Часть 7
18 ноября 2023 г. в 13:00
Сайно допивает бутылку уже на кухне, там же и остаётся, гоняя свои мысли, пока аль-Хайтам вытаскивает из духовки ужин. Ставит разогреться своё, переводит взгляд на закрытые сейчас жалюзи. Сайно знает, что у Академии есть капсула с миллиардом лет, только потому, что сам не так давно находился в сопровождении, когда эту капсулу перевозили из управляющего аппарата непосредственно в банк. Маленькая капсула, такая, какую прикладывали к своему запястью каждый из пустынников, чтобы заплатить за переход между зонами, но в ней содержится миллиард лет, которого хватит на всех них и даже больше.
Когда аль-Хайтам замирает у разделочного стола, Сайно касается ладонью его плеча и слегка сжимает.
— Думаю, я знаю, как нам взять под контроль все зоны, — говорит он, поглаживая пальцами по плечу. — Но расскажу после ужина.
Они садятся за стол в ненапряжном молчании. Сайно опускает взгляд в собственную коробку [благо материал такой, что разогревать можно было прямо так, не вытаскивая], отвечает «и тебе приятного», однако, мыслями уходит в проработку того, о чём собирается рассказать. Мысль появилась рискованная [а когда мысли подобного плана в принципе были не рискованными?], но, возможно, стоило ей воспользоваться, чтобы одним махом покончить сразу со всем. Рис с гарниром оказывается очень даже неплохим, а острый соус только подчёркивает вкус мяса. Сайно непозволительно долго заканчивает со своим ужином [по крайней мере явно дольше, чем обычно], думает о своём [о общем, на самом-то деле], и после, скинув остатки в мусорное ведро к пустым бутылкам, достаёт пару прозрачных стаканов к рому. Кому-то стоило сказать «спасибо», что здесь в принципе обнаружились стаканы.
Уже с ромом Сайно перебирается обратно в комнату и устраивается на диване, предусмотрительно оставляя вторую его половину свободной, и только тогда начинает говорить:
— Сейчас я расскажу это один раз, и больше я сегодня об этом вряд ли захочу разговаривать.
Он молчит несколько секунд, собираясь с мыслями. Резкий разворот собственной жизни на сто восемьдесят градусов не даётся просто и не проходит бесследно. Но зато впервые за последнее время Сайно чувствует себя в нужном месте и с нужным человеком. Там, где раньше было до промозглости пусто, теперь теплеет.
— Азар не оставит Академию без присмотра на случай, если с ним что-то случится. Он наверняка продумал десятки вариантов различных исходов, и у него имеется план на случай фатального краха. Так вот. Отделения Матр размещены по всем временным зонам, и Азар разработал экстренную мобилизацию на случай непредвиденных волнений. Так сказать, возможность сохранить устоявшийся режим, если с ним самим… что-то случится. Или кто-то подсобит с тем, чтобы с ним что-то случилось. План нужен на случай антиакадемических выступлений.
Сайно сыто щурится, смотрит на аль-Хайтама и оглаживает взглядом черты его лица. Наличие плана не было никогда таким уж секретом, о плане знал весь Трансцендентальный Совет, а также некоторые главы и старшие даршанов. Без подробностей, но о наличии — наверняка.
— Кто-то пытается сбросить Великого Мудреца, — продолжает говорить Сайно таким тоном, словно пробует эту фразу на вкус. — Как бы отреагировали матры? Согласно плану Азара, Трансцендентальный Совет в случае его смерти должен взять на себя власть в Сумеру-сити, чтобы предотвратить переворот. То есть, матры должны действовать во имя Азара, а не против. Ты говорил, что у тебя ещё остались свои люди в Академии, верно? Тогда… придётся моментально изолировать всю верхушку. Обрубить всю связь. На самом деле не важно, кто именно начнёт переворот. Когда у нас будут все карты на руках, можно будет передать сообщения в подразделения матр о том, что Трансцендентальный Совет пытается незаконно захватить власть, умертвив Великого Мудреца. В таком случае матры должны будут арестовать руководство.
Сайно запрокидывает обе руки за голову и медленно, тягуче тянется, прогибаясь в спине. Бутылка с ромом стоит на кофейном столике, стаканы — тут же рядом. Сайно намеревается сначала закончить с не особо лёгким разговором, а потом уже окончательно расслабиться.
