Провозглашенный

У него болят колени, - и другие части тела тоже, - но он не сдается. Не осмеливается на это. Он слишком хорошо знаком с последствиями лени, поэтому он тащится дальше, сантиметр за сантиметром, оттирая твердые мраморные плитки под собой, пока они не заблестят от его усердия. Тупая боль в запястьях от повторяющихся движений все еще ощущается даже спустя столько времени, но теперь, когда она отошла на второй план, ее легче игнорировать. Он узнал, что есть боль и похуже; небольшой дискомфорт в коленях и руках - это ничто. Или должно быть ничем. Присев на корточки, он опускает грязную щетку в ведро с водой рядом с собой, чтобы сполоснуть ее. Вода мутная, в ней слишком много плавающей, комкующейся грязи, чтобы он мог разглядеть дно. Он вытирает рукой лоб, чтобы убрать раздражающие пропитанные потом пряди, которые упрямо прилипают к нему. Но его не должно беспокоить такое пустяковое неудобство, потому что, по крайней мере, это означает, что у него все еще есть волосы. В отличии от асов, ваны не бреют головы своим рабам. Им этого не нужно. Одежды, походки и общего поведения рабов в Ванахейме более, чем достаточно, чтобы визуально отличать их от свободных граждан. Тем не менее, он ожидал, что ему обреют голову, поскольку приговор ему был вынесен; даже если бритый череп не несет в себе никаких особых коннотаций в отношении статуса человека, несомненно, все знали о личном унижении, которое кто-то из Асгарда, и, тем более, бывший принц, пережил от такого обращения. Но они оставили его в покое, то ли от того, что всем было наплевать, то ли от того, что они видели в этом более тонкую, но мощную форму унижения - мы даже не признаем вашего взгляда на вещи, важно лишь то, как мы, ваши хозяева, видим их - он не может сказать. Но это одна из очень немногих, ничтожного количества вещей, за которые он благодарен в эти дни. Ну, кроме того, что его выпустили из темных ванирских подземелий, этих сырых и леденяще холодных камер, и подальше от пыток, которые он был вынужден терпеть в этом месте. “Пыток, которые сломили тебя”, - шепчет зловещий голос у него в голове. “Нет, не сломили!”, - мысленно кричит он в ответ голосу, но тот только насмехается над ним, отступая в уголок его сознания, который он сделал своим собственным, откуда он будет появляться снова и снова, чтобы издеваться над ним. Он ненавидит этот голос всеми фибрами души. От нахлынувших воспоминаний он вздрагивает, ощущая прохладу, несмотря на относительное тепло ветерка, подувшего со двора. Бесполезно думать об этом сейчас, лучше сосредоточиться на выполнении возложенной на данный момент обязанности. Лучше сосредоточиться на том, что позволит избежать дальнейшей боли. Он понимает, что его глаза не отрываются от содержимого ведра, продолжая глядеть в воду, как будто в ней хранились все тайны вселенной. Возможно, ему стоит опорожнить ведро и наполнить его чистой водой. По крайней мере, колени будут благодарны ему за короткую передышку. Игнорируя боль в спине, он пытается встать, но снова возвращается в свою сгорбленную, покорную позу, когда слышит звук приближающихся шагов и сопровождающие их голоса, доносящийся из-за угла. Он быстро хватает щетинистую щетку и продолжает скрести плитку, опустив глаза, и надеясь, что пройдут мимо него. Не повезло. Резкое постукивание каблуков по мрамору прекращается достаточно близко к его лицу, чтобы заостренные концы пары кожаных сапог попали в поле его зрения, несмотря на его опущенную голову. На мгновение воцаряется тишина, поскольку он задерживает дыхание в тревожном ожидании грядущего. – Ну, что у нас здесь? Этот голос полон презрения, и он понимает, что принадлежит он лорду Видару, высокомерному придворному, с щегольски вьющимися волосами и ртом, слишком широким для узкого лица. – Грязь, чистящая грязь. Какое совпадение. Он не узнает второго голоса, но в нем столько же презрения, сколько и в голосе лорда Видара. Один сапог пропадает из поля его зрения и он готовится снова ощутить боль. Но потрескавшаяся подошва соприкасается не с его ребрами, как он ожидал, а с ведром рядом с ним. От удара оно опрокидывается, обдавая его холодной грязной водой. Пролив на него свое бесславное содержимое, ведро, пару раз подпрыгнув, катится по земле, прежде чем остановиться у стены, где продолжает валяться пустым. Весь мокрый, он закрывает глаза, желая, чтобы его мучители ушли и просто оставили его в покое. – О, Норны, как неуклюже с моей стороны! - восклицает лорд Видар с притворным ужасом, а его спутник от души смеется, как будто это самая искрометная и оригинальная шутка, которую только можно себе представить. Как будто именно эта форма издевательства не является чем-то, от чего Локи уже страдал раз сто. Он проглатывает подступающий к горлу гнев. Гнев, который в этот момент