Тени

Когда, пересохнув, реки, Покажут мертвое дно, Песок набьется под веки — Я буду помнить одно: Среди сожженного лета, На грани сплошной пустоты Без отблеска, без ответа — Останешься только ты. Останешься, тихой гаванью Потрепанным кораблям, В конце сумасшедшего плаванья Прибитым к родным берегам, И светом в конце туннеля, И сотней иных банальностей… Моей единственной целью, Последней моей реальностью. Наталия Ольшевская

      Фердинанд не находил себе места от беспокойства. Когда стало понятно, что его советника давно никто не видел, он был удивлён, но в тот момент и только. Когда, вернувшись в замок, король не обнаружил Тео и там — возникло беспокойство. А к вечеру, когда стало очевидно, что Матео пропал, и ни одни поисковые чары его не видят, Фердинанд запаниковал.       Экстренный совет придворных магов не дал ровным счётом никаких ответов.       — Он либо прячется сознательно, — разводили колдуны руками, — или его нет в живых, Ваше Величество.       — Думайте что говорите! — взревел король. — Это вам не шутки! Это Локсли!!! Нет в живых... Вы сошли с ума?!       Очень скоро был выслан поисковой отряд во главе с кронпринцем. Фердинанд остался в замке мерить шагами зал и ждать вестей. Он знал, что ювелира тоже нигде не было, и уповал всем сердцем на то, что это просто побег любовников. «Ах, если б было так...» — молился он, но отчего-то очень мало верил в подобную несвойственную Тео вероятность.       Время шло. Уже давно стемнело. В замке стало тихо, напряжённо. Все ждали новостей. Бесследная пропажа второго человека в государстве грозила разным. В первую очередь гневом короля! Придворные затихли. Фердинанд старался верить в силу Тео. Предчувствие изматывало, как и ход часов.       — Нашли! — ворвался, запыхавшись, в зал Септимус. — Отец, нашли! Обоих!       Фердинанд, минуя сына, кинулся по коридорам, на ходу крича:       — Где? Куда?       Септимус, поспешая следом, направил:       — Гальба ранен. Они оба в кабинете мэтра Фабьё.       — Ранен?! — будто споткнулся Фердинанд. — Кто? Гальба? — ошарашенно бросил взгляд он в сына, и тот кивнул, пожав плечами,       — Большего мне не известно. Он орёт на всех...       — Кто? Кто орёт? — раздражённо нахмурился Его Величество.       — Матео. Он кричит там — разогнал всех слуг! Он весь в крови и будто обезумел.       У Фердинанда сжалось сердце — что вообще творится? Он быстрым шагом поспешил в лечебное крыло, царство их целителя — старика Фабьё.       Ещё издали через две двери Фердинанд услышал громогласный голос Матео:       — Оставьте все меня! Я цел! Займитесь делом! Живо! — И обрывчато, как рык животного: — Пошли все вон! Убью любого!.. Фабьё, не стойте истуканом! Позовите Пьера! Никому не подходить! Вон!!! Отошли все! Я клянусь!..       Фердинанд не верил своим ушам, но верил дрожи стен, лёгкой вибрации по полу. Его советник совершенно точно был вне себя, был в ярости, взбешён. Король не мог припомнить, чтобы хоть раз за столько лет, что знал Матео, он слышал от него такие звуки — этот крик и гнев, и злость, и ярость! Матео! Что всегда намеренно говорил очень тихо, чтоб его слушали и слушались, сейчас в неистовстве орал так, что сотрясались стены и звенели канделябры.       «Устоял бы замок,» — хмыкнул Фердинанд, но уже с облегчением. Главное, живой.       Ворвавшись к мэтру Фабьё, Фердинанд застал того при деле. Старый лекарь хлопотал над телом Гальба, рядом стоял юноша-помощник, он смывал с раненого кровь и землю, а в углу словно притаился хищник — Матео не моргая, будто надзиратель, смотрел, что делают целители. По удушающей ауре вокруг Фердинанд без усилий понял, что бедные врачующие в диком напряженье под этим взглядом.       — Тео, — очень мягко, как к скалящемуся волку, обратился он, — Тео, выйдем.       Тот вздрогнул, соскочил со стула и на миг его взгляд, ещё не различив вошедших, грозил расправой, но, спустя секунду узнаванья, Матео выдохнул:       — А, это ты…       — Что, чёрт возьми, случилось? — тихо подошёл поближе Его Величество и жестом, легким кивком отослал кронпринца. Септимус неохотно вышел, а лекари, перестав хлопотать, склонились в поклоне.       — Фабьё! — рыкнул Тео, видя, что тот бездействует.       — Матео, прекрати, — шикнул король. — Мэтр, продолжайте, — мягко кивнул он старику. — А ты пойдём, — позвал он Тео и сделал шаг к двери. — Идём, идём!       — Я хочу дождаться Пьера, — упрямо замер Тео.       — Подождём снаружи, — настаивал Его Величество, и Тео сдался, но проходя мимо целителей, будто змей просипел сквозь зубы: — Ответишь головой мне.       Его Величество предельно терпеливо смолчал, но ещё раз кивнул Матео на выход. Двери затворились.       — Говори, — строго приказал король, и Тео, оперевшись о косяк, устало выдохнул:       — В меня стреляли. Попали в... — он поджал бледные губы.       — В Гальба, — завершил король.       — Да, — скрипнув челюстью, кивнул Матео. — Да, попали в Гальба. Мне пришлось разбираться быстро. Он был очень плох. В дороге, Дин, я понял, что ещё немного... Я не успел бы, — руки его затряслись, и Фердинанд, немного утешая, сжал напряжённое плечо. — Я укрыл нас куполом, боялся, что, пользуясь слабостью, они придут добить. Найдут нас. Уортон видел... Всё видел и мог бы проследить. Должно быть, не решился сам. Трус! Собака! — деревянный косяк жалко хрустнул под пальцами Матео.       — Уортон? — вскинул бровь король. — Ты уверен?       — Да. Но Уортон пешка, — Матео напряжённо вглядывался в галерею. — Пьер! — крикнул он, разглядев знакомую фигуру.       Фердинанд обернулся.       — Дин, — быстро зашептал Матео, — позволь мне действовать. Я не могу оставить... — по его лицу, измазанному кровью, пробежала тень безумия. — Мне нужно полчаса в подвале башни.       — Тео, нет, — отпрянул Фердинанд. — С Робером я разберусь...       — Нет, ты не сможешь. Этот смрадный пёс не скажет ничего. Я знаю точно, кто стоит за всем. Кто угроза! Дин, верь мне, я не ошибаюсь. Это шанс его разговорить. Он сдаст всех. Но тебя он не боится, — Тео страшно оскалился, в глазах мелькнула тьма, — а я смогу. Смогу его заставить.       Фердинанд задумался.       — Он должен быть живым, — сухо кивнул он, спустя паузу. — И помойся, — уже теплея, улыбнулся он.       — После, — хрипло отозвался Тео и кивнул затаившемуся на почтенном расстоянье Пьеру. Тот стремглав подошёл, склонился перед королём:       — Ваше Величество. Ваша Милость.       — До утра стой у двери, — велел ему Матео. — Я доверяю лишь тебе. Чтобы никто даже и близко не подходил. Только Фабьё, его помощник, и к утру должен приехать сэр Бенджамин.       Фердинанд вскинул лицо.       — Ты вызвал Бена? — удивлённо выпалил он. — Он же был в Танжере?!       — Был, — согласился Тео. — Но прибудет утром в Норфолк. Фабьё стар, ему нужен опытный соратник.       — И ты вызвал первого целителя страны? — усмехнулся Фердинанд. — Своевольник!       — Прости меня, — устало склонил голову Матео Фердинанду на плечо. — Я виноват перед ним... — он зажмурился будто от боли. — Я хочу, чтобы вокруг него были только лучшие. Он мне... — Тео замолчал, а Фердинанд легонько боднул его в упрямую макушку.       — Да я понял, — улыбнулся он. — У нашего Ахилла наконец-то появилась та самая пята, — легонько приласкал он грязные волосы Матео. — Пьер, — обратился Фердинанд к слуге, — вы слышали советника. Выполняйте.       