ты убьёшь меня, так ведь? — шанс есть, и шанс очень высок, ты приходишь как враг, как убийца, как пуля в висок, от тебя пахнет мной — ярость, опустошённость и гарь, — я совсем не скучал, уходи, нет, постой, я солгал, ложь вернее любви и честней обещаний и клятв, ты не смотришь в глаза, но я чувствую ищущий взгляд, замирающий на подбородке, сползающий вниз, от волненья дрожит ненадёжная ширма ресниц, ты же знаешь, что я — очень сильно, всему вопреки, до отчаянья, до беззаветной и жуткой тоски, ты как выстрел в упор, как прыжок, как удар, как война, оголтелый пустырь, разбомблённая взрывом страна, моя нежность и злость, всё, что было во мне сожжено, обними меня так, как не делали очень давно, стань атакой в бою, меткой пулей, надёжным мечом, я хочу жить, не зная, что каждый из нас обречён, я хочу передышку на прикосновение губ, ты целуешься так, что дышать я почти не могу, ты вжимаешься так, как вонзается в тело кинжал, нежность плавит ребро, колет пальцы десятками жал, неуместная дрожь повторяет изломы плеча, мне бы плакать, но я почему-то могу лишь молчать, я готов проиграть, я, по сути, у ж е проиграл, вот награда твоя — соль с трудом заживающих ран, что-то бьётся внутри, лихорадочно воет в груди, нужно помнить о том, что оставили мы позади, но, зажмурившись, я различаю лишь эти черты — рта, ключиц, живота, всего, что называется «ты», не вини меня в том, что я страстно тобой одержим… поцелуй меня — я так люблю ощущать, что я жив. Светлана Усс
— Вот и пролетело лето... — тяжело вздохнул Фердинанд, стоя у открытого окна своих покоев. — Завтра день рождения Изабо, и всё — прощай свобода! — он обернулся к своему советнику, что сидел в бархатном кресле и попивал холодный чай с лимоном. — Хотя в этот раз наш отдых был тревожным и насыщенным событиями, и не всегда приятными, увы, — король дотронулся до цветка в роскошной вазе. — Признаюсь, предательство Мортимера меня сильно пошатнуло. Впрочем, бог с ним, — он встряхнулся. — Бог ему судья. Матео молча сдержанно кивнул, решив не упоминать, что Мора заточили вполне себе не в райские чертоги — К завтрашнему всё готово? — посмотрел Фердинанд на Тео, и тот снова кивнул. — После обеда должен будет приехать этот Гилберт, — продолжал король. — Проследи, чтобы его разместили достойно. Он мировая величина. Самый популярный певец сейчас, — Матео скривился, но снова кивнул. Прихоть королевы в её именины — закон. — Говорят он красив как Ганимед*, — улыбнулся Фердинанд. — Думаешь повторить причуды Зевса**? — усмехнулся Тео. Фердинанд так громко фыркнул, что Матео улыбнулся. — Ты же знаешь, — сказал Его Величество, — я не по этой части. И если бы когда-нибудь решил возлечь с мужчиной... — он сделал торжественную паузу, — то это был бы только ты, мой прекрасный ворон. Матео поперхнулся от смеха и, утираясь салфеткой, хохотал: — Ты меня пугаешь. — О, поверь, я знаю, что эта вишня спела не для меня, — парировал король и поиграл бровями. — Твои намёки меня раздражают, — брезгливо скривил губы герцог Локсли. — Всё, молчу, — вскинул ладони Фердинанд, но его улыбка по-прежнему была ехидной и немало выводила Матео из себя. С тех пор, как ко двору вернулся Гальба, Фердинанд почти что постоянно подтрунивал по-доброму над Тео. Даже раз пытался его вызвать на откровенность, но Матео упорно избегал любого обсужденья на эту тему. Нечего было обсуждать! Он не знал, что делать со своими чувствами, со всей этой неразберихой в сердце. Жизнь его, хоть и не простая, всегда в последние года была относительно спокойной, предсказуемой, очень занятой, но в чём-то даже размеренной, без лишних эмоций и страстей, без драм и вспышек. Гелиос всё собою смёл! Как смерч, как ураган, как горячий ветер Эллады — о покое теперь не шло и речи, не в душе Матео, по крайней