— Этот план начнёт действовать только в том случае, если будет отдан соответствующий приказ определённым отделом, — кивает аль-Хайтам.
У него действительно есть несколько заслуживающих доверия людей в Академии. Они могли бы запросто в момент подсунуть приказ на подпись, если придётся. Однако, когда ситуация усложняется, то все действуют без письменного подтверждения. Если текущий глава матр узнает, что кто-то из верхушки вознамерился взять главную голову в кольцо и удушить, то экстренная мобилизация будет проведена незамедлительно — верхушку власти, на которую будут указывать все обвинения и улики, сразу же окружат. Сам план полностью всегда действовал во имя Азара, но если механизм будет запущен, нужные люди в этом отделе сразу же подавят остальных числом и всё возьмут в свои руки.
Приказ начать операцию полной мобилизации и обеспечения контроля над столицей может отдать только определённый отдел Академии, более того, скорее всего, только определённый человек. Сосредотачивать такую возможность в руках одного человека, с одной стороны — самый глупый ход, а с другой — самый умный, потому что большинство можно перевербовать, чтобы они задавили собой меньшинство, а один человек либо сразу надёжный, либо похерит всю систему на корню. Такого человека надо либо подкупить, либо нейтрализовать, чтобы план сработал как надо. План, к тому же, ещё достаточно сырой, только общие черты без проработки. Чтобы воплотить его идеально — как и всегда, на меньшее не рассчитывая, — придётся постараться, придётся действовать буквально молниеносно. И, разумеется, помнить, что это практически война, а планы, как известно, никогда не идут так, как задумано, кое-что придётся корректировать прямо на ходу.
— А дальше зависит от обстоятельств. Либо мы ставим кого-то своего во главу Сумеру, — Сайно опускает руки и едва жмёт плечами, — либо, пока они разбираются, что происходит, забираем капсулу на миллиард лет и сваливаем куда подальше.
Второй вариант выглядит для Сайно более привлекательным, отчего-то он уверен, что для аль-Хайтама он тоже может оказаться предпочтительнее. Сайно — больше военный, но никак не политик, он не потянет управление целым регионом. Аль-Хайтам тоже сомнительно, что возьмёт на себя подобную роль. Миллиард лет и смерть Азара станут идеальным завершением всех дел, после которых можно будет исчезнуть там, куда душу потянет.
Академия продолжит работать и без верхушки. Однако недолго. Совсем недолго. Поэтому да, здесь нужно либо позволить всей системе развалиться, либо же поставить кого-то своего на место Азара у руля, чтобы сохранить процветающий регион, но уже с немного иными устоями. Всё, вроде бы, выглядит идеально, но проигрывают они пока что в одном: в нынешнем положении их слишком мало, чтобы сдвинуть дело с мёртвой точки. Придется знатно потрудиться, чтобы активизировать тех, кто сидит в центре. Мало того, нужно будет проинформировать верных им людей и в остальных даршанах Академии, чтобы реагировали «соответствующим образом», если поползут слухи.
— Они не только арестуют Трансцендентальный Совет, — аль-Хайтам качает головой и смотрит на Сайно, дёрнув уголком губ, — Азар не просто так предпочитает не брать пленных, правда? А если и берёт, то долго они не протягивают.
Азар и правда не просто так пленных не берёт. Предавший раз предаст и снова — самая непреложная истина, срабатывающая иногда даже лучше, чем закон подлости. В конце концов паранойи Великому Мудрецу не занимать, и оно неудивительно — на его-то должности. Люди, дорвавшиеся до власти, стремятся любыми способами её удержать, а такие, как Азар, ещё и после смерти. Иногда создавалось впечатление, что Азар готов вцепиться в то, что ему принадлежит [не принадлежит, а чуть ли не силой удерживается], и не выпускать, пока яд не размягчит все ткани и не переработает живое в неспособное на функционирование мясо.
— В любом случае, что решим, так и будет. И больше в этот вечер у меня не будет желания думать об этом.
Сайно тянется до бутылки и разливает ром по стаканам. Это должно поднять настроение хотя бы на пару пальцев. Сайно при этом прекрасно осознаёт, что загадывает далеко вперёд, ведь им, для начала, нужно хотя бы до этой самой Академии добраться, чтобы приступить к дальнейшим действиям.