Пьер склонился и встал возле двери в покои мэтра Фабьё — встал как страж, как воин у священной цитадели.       Матео протянул ему стилет.       — Я разрешаю, — тихо сказал он, и Пьер не дрогнув взял оружье и посмотрел в глаза хозяина, безмолвно соглашаясь на всё.       — Ты драматизируешь, Матео, — небрежно заметил Фердинанд.       — Он чуть не умер, Дин! Чуть не умер. На моих руках. Дюймом ниже, и Гальба был бы мёртв. Так что да. Я полон драмы, чёрт возьми! Я убью любого, кто подойдёт к этой двери...       — Ну по́лно, полно, — улыбнулся Его Величество. — Я понимаю, — он вдруг вспомнил, как несколько лет назад Изабелла сильно заболела, как он безумствовал под дверью её спальни, пока она в агонии боролась с лихорадкой, как выл и лез на стены от бессилья и тоже вот готов был придушить любого, кто подошёл бы ближе, чем на ярд.       Рубаха, пропитавшаяся кровью, застыла высохшим пятном на Тео, неприятно тёрла. Волосы слиплись, все в траве и гря́зи. По дороге в конюшню Тео успел ополоснуть руки в фонтане и немного умыть лицо. На мгновение он замер у каменного Аполлона, лившего из чаши воду в чистую купель. Сад затих. Матео восстанавливал покой внутри себя: «Всё позади», — старался усмирить он нервы. И даже так, на расстоянии, всем телом он ощущал боль Гелиоса, уже тупую, чуть ноющую, но заглу́шенную зельем. Гелиос был в безопасности. Он спал глубоким восстанавливающим сном. Он под охраной. Рядом мэтр Фабьё и Пьер. На Пьера можно положиться — Тео был уверен, что его слуга, с виду неприметный, но он-то знал, силен как Арес, не пропустит даже мухи, будет защищать ценою жизни, до последней капли крови. Тео дышал, смотрел на бурно шипящую воду фонтана, ему нужно было взять себя в руки, быть в рассудке. Перестать бояться. Перед глазами снова замелькали картинки дня — кровь, белое лицо, хрип, в глазах ужас — в меркнущих глазах синее неба столько боли! Он вспомнил затихающий стук сердца под своей ладонью и жар тела, еле проступающее на поверхность дыхание и окрашенные алым золотые кудри. Ярость! Вместо хладнокровия Матео почувствовал лишь ярость и желанье, впервые так осознанно и чётко, желание убить! Убить другого. Живого. Человека. Растерзать! Тёмный саван окутал перепуганное сердце, и Матео тяжёлым шагом Немезиды шёл к конюшням.       Жан и Жак, два брата-близнеца густой ирландской крови, играли в ворохе душистых сухих трав в блэк-джек. Ещё щеглами Тео отыскал их как-то в провинции и приветил. Лихие, дерзкие, каждый поцелованный Аяксом, под два метра ростом, кулаки будто кистень — не боялись ни работы, ни самых непокорных лошадей и, главное, не трусили перед самим Матео. Он частенько сбегал к ним из дворца ещё в столице, тайком спуская пар в простой компании. Пил с ними дешёвое вино, болтал о лошадях, порою засыпал в конюшне в свежем сене, бережно укрытый попоной жеребца. Жан и Жак были отрадой, вскормленные его расположением, преданные дуралеи, сильные и верные, как псы. Матео содержал их семьи — огромный многодетный клан ирландцев. Огненно-рыжий табор бесшабашных коневодов и пьянчуг, но отважней и честнее многих. Жан и Жак были вторыми после Пьера, кому герцог Локсли смог бы доверить свою жизнь не глядя. Чистые сердца. Степные волки!       — Парни! — окликнул братьев Тео. — Бросайте карты. Нужно подсобить.       — Ка-а-а-к всегда-а-а-а!.. — прыснул недовольно Жан, что отличался от зеркального своего Жака лишь шрамом на щеке — очень удобная отметка. — Только стало везти! Вашшмилосссть, — протянул он и улыбнулся.       — После, Жан, идём, — кивнул Матео. — Тихо, осторожно, — объяснял он. — Нужно скрутить одного идиота. Но без шума.       — Добро, вашшмилоссть. Хлысты брать? — подал голос Жак, выбираясь из вороха сена и на ходу застёгивая куртку.       — Нет, не надо. Я справлюсь сам. Вы нужны мне для острастки и переноски тела, — дёрнулся брезгливо Матео.       — Тела? — задорно изогнул бровь Жак, явно предвкушая потешить кулаки.       — Живого, Жак, живого, — усмехнулся Тео, хотя мечтательно не раз уже представил холодный труп Робера Уортона, но он обещал Дину. Да и марать руки об эту падаль... Нет уж. Пусть живёт. Но участь его право незавидна боле.       Братья живо подобрались, отряхнулись и обступили Тео с двух сторон, будто стража, но не карающая, а хранящая покой. Медленной цепочкой друг за другом, стараясь двигаться в тени вдоль стены замка, продвигались они трое небольшим отрядом к чёрному ходу. Там Матео, едва переступив порог, навёл на всех них отвлекающие чары. Не нужно было лишнего вниманья, чтоб даже слуги после не смогли б сказать, кто проходил мимо и во сколько, и куда конкретно. Всё должно быть максимально тихо, незаметно, естественно. Дескать, Уортон сам одумался, покаялся, заела совесть. А травмы — так это неудачное паденье на охоте, разве вы не знали? Не повезло, запутался в стремнине.       Тео шёл, как хищник перед прыжком, пружинистой походкой, братья поспешали следом. Тусклый синий газ, что освещал их путь по коридорам, вырывал оскалы ирландцев и кровавый, тёмный блеск в глазах советника — он был страшен. Всё ещё в бурых разводах на одежде, заострившийся лицом, бледный от потери крови, рот вытянулся бритвой — он пах гарью, опасностью, холодным бликом стали. Даже у ирландцев, поймавших его настрой, пошли мурашки по задубевшей коже. Герцог Локсли был смертоносно зол, и братья понимали, что их ждёт непростая ночь, возможно, из разряда тех, что после лучше позабыть за чаркой рома, сделав вид, что эту ночь они проспали, может даже, вместе с Локсли, в сене, перемазанные пьяно конским навозом и мастикой для копыт. А что? Так бывало. Хоть никто б и не поверил. Но если что... То да. Так всё и было.       У большой дубовой двери в покои Уортона Матео остановился, взглядом указал Жану и Жаку встать у стены по обе стороны от входа. Час был поздний — начало третьего. Но это не остановило советника, и он с размаха распахнул покорно отворившуюся дверь, скользнул змеёй по залу и быстрым шагом оказался в спальне. Уортон был один. Лежал в халате поперёк кровати и источал пары забористого джина, рядом на столе стояла недопитая бутыль и поднос с растёкшимися фруктами. Тео замер возле постели, огляделся — темнота лизала углы спальни, но немного тлел огонь в камине — для видимости этого довольно.       — Уортон, встаньте, — голос-сталь разнёсся по покоям приговором. Спящий вскочил, спросонья перепугано хватая воздух ртом и быстро тут же шаря рукой возле себя в поисках оружья.       — Это не поможет, — процедил Матео и рысью надавил Роберу на грудину коленом, придавив к постели. — Доигрался? — зло прошипел советник, с наслажденьем будто молот опуская кулак на беззащитное, отёкшее после попойки лицо. Уортон закричал и опал головою на подушку, кровь брызнула из губ.       — Какого чёрта, Локсли?! — прохрипел он. — Ты покойник! — зло сплюнул кровавую слюну.       — Это мы ещё посмотрим, — улыбнулся Тео. — Одевайся, — встал он с постели и швырнул в Робера край одеяла. — Или я поволоку тебя в исподнем.       — Ты точно выжил из ума, — яро извивался Уортон. — Убирайся! Собака бешеная! Вон из моей спальни!       — Тише, тише, — елейно процедил Матео. — Я на твоём месте был бы поосторожнее...       — В пекло осторожность, — зло хрипел Робер. — Я брат Её Величества! Ты не посмеешь! Если хоть волосок упадёт с меня...       — Мне уже страшно, — хмыкнул Тео. — Ты глупец, Робер. Быть братом ко́нсорт-королевы — не защита.       — Значит, защита быть собакой короля? — зло плевался Уортон.       — Да, защита, — спокойно отвечал Матео.       — Я не верю, — на мгновение теряя облик, отшатнулся Уортон. — Фердинанд не стал бы...       — Одевайся, — зло повторил, растягивая буквы, Тео.       — Я не пойду, — задрожал всем телом Уортон, и Тео рассмеялся.       — Значит, я тебя поволоку, — и бросил в жертву связывающее заклятье. — Парни! — негромко крикнул он к двери, из которой тут же появились горячие ирландцы, словно две горы. — Берите эту тушу, — пнул Робера Тео. — Тут недалеко. За мной. И тихо, — блеснул он пастью глаз. Скованный Уортон мычал сквозь стяжку губ — не мог ни шевельнуться, ни кричать, и только взгляд вопил от ужаса, от понимания, от страха. Руки-наковальни схватили обездвиженное тело словно прутик и браво понесли вслед за Матео.       Хитросплетенье коридоров, ниш, отъезжающих портретов, что веками хранили тайные ходы до подземелий. В прошлом замок Норфолк был крепостью — Матео знал его прекрасно, изучил до камня, свободно ориентировался даже в темноте, но для братьев освещал дорогу — спуск в тёмный грот — факелом, что зловеще шипел в его руке, будто костёр Аида.       Анфилада подземелий была сырой, по бокам решётки — бывшие ямы пленных. Грязь и влага шуршали крысами, что притаились жутью. В каждом камне, будто слепок, тавро безумия и леденящих душу ужаса и страха, чужой забытой смерти, мук, страданий. Цепи. Лязг железа. В конце туннеля полукруг с песком вместо покрытия из камня. Песок легче менять после того, как он пропитан кровью. По углам крюки, стальные распры — инвентарь ка́та*. Тео не поморщась качнул подобье дыбы — ржавый скрежет оглушал, отдаваясь эхом от сырых стен.       — Крепите, — кивнул Матео братьям, и они, лихо подбросив Уортона над цепью, закрепили его запястья в двух оковах. Тео снял заклятье. Хрип Робера тихо булькал в горле, сдавленном паникой и абсолютным бессилием.       — Герцог Локсли, я прошу вас... — просипел Робер. — Вы же разумный человек. Мы не в средневековье. Ну отдайте меня под суд. Позовите стражу... — в глазах Робера теплилась надежда, что вся эта угроза — показательное выступленье. Дичь, но театральная. Пустая.       — Стража нам ни к чему, — мягко заметил Тео и обошёл вокруг Робера. — Я здесь для тебя и суд, и стража, и палач впридачу.       — Герцог Локсли! — набравшись из последних сил смелости, громко рявкнул Уортон. — Вы забываетесь! Я особа королевской крови. А вы — советник низшего сословья. Если вы решитесь на самосуд, вас вздёрнут непременно, и я первый буду смеяться после вашей казни.       — Боюсь, Робер, смеяться вам предстоит не скоро, — ни на миг не впечатлился этой речью Тео. — Затруднительно смеяться, когда в тебе нет воздуха, — хищно прошипел он возле уха Робера, застыв у него за спиной, и тот почуял, будто чьи-то невидимые руки сильно давят ему на горло. Он захрипел, ноги задёргались, руки потянули цепи, глаза стали закатываться. Тео отпустил хватку заклятья. Уортон задышал. На его шее наливался синяк. — Что же ты не смеёшься? — высекал искру взглядом Матео и приподнял лицо Уортона за подбородок. — Я не слышу смеха! — он отдёрнул руку. — Давай посмеёмся вместе. Я знаю игру. Её все знают...       — Локсли, остановись, — просипел Робер и поднял лицо. — Чего ты хочешь?       — Я? — вскинул в притворном удивленье бровь Матео. — Посмеяться, — процедил он ядовито и с силой схватил скованное цепью запястье Уортона. — Помнишь считалку? — сузил он глаза, беря в руку мизинец Уортона. — Этот пальчик хочет спать... — мягко проговорил он, и тут же раздался омерзительный хруст — Уортон взвыл, тело его вытянулось как струна, из глаз брызнули слёзы. — Этот хочет погулять, — продолжил шептать Тео, беря уже безымянный палец в руку и ломая как хворост и его. Крик Уортона закладывал уши, он истошно вопил и дёргался, уже захлёбываясь болью и слезами. — Этот хочет сказку слушать… Этот хочет кашку кушать… Этот хочет погулять… Раз, два, три, четыре, пять! — почти звонко закончил Матео и отошёл наконец на шаг назад. Рука Уортона иссиня-бордовой мякотью свисала с цепи.       — Ты всё ещё хочешь смеяться? — глухо, ледяным тоном спросил Матео и, зачерпнув из бочки воды, что стекала туда со свода, плеснул этой застоявшейся, почти зацветшей жижей в лицо Уортону, чтоб привести его в сознание.       — За что?.. За что ты так ненавидишь меня? — едва шевеля губами, поднял жалкий взгляд Уортон, его лицо было белее савана, глаза запали ужасом.       — За что?!! — зло вскинулся Тео и как кошка прыгнул ближе и схватил свою жертву за горло. — За что?!! — рыча, повторил он, тряся его как грушу и сдавливая воздух под кадыком. — Из-за вас, тупых, жадных идиотов я чуть не потерял его! Чуть не потерял! Его!!! — он вгрызался взглядом в лицо Уортона, жалея, что не может обглодать его до кости.       — Я не знал, клянусь, не знал, — сипел и дёргался Робер. — Не знал, Локсли. Я думал, они припугнут тебя и только. Я не убийца! Я не хотел...       — Плевать мне на тебя. Плевать на всех вас! — гремел Тео. — Скажи спасибо, что он жив, иначе я сделал бы тебя змеёй и раздавил бы собственной ногою. Дерьмо! — отбросил Тео его лицо и, отпустив захват, устало выдохнул. — Вы просчитались, Робер. Ты и Мор. А теперь, — он обернулся и кивнул Жану дать пленнику напиться.       Уортон жадно выпил воды и тряхнул головой, жмурясь от боли.       — А теперь, — выждав, когда тот будет в состоянье внимать, Матео медленно вышагивал вблизи, — теперь ты всё подробно, педантично, как ты любишь, с датами и всеми именами расскажешь здесь, сейчас про заговор. Про Мора. И про всех, кто в курсе, кто был с вами. Перечислишь каждого, вплоть до служки. И не думай, что я не пойму, где ты юлишь. Помни про считалку, — прошипел он Уортону в лицо и вскользь, но причиняя жгучую боль, коснулся искалеченной руки. — Ты меня понял? — Уортон кивнул. — Ты всё скажешь? — снова кивок. — Вот и славно, — улыбнулся Тео. — Жак, — окликнул он ирландца. — Иди в крыло прислуги, там за четвёртой дверью живёт писарь. Позови его. Скажи, приказ Его Величества. И поживее, — Жак кивнул, а Тео уселся на песок, опёрся о стену и ненадолго прикрыл глаза. Тьма ликовала! А Матео пытался сквозь толщу камня и засовов уловить, как чувствует себя Гелиос Гальба. Всё ли с ним в порядке? Тьма жгла сердце. На подушках пальцев скопился жар. Руки палача. Вот ты кто, Матео Локсли. И любить ты не умеешь. Не смеешь! Ты не заслужил. Любой бы отшатнулся. Кто сеет смерть вокруг себя — не получает урожая из нежности и неги. Тьма смеялась! Ты ещё надеялся на что-то? Глупец. Ты рождён для крови — не для любви. Для бесконечного сраженья — с собой, с другими, с вечностью во мгле. Но не для нежности. Ты не для солнца, Локсли. Тьма не дружит со светом. Венчанье невозможно. Твой путь — мрак. И одиночество. Смирись. Всем будет лучше. Живи. Служи. И не мечтай, что где-то есть место для такого упыря. Тьма кружила в вихре, расправив лёгкие полы плаща ада. Вот черта! И ты одной ногой за нею. Нет спасенья. Ты есть ты!       