Вознесение

Глава III

Жизнь наша сопряжена с трудами, так как без трудов мы обыкновенно развращаемся. Природа наша не может бездействовать, а иначе легко преклоняется ко злу.

«Евангелие от Иоанна»

Глава V

Трактование Иоанна Златоуста

***

Жизнь среди людей очень отличалось от всего того, через что проходила ангел за долгие столетия своего существования. Рахмиэль, как её братья и сёстры, была творением чистого света, Мыслью Господа — и в куда больше степени святым духом, нежели человеком. Ангелы не испытывали терзающих тело мук голода, не ощущали истощающий разум порыв ко сну — и даже те плотские желания, что были естественны людям, не имели почти никакого отношения к Детям Света. Мог ли ангел влюбиться? Этот вопрос был дискуссионным — и на Седьмых Небесах, в те редкие, даже по меркам бессмертных, встречи Небесного Воинства — на котором собирались все, от Михаила, до Метатрона — бывшего Стражем Границ (охранявшим человечества от бед, исходящих от самих людей), во время Ангельских Проповедей, когда архангелы по очереди озаряли остальных светом родившейся в их разумах мудрости, вопрос об ангельской любви всегда стоял остро. Любовь была величайшим даром господнем — доступным не только людям, но и его первым детям. Существовали обряды (о которым Рахмиэль ничего не спрашивала — в основном из-за смущения и страха), которые позволяли ангелам воссоединиться душевно и телесно — подобно людям. Но чище. Светлее. Возвышеннее. Пара, созданная на Небесах, была невероятной редкостью — но это было возможно. Более того, связь между ангелами требовала полного открытия друг другу — на уровнях, недоступных ни обычному смертному, ни, тем более, демонам. Парадоксальная непорочность — против похоти и вожделения, что испытывал любой демон. Тем и отличались Дети Небес от всех остальных мифических существ — они олицетворяли собой Свет — во всех его проявлениях. Но если в сердце ангела была хоть капля алой алчности, тёмной похоти, разъедающего душу эгоизма… Их ждало Падение. Бич любого ангела — и его величайший страх. Ангелы были воплощение добродетелей — и наказанием за предательство этих идеалов было сурово — без намёка на апелляцию. Павший ангел лишался нимба — а его белоснежные крылья выцветали до серой палитры пепла. Путь в один конец — участь куда хуже смерти. И именно поэтому Рахмиэль никогда даже не пыталась узнать о том, как связать себя телесными узами с кем-то — слишком страшась того искушения, что появится вместе с этим знанием. И искушение, похоть — была лишь одной из возможных причин для Падения. Любой грех — чёрной ненависти, неправедного гнева, чревоугодия, неважно, приводил к единому исходу. Ангелы могли испытать весь спектр эмоций, что и люди — но слишком высок был риск. И именно с этим было связано, что сотни лет Рахмиэль даже не смотрела на богато украшенные блюда, наполненные самыми изысканными яствами со всех уголков мира — на Первых Небесах, том самом раю, о котором говорили проповедники, обещая посмертие. Еда там была не для ангелов — а тех смертных, что были достаточно благодетельны, чтобы вознестись до Небес. И пусть не существовало запрета ангелам испробовать самые изысканно выглядящие блюда, никто не прикасался к ним, скользя мимо заинтересованными, но разочарованными взглядами. Чревоугодие не стоило искушать — и пусть от одного ломтика тушёного фазана, каждый раз привлекающего взгляд Рахмиэль, когда ей доводилось проводить время на Первых Небесах, она бы не Пала — ангел боялась даже пробовать их. Ведь никто так и не узнал, как работает Падение — те, кто прошли через это, не рассказывал — а сами ангелы старались обходить эту тему стороной. Были серафимы, которые, как многие считали, давно должны были Пасть — но он из века в век нёс свою службу. Пылающий Клинок Господа — Метатрон. Величайший после Михаила Воин Господень — охраняющий человечество от самого себя. Не было ни одного ангела, что убил бы больше людей, чем он — он был Карой Небес, одинаково безразличный к жизни демона и грешника, павшего и злодея. Его не любили на Небесах — боялись, но все поголовно — уважали. Ведь именно он нёс на себе тяжёлое бремя. Ангелам было легко проявлять милосердие, доброту и прощение — но было лишь одно Дитя Бога, способное на праведную жестокость, холодную и благочестивую безжалостность… Рахмиэль не желала быть таковой — однако, однажды оказалась слишком близко к нему — и тоже не пала. Но Рейналь — поцеловавшая смертного мужчину, храбрейшего гвардейца, в одиночку сдерживающего бешенный натиск врага, защищая бегство Папы Клемента VII от варваров, разграбивших Рим, Пала. Весёлая, добрая и сострадательная — ангела сгубил один целомудренный поцелуй. Это было справедливо — ведь Божественная Система не могла быть иной. Но не в силах простого ангела с одной парой крыльев было постичь её — и даже Архангел Михаил — единственный Дитя Господа подобного ранга на Небесах за всю историю, так и не смог объяснить, почему то, что повлечёт Падение одного, для другого будет безопасно. И потому, не зная точных причин, Рахмиэль выбрала лучшую и единственную стратегию — как и большая часть других ангелов. Оградить себя, защитить от искушений, даже не смотреть на еду, напитки, сон, отдых — создавая и перековывая себя в идеальный инструмент Небес. И пусть у неё была лишь одна пара крыльев — что в иерархии Небес значило низшую ступень ангела, в Небесном Воинстве было немного тех, кто усомнился бы в добродетелях Ангела Милосердия. И пусть её исцеление не могло спасать её братьев и сестёр, на поле боя с демонами и павшими счёт телам и душам солдат, спасённых ею, за столетия Великой Войны (так и не закончившейся — лишь приостановившейся на неопределённый срок), уже давно шёл на сотни тысяч. Неудивительно — учитывая, насколько филигранно она использовала тот небольшой арсенал, который имелся в её распоряжении. Четыре Молебна Света и две Литании — вот и всё, на что ей хватало Света Небес. Но если кто-то думал, что этого было недостаточно — то этот демон или павший заблуждался. И пусть все Молебны не были напрямую боевыми (подобных навыков Рахмиэль не имела — за исключением неизменного атрибута каждого ангела — Копья Света, простейшего боевого молебна, что был изучен ею после того, как Михаил не позволил ей лечить раненных людей во время кровопролитного сражения двух греческих полисов, один из которых поддерживал Демонов, а другой — Ангелов (пусть те и сами не знали об этом, полагая, что молятся Аресу и Афине соответственно), это не значило, что Рахмиэль была беззащитна. Ведь ангелы никогда не сражались в одиночестве — прикрывая спины друг друга в любом, даже самом страшном бою — а мало кто был так полезен в битве двух армий, чем целитель и вдохновитель, способный снять усталость, сделать твои удары сильнее, глаз — зорче, а тело — крепче. Именно она шептала Литанию Безупречия в Битве под Азенкуром, противостоя Валефору — кровожадному берсерку Преисподней. Его боевой рёв сотрясал кости смертных, давя их в труху — а тяжёлая конница, несущая на гербах его символы, прорывалась сквозь любую оборону, сметая на своём пути каждое наспех собранное укрепление — до того дня — когда длинные луки, зачарованные ею, били на сотни и сотни метров, поражая архиврага Небес до того, как он впился бы в слабое воинство света звериными клыками. Рахмиэль никогда не сражалась сама — во время Великой Войны тратя время на слабое исцеление, а скорее — поддержание жизни, в ангелах и смертных — но после формального перемирия, когда Три Фракции заключили хрупкое перемирие, ей, как и любому другому ангелу, сходящему с небес, желая помочь смертным в их неустанной борьбе против зла, таящегося в собственных сердцах, изредка была вынуждена вступать в бой. Пусть и не напрямую. Её роль была в тылу — и она не могла, не умела и не желала отнимать жизни. Не после… Поняв, что её мысли забрели совсем куда-то не туда, Рахмиэль покачала головой и, тихо ухнув, схватила огромный мешок с кормом и, нисколько не покачиваясь под его весом, побрела из подсобного помещения дома — по всё ещё мокрой, после вчерашнего урагана, траве — в огромный серый бетонный