Может быть, у них ничего не получится.
Может быть, их перестреляют ещё на подходе к столице.
Аль-Хайтам отпивает немного из своего стакана, придерживая вкус на языке, и пропускает дальше, позволяя горячему упасть в желудок. Стакан отставляет на столик, достаёт бумажную карту, на которой изображены все зоны и сам центр.
— Как ты себя чувствуешь? Легче стало?
Стоит перевести беседу в более… «безопасное» русло. Тем более что аль-Хайтам всё ещё озабочен самочувствием и физическим состоянием Сайно. Если будут какие-то ухудшения, то сразу можно обращаться за помощью к пустынникам — нужно делать всё, чтобы не было ухудшений и далее, нельзя ослабить бдительность на этот счёт. Этот период восстановления должен пройти без сильных побочек, хватит с него страданий. Натерпелся, видимо, на сотни лет вперёд. Но ведёт себя он сейчас так же, как и раньше.
Сайно коротко кивает на вопрос, прислушивается к себе, и только после этого отвечает:
— Сейчас не так хочется хотя бы ослабленной дозы. Ну, знаешь, чтобы отвыкать постепенно.
«И не получать сразу ударные дозы воспоминаний», — мог бы он добавить, но не стал. Только на мгновение прикрывает глаза, после вновь распахивает и, заправляя свободной рукой прядь волос за ухо, переводит взгляд вновь на карту.
Сайно удерживает стакан пальцами механической руки, поэтому и не чувствует ни гладкой фактуры стекла, ни холодка от жидкости внутри него. Иногда [иногда] он жалеет о том, что у протеза нет чувствительности, а технологии позволяют контролировать силу ровно настолько, чтобы ничего не ломать при этом, да ещё и сохранять повышенную точность координации. Потом, конечно, он бывает даже благодарен, когда приходится прикрываться рукой от смертников, решивших открыть огонь на поражение, но в большинстве своём чувствительности одной руки для некоторых действий не всегда хватает. Он научился с этим жить, и жить по-другому уже не в его возможностях.
— Обратного пути нет, — кивает Сайно своим мыслям и разворачивается спиной к подлокотнику, одну ногу опускает ступней на пол, вторую же сгибает в колене и практически прислоняет к спинке дивана.
Он отпивает ром, чувствует, как концентрация спирта пощипывает внутреннюю поверхность губ, затем опускает стакан на бедро, придерживая его пальцами, и наблюдает за развернувшимися рядом манипуляциями. Если он сказал, что не собирается сегодня обсуждать план, то это не значит, что не подскажет что-нибудь по ходу. С одной стороны профессиональное, с другой стороны — ему и самому необходимо, чтобы всё прошло не просто, как надо, а лучше, чем можно предположить со скромными шансами на успех.
Скорее всего, Сайно и сам этого не замечает, но аль-Хайтам видит те жесты, которые были характерны только для Сайно. Да и делить генерала Махаматру и Сайно — не есть правильно. Это один и тот же человек, по сути. Но никогда ранее он не превращался в обыкновенную машину для убийств, коим его сделала Академия с какими-то понятными только ей целями, понятными, скорее всего, именно Азару. Только его ум мог придумать такое. Однако жесты, которые аль-Хайтам замечает сейчас, были и ранее: как тот устраивается полубоком на диване, несколько вальяжно, как придерживает на бедре стакан с алкоголем, как окидывает взглядом аль-Хайтама и его работу, и как заправляет порядком отросшую прядь волос за ухо.
Сайно смотрит на метки отделений матр и лениво размышляет о том, как было бы в разы легче, если бы реальную ситуацию можно было бы исправить так же просто, как рукой стереть изображения и нарушить целостность карты. Щёлк — и нет ни Азара, ни контроля над потоком времени, ни стен, разделяющих временные зоны. Временных зон бы тоже, по факту, не стало, если бы все были равны.
— Возьмём под контроль центр, и ближайшие зоны автоматически станут нашими. Остальные зоны — по цепной реакции подхватят волну, — переключается он с разговора о собственном самочувствии на то, что видит, — ну а что касается самых окраин, так пустынники и без того держат двенадцатую зону, Деревню Аару так точно. При условии, что матры сейчас ничего там не наворотят, круг сигнала, который разойдётся изнутри, пересечётся с кругом, который поднимется во внешней зоне, и они захлебнутся друг в друге. Сумятицы хватит, чтобы провернуть всё, что нам нужно, и даже чуть больше.
