Тени

А у гордости Руки по локоть во льду, Тело по горло в стекле, Глаза из кварца И сердце из мрамора. Как не прижмется — Обморозит, Как не обнимет она — Все порежет. Только гордость Умеет убивать любовь. А у нежности Пальцы из облака, Взгляд с поволокой Да сердце льняное — Расчесывай и расчесывай И чем дольше водишь гребнем, Тем мягче оно становится. Только нежность Лечит порезы гордости, Только нежность Обезболивает раны. глаза в клеточку

      Гелиос проснулся от приятного холодка, обдувающего его лицо. Ещё не раскрыв глаза, он сладко потянулся, чувствуя чудесную, томную ломоту в теле, напомнившую ему о волшебной ночи. На границе слуха явно из распахнутого настежь окна щебетали птицы, и Гелиос почуял тонкий, едва уловимый аромат кофе, смешанный с ароматом цветов из сада. Было так хорошо! Он наконец раскрыл глаза и улыбаясь осмотрелся. Матео рядом не было, но это не расстроило — Гелиос знал, что его ловчий всегда любил вставать с зарёю. Видимо, и в этот раз шёлковое тепло постели не разнежило Тео, и, судя по запахам, он уже давно встал и завтракал, а возможно, и занялся какими-то делами. То, что Матео не стал будить Гелиоса, очень походило на него, ещё того, прошлого Матео. В те дни он тоже часто истово берёг сон любимого и, если и будил, то поцелуем, твёрдым желанием — собою. Гелиос щекотно зажмурился, чувствуя, как любовь и восторг заполняют каждую клетку души и тела. Матео! Матео! Быть снова в его руках, целовать его, говорить с ним — это было всё, о чём думал и чего хотел Гелиос, всё, к чему стремился, без надежды, но всё же позволяя себе иногда мечтать. И вот — его мечта сбылась! Каким был с ним вчера Матео! Страстным, нежным, откровенным! Вся спесь и гордость, вся обида, гнев слетели с него, словно одеянье, и тот Матео, что бесконечно долго ласкал его прошедшей ночью, что так жарко шептал ему свою страсть, тот, который целовал его будто в беспамятстве, не в силах насытиться и оторваться — тот Матео был единственным счастьем Гелиоса Гальба! Единственным. Навсегда.       Понежившись ещё немного в своих мыслях и простынях, Гелиос огляделся и увидел аккуратно сложенную свою одежду, к слову, совершенно целую. Пиджак висел на спинке стула, и в его кармашке всё ещё цвела ветка каштана. Гелиос бережно коснулся её и, прикрыв глаза, даже поцеловал тонкий лепесток. Вихрь кристальной, волшебной радости, что бушевал в его груди, готов был вырваться и затопить собою, наверное, весь замок жемчугом смеха, нежностью, что кружила Гелиосу голову, делая его будто пьяным. Опьянённым! Хмельным, беспечным. Парящим над землёй!       Гелиос оделся и привёл себя в порядок у зеркала. С наслажденьем он касался предметов туалета герцога Локсли, его щёток для волос, гребней, лосьона. Гелиос понюхал все баночки и рассмотрел все-все флаконы, что в идеальном порядке выстроились на столе. Он касался ласково лент и тесёмок, представляя, как изо дня в день, из года в год его Тео стоял перед этим зеркалом, причёсывая свои дивные волосы… Сколько лет без него! Гелиос не сдержался и воровато взял одну из атласных чёрных лент и положил себе в карман.       Но пора было найти и хозяина этого будуара.       Ровно к этой мысли Гелиос услужливо услышал негромкий звук — лёгкий звон чашки о блюдце — и безошибочно определил местонахождение своего любимого.       Матео по давно сложившейся привычке встречал новый день на террасе. Утреннее солнце уже начинало согревать холодный камень плато, вновь обещая жару.       Гелиос сдвинул лёгкую портьеру, выглянул на балкон и улыбнулся — сердце трепетно забилось чаще. Матео стоял к нему спиной в длинном, до пят, тёмно-синем шёлковом халате, и волосы его спадали по спине почти до бёдер чёрным водопадом.       