куб, разделённый на секции для раданкролей. Двадцать загонов, в каждом из которых резвились мелкие зверьки — которым предстояло быть утилизированными и переработанными для утоления голода десятков миллионов, а может и больше, человек. Но, для того, чтобы отлаженная система работала, были нужны кто-то, способные ухаживать за ними, пока грызуны вырастали — лечили бы их, кормили и убирали за теми. Именно таким заводчиком была Нора — добрая девушка, приютившая её на своей ферме. А Рахмиэль, не привыкшая и даже немного боящаяся предаваться праздности, быстро стала помощницей заводчицы. Неопытная в обращении с животными (у неё были слишком много дел, когда она была ангелом — ведь по всему миру были миллионы человек, требующих исцеления тогда, когда это ещё бы не привлекло особого внимания от бдящих демонов и павших, нелояльно смотрящих на любые подобные вмешательства Детей Небес в дела смертных), ей пришлось многому научиться за прошедшие два месяца — но работа была простая, сама девушка — очень сообразительной, а Нора показала себя строгой, но умелой учительницей — так, будто не в первый раз разъясняла особенности разведения этих милых животных кому-то другому. — Кушайте. — Со скупой улыбкой кивнула Рахмиэль, подняв мешок и аккуратно высыпав его в длинную кормушку, наблюдая, как оживившаяся мохнатая орда рванулась к ней и с оживлённым писком приступила к трапезе. На мгновение ангел замерла, а потом, аккуратно положив мешок (одного как раз хватало на загон — а это значило, что ей предстоит сделать ещё немного прогулок туда и обратно) на землю, бескрылая ангел легко перемахнула невысокий заборчик и, игнорируя недовольный писк пушистой массы под ногами, заработала подобранной метлой, сгребая многочисленные дурнопахнущие выделения в угол. Делать это стоило, когда вся пушистая орава, как их с любовью называла уехавшая в таинственный город Нора, приступала к еде — и собиралась в одном месте, не мешая убираться. Они закончат минут за десять, а к этому моменту можно было слегка облагородить загон — собрав экскременты в одном месте и, затем, перчатками собрать его в тот же пакет, в котором она принесла еду. Затем всё это собиралось в одном контейнере — и когда тот заполнялся, его отвозили в город, где добавляли внутрь какие-то минералы и химикаты (по словам всё той же Норы) — и это превращалось в прекрасное удобрение, которым потом засеивались поля к северу отсюда — с которых какая-то часть урожая перерабатывалась на местных фабриках, превращая стебли какой-то очень высокой травы в сухие коричневые мелкие гранулы. Гранулы эти упаковывали в пакеты, которые шились из вторично переработанной травы — и отправлялись на фермы — на корм раданкролям, замыкая этот сложный, но такой удивительный в своей эффективности круг. Когда Рахмиэль впервые услышала об этом, то, признаться, не поверила — но Нора объяснила всё ещё раз (а затем — поскольку несколько далёкая от высоких технологий ангел до сих пор непонимающе хлопала ресницами в искреннем изумлении, ещё раз пять) — и до ангела дошло, какой большой путь проделали люди. От цивилизаций, вырубающих девственные леса для создания кораблей — что затем опустились бы на морское дно, сойдясь в яростной схватке с такими же деревянными исполинами, человечество сделало шаг к принятию и уважению природы вокруг — создавая гармоничный круговорот жизни. Сказать, что она была удивлена — ничего не сказать. В конечном итоге, люди редко показывали себя столь внимательными к миру вокруг, но тут, на небольшой планете Радан Септима, человек смог создать нечто действительно впечатляющее — не истощающее природу, не столь жестокое, как обычная охота, и эффективное — в аспекте обеспечения самих себя пищей насущной. Хотя, конечно, это нисколько не искупало их святотатство. — Император. — Мрачно пробормотала Рахмиэль, таща новый мешок с кормом раданкролям, щедро высыпая его в следующий за уже прибранным загон. Вновь толпа пищащих комочков меха рванулась пожирать лакомство — а ангел, легко перемахнув сквозь невысокий забор, аккуратно опустилась