На словах звучит просто, сложнее будет воплотить. Сайно приходится руководствоваться лишь теми пластами информации, что ему подкидывает искалеченная память. И, если данные всё-таки верные, то отчаянности и решительности пустынников хватит, чтобы пойти до самого конца, а авторитета аль-Хайтама — и подавно, чтобы никто даже не подумал сдать на попятный. Сайно правда не хочет обо всём этом думать, но просто не может не прикидывать, видя перед глазами карту. Заточенный на определённые паттерны ум сразу выдаёт варианты событий даже вопреки здравой логике и откровенному нежеланию. Ладно, наверное, Сайно стоит признаться хотя бы самому себе: вряд ли он сможет отвлечься на ром, нужно что-то другое.
— То, что они найдут в деревне, не даст ничего существенного, кроме одного: ты с нами заодно. Могут они, конечно, поискать нас для вида ещё, ну, чтобы наверняка, но они не могут знать, куда мы точно нацелены — на центр или мы уже давным-давно покинули эти места, — аль-Хайтам берёт стакан и допивает остатки залпом. Ром идёт привычно хорошо после неплохого ужина в тёплой и уютной компании. Самое то для вечера. Да и на две головы может соображаться куда лучше. Одна-то голова явно функционирует в разы быстрее простой человеческой. — Это их задержит, но они уже могут следовать обратно. Иметь во врагах тебя — насколько же сейчас Академия озабочена своей безопасностью?
А ещё тем, как бы некоторая информация из-под контроля не вырвалась. Немногие знают, что натворила Академия с Азаром во главе. Точнее, к каким мерам прибегла, чтобы в очередной раз обозначить свою доминанту.
Ведь всё ещё ходят слухи о том, что Азар буквально обнулил свою конкурентку, чтобы занять эту должность.
Сайно едва склоняет голову, замечает на себе взгляд — чуть дольше положенного, — свободно кивает в ответ на улыбку [он знает (?), что улыбается аль-Хайтам мало, и такой момент надо ловить], а потом и сам возвращается к карте. Пусть матры хоть землю носом перероют, следов они не найдут. Сайно не проверял самолично отход — не до того было, старался поддерживать хотя б видимость состояния стояния, — но уверен, что парни сработали как надо, всё чисто. Вообще, не столько важно, что именно матры найдут в Аару, важнее совершенно другое.
— Я не о том, что там найдут матры. — Сайно качает головой, вновь смотрит на аль-Хайтама. — Я, скорее о том, как отреагируют на появление такого количества матр гражданские и пустынники. Подразделения, как такового, ведь нет, людям может быть непривычно. Если матры успеют их поставить к стенке, да хоть и силой — чёрта с два кто-то даже ухом поведёт, если поднимается восстание. Впрочем, думаю, людей в двенадцатой уже ничем не запугать, а вот люди в центре — те да, те трясутся за свои шкуры и за свои часы. Даже если это был бы не я — всё равно тряслись бы.
Пусть лучше Академия будет озабочена собственной безопасностью. Пока они пытаются обнаружить внешнюю угрозу, то могут пропустить внутреннюю, а именно это и необходимо. Разумеется, не стоит упускать ситуацию из-под контроля и, чуть что, натягивать вожжи, поворачивая упрямую морду [хотя бы одну из] Академии в нужную сторону, да ещё так, чтобы эта морда сама не поняла, что ей управляют. Сложно, но возможно.
Сайно щурится, смотря на то, как янтарная жидкость смачивает стенки стакана. Поднимает руку, допивает то, что осталось, перекатывает послевкусие и касается кончиком языка нижней губы.
У них есть и другие рычаги давления. По крайней мере должны быть. Сайно ни за что не поверит, что сваливающие из Академии матры и учёные не прихватывают с собой те кусочки информации, которые им удастся вынести и при этом не надорваться. Это нормальная практика среди всех структур: бери больше, прячь дальше, потом перепродашь подороже, если вещь оказывается стоящей. Сайно, может, и сам бы кое-что подсказал… вернее, подскажет, когда мозги на место встанут. Оставалось надеяться, что дело за малым. Может, к пятой зоне всё станет, как прежде [а как было прежде?].
