Терапия отчаянья

      Юра честно пытался сам заплатить, но Миша оказался быстрее, бросив что-то из серии «я пригласил — я оплатил». Брагин спорить не стал, дожидаясь, когда официант заберет банковский терминал. Вся эта ситуация казалась полковнику до невозможного правильной, такой, как должна быть, потому что есть он, есть Миша — есть они. Словно они были всегда, и не было никакого страха, переживаний, тоски, было только общее тепло на душе. — Миш, — начал Брагин, когда они уже покинули заведение, — я хотел спросить насчет вещей. Просто меня еще не отправили в отпуск официально, мы можем пройти в твою квартиру за чем-то первой необходимости, вдруг что.       Миша осек его легкой улыбкой, он расценивал это, как заботу, от этого в груди заклокотало счастье. Непривычно, но приятно до одури, потому что это Юра, Юра, который для него дороже всего на свете. Рикошет кивнул каким-то своим мыслям и сел в машину, закрыв дверь. — Знаешь, когда ты начинаешь убивать, ты долго не сидишь на одном месте, тебе нужна мобильность. И, в конце концов, твоя жизнь сначала умещается в сумку, а потом и вовсе теряет любую привязку к материальному, — протянул Шибанов слишком философски, сразу же усмехнувшись этому, — а вообще, думаю. стоит заехать к теть Наташе, а то она все еще переживает небось. И было бы неплохо у нее кой-что забрать, пока не всплыло. Если не затруднит, конечно, так-то я и сам могу потом съездить… — Не, даже не переживай       Миша замолчал, переводя взгляд с Юры на проплывающие мимо дома и деревья. Брагин улыбнулся, заметив это, и сосредоточился на дороге. Да, он знал путь, но концентрация необходима. Он и сам хотел наведаться к Наталье, чтоб она лично удостоверилась в Мишиной сохранности. И Рикошету так спокойней, а его спокойствие — первостепенная задача для полковника, ради этого все и затевалось. Даже не для себя, хотя Юра обычно для себя ничего и не делал, но в этом случае особенно. Впервые следователь поймал себя на мысли, что он вообще не задумывался о себе, ни на секунду, и так уже неделю точно.       Но он думал о Мише, хотя это логично, только Брагин думал не столько о крайних днях вместе перед всем этим, сколько вообще о том, что рассказал ему Шибанов в тот день. Еще думал, что хотел видеть его улыбку чаще, и чтобы в ней не было этого тяжелого отголоска хронической тоски, отчаянья, статичного и удушающего. Юра понимал, что у Рикошета на душе было что-то страшное, тяжелое, что-то мешало ему нормально жить, без страха и тревоги. Мишу хотелось обнять, забрать эту боль. Именно Мишу, они так быстро прикипели друг к другу, что такие нюансы, как левые документы и прочее не играли роли. Он же раскаялся совершенно искренне, без поиска выгоды, желая прощения, его, Юриного. Брагин улыбнулся, не надолго повернувшись к Мише, который, кажется, даже и не заметил этого, смотря не на улицу, а куда-то в глубину.       Нельзя сказать, что Рикошет был привязан к вещам и прочей материи, но у соседки было то, что не столько физически, сколько духовно важно для него. Вроде ничего серьезного, а вроде… некоторые рисунки, особенно удачные строки стихов и, самое ценное, мамины письма, за них можно и душу отдать. А еще там были документы по поводу работы, номера и деньги. Он не заставлял теть Наташу их забирать, даже наоборот, не хотел же в это все втягивать. Она сама попросила забрать, настояла. С трудом он тогда согласился.       И на душе так тепло от осознания, что все понемногу налаживалось. До конца поездки оба молчали, не видя в этом ничего неправильного, пугающего, хотя раньше Рикошету было тошно в такой тишине, сейчас она была даже приятна. — Как думаешь, стоит позвонить, что мы приехали? — Да и так все понятно, Юр. Тем более мы уже под окнами, а у теть Наташи есть чудная привычка смотреть в окна по пару часов в день.       Брагин кивнул и припарковал машину у подъезда. И верно, когда они заходили в дом, полковник краем глаза заметил открытое окно на нужном этаже.