на землю, лишь на миллиметр расступившись с запищавшим в праведном негодовании пушистым. — Бог-Император. — Назвала его полным именем девушка, и почувствовала, как руки сжимаются в кулаки, а глаза суживаются в мелкие бойницы. — Подумаешь! Резко рванув на себя мешок, девушка опустилась на колени и аккуратно смела в него всю грязь, собранную с пола. Ей было неприятно. Не первый и не последний раз Ангел Господень сталкивалась с узурпацией места Отца. Всегда и везде были те, кто старался присвоить Его заслуги себе — греческий пантеон почти достиг в этом значительного успеха, лишь в последний момент сдавшись и потеряв надежду перетянуть большую часть душ к себе — тогда от войны Олимп и Небеса разделяла лишь самая малость — тонкая граница, которую лишь Чудом — Его Чудом, удалось не переступить. Но тут всё было иначе. Это были не жалкие идолы, покусившиеся на Его Роль, забирающие Его Паству, бросающие вызов Его Свету — это был узурпатор. Некто, без сомнения чудовищно могущественный, дьявольски хитрый… Она не верила, что это может быть её отец — хотя бы по тому, что происходило с человеческими душами. Как было возможно, что те просто исчезали? Почему смолкли золотые хоры душ, празднующих своё вознесение на Первые Небеса? Где, в конце-концов, было привычное ощущение защищённости, тепла и уюта, возникающее у любого Дитя Его при словах «Господь»? Нет. Император не был её Богом — и человечество сделало свой выбор — принять который Рахмиэль не могла. Ведь не просто страшными слухами полнилась земля при словах «Ад» и «Преисподняя» — никто, ни одна живая душа, не могла найти там ничего, кроме боли, страха, тоски и бесконечного ужаса — бывшего вечными обитателями демонического плана, куда утаскивали преступивших законы Господа. Она была Ангелом Милосердия — и каждый раз старалась вырвать человека из лап демонов — но чаще всего это было не в её власти. Мог ли атеист, или верующий в другого бога, попасть на Небеса? Конечно — но лишь в том случае, если он вёл праведную жизнь. А таких из года в год становилось всё меньше — особенно когда она покидала Небеса в очередных долгих странствиях по Земле. Иногда она была близко к тому, чтобы поддаться отчаянию, видя, насколько катастрофично моральное падение и растление смертных. Но тут — на далёком от Терры, как они её тут называли, земле Радан Септима, ангел пришла в себя. Слишком долго она видела лишь тень и мрак — и сейчас, мирно убирая одну секцию за другой, ей было спокойно как никогда раньше. Рахмиэль улыбалась, нисколько не чураясь тяжёлой и грязной физической работы. За долгие столетия ей довелось испробовать немало профессий — и пусть по большей части она уделяла внимание преподаванию и исцелению, ей довелось заниматься и распахиванием полей, и ведением хозяйства. Не всегда работа ангела заключалась в сражении с великим злом — иногда девушке приходилось выполнять рутинную на первый взгляд задачу — пусть и нелюдимой затворницей, мудрым советчиком — или гласом свыше, наставляющем верующих на праведный путь. Хотя, стоило признать, что никогда раньше она не попадала в подобные ситуации. Абсолютно всегда её силы были при ней — и никогда, за все столетия своей жизни, Рахмиэль не чувствовала себя такой ужасно беспомощной… И такой невероятно живой. Поморщившись, ангел перемахнула через забор и утёрла пот со лба, оставляя на лбу грязь от работ в загоне. В нос ударил терпкий, едкий запах, но она, нисколько не смущаясь этого, просто вышла на улицу — не за очередным мешком. Работа никогда не приносила ей столько удовольствия! Мысли, эмоции, чувства ангелов — всё это воспринималось ими куда сильнее, чем обычным человеком — но платой за то был меньший спектр физических чувств. Сейчас Рахмиэль не ощущала эту холодную отстраненность — наоборот, её руки чуть подрагивали от усталости, плечи ныли, натруженные переносом тяжестей (вся физическая мощь, принадлежащая ей, как Дочери Небес, не помогала — ведь кожа ангела была нежна и хрупка) — но это не мешало ей. Наоборот, выйдя из душной тесноты бетонной фермы, Рахмиэль