И он вновь продолжает тему о здоровье, как будто не прерывался на рассуждения по делу:
— Не знаю, сколько продлится эффект. Может так статься, что препараты переработаются быстрее, чем та дрянь, которую вливали на протяжении нескольких месяцев. Я в этом не разбираюсь. Ну, если накроет, будем решать проблемы по мере поступления.
Сейчас его самого не очень заботит собственное состояние. Первый длительный приступ абстиненции он пережил, наверное, переживёт и последующий. Из каких только передряг не выбирался, и в этот раз только из-за того, что кому-то приспичило медикаментозно обеспечить его лояльность и стереть часть личности, он помирать не собирается. Да, возможно, будет трудно, будет плохо, но куда деваться.
По крайней мере, если это поставит мозги на место, боли он будет благодарен.
— Если так будет, то будем контролировать детоксикацию до её конца препаратами, — коротко отвечает аль-Хайтам. — Забыл уже, когда мы могли так вот посидеть и отдохнуть с тобой.
Сайно тянется с дивана до стола, подливает немного рома в стаканы [лишним не будет, а пить можно, когда хочется], вновь с удобством прислоняется спиной к подлокотнику, а свой стакан опускает на бедро, придерживая пальцами, чтоб не опрокинулся. Кивает задумчиво на высказывание: он тем более слабо помнит, что такое отдых, потому что работа в Академии — изнуряющая, чаще всего без толковых выходных, вытягивающая изнутри все соки. Иногда проще отключать сознание и не думать о том, что делаешь, когда обнуляешь очередного переступившего Закон или же ведёшь преследование, как охотничья собака, у которой вместо строгого ошейника с шипами — бионика и приказы, казалось, проникающие прямо в мозг.
— Насколько давно?
Вопрос срывается сам собой. Сайно прикусывает кончик языка, упрямо встряхивает головой, смахивая пряди волос с глаз, прислушивается ко внутреннему ощущению. Ему бы не хотелось понять, что стоит резко повернуть голову — и вдруг мутнеет в глазах. Пока что всё держится в пределах допустимой нормы, значит, отправляться за очередной дозой препаратов нет необходимости.
Он вновь смотрит на аль-Хайтама, разглядывает его не неуютно-пристально, а заново изучая. Запоминает насыщенный цвет радужки, скользит взглядом по линии челюсти, по губам, по крепкой шее и плечам. Не спешит отводить взгляда, зная, что за ним будут наблюдать, поэтому только расслабляется на своём месте, насколько для него это в принципе возможно, продолжает касаться не физически, а только взглядом.
— Как мы отдыхали? Чем занимались? То есть…
Сайно неопределённо ведёт плечом.
— Частично я помню, конечно.
Не зря после того, как не удалось уснуть, Сайно просто пришёл и, не спрашивая толком разрешения, завалился к аль-Хайтаму на колени. Это как будто даже не рефлекторный уровень, а что-то гораздо глубже, сильнее. Потом приходил в себя и, надо отметить, так оказалось гораздо проще, чем проделывать подобное самостоятельно.
— Последнее время поступали вызов за вызовом, не то пустынники всполошились, не то нападение с обнулением. Что-то системное как будто, — аль-Хайтам брать стакан не торопится. Пока что. — Почти круглосуточные разъезды, начальство не слезало с шеи и гнало быстрее. Случалось так, что возвращались в разное время. Я приходил, а ты уже собирался на очередной вызов. На работе практически не сталкивались.
Вызов за вызовом. Чертовски знакомо. Сайно коротко кивает и молча слушает, не прерывая. Он думает, что всё это время практически жил в Академии, его возможности постоянно были кому-то нужны, ну а если случались короткие периоды отдыха, то они словно бы смазывались чернотой той самой фазы сна, в которую проваливаешься и ничего не помнишь сверх. По всему выходит, что жили они вместе, и… Сайно отвлекается только единожды, пытаясь уловить это ощущение. Он не помнит, чтобы приходил домой после заданий, по крайней мере в место, которое бы чувствовал как собственный дом. Вероятно, медики Амурты решили, что если он будет находиться в знакомой обстановке, то начнёт вспоминать, что ему чего-то не хватает. Кого-то не хватает. Ещё иногда говорят, что дом — это не место, а человек, и каждое услышанное слово это практически подтверждает.