***

— То есть теперь все закончилось?       Ее голос звучал осторожно, возможно даже слишком осторожно из-за того в комнате был Юра, из-за того, что она не знала, что он знал. Миша как-то смущенно улыбнулся этому, заметив легкий прищур серо-зеленых полковничьих глаз. Стараясь подбирать слова, Шибанов ответил. — Теперь точно все закончилось. Абсолютно все. — Ну, — подключился к разговору Брагин, — все будет, когда снимут печать с твоей квартиры, но это вопрос только времени. Или ты… не об этом? — Я и об этом тоже, Юр. Или ты думаешь, что, после всего, через что мы прошли вместе, я вот так от всего откажусь? Это слишком дорого для меня, чтобы вновь все повторять.       Брагин расслабленно качнул головой, подтверждая свою уверенность в Мише, в его словах. На самом деле, для Юры здесь ничего интересного не было, но это важно для Рикошета, а значит важно и для него. Еще и просто приятно смотреть, как Миша менялся в комфортной для него атмосфере, становился настоящим собой. Шибанов улыбался так тепло, чисто, и от наблюдений за этим на душе стало так хорошо, спокойно. Он не сразу заметил такое внимание, но позже одарил полковника ласковой улыбкой только для него. — Кстати об этом всем… Можешь принести те бумаги, что я тебе давал, — Миша осторожно начал, но добавил уже уверенней, — Я бы и сам взял, но не знаю, где они. — А, — женщина улыбнулась, встав с кресла, и ушла из гостиной, где они сидели, в какую-то другую комнату, — конечно, сейчас, — донеслось эком из коридора.       Брагин сразу же выплыл из атмосферы разнеженного спокойствия, с интересом посмотрев в Мишины глаза, но уже через пару секунд сбавил этот профессиональный интерес, чтобы Рикошет ничего дурного не подумал. Шибанов заметил это, однако это не напрягало, даже сколько-то приятно. Потому что Юра, тот самый Юра, самый замечательный, самый дорогой для Миши. — Там ничего такого, Юр, просто небольшая документация моей жизни, от моего прошлого остались только эти листы.       На удивление для себя самого, он сказал это без щемящего чувства вины и тоски, что не прошло мимо внимания следователя, ему важно Мишино откровение, это многое значит. В комнату вернулась Наталья Сергеевна с толстой папкой в руках и записной книжкой.

***

— А ты чего про шерсть спрашивал?       Мише уже даже было комфортно на пассажирском сиденье, обычно он бы хотел вести сам, но с Брагиным все иначе, с ним спокойно, можно не стараться держать все под контролем, отдохнуть. Юра улыбнулся каким-то своим мыслям, ненадолго установив зрительный контакт с собеседником.        — Собака. — Что, прости? — Нет, так-то он все понял, просто в сознании не особо связывался образ серьезного Брагина и требующей ласки и заботы собаки. — У меня собака есть, — он улыбнулся еще шире, — помесь дворняжки и вроде как спаниеля, из приюта взял. — Ого.       Рикошет приятно удивился тому факту, что у Юры реально есть собака. Возможно, это какой-то связано с тем, что сам он не мог позволить себе такой роскоши, как домашнее животное, прежний образ жизни не располагал. А тут он, получается, будет жить с собакой в одной квартире. Не то, чтобы ему раньше везло как-то с собаками, кошки больше нравились, после первого срока так повелось. Да, он хотел, когда все закончится, взять дворнягу, заботиться о ней, защищать, но в Бутырке, где и прошел первый срок, собак не жаловали, просто прямая ассоциация с надзирателями. А коты наоборот были в почете, когда заходили сотрудники, сразу шипели, показывали недовольство, сразу видно — свои.        — Да, с работой сложно, но, если что, то мне подруга с ней помогает, погулять там и прочее. — А как зовут? — Айва, — Юра расслаблено вывернул руль, разворачиваясь на перекрестке, — ее так назвали в приюте. Я сначала думал, что сменю имя, есть такая возможность, хотел Вендеттой назвать. Но потом что-то как-то подумал и передумал. — Кровная месть? — не факт, что Брагин знал значение, но вдруг. Он так заботливо и любяще все это рассказывал, что Рикошет невольно улыбнулся сам. — Да, — полковник даже не стал избегать этого разговора, доверял, и стремился к ответному доверию, — правда не прям месть, это слишком сильное слово. Просто я гордый, папа гордый, ссор, как таковых, нет, просто какая-то невербальная конкуренция, но в рамках адекватного, — Брагин рассказывал так увлеченно, открыто, а Миша слушал, уповая на Юрино доверие, к такому отношению и привыкнуть можно, — папа тоже крутился в комитетской среде, пока в отставку не вышел, можно сказать, что юрисдикция и упертость это семейное. Но я что-то отвлекся, про Айву… Папа топил, что с такой работой, животное — лишняя ответственность, ладно, ну не прям топил, но сам лично считал так. А я вот переехал и холил-лелеял идею завести собаку, а полтора года назад эта самая подруга в приюте подрабатывала и про Айву мне рассказала. Можно сказать, что это была любовь с первого взгляда. Айя, конечно, матерая, характер показывает, защитница, насторожена к людям, но, если узнать ее получше, то она просто чудо, у нее просто было тяжелое прошлое, на улице же родилась, а там сам понимаешь, не особо жалуют. — Понимаю, — Рикошет неосознанно сравнил ее с собой, — красивая история. — Ты ей понравишься, я уверен, — машина свернула в нужный переулок.