мере. Он был расщеплён, уязвим, всё время в напряжении и взвинчен до предела. Как взведённый курок — глядишь и поразит любого. Напряжение росло. Матео чувствовал себя в силках, метался, бил хвостом о сети, всё ещё надеясь освободиться от любовных пут, стать прежним хладнокровным Локсли. Но было ощущенье, что процесс необратим. Он думал о Гелиосе постоянно, бредил им, он грезил наяву, ему везде мерещилось его лицо, руки, плечи, что ночами на границе сна он исступленно целовал, кусал, сжимал до боли и просыпался весь в поту, горячий, возбуждённый, со вкусом соли на губах, будто бы и правда всю ночь вылизывал прекрасный гибкий торс. Но Матео старался как никогда держать себя в руках, хотя от взора проницательного Фердинанда не ускользнул тот факт, что его советник, где бы ни был, ищет взглядом, вглядывается пытливо в сад или в галерею, или откровенно за обедом скользит будто бы небрежно по придворным, но замирает, стоит лишь достичь глазами Гелиоса, смотрит исподлобья, и взгляд его пылает, раздевает страстно, почти вгрызается на долю взмаха ресниц, оставляя красную нить меж ними, вытянутую настолько, что можно было бы на ней сыграть как на струне. Матео, поддаваясь своему желанию видеть Элио всё время, снова приступил к занятиям с его сыном. И там снискал отдохновения. Юный Гальба всё больше покорял его своим пригожим нравом, своим спокойствием и добротой, желаньем знаний и неистовой отдачей на уроках. С ним было хорошо, приятно скоротать часок-другой. Матео совершенно необъяснимо чувствовал к нему симпатию, расположенье, ощущал его так чётко, так до странности тепло. Его чистое сердце, помыслы, желанья — Теодоро был для Матео как открытое письмо — весь на ладони, нараспашку. Будто он с пелёнок знал и любил этого юношу, ещё почти ребенка, чувствовал его как близкого, понятного себе родного человека. Магия стихий обоих одарила очень щедро и провела им тонкую черту взаимосвязи, сокровенных таинств, необъяснимой близости двух человек, совершенно разных, но объединённых одним звеном и... Гелиосом. Тео не специально, но многое узнал от Теодоро о его отце. С упоеньем и душевной теплотой милорд рассказывал учителю о своём детстве, о взросленьи, о приключениях, что случались с ним в поездках с Гелиосом, и о том, как тот отдавал всего себя на воспитанье сына и его благополучье. Сердце Тео замирало всякий раз, как он с неподдельным интересом слушал эти истории, эту неведомую ему жизнь Гелиоса Гальба и не мог отделаться от мысли, что восхищается им, узнаёт заново. И этот новый Гелиос был даже лучше, прекраснее, желанней, чем былой. Матео был влюблён по новой, по-новому горел, мечтал, боялся! Себя и Гелиоса. Он боялся снова ошибиться, вновь обжечься об нестерпимо огненные губы бога Солнца, понимая, что больше не восстановится, не сможет пережить предательство, отказ или измену — просто сгинет, развеется, исчезнет с карты мира, если снова... если снова, поверив, окунётся в омут с головой! Матео было страшно. Он хотел, чтобы всё это само собою как-то разрешилось. Вскрылся нарыв любви, терзающий его! Он только не подумал о том, что и Гелиос мог опасаться, тревожно ждать и мучиться ночами, так же, как и он, страшиться будущего и отказа, и прошлого, и настоящего, что и для него всё было очень сложно, обоюдоостро, нестерпимо. Им обоим нужно было время. Или повод. Смелость преодолеть себя и всё, что между ними было — начать всё заново, с чистого листа. Удалось ли хоть кому-то войти в одну и ту же воду дважды? В день рождения королевы весь дворец был украшен магнолиями — это был любимый цветок Её Величества. Матео самолично наколдовал их в каждом зале, и замок утопал в их нежности, благоухал их тонким ароматом, что почти пьянил истомой. Мерцало серебро и позолота, искрился мех. Королева