Слишком много времени на работу, слишком мало на отдых и просто на «побыть рядом». Легче становилось, когда секретарь замечал взглядом генерала Махаматру, кивали коротко друг другу и снова расходились в разные стороны. Умело прятали личное и в работу не вмешивали — профессионализм сказывался более чем, всё было спокойно до одного конкретного момента.
— Пара спаррингов в зале, затем в магазин за продуктами, а дома уже отвлекаться от того, что происходило на работе. Не всегда получалось, всё равно постоянно думали о том, что вот-вот внештатно вызовут. Жили одним днём.
Хотя это «отвлекаться» было довольно приятным, на пике и крайне редко. Но они умели выуживать для себя моменты даже тогда, когда, казалось, совсем уж ничего придумать нельзя было. Просто потому, что нуждались и в близости, и друг в друге. И в близости друг друга. Отвлекало от реальности. В это же время Сайно и стал прислоняться щекой к его коленям, к бедру, просто прижимаясь рядом, После, конечно, приходилось гнать в постель, чтобы устроиться по-человечески, а не наперекосяк на их узковатом диване [этот даже непривычно шире].
— Я знаю, что такое жить одним днём, — говорит Сайно, хотя собирался выслушать до конца и только потом что-то отвечать; в голосе прорезается резкий акцент, который вылазил обычно только тогда, когда Сайно оказывался либо чрезмерно загружен, либо намеревался разносить округу на сумерский флаг. — Я и так живу одним днём.
Сайно понимает, почему именно так, а не иначе. Никто, включая его самого, не знает, сколько времени у него осталось. Может столетие. А, может, ровно те сутки, которые выделяет ему Академия. Проверить можно только убив, а о том, чтобы всё-таки имплантировать часы в руку, Сайно даже не думает. Если такой технологии не было в Сумеру, вряд ли она есть где-то ещё. Ему придётся жить одним днём просто для того, чтобы не запутаться в оставшихся часах, ведь внутреннее ощущение времени тоже молчит, молчит наглухо, и даже предугадать остаток при всём на то желании не получится. Именно поэтому аль-Хайтам смотрел на него так во время оплаты: Сайно сбил график, тратя больше времени, чем должно пройти на самом деле.
— А потом произошло то, что произошло, — заканчивает аль-Хайтам. Если Сайно говорит, что что-то помнит [«частично» — аль-Хайтам прикусывает щёку изнутри, чуть хмурится], то дело идёт неплохо, есть шанс на полное возвращение памяти, хотя бы минимальный. С дырами в голове жить неприятно [не важно, какие они], если не невозможно, конечно.
Сайно поднимает руку, молча отпивает ром, ставит стакан на стол и одним плавным, слитным движением поднимается с дивана. Сначала опускает вторую ногу, потом тянется в спине, ощущая, как перенапряжённые бионическим каркасом мышцы более или менее отпускает, поднимается и в несколько шагов обходит стол, чтобы оказаться за спинкой кресла. аль-Хайтам как раз прислонился затылком к изголовью, так что Сайно, помедлив, попросту протягивает к нему обе ладони.
— Это ни на что не похоже, — говорит он, когда касается пальцами [прохладными, живыми, и холодными, металлическими] до головы аль-Хайтама.
Он не делает ничего сверхъестественного. Точечное снятие напряжения и боли. Сначала вкруговую подготавливает, зарываясь пальцами в волосы [у макушки длиннее], потом мягко разминает две точки у основания черепа, соскальзывает пальцами ниже, не воздействуя непосредственно на позвонки.
— Люди без лиц. Стрёмно звучит, правда? Кое-где в воспоминаниях люди без лиц. — Сайно жмёт плечами, поднимает обе руки выше и касается пальцами висков, аккуратно массируя и поглаживая. Он даже не задумывается над тем, что делает, просто знает, что так можно. — Что-то делают, говорят, иногда беззвучно, что-то происходит. Со временем лица возвращаются.
Мягко поглаживает [насколько мягко это можно сделать с бионикой, ведь приходится следить ещё и за тем, чтобы металлические пластины плотно прилегали одна к другой во избежание застревания], растирает участки над бровями, смотрит задумчиво куда-то перед собой, то ли на стол, то ли сквозь него.