благодарно улыбнулась Небесам — и рухнула на сырую траву, глядя на вечно неприветливый оранжевый шар Радан Прайм, закрывающий небо, куда ни кинь взгляд. Это выглядело впечатляюще — и она могла тратить иногда часы напролёт, разглядывая вечно меняющиеся пейзажи газового гиганта. Его поверхность находилась в вечном движении — и небольшие воронки и точки, видные отсюда, были, как сказала ей Нора — вихрями и ураганами на тысячи и тысячи километров, засасывающими в себя всё, до чего они могля дотянуться. Это было страшно. Это было величественно. Это было… Великолепно — пусть ангел и не желала в этом признаваться. Как и любое Дитя Небес, Рахмиэль ценила красоту во всём — начиная от эстетики природы, заканчивая музыкой и живописью. Её манили величественные водопады и долины, грозные бурные реки, обманчиво спокойные океаны и горы, суровые боры и чащи, нежные пляжи и ручейки — для ангела всё это было частью божественной гармонии Отца, создавшего мир таким, какой он есть на самом деле. Но то, что она видела прямо сейчас, заворожённо вглядываясь в небеса, гипнотизируя сияющими сапфирами глаз планету в вышине, было чем-то необычным — таким отличающимся от земных видов. Радан Септима была похожа на её родную Терру — например, на Уэльс, где она провела немало времени с той, кто в будущем станет самым известным рыцарем в мире, но Радан Прайм в вышине была чем-то абсолютно невероятным. Не в её силах было представить сотни километров бурь, гроз и ураганов, бушующих над бездной — и мысль о том, что она могла бы летать там, свободная от любых бед, наедине со штормом… Рахмиэль кротко улыбнулась своим свободолюбивым мыслям, медленно поднявшись с сырой зелени травы и подхватив последний мешок, лежащий в паре метров от неё. Потащила его в дом, одним движением швырнув несколько десятков килограмм в контейнер для переработки — и развернулась к бетонной коробке основного жилья. Крохотная полутёмная кухня, лестница наверх, и две двери на первом этаже — одна, никогда не открывающаяся (что вела неизвестно куда), и ещё одна, ведущая в небольшой склад — где хранились огромные прозрачные пакеты с пищей для раданкролей, несколько контейнеров с водой (сейчас те были пусты — и пусть у большинства ферм, как признавалась Нора, были свои насосные и очистные станции, позволяющие извлекать питьевую воду из почвы, у них такого богатства (а прямом смысле этого слова) не было, и приходилось обходиться привезённой. Серьёзно кивнув самой себе, ангел быстро схватила лежащую в углу швабру и, опустив её распушённый кончик в воду, легко смахнула небольшой слой пыли, успевший скопиться тут за три прошедших дня. Когда она впервые вошла сюда два месяца назад, то быстро расчихалась от толстых клубов пыли, что лежали тут и там — но сейчас о днях запустения внутри ничего не напоминало. Тут и там лежали чистые, свободные от грязи и следов запустения контейнеры, рассортированные по цветам и размерам. Пустые и полностью заполненные, обычно, лежали по левую руку от входа, а те, что только предстояло опустошить или наполнить — по правую (их сейчас не было — все увезла с собой в город Нора. Привезёт их она уже полностью забитые едой (для них и для раданкролей) — а потом операция повторится — через неделю, затем ещё одну и ещё. Сначала это даже немного утомляло Рахмиэль — привыкшую к ежеминутной занятости, непрекращающемуся исцелению тел и душ, и совсем не желающую менять существование ангела на жизнь обычного человека — но, как и к бесконечным холмам вокруг, поучительной доброте Норы и фигуре огромной планеты над головой, к этому можно было привыкнуть. Особенно учитывая, как много новых ощущений довелось ей пережить за эти два месяца. Ангелы не уставали — но сейчас у упорно оттирающей пол от пыли девушки ныли плечи, а дыхание сбилось после целого дня работы. Ангелам была не нужна еда — но её живот урчал, требуя удовлетворить абсолютно адекватные, но такие необычные для неё потребности. Ангелы могли летать и использовать Свет Небес в чём-то, похожем для непросвящённого человека на магию — однако не в