Гелиос замер, восхищённо глядя на его фигуру, на дивный треугольник мужественного стана, на его рост и стать, на подтянутые ягодицы, что эффектно облеплял холодный шёлк. Гелиос любовался. Неописуемо хорош! Как сон! Как сказка! Как мечта! Его мечта! Его Матео!       На столе возле шезлонгов стоял поднос, изящно сервированный, Гелиос отметил, на две персоны — кувшины с водой и с соком, фрукты, тосты, джем. Но всё нетронутое, кроме кофе. В руках Матео держал чашку с блюдцем, тончайший и красивейший фарфор.       Гелиос неспешно, тихо скользнул по плато и ласково прижался всем телом к будто высеченной из оникса спине. Он уткнулся лицом в прохладный шёлк между лопаток Тео и сладко, глубоко вдохнул знакомый запах его гладких волос.       — Доброе утро, — прошептал Гелиос в спину советника и обнял сзади через грудь, вжимаясь посильнее. — Ты, как всегда, ранняя пташка, — улыбнулся он. — А я так чу́дно выспался, — и запустил ладони Тео в вырез на груди, слегка распахивая на ощупь полы халата и, млея от любви, слегка погладил твёрдую бусину соска. Матео резко перехватил его ладонь и отстранил её.       — Не надо, — строго сказал он и развернулся. — Нас могут увидеть.       Гелиос шало улыбнулся, с радостью встречая дорогое ему лицо:       — Пусть смотрят! — весело выпалил он и, обернувшись к столу, налил себе в подготовленную чашку кофе. — Пусть хоть весь двор Его Величества придёт сейчас сюда. Я буду только рад! — смеялся он, с наслажденьем делая глоток всё ещё тёплого кофе. — Я не против, — сел он в кресло и закинул ногу на ногу, поглядывая на джем.       — Против я, — холодно ответил Матео и поставил свою чашку на стол.       Гелиос поднял на него глаза. Всё ещё улыбаясь, он бегал взглядом по бесстрастному лицу.       — Тео… — позвал растерянно и уже чувствуя подкрадывающийся холодок к загривку, — Тео…       — Герцог Локсли, — сурово поправил его тот и, небрежно сев напротив, стал намазывать джемом хрустящий тост.       — Прошлой ночью ты не был для меня герцогом. Я думал, мы... — всем телом сникая, говорил Гелиос, но ещё надеясь.       — Прошлая ночь… — поднял на него непроницаемый взгляд Тео.       — Сейчас ты скажешь, что она была ошибкой? — язвительно прошипел Гелиос.       — Нет, не скажу, — спокойно ответил Тео. — Ночь была прекрасной. Я вам очень благодарен. Но…       — Но была ошибкой!? — зло повторил Гелиос, чувствуя, как сердце внутри разрывается на миллион осколков.       — Я не склонен совершать ошибки, Ваша Светлость, — изогнул бровь Тео. — И случившееся тоже не было ошибкой. Я лишь сделал то, что ВЫ просили, — отрезал он. — Вы удовлетворены, надеюсь? — безжалостно сверкнул он бритвой глаз.       — Вполне, — холодно ответил Гелиос и встал с шезлонга. — Ваша Милость очень щедры, — низко поклонился он и вышел, с такой силой хлестанув портьерой на балконе, что та с треском упала, накренив карниз.       Матео вышел с террасы спустя час.       — Пьер! — крикнул он и дёрнул шнур у балдахина.       Его лакей почти мгновенно появился из проёма кабинета.       — Поменяй постель и приготовь мне ванну, — дал указание Матео. Пьер кивнул. — И вот ещё что... — ему в спину добавил советник, — ни под каким предлогом не впускай ко мне лорда Гальба. Даже если он будет настойчив. В этих стенах его быть не должно, — холодно добавил он.       — Как Ваша Милость пожелает, — поклонился Пьер и вышел. А Матео устало сел на край постели, что в его памяти ещё хранила жар кожи Гелиоса, его стоны, поцелуи… Матео ласково провёл ладонью по измятым простыням и бессмысленно уставился на стену. Он чувствовал, будто по нему ползет змея — ледяная, неизбежная, кольцует шею, душит и, широко распахнув пасть, шипит ему в лицо, с клыков её стекает яд — именно из него и состояла кровь герцога. Если это вообще кровь — та жижа, что текла по рекам вен опустошённого Матео Локсли.       