***

      Полминуты в лифте казались вечностью. Миша. переживал, это было видно, но он понимал, что это правильно, что все предубеждения только у него в голове. Однако, когда Юра зазвенел ключами у входной двери, стало легче, домашняя атмосфера взяла верх. С той стороны, в квартире, тявкнула собака. — Она немного своенравная, ты, если что, осекай ее, — полковник открыл дверь, мешая Айве выбежать на лестничную клетку, — Куда-а?       Юра придержал ее рукой, чтобы Миша спокойно вошел, прикрыв за собой дверь. И только потом, когда Рикошет скинул сумку на полку в прихожей, Айва все-таки вырвалась из хватки, обнюхивая нового человека. Он, сориентировавшись, сел перед ней на корточки, теребя волнистую шерсть. — Ну привет, — собака положила мордочку на Мишину коленку, — ты Айва, да? — Она приветливо виляла хвостом, — обояшка просто.       Полковник оперся плечом о дверной косяк, наблюдая. Обычно Айва насторожена к посторонним, но тут у нее, видимо, слишком хорошее настроение, поэтому она так тянулась к Мише. Или здесь имела место теория о том, что животные чувствуют людей. — Так, ладно, — Юра ненадолго отвлек Айву от «общения» с Мишей, — развлекайтесь тут. Гостиную, думаю, найдешь, постельное там же в ящике. Если что, зови, я пока документы разберу. — Юр, — окликнул Шибанов, когда следователь уже скрылся в коридоре, — спасибо. Он невольно улыбнулся, отвечая короткое «не за что».

***

      Даже когда все хорошо, сознание требует немного меланхолии, требует вспомнить то, что всегда тревожило. Поэтому сейчас Рикошет сидел на краю разложенного дивана, держа в руках потрепанный лист. На нем документация тоски и горя. Это читать тяжело, но почему-то хотелось, хотелось читать и перечитывать. В полумраке комнаты, освещаемой только настенным светильником, создавалась атмосфера, слишком напоминающая тюремную. Взгляд цеплялся за самые эмоциональные строчки. Это — не просто письмо. Это — последнее мамино письмо, которое он получил в тюрьме. »…я думала, что все уже наладилось, но здесь все напоминает о тебе, Миш. Даже прилавки хранят твой запах теплого смеха и сухого вина…»       Она бралась за любую работу, продать, разгрузить, бумаги вести. Шибанов как мог помогал, можно сказать, что вырос на ее работе. От непрошенных, но ожидаемых воспоминаний щемило сердце. Царапая стриженными коготками ламинат, Айва подошла к Рикошету, ткнула холодным носом в расслабленную ладонь. »…А вообще, все как обычно, не переживай. Матвей приходил, про тебя спрашивал, что ты, как. Волнуется. Еще вот на днях деньги в ящике нашла. Большие деньги, Миш…»       Это был Фомичев. Конечно, с точки зрения морали, он та еще гнида, но по понятиям он ничего такой, не кидок. По сути, оплата киллерских услуг уже содержит энный процент компенсации, если киллера посадят, но Фома заплатил еще по своей инициативе.        «Знаешь, что странно… В нашем доме завяли все цветы, то ли из-за отсутствия тебя, то ли я их просто залила. Мелочь, но досадно…»        «Я знаю, что тебе от этого легче не станет, даже наоборот, но… Знаю, что это нездоровая тоска, что так нельзя. Я, обезумев, бросаюсь за каждым знакомым, чьи волосы цвета ржи. Знаю, так нельзя, Надя говорит, что так нельзя. Все говорят, что так нельзя. Но не могу я, понимаешь?..»       Читать эти строки тяжело, но с каждым разом легче. Шибанов наощупь погладил Айву, откладывая письмо куда-то в сторону. Иногда такая вот добровольная нервотрепка необходима. Необходима, чтоб почувствовать себя живым. — Миш?       Из оцепенения его вывел Юрин голос. Подняв взгляд, он увидел, что сам Брагин стоял в дверях, освещенный сзади светом в коридоре. — Все хорошо? — А… да, все нормально, спасибо большое, — Рикошет с трудом отпустил часть тревожных мыслей, — просто задумался, не переживай. — Я там на стол накрыл, — слова уже уверенные, но все еще с долей неловкости, — пойдем?       Миша кивнул, вставая с дивана. И стало легче, потому что любой меланхолии нужна мера.