обожала белый цвет, и в этот день все приглашённые были непременно в белом. Белоснежный бал. Жемчужная парча, муслин и кружево, бриллианты. Холодный отблеск, снежный перелив. И только обязательная пурпурная мантия Фердинанда и чёрный вечный шёлк Матео выделялись из толпы. Великолепный ужин из шестнадцати позиций, отдельное меню для сэра Локсли — королевский карп, вытомленные баклажаны, самый свежий салат, а на десерт Матео заказал мороженое — всё же белый праздник. Для подарков Её Величеству была отведена специальная комната, куда все приносили свои дары, сопровождая их карточками с именами и поздравлениями. Но Тео видел, как, вопреки традициям, Гальба преподнёс Её Величеству лично в руки тонкий белый футляр, из которого та извлекла белоснежный веер с россыпью холодных камней — даже издали понятно, что веер был шикарный, уникальный, потрясающей работы. Королева тут же сменила тот, что у неё в руке, на новый и эффектно помахала им возле своего лица. Гелиос сиял! Как и все, он был весь в белом. «Словно ангел!» — влюблённо думал, издали любуясь, Матео и очарованно буквально млел от того, как туго, как изящно облеплял длинную шею Гелиоса стойка-воротник, как ему идёт этот кипенно-чистый цвет, как он его красит, обрамляет и как бы было здорово медленно, неспешно всё это с него снять! Пуговицу за пуговицей, до последнего крючка, до нитки. Раздеть его, отбросить снежным комом этот ворох ненужного белья и, умирая от восторга, начав со свода стоп, вести горячей влагой языка по коже, вдоль голеней, колен, бёдер, живота, груди к желанной пряной шее... Матео глухо застонал и отвернулся. Наважденье! Гелиос, будто почуяв его взгляд, посмотрел через весь зал, улыбнулся и слегка провёл кончиками пальцев вдоль кадыка — именно в том месте, где в последнюю их встречу в злополучной нише Матео вылизывал его, кусал как зверь, словно собирался выгрызть жилы, напиться его крови, поглотить всего. Тео даже вздрогнул. Это было так откровенно, но понятно только им. И Матео не смог отвести взгляда, жадно пожирал Элио глазами, мысленно бесстыдно входя в него до самого упора, разражаясь таким истошным стоном и оргазмом, что, наверно, содрогнулась бы земля от его возбуждения и похоти. От этих грязных, но прекрасных картинок у Матео даже выступила испарина... так ему хотелось... Так хотелось! После ужина и коктейля наконец-то настало время главного события вечера для всех. По приглашению Её Величества и в качестве подарка на её праздник прибыл Гилберт Стейн — самый сладкий тенор, автор-исполнитель самых популярных и чувственных романсов, сердцеед, красавец, человек мира, меценат, богач, известнейший на каждом континенте певец и музыкант, кумир для миллионов. Гилберт был роскошен! Мягкая грация льва, отменный вкус, тактичность, высокий рост и нежные черты вечного любовника вне возраста и пола. Шарм, обаяние, талант, лёгкость жестов, выверенная, не расточительная, элегантная небрежность, томные глаза и, конечно, голос, что завораживал, заставлял забыть о праздном, тяготящем и качал на во′лнах неги, светлого томленья, любовной сладостной тоски, надежды. Гилберт сам себе аккомпанировал на белоснежном рояле, и его лицо в момент исполнения было полно вдохновенной муки, обещанья счастья, отчаянного единения с потоком дивной музыки из-под его длинных пальцев, искренности. Подкупало и полное отсутствие самолюбованья, гордыни, что, безусловно, такой виртуоз бы мог себе позволить. Но Гилберт Стейн был мил и прост, обходителен и не заносчив, любезен, с ним хотелось познакомиться поближе. После концерта всё внимание было обращено к маэстро: публика искупала его в овациях — не унимался восхищённый гомон. Гилберт радушно жал всем руки, улыбался, раздавал автографы, щедро шутил, поздравил королеву на старинный