: знал он их, всех и каждого, но его заставили их забыть. Скорее всего арестовывал по долгу службы, охотился на них. Странным кажется только то, что пустынников он смутно помнил на лица, но не помнил по именам и не помнил, где мог видеть, а вот аль-Хайтама даже на лицо смутно помнил, но эмоционально — воспринимал. Учёные Амурты постарались выпилить из него все привязанности и ниточки к прошлому? Ну, что же, облажались и весьма крупно.
— И теперь мне ещё больше интересно, что я успел сделать такого Академии, из-за чего они вознамерились меня уничтожить. Да и почему пустынники взялись за это дело, хотя я был бы первым, кто пересажал бы их всех до единого за решётку.
Сайно поджимает губы, прикидывает, может ли вспомнить, но понимает, что ни черта сейчас не сможет этого сделать. Он помнит лишь, что его диссоциативную амнезию объясняли сложной миссией и её последствиями, смутно предполагает, что миссия была отнюдь не миссией, а именно что побегом некоторых личностей из Академии. Он мог бы в тот день свалить с ними, но его поймали, накачали какой-то дрянью и превратили в цепного пса. За ним не вернулись, и поступили правильно, потому что смертельно больных животных не выхаживают, их убивают, чтоб не мучились.
Для Сайно, может, ещё не всё потеряно. Может, вспомнит обстоятельства и тогда паззл сложится.
Почему же Академия решила избавиться [а по-другому этот жест никак нельзя было назвать] от своего лучшего оружия? Просто ликвидировать в стенах Академии, да и в пределах Сумеру-сити это нереально [именно, потому что агрессия по отношению к генералу Махаматре может вызвать только агрессию в ответ, какой бы приказ не был адресован заранее], Сайно ликвидировал бы каждого, кто наставил бы на него дуло пистолета. А в двенадцатой зоне и проще, и никто не возьмётся за расследование преступления. Люди из гетто всегда много кричат о несправедливости, ничего не станет от их слов, что руками Академии был умерщвлён один из матр.
Сайно прекрасно отдаёт себе отчёт в том, что он — не единственный, не уникальный, вообще «не» из всего того списка, за который обычно выделяют людей. Он никому бы не пожелал такой участи, и, наверное, отчасти это хорошо, что она выпала именно ему, а не кому-то другому. Он с усмешкой думает о том, что, наверное, если бы узнал, что над небезразличным ему человеком проводятся подобного рода эксперименты, то не смог бы себя контролировать — не в этом случае, — и разнёс бы по кирпичику всю Академию, даже если бы от него самого оставили бы в конечном итоге только кровавый след, да ошмётки мозга и осколки черепных костей на стене. Конец, который наверняка преследовал многих, идущих против воли Трансцендентального Совета.
Отвратительно? Почём знать, сколько лет так живут и выживают.
Это позабытое чувство расслабленности, когда пальцы скользят по затылку, смещаются на шею. Сайно наклоняет голову, подставляется, думает о том, что мог бы сколь угодно долго провести даже в самой неудачной позе, лишь бы чувствовать прикосновения. Как много вечеров [ночей?] он проводил раньше вот как? Отчего-то в голову приходит и мысль, что только так можно уснуть и не видеть кошмаров: не видеть крови из перерезанной глотки, не видеть мёртвого времени на часах, не видеть людей без лиц, которые как подкошенные падают в точно такие же безымянные могилы.
— Ну, если ты готов вернуть себе свою жизнь, — негромко говорит аль-Хайтам, — думаю, скоро всё станет явным.
Что происходит с теми, кого утилизируют на улицах гетто? Наверняка тела просто сжигают, а пепел зарывают под землю или развеивают по ветру. Скорее всего первое: бесплатные удобрения [на прахе мёртвых, поди, всё растёт быстрее].
— Готов ли я? — переспрашивает Сайно, как будто действительно раздумывает, неопределённо ведёт плечом. — Ну, если ты думаешь, что я буду выпрашивать очередную дозу этой дряни, то я лучше перетерплю ломку, чем что-нибудь ещё забуду.
«Чем снова забуду тебя», — повисает невысказанным.
— Как давно?..
Не заканчивает фразу. «Как давно я стал машиной», — хочет спросить, но аль-Хайтам как будто понимает с полуслова, потому что бросает в ответ короткое: «Официально — пару месяцев. Неофициально... двадцать лет».
Двадцать лет. Чёрт возьми. То есть вот уже сколько лет Сайно жил каким-нибудь одним днём и неукоснительно выполнял каждое задание, которое давала ему Академия. А потом что-то сломалось.
Что-то за эти официальных пару месяцев должно было пойти очень и очень не так. Может быть, Академия просто в один прекрасный момент не справилась с тем, что сама же и породила. Тогда должны остаться следы, упоминания. Трансцендентальный Совет поддерживает свою репутацию без единого чёрного пятна. Генерал Махаматра — по факту, один из таких пятновыводителей, когда ничто другое уже не в силах справиться со сложившейся проблемой, которую надо срочно ликвидировать. Если что-то произошло — ни в одной сводке новостей это не осветят, узнать можно будет только изнутри, или же — попытаться вспомнить. Сайно не ждёт от своего сознания никаких чудес — понимает, что на восстановление может понадобиться длительное время.