опасен только для него самого. По крайней мере, на этот раз удар пришелся не на ребра. Трясущимися от негодования руками он пытается схватить ведро, ставя его в вертикальное положение. Делая вид, будто ничего не случилось, будто все происходит так, как и должно было. Затем он тянется за изодранной тряпкой для уборки, лежащей поодаль, но когда он становится на четвереньки, рука, на которую он опирается, теряет равновесие на скользкой воде. Только быстрые рефлексы и удача позволяют ему удержать некое подобие равновесия и избавляют его от участи врезаться лицом в пол, а не просто неуклюже растянуться в грязном ручейке воды, медленно растекающейся по мраморным плиткам. – Да, лучше вытри это, раб, иначе кто-нибудь важный может подскользнуться и упасть, - издевается лорд Видар, явно наслаждающийся унижением Локи. Больше смеха. Желчь закипает, он замыкается на себе, готовясь к дальнейшим оскорблениям. Но сейчас голоса удаляются вместе со своими обладателями, по дороге болтающими о всякой ерунде. Им есть, чем заняться, есть, где побывать, и он сгодится лишь для того, чтобы повеселиться в этот момент, большинство дворян устало от недолгого развлечение, которое им обеспечивало его присутствие. На его языке вертятся слова: “Ванийское дерьмо”, “Бесчестный уродец”, “Сукин сын”, “Свинота”, и их горячность его поражает тем, что его сердце до сих пор способно источать такой яд. Что не все было вырвано в тех подземельях раскаленными щипцами, железными прутьями, острыми, как бритва, лезвиями. Но, конечно, ничего из этих слов не сорвется с его губ, даже если он найдет в себе смелость (или глупость) произнести их вслух. Он стал немым так же эффективно, как если бы кто-то из его бывших мучителей отрезал бы ему язык. Но не нож виновен в его неспособности говорить, нет, а заклятье, сотканное из магии ванов, взятой непосредственно с ветви Иггдрасиля, где на Древе Мира расположен Ванахейм, защита настолько элегантно простая, что он не может не восхищаться ею, насколько эффективная и могущественная в своей простоте. Ничто не сравнится с цветистыми заклинаниями, которые он любил кастовать сам, когда у него еще был доступ к собственной магии. Его магия. Нет ничего элегантного или скоромного в заклинании, которое держит эту часть его накрепко связанной, пусть и вне его досягаемости. Три престарелых ванийский колдуна, из которых уже песок сыпется, были призваны, чтобы применить к нему свои заклинания, чтобы извлечь древнейшую и могущественную магию из самых корней Иггдрасиля. Даже тончайшие усики не способны проникнуть сквозь эти путы. Иногда ему кажется, что он может чувствовать силу, пульсирующую на расстоянии вытянутой руки, видеть дразнящее зеленое мерцание перед своим внутренним взором. Но всякий раз, когда он пытается дотянуться, возникает темная стена, похожая на клубящийся дым, но при этом твердая, как земная скала. Непроницаемая. В эти дни он не пытается установить связь. Нет смысла. Равно как и нет смысла зацикливаться на прошлом, на том, что было раньше. Он решительно поднимает выброшенную тряпку для уборки и начинает устранять беспорядок, созданный лордом Видаром. Его штаны и так промокли, поэтому, пока он работает, проникающая сквозь ткань вода значения не имеет. Он входит в обычный режим мытья и отжима, отжима и мытья. Вода холодит его руки, делая их красными и морщинистыми, как у старика, но он сосредотачивается на повторении своей монотонной работы. Он обнаружил, что это лучший способ очистить свой разум, более простая форма медитации. Чем более пустым он сможет его сделать, тем лучше. Группа воинов приближается к нему через куполообразную арку позади него, звеня оружием и доспехами, и Локи замирает, но они проходят мимо него, не проронив ни слова для описания жалкого зрелища, которое он ныне представляет из себя. Бывший принц, моющий полы, как простой раб. “Ты не похож на раба. Ты и есть раб, забыл, что ли?”, - шепчет зловещий голос в его голове. “Уходи”, - отвечает он. Несмотря на отсутствие общения, к которому его вынуждает его низкое положение и вынужденная немота, у него нет желания вступать в перепалку с этим вечным раздражителем. Пол настолько сухой, насколько это возможно, и он, наконец, поднимается на сведенных судорогой трясущихся ногах, спина скрипит, когда он поднимает ведро за ржавую ручку. Как давно кто-то снял заклятье немоты, чтобы выдавить слова извинения, унижения или сожаления, или чего хотели от него услышать в данный момент? Простота плетения позволяет даже самым скромным и неопытным пользователям магии временно снять заклинание, а затем заменить его по своему усмотрению. И в Ванахейме большее количество людей умеет пользоваться магией, по крайней мере, на базовом уровне, чем в Асгарде. Пока он оставался в подземельях, ему было позволено оставить