С того утра Матео не встречал Гелиоса неделю. Тот не появлялся за обедом, не спускался к ужину, не гулял в саду, не принимал участия в нескольких поездках, что в эти дни устраивал Его Величество. Будто сгинул. На четвёртый день его отсутствия Матео будто бы из празднейшего любопытства спросил у королевы между делом где её ювелир и получил ответ, что маэстро творит без устали, найдя уединенье в импровизированной мастерской в ангаре за конюшней. Говоря всё это, Её Величество была очень строга и объяснялась с Тео будто без желанья, что насторожило советника, но он не посмел расспрашивать о причинах такого отчуждения. Для себя решив, что то, должно быть, женские причуды, а возможно — особенные дни или погода. Главное, теперь он знал, что Гальба, к его неудовольствию или напротив — к счастью, не покинул Норфолк, что, конечно, Тео подозревал как первую и возможную причину такого длительного отсутствия оскорблённого им лорда.       Оскорбленье!       Это слово кромсало совесть Тео на куски. Он понимал, что вёл себя непозволительно надменно, что не просто отверг, но именно что оскорбил Гелиоса Гальба, и снести такое тот вряд ли мог легко и без последствий. Ведь Матео его унизил, растоптал протянутые чувства, выставил их в самом низменном и неприглядном свете. Пару раз советник даже думал, а не ждать ли вызов? Это было бы уместно и, видит бог, он бы позволил... Позволил бы всадить в себя клинок по рукоять, не стал бы даже и сопротивляться. И, возможно, тогда, вместе с той чёрной жижей, что у всех зовётся кровью, из него, облегчая боль и жажду, вытекла бы если уж не жизнь, так хоть любовь. Любовь, которую Матео узнал в себе, признал и принял, которую боялся, и теперь, после той волшебной ночи, знал наверняка, что она всегда, всегда жила в нём, никуда не исчезала. Он был болен! Болен этим чувством, болен Гелиосом — неизлечимо, страшно! И хотел, чтоб боль ушла, покинула его скупое, высохшее сердце. Он был бы рад принять это исчерпывающее исцеленье от рук Гелиоса. Был бы рад дать ему возможность отмщения. За всё. За кровь отца, за годы ожидания, за дерзость и насмешки, за сказочную ночь любви и оскорбленье после. Матео было тошно. Он мечтал об этой расправе. Искупления, свободы! Но увы... Гелиос не удостоил чести. «Поделом, цыган!» — со злостью думал Тео, истекая болью внутри и ненавидя себя каждый новый день за всю свою больную, терзающую, страшную любовь, несущую другим одни страданья.       Дни шли. Гелиос не появлялся. Матео чувствовал себя всё хуже с каждым часом.       Однажды, уже завершив дела, он, мрачный и совсем не в духе, шёл из оружейной, надеясь перед сном немного прогуляться на закате. В галерее его окликнула внезапно королева.       — Герцог Локсли, на минуту, — Тео, вежливо склонясь, подошёл ближе.       — Ваше Величество, — приветствовал он королеву.       — Я рада, что застала вас одного, — улыбнулась Изабелла.       — Я всегда один, — вернул улыбку Тео.       — И вас это не тревожит? — вскинула лицо Её Величество.       — Я привык, — галантно предложил ей руку Тео, и королева, почти не касаясь, приняла её.       — Пройдёмся? — незаметно кивнула она в сад. — Я хочу с вами беседовать.       — Я к вашим услугам, — согласился Тео.       — Скажите, герцог, — медленно идя вдоль темнеющего сада, обратилась королева, — вам известна суть моего магического дара?       — Да, мадам, — кивнул Матео. — Вы одарены царицей Мэб* и, поговаривают, весьма щедро.       — Это верно, — подтвердила королева. — А вам известно, Ваша Милость, что я уже давно не использую свои чары?       — Этого я не знал, — честно сказал Матео.       — Это так, — мягко продолжила Изабелла. — Я не практикую магию, но иногда, обычно против воли, когда чужие сновидения остры — я их вижу и стараюсь сгладить, врачевать, если уж случилось.       — Вы очень добры, — склонил голову Матео, чувствуя всем сердцем, что разговор будет тяжёлым. Неспроста Её Величество его остановила и говорит теперь о том, что никогда ещё не обсуждалось между ними — это было слишком личное и сокровенное для любого мага.       — Да, пожалуй, — улыбнулась Изабелла, совсем немного кокетливо, но и смущаясь. — Перед тем, как я скажу вам, что хотела, я хочу заметить, что не склонна, как это вы, мужчины, любите говорить, плести интриги.       Матео озадаченно остановился и посмотрел на королеву с изумленьем.       — Женщины плетут интриги лишь тогда, — мягко говорила королева, — когда чувствуют слабость. Они лгут от страха. В отличье от мужчин, что плетут интриги, когда чувствуют свою силу — лгут от самонадеянности. Вы согласны?       Матео промолчал, задумчиво решая, какую линию держать в беседе.       — Это только наблюдение, — продолжала Её Величество. — Но это я к тому, что, видите, как я спокойна? — она сделала лёгкий жест, демонстрируя свою стать и безмятежность позы. — Я спокойна потому, что чувствую себя сильной. Даже рядом с вами. А значит, мне не нужно интриговать, придумывать и вам лукавить.       — Я никогда б такое не решил, — вскинулся горячо Матео. Он чувствовал себя неловко. За все те восемь лет, что он служил Фердинанду, он едва ли с десяток раз бывал наедине с Её Величеством и уж тем более не говорил с ней тет-а-тет и по душам. Бывали разговоры о делах, о Септимусе, но и только.       — Получилось долгое вступленье, — улыбнулась королева. — Я хочу сказать всем этим, Ваша Милость, что всё то, что я узнала, не было мне подконтрольно и тем более не будет иметь влияния на вас или дорогих вам людей.       Матео весь напрягся.       — Дело в том, — королева остановилась, — что в последнюю неделю меня всё чаще беспокоят сны других. Я говорила вам, что против воли, когда страдания сновидца так сильны, я их вижу и стремлюсь облегчить. Несколько ночей подряд я безуспешно, но пытаюсь успокоить чужое раненное сердце — отвести беду. Но не выходит, — она поджала губы. — Это страшно. То, что я вижу. И красиво. Я не знаю, что это за место, но там много цветов и ягод, там всегда тепло и тихо, на краю ручей. И там в каждой травинке вы и ваша сила...       Матео вздрогнул и отпрянул, понимая, что королева описала сладорощу.       — Там покой и безмятежность. Но это лишь начало сна. Потом… — она досадливо качнула головой. — Много муки. Кровь, печаль, страданье. Голоса и лай собак, и выстрелы — всё вперемешку.       Тео медленно сглотнул ком в горле, чувствуя, как давит в висках, а по телу липко струится страх и понимание.       — А дальше… — королева подняла глаза. — Эти сны, что на самом деле так похожи, принадлежат двум разным людям. Может быть, ещё и потому я вижу их так чётко. Не могу сопротивляться. Дальше эти сны меняются, разъединяясь, и становятся кошмаром. В одном видении я вижу вас в чёрном шелковом халате, и вы смеётесь гадким ядовитым смехом, а потом превращаетесь в туман, в тёмную дымку, исчезаете, и всё вокруг так меркнет, угасает, гибнет. Тот, кто видит это раз за разом, хочет удержать хотя бы край, клочок чёрного тумана, но в руках его всегда лишь пустота, а дальше вой — печаль такая, что язык мой слишком беден, чтобы это передать, — она перевела дыхание и тихо продолжала. — А во втором кошмаре... В вашем, герцог Локсли, — припечатала она бескомпромиссно, и Матео вздрогнул как от удара плетью. — Я вижу поле и коня вашими глазами. Вы едете верхом и вдруг встречаете другого всадника, который хочет вас предать... — она резко, цепко вонзилась взглядом в побледневшее лицо Матео. — Предать мечу, — голос королевы был тих, но жёсток. — Так думаете вы и защищаетесь, будто выпуская шипы, но они не помогают. Меч вас ранит! И вы кричите, так кричите!.. — она оборвалась и опустила взгляд.       — Всё это... — нахмурился Матео, но Её Величество не дала ему сказать.       — Скажите, Ваша Милость, вы ведь понимаете, о чем я? Понимаете, о КОМ? — с нажимом добавила она.       — Нет, — сухо отвечал Матео. — Я не понимаю.       — Что ж… — улыбнулась Изабелла. — Можем делать реверансы, — будто беззаботно махнула она веером, но тут же с гневным хрустом резко сомкнула его. — Но не будем, — припечатала она, и Матео даже вздрогнул и немного оробел, не чувствуя уверенности и возможности сопротивляться.       — Теперь мне стало многое понятно, Ваша Милость, — снова мягко говорила королева. — Теперь я точно знаю, отчего вы стали вот таким.       — Каким? — вскинул бровь Матео.       — Бесчувственным, холодным, отстранённым. От вас мороз по коже даже у меня, — тихо отвечала Изабелла.       — Мне жаль, что я так неприятен вам, — с досадой посмотрел на профиль королевы Тео, впервые слыша, как она его воспринимает.       — Я этого не говорила, — возразила Изабелла и улыбнулась. — Вы умны, красивы, вы сильны, — Матео благодарно поклонился. — Вы бесконечно преданы моему мужу, мне и сыну, — с теплотой продолжала королева. — А это дорогого стоит. Вы — наш друг.       Матео снова поклонился, все ещё не понимая ни причины разговора, ни к чему он приведёт.       — И потому что вы — наш друг, я сердцем желаю вам добра, советник. Не из-за корысти или амбиций, — чуть жёстче сделал она акцент. — Вы в смятеньи...       — Вовсе нет, — отрицательно качнул головой Матео. — Я в полном порядке, Ваше Величество...       — Нет смысла отрицать, — прервала его королева. — Я видела вас прошлой ночью. Каждой ночью. Я почти в руках держала ваше сердце, герцог Локсли, — она смущённо отвернулась. — Нас выбирают, — тихо продолжила она. — Мы оказываемся избраны в любовь тайным голосованием без права апелляций. То, что я видела, советник, в ваших снах и снах второго человека… — она подняла на Тео пронзительный свой взгляд, — это любовь. И боль. Её так много. По самой кромке бездны. Мне так жаль…       — Ваше Величество, — не выдержал Матео. Всё внутри него скрипело от смущения и гнева. Он не знал, что делать, как закончить этот неприятный для него да и пустой, и явно затянувшийся нелепый разговор.       — Я вижу, вы рассержены, — улыбнулась королева. — И смущены. Хотите, — она лукаво улыбнулась, — я переведу всё в шутку? — Тео тоже попытался улыбнуться.       — Вот, например, сыры, — улыбаясь и идя неспешно, говорила королева. — Мягкий сыр со временем становится лишь мягче. Твёрдый же — твердеет. Но оба, как ни поверни, не исполнив своего предназначенья — плесневеют.       Матео изумлённо вскинул брови и рассмеялся.       — Вы меня сейчас сравнили с плесневелым сыром? Я всё верно понял? — смеялся он, рассматривая искоса задорные морщинки в уголках глаз Её Величества.       — Это не обидное сравненье, — потешалась та. — Всем известно, как я неравнодушна к сыру.       — Вы мне льстите, — рассмеялся Тео.       — Вот уж не дождётесь, — парировала Изабелла. — Эти дни я много думала о вас, Матео, — по-дружески говорила королева. — О том, КТО вы и почему ИМ стали? А точнее, — она остановилась у шиповника, — КТО сделал вас таким.       — И кто же? — напряжённо спросил Матео.       — Вам это известно не хуже моего, — спокойно отвечала королева. — Ваш учитель несомненно хотел для вас добра. По-своему любил вас…       — Ваше Величество, я бы не хотел сейчас…       — Нет, Матео, — строго прервала его попытки королева. — Именно сейчас и именно об этом. Герцог Локсли-старший. Персиваль, — она небрежно дотронулась до нежного цветка. — Он был не лучшим человеком. Я наслышана и точно знаю, что дыма не бывает без огня. Он был охоч до власти, до признанья. Да, он исправнейше служил и деду Дина, и его отцу, но... он был алчен, мнил себя превыше многих. Слишком много силы, — задумчиво погладила она цветы, — не первый случай, когда амбиции, власть и магическая мощь дают пресквернейшие результаты. Он был слишком упрям и, говорят, опасен.       — Он был великим человеком, — сердито процедил Матео. — Добрейшим, понимающим, лучшим из лучших!       — Для вас, — не смутилась его тоном королева. — Но вы были ему нужны! В остальном же герцог Локсли был весьма сомнительным героем. И его изгнанье… Повторяю, нет дыма без огня, советник. Вам ли в этом сомневаться? — она взглянула на него с укором.       — Вы хотите моей отставки? — струной выпрямился Матео.       — Боже упаси! — всплеснула руками Изабелла. – Вы — совсем иное дело. Вы — друг нашей семьи. Её хранитель! Но если честно, — она смягчила тон почти до нежности, — и именно лишь потому, что вы — наш друг, я бы хотела, чтобы вы сами поняли, где ваше место. Что важней всего! Приняли решенье сами. Без давленья обстоятельств. Полагаясь лишь на сердце. Ведь, вопреки всеобщим утвержденьям, оно у вас имеется, — она протянула руку и коснулась Матео прямо в том месте, где неровно и отчаянно стучало его сердце. — И оно болит, — Тео, не думая о дерзости, дотронулся в ответ до её ладони и смиряясь опустил глаза. — Вы гораздо лучше, чем думаете о себе, советник, — мягко высвободила руку Изабелла. — Но вам не довелось решать своей судьбы.       — Это не так, миледи, — горько ухмыльнулся Тео. – Всё, что я делал и делаю… — он замолчал, так ясно вспоминая многие свои поступки и слова.       — Ваш учитель, — качнула головою Изабелла, — хотел для вас величия и оградить от тьмы. Но так ли он был прозорлив, как думал? Правильно ли выбрал? Лишив вас сути, вашего ядра! Так ли далеко вы отступили от мнимо предначертанного вам с рожденья?       Матео часто задавал себе эти вопросы, зная, что его добро частенько было с кулаками. Вынужденно, но всегда по принципу, что цель оправдывает средства. В его поступках, в его службе было много такого, что на последнем из судов он не решился б точно приписать себе как добродетель. Даже несмотря на то, что многое из совершённого было во благо страны и Фердинанда, но увы, нередко методами страшными, жестокими, калечащими судьбы.       — Ваша суть, — терзала его королева, — это ваша слабость. Теперь я знаю точно, настоящий вы — прекрасен! Ваше сердце — цветы! — восхищённо говорила Изабелла. — Там порхают пёстрые вьюрки, поют свирели, вьются клематисы и шелестит каштан. Отпустите… — с тоской взглянула она на Матео. — Отпустите себя, Ваша Милость. Отпустите.       — Я не могу, — скривился Матео. — Прошлое не изменить.       — Но будущее — всё ещё возможно, — возразила Изабелла. — Я хочу, — она развернулась и неспешно пошла в сторону замка, — кое-что показать вам.       Тео поклонился. Они дошли в молчании до кабинета Её Величества, что, несмотря на поздний уже час, всё ещё был будто рабочим. Свечи все горели, на столе был лёгкий беспорядок, а в углу мирно спала любимая борзая королевы — Хлоя.       — Проходите, — запросто влекла его с собою Изабелла. — Хотите выпить? Я могу распорядиться.       — Нет, спасибо, Ваше Величество, я предпочёл бы сразу к делу, — поклонился Тео.       — Дела нет, — улыбнулась королева. — Есть искусство. Скажите, — она небрежно взяла в руки тонкую папку и, раскрыв её, жестом попросила Тео подойти поближе, — вы разбираетесь в живописи, в тонком мастерстве рисунка? В иллюзиях, что создаёт художник, и метафорах его души, вплетённых в произведенье его рук?       — Сносно, — пожал плечами Тео. Он любил поэзию и музыку, много читал и думал над услышанным. Живопись была ему сложнее, но и тут порой он понимал что-то такое, что, наверно, и зовётся божьей искрой в творце, видел его душу на полотне или в отдельно взятом на холсте фрагменте — сокровенное — небесный шёпот. Не знаток, но абсолютно точно ценитель.       