— Нет, — Близко, прохладно, по особенному привычно. Аль-Хайтам не открывает глаз и чуть подаётся корпусом вперёд, чтобы Сайно было удобнее руками приникать к шее и затылку пальцами. Живая рука и бионика — для аль-Хайтама это одно целое и раздельно их никак не получается воспринимать. Он быстро научился не опасаться протеза, который так поразительно точно повторял изгибы живой руки, словно бы это либо современный вид татуировки, либо просто один из способов прикрывать руку со временем. — Не стрёмно.
Аль-Хайтам говорит, что это не стрёмно. Сайно с удовольствием вывернул бы содержимое собственной головы и показал, как это выглядит на самом деле, а не на словах. Разумеется, это невозможно. Это не страшно, как можно было бы представить, это стрёмно, как просто неприятно, потому что, когда видишь человека, а у него гладкая поверхность вместо лица, не замыленная плохой цензурой, а просто провал. Это вызывает некоторого рода дискомфорт, заставляет просыпаться и подолгу смотреть в стену. Да, сейчас Сайно что-то такое вспоминает: медики Амурты часто списывали его плохие сны на последствия травмы после миссии, и с завидным постоянством меняли ему назначения, стремясь свести такие сны к минимуму, вернее, вообще вызвать у него отсутствие снов. Говорили, это пойдёт ему на пользу, избавит от перенапряжения и позволит отдыхать. С учётом того, что отдыха как такового Сайно практически не видел, звучало это каждый раз не без доли иронии.
— Другие части памяти — глухо, пусто, чернота. Как уснул — и провалился.
Неторопливо, но с некоторым усилием прорабатывает круговыми движениями периферию, вновь зарывается пальцами правой руки в волосы и слегка оттягивает на себя, только чтобы создать эффект натяжения у самых корней.
— Бывает и так, словно слышу щелчок в голове. Как у пистолета, снятого с предохранителя. Отчётливо. И тогда воспоминание приходит в один момент. Это может быть что-то крупное, важное, или, наоборот, мелкое, какая-то особенная деталь.
Левой рукой поддерживая под затылок, правой Сайно касается теменной области, пытаясь сообразить, как облечь то, что происходит в собственной голове, в слова.
— Например, я вспомнил, что и сам рождён где-то на окраине, в далеко не самом располагающем районе. Может, поэтому в своё время неплохо бегал за пустынниками. — Сайно улыбается уголком губ. — Вторым воспоминанием стала паника. Из-за тебя.
Врёт. Врёт как дышит, потому что это было третьим, если не четвёртым. До этого было кое-что ещё. Сайно ведёт пальцами ниже, касается линии роста волос, поглаживает её, слегка почёсывает.
— А ещё помню тепло от дыхания. Здесь. Только слов не вспомнил.
— Я просил тебя не лезть вперёд всех, — аль-Хайтам вспоминает не сразу, когда Сайно касается пальцами где-то под волосами. Улыбается напополам с усмешкой. — Или говорил, что соскучился.
Либо перед очередной отправкой на вызов, либо по возвращению, но уже ближе ко сну. Это было такое время, когда казалось всё вокруг шатким и некрепким. Выстроенным кем-то другим, но не ими самими.
Сайно даже замирает, сминая пальцами изголовье спинки кресла, когда слышит объяснение тому, что он мог слышать, произнесённое практически в загривок, чуть выше на самом-то деле, возможно, даже задевая губами заднюю поверхность шеи. Вряд ли он когда-нибудь научится не лезть вперёд всех. Это, наверное, выработалось с годами: у него реакция быстрее, он выносливее большинства людей, протез — и как оружие, и как защита одновременно, а хищная плавность движений позволяет перемещаться в тенях и следить за целями, если те ещё не почуяли хвост. Генерал Махаматра в последнее время даже на одиночных миссиях без раздумий кидался вперёд, как только чувствовал подходящую возможность, потому что упускать её — кощунственно, а раны или заживут, как на собаке, или кто-нибудь зашьёт, предварительно вытащив из них саму причину в виде застрявшей в каркасе пули или не дай провидение сломавшегося кончика ножа. С учётом того, что анестезия действует на него плохо, может так статься, что из медблока на время операции всех лишних выгоняли, чтобы никого не пугать болезненным рыком за закрытыми дверьми. Сейчас Сайно думает, что такая просьба, произнесённая так, могла заставить его притормозить и поберечься, потому что ему было [есть] к кому возвращаться живым.