силах девушки с пронзительно синими глазами было сделать хоть что-то большее, чем оценить настроение человека поблизости, использовав «Молебен Распознания» — позволяющий ей видеть чувства и эмоции любого разумного рядом, а последний раз она взмывала к небесам ещё до того, как появилась в этом странном мире. Однако… Рахмиэль улыбнулась, выйдя на улицу и выливая ведро с грязной водой, обернувшись к далёкому, но уже слышному рокоту двигателя большого грузовичка на шести больших колёсах, который вдалеке месил сырую траву, перемалывая её в грязь, двигаясь по направлению к ферме. Однако, это не мешало ей исполнять свой долг, как ангела. И пусть исцеление было ей недоступно, она занималась тем, что всегда умела лучше всего — аккуратно и неспешно меняла окружающих, подталкивая их к тому, чтобы стать человеком лучше, чем они были до встречи с ней. Весело помахав ещё невидному отсюда грузовику (услышала его Дитя Небес лишь потому, что её слух и зрение были куда острее, нежели у обычного смертного), Рахмиэль подошла к сетчатому забору под напряжением и аккуратно ткнула его с задней стороны — это было безопасно. Ей предстояло последнее дело перед тем, как она сможет отдохнуть. Опустив руку на сетку, ангел, беззаботно улыбаясь, стянула с себя ботинки неудобных сапог и с наслаждением опустилась ногами в мягкую траву. Это, вероятно, было одним из самых приятных чувств, что испытала Дитя Света за своё пребывание на Радан Септима — и каждый раз она не упускала возможности пройтись босиком по сырой зелёной растительности — каждый раз испытывая всю ту же гамму эмоций. Неспеша обходя ферму, ангел думала о множестве вещей. Своём месте в этом странном мире, где люди не почитали её Отца — но верили в таинственного Императора на Золотом Троне. Том, куда попадают души погибающих людей — ведь не могли же они просто растворяться в том великом космическом ничто над её головой?.. И даже о куда менее возвышенных вещах — например, когда она сможет посетить тот самый город, в который каждую неделю ездила Нора (и раз в месяц брала с собой куда больше, чем обычно), чтобы послушать таинственную проповедь в Церкви (ей, как ангелу, было очень интересно, какие мысли и ценности распространяли еретики Ложного Бога), или, скажем, даже о том, как правильно ухаживать за раданкролями — которые последние несколько недель были куда более подавленными, чем обычно. Были в её разуме и совсем глупые мысли, которые кто-то назвал бы недостойными её — но Рахмиэль всегда считала, что каждый ангел в той или иной мере — просто ребёнок, который должен наслаждаться миром вокруг, не забывая о том, как он прекрасен — и потому без зазрения совести интересовалась тем, что её ждёт сегодня на ужин или, например, как скоро Нора приедет к ней на этом огромном грохочущем и извергающем дым драндулете (слово, которое ей очень нравилось — так как звучало разом и грозно, и не очень страшно). А ещё — как похвалит её за прекрасно выполненную работу — ведь, стоило признать, что она была падка до похвалы, пусть и презирала лесть (хотя где-то в глубине души та тоже была очень приятна Дочери Небес, сестре Морнингстара — павшего именно из-за своей Гордыни)… Но ей было не очень интересно что-то вроде ежедневного обхода периметра — ведь, за эти два месяца на планете где, по словам Норы, никогда не было хищников, ни единого намёка на необходимость ограды не возникало. И именно по этой причине, обходя забор и вертя по сторонам головой, погружённая в свои мысли, ангел проглядела крошечную деталь, которую была обязана — любой ценой, заметить. Не стоило её винить — ведь та была слишком мимолётной даже для Ребёнка Небес — который бы смог заметить её, лишь внимательно приглядевшись — и совсем уж невосприимчивой для зрения обыденного смертного. Крохотная подпалина на заборе, по которой мазнул незаинтересованный взгляд расслабившейся за два месяца Рахмиэль — и невидный в высокой траве, выпавший из пасти яростного животного, не знавшего ничего, кроме пожирания плоти, длинный, хищно загнутый острый клык. Величиной с её ладонь.