Матео на мгновение забыл вкус пищи, жажду, дуновенье ветра — он стоял перед расколом бездны, что бурлила серой, и вороньё слетелось по её краям. Под веками горело...       И вдруг…       Поле! Золотое солнце! Рожь шелестит, и рядом жуёт клевер конь. На горизонте в шапке облаков в золотом свеченье идёт босой Гелиос, улыбаясь машет. Рубаха пузырится на спине, волосы взлетают, искрятся, путаются на ветру весны...       Матео вновь вдохнул сырой, застывший воздух. Услышал лязг цепи, увидел комки грязи на вздыбленном песке. Тьма улыбалась, но уже трусливо, сжалась комком в грудине и шипя рассеялась, будто стекла по кровостоку. Надолго ли? Пока в памяти живёт то поле, клевер, поцелуй сухих, прекрасных, навеки вырезанных в сердце сладких губ.       Примерно четверть часа спустя вернулся Жак, он привёл с собою, как было велено, перепуганного писаря — тот нёс сумку и столешницу, прикреплённую на груди. Исполненный тревоги и почтенья, писарь занял угол и расчехлил перо. И дальше до зари оно скрипело под тихий и порой сбивающийся голос Робера Уортона. Тот говорил утробно, рассказывал как на духу про заговор, про своё участье, про Мортимера, что хранил в сейфе бумаги и был их лидером. Что те бумаги изготовил на деле старый отстранённый летописец, умелый и озлобленный изгнаньем. Имена пестрили. Тео слушал. И думал, кривясь без конца, о том, что мир кишит неблагодарностью, наветом, клеветой и грязью. Что Фердинанд как агнец в этой каше из вранья! Жадность, алчность, жажда власти, желания страстей губительных и низких. Писарь скрипел, Робер хрипел всё чётче, а Тео понимал, что победил. Сраженье выиграно. Но войны бесконечны. Да, будет суд. Возмездие. Исход целой плеяды придворных и приспешников. Но сколько таких Моров? А глупцов, подобных Уортону, прельстившихся на уверенья мнимой силы? А обозлённых летописцев, что готовы за пригоршню монет предать любого? Хоровод. Пляска лицемеров. Лживые улыбки. Обещанья чести, что не стоят пыли. Бес-ко-неч-ный бой! Матео вдруг отчётливо увидел себя. Чем он будет занят всю жизнь. Что будет делать. Как и с кем закончит земной путь. Чего достигнет... Дон Кихот, и тот полезней. Он хотя бы мечтал! А Тео больше не умел мечтать.       На рассвете, уже когда свирели журавли за окнами, а по двору забегала прислуга, Матео выбрался из подземелья. Свет больно резанул глаза, свежий воздух заполнил лёгкие. С кухни тянуло кофе — прислуга завтракала рано. Тео, весь в грязи и пыли, пахнущий как смерть в темнице, проплёлся мимо тёплых окон, где журчали голоса и пахло блинчиками. Простая радость... В Матео сжалось всё. Он вдруг так ясно понял! У него не было дома. Никогда. Не было семьи. Ничего своего. Даже несмотря на деньги и мраморные особняки, несмотря на шёлк и бархат. Он был один. Всегда, будто бездомный путник. Его комнатка в охотничьем именье Гальба. Маяк. Апартаменты в замке. Пустующие стены дома в центре столицы. Не его! Всё не его! Без жизни, без тепла, без смысла. Уткнуться бы в старый передник матушки Айлин, вдыхать медовый запах её хлеба, есть пирог, что приготовил старик Сильва, и слушать назидательную речь об Одиссее от дяди Барта... Счастье было таким хрупким. Таким простым, неоцененным, невозвратным. Никогда с тех пор он не кричал, смеясь влетая на порог: «Я дома!»       Холодный мрамор лестницы обжёг запястье. От его вида отшатнулся вышколенный лакей. Матео вспомнил, как он выглядит. Пусть думает, что хочет... Тео плёлся устало, поднимаясь к мэтру Фабьё. Есть хотелось страшно и помыться, и выспаться. Но первым делом он хотел узнать как Гелиос. Не было ли срыва?       