голос. Вероятно для того, чтобы его мучители могли услышать, как он молит о пощаде, которой не будет, или повторяет обвинения, оговаривая себя, как того им хотелось. Но как только на него обрушилась его окончательная судьба - служить до конца своих дней рабом Ванахейма и его народа, что на практике означало службу при Королевском дворе, чья Корона была символом мира и его жителей - его голос также был отобран. – Серебряный язык, - сказали они, - ты не заслуживаешь своего голоса. Отныне пусть каждое твое слово, которое ты произнесешь, будет даром от того, кто лучше тебя. Поначалу многим ванам нравилось преподносить ему сей “дар”, даже если это было только для того, чтобы услышать его мольбы и самоунижения. Но теперь он задается вопросом, забыли ли они про такую возможность или просто устали от его голоса, предпочитая его немым и тихим? Возможно, это и к лучшему. В любом случае, вряд ли все, что ему было разрешено сказать, было бы произнесено добровольно. Он тащится по сводчатому коридору, придерживаясь стороны стены, а не той, что выходит на открытый двор. Еще рано, и еще мало кто на ногах, но в нем прочно укоренилась привычка всегда быть как можно менее заметным, прятаться в тени и держаться стен. Так лучше, безопаснее. Пара слуг вприпрыжку пробегает мимо, никто из них не обращает внимания на то, что он здесь. Они несут накрытые подносы, содержимое которых источает самые божественные запахи в свежем утреннем воздухе, и он пытается игнорировать скорбное урчание его желудка, зная, что он никогда не попробует ни крошки этого. Он отворачивается из-за запаха, из-за чего немного воды переливается через край, и мочит и без того промокшую обувь. Оглядываясь в поисках потенциальных угроз и, не видя ни одной, он ловко пересекает двор и к канализации на другой стороне и опорожняет ведро через покрытую мхом решетку. – А, вот ты где, - грубо фыркает знакомый голос позади него. Локи напрягается. Надсмотрщик Ульфгримм. Этот парень обладает самой сверхъестественной способностью, казалось бы, возникать ниоткуда, несмотря на его внушительный вес. Если бы Локи не сохранил способность чувствовать действие магии других пользователей, несмотря на то, что у него самого ее больше не было, он бы поклялся, что за скрытность Ульфгримма ответственна магия. Но это не так. В этом ване нет ни капли магических сил. Локи смотрит себе под ноги, стараясь выглядеть смиренным и покорным, самый безопасный способ действий, когда этот мужлан подходит к нему и останавливается перед тем, что было личной оболочкой Локи, когда он еще был свободным. Ульфгримм настолько же огромен, насколько и уродлив, он возвышается над подчиненным, его поросячьи глаза, без сомнения, выискивают признаки бунтарства в рабе перед ним. Он ненавидит Ульфримма. И Ульфгримм, в свою очередь, ненавидит его. Не то, чтобы надсмотрщик когда-либо упоминал нечто подобное, но Локи подозревает, что у этого вана была семья, которая погибла, когда эскадрон Читаури, предназначенный для Мидгарда, сбился с курса в вихре телепортации, который должен был доставить их в область намеченного нападения, но вместо этого оказались в Ванахейме, где полные боевой ярости и жажды крови, принялись атаковать ничего не подозревающих жителей. Конечно, эта новость не достигла его ушей, когда он совершил свой дерзкий побег из тюрьмы, в которую его бросили, когда он был возвращен в Асгард после своего бесславного поражения в Мидгарде. Он оказался довольно наивен, когда поверил, будто сможет найти убежище в Ванахейме, этом маленьком, мирном царстве на окраине ветвей Иггдрасиля. Никто никогда не нашел бы его там. Но его разоблачили. И Ванахейм не собирался выдавать его Асгарду, о, нет. Они сами решили вершить правосудие за все смерти и разрушения, вызванные беснующимися Читаури, направленными, как бы там ни было, по его приказу. Он никогда не представлял ванов как злопамятный народ, пока не закончил тем, что провел, казалось, вечность, подвергаясь самым изощренным пыткам, которые только можно вообразить. Но он предпочитал не думать об этом. По крайней мере, его нынешняя ситуация, какой бы жалкой она ни была, оставалась предпочтительнее возвращения туда. Особенно сейчас, когда большинство ванов в замке, похоже, потеряли интерес к личному участию в его муках и унижениях. Ну, кроме Ульфгримма, который, похоже, все еще наслаждается этим. Мясистая рука на его плече грубо толкает вперед, и он спотыкается, благодаря Норн за то, что ведро, по крайней мере, уже пустое. – Докажи свою пользу и иди помогать рабам на конюшне, - приказывает надсмотрщик и его зловонное дыхание ощущается даже отсюда, - неблагодарный лоботряс. Смирившись с очередным долгим днем тяжелого труда, грязи и пота, Локи спешит в направлении царских конюшен, по пути мысленно проклиная Ульфгримма.