Сайно не хочет пользоваться тихим моментом слишком долго в свою пользу, поэтому заканчивает всё тем, что опускает ладони на плечи, неторопливо разминает воротниковую зону, убирая забитость из мышц и хотя бы частично позволяя им расслабиться. Он представляет, насколько непривычно и чужеродно должна ощущаться бионика на коже, тщательно контролирует силу давления, даже если не может её прочувствовать, затем и вовсе убирает руки на подголовник спинки кресла и упирается в него локтями.
— Поможешь вспомнить остальное? — усмехается, почти что зеркалит ту усмешку, которую столько раз видел, что удивляться остаётся только лишь тому, как она в подкорке не отпечаталась. Или же отпечаталась, её попытались закрасить, да ни хрена не вышло.
— Конечно, — только и отвечает аль-Хайтам, после чего поднимает ладонь, касается длинных белых прядей, которые обрамляют лицо. Заправляет привычным жестом за ухо и оглаживает костяшками пальцев щеку.
Сайно опускает взгляд, чтобы заметить вымученную улыбку, замаскированную под привычный уже оскал, вглядеться в зрачки, обрамлённые зелёно-жёлтой радужкой, пока костяшки пальцев оглаживают его по щеке. Он успел уже заметить, что цвет глаз не постоянный. Это по-своему завораживает. При плохом освещении глаза кажутся тёмно-зелёными, по-настоящему звериными, а при наоборот ярком — почти что жёлтыми, как у хищных птиц.
Сайно не отстраняется, когда отчётливо ощущает, как чужая ладонь касается шеи, прижимается к задней поверхности и давит, призывая наклониться. Он и наклоняется, для удобства убирая руки с изголовья кресла и опуская их аль-Хайтаму на плечи. Сжимает слабо эти плечи пальцами, когда прикрывает глаза и возвращает ему лёгкий поцелуй. На самом-то деле Сайно буквально пробует его заново на вкус, по новой изучает то, насколько мягкими или, наоборот, жёсткими могут быть эти губы, когда слегка сминают, удерживая лёгкий поцелуй чуть дольше положенного.
Сайно и не спешит поднимать голову: ему словно новый орбитокласт вбивают именно туда, где он отчётливее всего ощущает пальцы, прижимающиеся к шее и накладывающиеся поверх линии роста волос. С каждым ударом пульса, вбивающим орбитокласт ещё немножко поглубже, воспоминания вываливаются разноцветным ворохом конфетти и на этот раз не чёрно-белыми, а даже цветными бликами за закрытыми веками. Он теперь знает, что аль-Хайтам любит целоваться, и делает это непозволительно, чертовски хорошо. Его можно целовать долго, очень долго, лениво практически, без возможности насытиться, потому что с каждым разом хочется ещё немного, ещё дольше, просто ещё. Ещё Сайно знает, что аль-Хайтам одним поцелуем мог буквально выбить дух, когда набрасывался остервенело, жадно, то ли изголодавшись, то ли соскучившись, и отвечать ему при этом хотелось с не меньшей пылкостью. Учитывая то, что успел услышать Сайно, вряд ли такая возможность выпадала слишком часто, поэтому, более чем вероятно, они обходились украденными, спешными поцелуями, и не всегда вот так, а куда придётся. В плечо, в макушку, мимоходом — костяшки пальцев. Просто как обозначение «я рядом».
Сайно смаргивает, не распространяет спонтанную мысль/воспоминание дальше, а позволяет ей занять надлежащую ячейку памяти, уложиться, встать на место щелчком паззла. Он отстраняется слегка, смотрит сверху вниз, рассматривает теперь уже настолько близко, насколько в данной ситуации возможно, и наклоняется, чтобы поцеловать, только в этот раз самому. На чувствительных губах отпечатывается остаточное ощущение от колкой щетины, когда Сайно случайно соскальзывает поцелуем с губ ниже и слегка мажет по подбородку, затем, не глядя, возвращается к губам и снова коротко целует их.