В таком случае Сайно понимает и то, почему ни аль-Хайтам, ни пустынники во главе с Дэхьей не пытались вызвать череду ассоциаций хоть каким бы то ни было образом. Кто знает, может, помимо подтасовки памяти ему вшили ещё что-нибудь вроде режима мгновенного убийства, когда на каждое провоцирующее действие или слово [да не важно, как проявляется триггер] последует мгновенная агрессивная реакция. Сайно знает, на что способен, теперь смутно догадывается, на что может быть способен ещё, и это только подталкивает к решению вести себя осторожнее. И в контактах с другими людьми, и в мысленном контакте с самим собой.
А ещё у него мало времени. Аль-Хайтам замечает взгляд Сайно в сторону запястья, тянется к его руке, но тот мгновенно отодвигает предплечье от прикосновения.
Времени всегда будет не хватать, и это он знает, как никто другой. Может быть это тот самый шанс проверить, сколько у него в запасе времени на самом деле. Когда-нибудь это сделать придётся, независимо от того, появятся у него биологические часы или же нет. Всё просто: правая рука для взаимодействия, левая — для отслеживания. У Сайно на левой руке не осталось ничего органического — сплошная бионика, пусть и с точностью повторяющая нормальную человеческую конечность, — так что установить на неё часы взамен тех, что были у него когда-то от рождения, невозможно.
Или возможно. Но, как ему когда-то сказали, таких технологий попросту нет. А если и есть, то очень и очень редки.
— Местные матры будут только делать вид, что ищут. — Сайно говорит так, словно продолжает случайно прерванный разговор. — Они не станут глубоко лезть туда, откуда своими силами могут и не выбраться, к тому же предполагаю, что, находясь так далеко от столицы, они уверены, будто центральное управление их оттуда не достанет. Наивно с их стороны, но, пока не пришлют оттуда кого-то серьёзнее, можно не опасаться пристальной слежки.
Его не покидает мысль, что парни на границе зон могли быть правы, и под пластинами бионики может скрываться что-то серьёзнее. Там, в сердцевине технического совершенства, можно спрятать гораздо больше неприятных сюрпризов, а сейчас Сайно не хотел бы своим присутствием ставить ещё кого-то под удар. В таком случае он бы нашёл способ свалить на безопасное расстояние и действовать в одиночку.
— Единственной проблемой останется опять-таки бионика. В крайнем случае — избавлюсь. Но по-хорошему нужен хотя бы один техник, который сможет вскрыть пластины, ну и на место вернуть потом, как осмотрит.
Звучит проще, чем делается на деле. Не будь на него ориентировок — а Сайно уверен, что они уже есть, и если не разосланы пару часов назад, то вот прямо сейчас уже должны рассылаться, — то он мог бы обратиться да хоть к тем же местным матрам. В комплекте группы всегда есть хотя бы один человек, ответственный за техническое обеспечение и оружие. Протез, конечно, оружием не назвать [хотя с какой стороны посмотреть, бетон крошит — только так], но что-то из этой затеи могло бы и выгореть.
— Дай мне руку, — в конце концов, просит аль-Хайтам и протягивает свою правую, открывшись, прося таким жестом сделать то же самое. Он не хочет ждать. Пусть Сайно говорит что хочет, но положенные и необходимые сутки он получит. Даже если придется вкачивать время ему насильно. Но до такого не дойдет. Сайно хочет жить, сейчас — особенно, когда появилась возможность вгрызться в глотку шагающему с задранной головой монстру, который косит людей направо и налево. — Позволь мне помочь тебе.
Сайно протягивает правую руку в ответ и касается запястьем запястья, обхватывает пальцами предплечье, фиксирует контакт и не смотрит на то, сколько времени упадёт на его счёт. Раз уж так получилось, что жить ему теперь, не зная о приближении собственной смерти, так лучше уж и вовсе оставаться в неведении, чем каждый раз вспоминать и лихорадочно пытаться прикинуть да высчитать. Эдакий квест, привносящий изюминку в жизнь и без того не самую спокойную.
В конце концов Сайно решает не наглеть и просто сесть на диване рядом. Стоит ему принять относительно вертикальное положение, как тут же приходится съехать бёдрами по сидению вниз, занимая не то полусидячее, не то полулежачее положение. Состояние ещё даёт о себе знать: пока лежишь, это не заметно, когда поднимаешься — картинка начинает плыть и смазываться не то от перенапряжения, не то от остаточных последствий борьбы организма с препаратами.
— Ты ведь собирался днём выйти? — переспрашивает, смотрит в сторону окна, прикидывая, сколько сейчас времени. — Мне не то чтобы желательно светиться, на самом-то деле. Но я с тобой.
И дело отнюдь не в нежелании, а в заметности даже в толпе. Бионику можно спрятать за длинными рукавами одежды, при желании — даже перчатками. Но некоторые профессиональные реакции не скроешь ничем.