манер, прикоснувшись губами к подолу её платья, чем обескуражил Фердинанда. Искушённый великосветским обществом, сэр Гилберт не заносился, принимал восторги будто бы робея — скромно. С удовольствием участвовал в беседах, даже танцевал, и Матео упустил момент в этой общей ликующей шумихе, когда Гилберт заговорил с Гелиосом. Тот вначале, как и все, высказал маэстро признательность и восхищение его талантом. — Я бывал в Мадриде на вашем выступлении, — говорил Гальба, — но сегодня вы превзошли себя! — улыбнулся он. — Очень жаль, что я ещё тогда вас не заметил и не свёл знакомство, — очаровательно вернул улыбку Гилберт.— Я люблю Мадрид, но мало кого знаю в королевстве леди Литиции. Вы могли бы показать мне город. — Я с удовольствием бы сделал это. Для меня и сына это была бы честь, Ваша Светлость, — признательно ответил Гелиос. — Просто Гилберт, — улыбнулся тот и будто невзначай дотронулся до рукава камзола Гелиоса и несильно сжал его предплечье. — Не хотите выпить со мной? — посмотрел он глубоко в глаза и протянул Гелиосу бокал, взятый с подноса у лакея. — Говорят, здесь дивный сад, — улыбаясь, добавил он и звонко чокнулся своим бокалом с шампанским об бокал Гелиоса. Они отошли к окну, распахнутому, затемнённому покровом ночи, и Гилберт лихо как мальчишка запрыгнул на карниз и повёл беседу о Мадриде, о своих впечатлениях, об архитектуре. Гелиос присел возле него и с интересом слушал. В зале стали танцевать. Вальс за вальсом. Кружение и скрипки, блеск свечей, румянец. Но Матео, закусив изнутри щёку, мог смотреть только на Гилберта, на то, как он то и дело скользит небрежно пальцами по рукавам Гелиоса, как смеётся его шуткам, как склоняется порой почти к его лицу, чтобы сказать что-то не перекрикивая оркестр. Тёмной сажей зажгло внутри Матео. Старая как мир, беспутная, сухая ревность и обида. Гилберт был красив, очарователен, известен, он был старше Гелиоса — элегантный возраст, умелое владение искусством соблазнять, пленить. И Матео видел, что Гелиос поддался обаянию блестящего маэстро. Он улыбался искренне, вёл себя свободно, много пил, и поза его — лёгкий наклон тела — всё говорило об одном: Гелиосу нравилось вниманье, очевидное, простое в своей прямоте желание интрижки, ему нравилось флиртовать с Гилбертом Стейном, нравился сам Гилберт! Тео сжал до боли кулаки, в сердце заскрипело, завыло от беспомощности, от стыда, от безысходной ржавчины. Пощёчина, насмешка, явное пренебреженье — ему мерещилась ехидная усмешка — больно было так, что закололо в висках, будто от сотни лезвий. — Герцог Локсли, — почувствовал лёгкое прикосновение к плечу Матео. За его спиной стояла Изабелла. — Пригласите леди на танец, — обезоруживающе улыбнулась Её Величество, и Матео склонился почтительно в поклоне. — Моя королева, — взял он её за руку и умело, легко повёл по залу в вальсе. — Я весь день любуюсь вашей грацией и этим дивным платьем, — выдохнул советник. — И безмерно польщён таким вниманием с вашей стороны. — Благодарю вас, Ваша Милость, — улыбнулась Изабелла. — А приглашение моё было, как мне кажется, необходимо, — бросила она цепкий взгляд в Матео. — Я побоялась, как бы снова вы не учинили землетрясение, как это было весной. Матео напряжённо нахмурился. — Простите меня, Ваше Величество, менее всего я бы хотел тревожить вас во время вашего дня рождения, — тихо говорил он, выписывая по залу туры вальса. — Признаюсь, я сегодня немного удивлена вам, — так же тихо ответила Изабелла. — Я знаю вас, Матео, много лет и никогда не подозревала, что вы трусишка, — Тео чуть не сбился с ритма и немного заалел щеками. — Почему вы так жестоки к себе? — шептала королева. — Почему вы не хотите счастья? Это ведь так просто. Тео напряжённо сглотнул и посмотрел на неё с досадой и недоумением, но