Будто вторя его мыслям, Изабелла сказала:       — Искусство не обманешь. Оно видит сердцем. Оно показывает нам распоротую душу мастера. Оно правдиво, — и она немного пролистнула содержимое папки. — Вот смотрите, это эскизы. Старые. Им примерно год, может быть, больше, — указала королева на чёткие, набросанные углем изображения нескольких клинков и их эфесов. Следом были очень ярко и детально прорисованные венцы, а дальше — броши. — Они спокойны. Искусны очень, красивы — безупречны. Но в них словно нет воздуха. Они немы. Хотя везде, заметьте, есть тональность, отголосок эха природного начала. Везде флора. А это — позже, — королева пролистнул дальше несколько страниц вперёд. Тео молчал. Ему не нужно было никаких подсказок, чтобы понять, чьи именно работы он смотрит. И внутри всё сжалось — столько в них таланта и труда! Автор эскизов был беспримерно одарён.       — Смотрите, — развернула королева альбом чуть шире и по горизонтали. — Эти наброски сделаны недавно, может, с месяц или около того. Вы видите? — она в упор вцепилась взглядом в Тео. — Видите, советник, как изменилась техника? Насколько стала легче? Широкое движение, простое, от плеча. Раскованное, лёгкое. Это — песня. Песня сердца. Словно с рук художника внезапно сняли кандалы. Здесь столько чувства. Изменилось всё! Я ими любуюсь часто, — тихо и вдохновенно выдохнула Изабелла и слегка погладила изображение колец и серьги. — И снова всё цветёт. Будто совсем живое. Тронь — и чувствуется даже запах. Блестящие работы! Вы согласны?       Тео упорно молчал, но жадно разглядывал каждый рисунок. Королева была права. Рисунки изменились. Появился звук и запах, всё как она сказала. Тот самый воздух! Каждая деталь будто жила и говорила с тобой на доступном, понятном всем с рожденья языке.       — А вот эти... — с ноткой тревоги сказала Изабелла. — Эти сделаны в прошедшую неделю.       Первое, что бросилось в глаза Матео — отсутствие цветов. Всё было серым, чёрным. Шипы и острые углы. Надлом. Небрежность. Сухость. Резкие черты. Штриховка. Где-то были смятые страницы, где-то виделись разводы, отпечатки неосторожных пальцев. Да, умело — но бесчувственно, не вдохновенно, на глазок и в полруки.       — Удручает, правда? — заметила дрогнувшие губы Тео королева. – Меня — так очень, — хмыкнула она, захлопнув папку.       Тео вскинул брови и вопросительно смотрел на Её Величество. Та неспешно подошла к окну. Часы забили, щёлкнули и вновь беззвучно продолжили свой ход.       — Люди опрометчиво считают, — медленно говорила Изабелла, не поворачиваясь к советнику лицом, — верят, что солнце светит только для того, чтобы цвела капуста или дыня уродилась, — она резко развернулась, и её глаза сверкнули в пламени свечей решимостью. — Но это не так! — горячо продолжила она. — Солнце греет, светит. Солнце может жечь — спалить дотла. Может быть холодным, тусклым, спрятаться за тучи… — она печально улыбнулась. — Но солнце — это жизнь, советник. Оно было всегда. И будет вне зависимости от того, вращается вокруг него земля или там пусто.       Матео резко нахмурился и отступил на шаг назад.       — А что может земля? — тихо спросила его Изабелла. — Без солнца? — она подошла к Матео ближе и дотронулась до его холодных пальцев. — Лишь замёрзнуть.       Тео вздрогнул и убрал руку за спину.       — Ступайте, Ваша Милость, — отступила королева. — Час уж поздний. Да и вам о многом стоит поразмышлять.       Матео поклонился и безмолвно вышел.       А ночью снова видел сон о сладороще… О юности. О полях в цвету… И с облегчением, проснувшись, понял, что не встретил в этот раз прекрасного коня и всадника из золота с мечом. Никто его не ранил, не смеялся.       Царица Мэб великодушно позаботилась о нём.