У двери как статуя, даже не сутулясь, стоял Пьер, а возле него, явно тихо свирепея, застыл, сжимая шпагу, Теодоро.        «Чёрт! — мысленно выругался Тео. — Этого не хватало...»       — Теодоро, стой! — крикнул он ещё издали во избежанье схватки, зная точно, что Пьера не смутит взъерошенный птенец с игрушечной рапирой.       Теодоро обернулся и с облегчением зашагал навстречу.       — Герцог, слава богу! — выдохнул он с пылом. — Ваш тюремщик меня не впускает! Я взбешён! — покраснел он от возбуждения, но осёкся. — Извините, Ваша Милость. Мне сказали, что отец болен и что он у местного врача. Но меня не пускают! Этот ваш... — он сурово зыркнул на Пьера. — Как истукан! Молчит и не пускает.       — Это я велел, — улыбнулся Тео.       — Ваша Милость... — вдруг ошарашенно осёкся Теодоро. — Вы ранены? — бегал он глазами по Матео, а тот, потупившись, качнул немного головой:       — Это не моя кровь, — и попытался хоть немного запахнуться.       — Не ваша?.. — изумлённо и тревожно вскинул брови Теодоро.       — Тед, давай сейчас я посмотрю, как там лорд Гальба. И, выйдя, расскажу тебе всё сразу. Хорошо? — пытливо посмотрел Тео на Теда, что не переставая бегал ошалело глазами по его костюму.       — Я пойду с вами, — возразил юноша.       — Нет. Я пойду один, — строго припечатал Тео.       — Но почему?! — возмутился Тед.       — Потому что вам обоим сейчас ни к чему волненья, — мирно уверял Матео взбудораженного парня. — Я недолго. И, обещаю, сразу же всё расскажу. Побудь здесь. — И не дожидаясь возражений, Матео двинулся к двери в покои Фабьё, походя кивая Пьеру. Тот посторонился, но стоило советнику исчезнуть за порогом, вернулся на своё место и сложил на груди руки. Теодоро, пользуясь моментом, сощурился и показал ему язык. Пьер сделал вид, что не заметил.       В комнате было очень тихо, свежо и немного пахло зельем. У постели лорда сидел подремывая мэтр Фабьё, но стоило войти Матео, он подскочил со стула и, склонясь, затараторил:       — Всё в порядке. Кризис миновал. Вы справились блестяще. Без сомнений переливанье, что вы провели, спасло сэру Гальба жизнь. Мы сделали всё остальное. Он в порядке. Теперь нужен покой, уход, отсутствие волнений. Остался шрам, но, полагаю, Ваша Милость это знает, — Фабьё опустил глаза, а Матео вспомнил, что невольно магия его зарубцевала кожу Гелиоса фигурно — шрам будет красивый, в виде солнца. — Вы поработали прекрасно, Ваша Милость. Не хуже одного из нас, — поклонился Фабьё, и Матео тоже почтительно склонился, вспоминая, как угрожал вчера этому старику, как унизил своею яростью.       — Простите, мэтр, — тихо сказал он. — Я вчера был не в себе. Очень боялся.       — Я понимаю, — улыбнулся лекарь. — Вам бы тоже... — окинул он цепким взглядом герцога, — не помешал отдых и вино, и, если позволите, — он усмехнулся, — ванна.       Матео одобрительно кивнул и посмотрел на Гелиоса. Щёки лорда порозовели, грудь вздымалась мерно, белая перевязь стягивала рёбра, кожа блестела в утренних лучах, и весь он... будто жемчуг! У Матео заболели руки, так хотел он тайно, хоть на секунду прикоснуться, дотронуться хотя бы до волос, до самых кончиков... Но нет. Такими вот руками! Этими ладонями, что парой часов раньше ломали пальцы в ярости живому человеку. Не осквернит Матео этим вот прикосновеньем такую красоту.       — Пусть отдыхает, — повернулся он к целителю. — Скоро прибудет сэр Бенджамин. Он вас сменит. Я тоже зайду вечером. Снаружи, если что-то нужно, будет Пьер. Но до приезда сэра Бенджамина, пожалуйста, не покидайте лорда Гальба.       Мэтр Фабьё кивнул и сел обратно на свой стул, а Матео вышел, на время успокоенный. Гелиос в порядке. Сердце Тео снова стало биться.