продолжил: — Всегда, мадам, найдётся что-то или кто-то, — говорил он честно, зная, что лукавить с королевой нет смысла, — кого предпочтут вместо меня. Раз за разом я спотыкаюсь об эту невозможность. Жизнь научила меня не обольщаться и не доверять моменту, а смотреть скорее в перспективу и как можно дальше. — Перспектива это хорошо, — задумчиво ответила Её Величество, — но я думаю, было бы вернее, если бы вы вместо того, чтоб прожигать дыру в затылке моего ювелира, — она сделала акцент на слове «ювелир», — просто подошли бы к нему, — королева замолчала, пока они с Матео были близко к оркестру, и говорить тихо было невозможно. — Просто подойдите, — продолжила она на втором круге. — Подойдите, возьмите при всех за руку и уведите. Уведите так, будто вы на это имеете право! А когда придёте в свои покои, то скажите ему всё, что на душе. Расскажите, что чувствуете и чего хотите. Это нужно сделать, — она смотрела на Матео почти с мольбой и нежной строгостью. — Расскажите от сердца, — повторила она и легонько похлопала Матео по груди. — Вот от этого, что так часто бьётся сейчас и тоскует о любимом... — Ваше Величество, — чуть дёрнул недовольно плечом и головой советник, — не сочтите дерзостью, но мне кажется, что голос и репертуар маэстро Стейна немного закружил вам голову. Вы романтизируете меня, — сухо добавил он. — А мне это совсем не свойственно. Что же до Гальба, — он искоса посмотрел в сторону окна, возле которого всё ещё любезничали Гилберт и Гелиос, —то, думаю, сегодня найдётся тот, кто отведёт его в покои. — Герцог Локсли, — строго почти прошипела Изабелла, — вы непроходимый болван, — сверкнула она яростно глазами. — И от моего гнева вас спасает только то, что я вас понимаю, но это не значит, что поощряю этот фарс и нежеланье видеть очевидного. Вы меня безмерно разочаровали. Благодарю за танец, — отчеканила она и остановилась в самой середине такта и мелодии. Матео поклонился, оставаясь как застывшая фигура стоять посреди кружащейся весёлой толпы, громких разговоров, белых перьев в аккуратных причёсках, в искрах торжества. Он чёрным обелиском стоял и рассыпался на осколки от такой же чёрной ревности и гневных, но правдивых слов Изабеллы. Душу раздирали сомнения и неуверенность, но Матео уже готов был покориться, прислушаться к словам Её Величества и своему сердцу, как вдруг увидел через чад веселья, музыки и танцев, как сэр Стейн уходит в сад, увлекая за собою Гелиоса, невесомо приобнимая его за плечо и направляясь в глубину аллей. И остатки сил и трезвого рассудка покинули Матео — он будто факел вспыхнул и, растерзанный увиденным, не хотел, но шёл следом, не хотел, но знал, что должен увидеть всё своими собственными глазами! Выпить по глоточку этот яд, по капле, умертвить им всё, что ещё давало надежду, что звало, манило, обещая так ненадёжно и поверхностно самое просто счастье — быть с тем, кого ты любишь, и кто любит в ответ! Любит тебя! Тебя из всех. Вопреки всему. Любит. Выбирает тебя. И остаётся рядом. Королева сказала: «Это же так просто»!.. Для кого-то просто... Но не для Матео. Его ещё ни разу не предпочитали другому, не выбирали и не оставались с ним. Матео плавно, будто в вальсе, лавировал между танцующими. Так же незаметно, не привлекая лишнего вниманья, он скользнул по галерее. Тео шёл на расстоянии от Гилберта и Гальба, так, что были различимы только их силуэты впереди, но не терял из виду. Чуть обождав примерно в середине коридора, когда они скроются, он немного прибавил ход и вышел следом в сад. Было темно, но все аллеи освещались стеклянными гирляндами, и Тео различил, как преследуемая им пара разместилась в одном из углублений со скамьёй в розарии. Тео срезал по газону и в темноте, в неосвещённой части, крадучись как кот подошёл довольно близко и, сокрытый бурным кустарником и ночью, отвёл осторожно спутанную ветку и посмотрел сквозь лиственную прорезь на скамейку, которую облюбовали эти двое. Гелиос курил, расслабленно откинувшись на спинку скамьи, а Гилберт что-то говорил и негромко смеялся, но рука его вдруг зажила своею жизнью... Сердце Тео забилось в горле, стало совершенно нечем дышать, но он смотрел не отрываясь, как сэр Гилберт тянется ладонью к лицу Гелиоса и небрежно, но ласково отводит ему прядь волос. Ревностью и просто дикой болью обдало всё тело, Тео сжал кулак до ногтевых отметин — свет в аллеях замигал, и разом, вмиг рассыпались в осколки все стеклянные шары гирлянд, что освещали сад. Гелиос и Гилберт одновременно вскрикнули, поглощённые внезапной темнотой и звуком осыпающихся стёкол, а Матео, уже не скрываясь, пошёл к замку. Он увидел достаточно, сил это терпеть больше не оставалось. Бал ещё гремел, когда Матео, более не подавляя ярость, влетел в свои покои и с размаху бросил в стену первое, что подвернулось под руку — золочёный канделябр, потом вазу и графин воды. На шум из кабинета вышел Пьер, что не ждал хозяина так рано, но как всегда был более чем готов к чему угодно. — Ваша Милость? — удивлённо вскинул он брови. — Вы сердиты? — спросил он самым спокойным голосом и безразлично посмотрел на кучу стёкол и поломанный подсвечник. Тео, тяжело дыша и будто ненадолго выплеснув негодование, обессилено сел на постель. — Вам не понравился концерт? — подошёл ближе Пьер. — Что-нибудь хотите? — угодливо замер он подле своего герцога. — Сдохнуть! — рыкнул Тео. — И чтобы к чертям пропал весь этот замок! — Оу, — хмыкнул Пьер. — Значит, дело не в концерте, — пожал он плечами и одним ловким движеньем восстановил графин и вазу, и подсвечник, осторожно и деловито всё расставил по местам как было, а закончив с этим, налил в стакан побольше рома. — Пейте, — протянул он стакан Тео, и тот его без вопросов принял и опустошил. — Давайте я вам помогу расплести косу, — вкрадчиво предложил Пьер и вооружился расчёской. — И снимите сюртук, — он стал стягивать с Матео верхнюю одежду. — Я был на выступлении, — сноровисто расстёгивая жилет, заметил Пьер. — Ничего такого, — фыркнул он. — Этот Гилберт, по-моему, обычный и весьма слащавый лабух. И претенциозный. Это не музыка. — Всем нравится, — усмехнулся Тео, стягивая галстук. — Я не все, — дёрнул плечом Пьер. В дверь негромко постучали, и Тео вздрогнул. — Вы кого-то ждёте? — изогнул бровь Пьер, и Матео отрицательно мотнул головой. — Спроси кто, — тихо сказал он. Пьер неспешно подошёл к двери. — Кто там? Его Милость не принимает, — строго отчеканил он. — Лорд Гальба, — был ответ из-за двери. — Это срочно. Пьер обернулся, вопросительно смотря на герцога. — Нет... — прошептал тот, а секундой позже осекся: — Хотя подожди... — Он вскочил с постели и стал лихорадочно расстёгивать рубаху. — Скажи, чтоб обождал, — шептал он сипло. — Одну минуту, Ваша Светлость, — громко обозначил Пьер и подошёл к Матео. — Раздевайся! — скомандовал ему тот и дёрнул на нём ливрею. — Для чего?! — ошарашенно отпрянул Пьер. — Пожалуйста, — округлил умоляющие глаза Матео. — Мы же друзья, Пьер, я прошу тебя как друга. — Мы друзья, — кивнул тот, быстро соглашаясь. — И ты совершенно сумасшедший, — прыснул он и стал снимать камзол, расстёгивать рубаху. Тео изловчился и ущипнул его чуть выше над соском — Пьер вскрикнул, а Матео усмехнулся и зашептал: — Стони ещё. Пьер недовольно погладил ущипленное место и неодобрительно фыркнул. — Ты совсем слетел с катушек, — ворчал он, но скинул рубаху на пол. — Что теперь? — шёпотом спросил он Тео. — А теперь иди, — кивнул тот на дверь. — И постарайся выглядеть так, будто я тебя порядком измотал, — говорил он, взлохмачивая себе волосы так, словно в них кто-то вцеплялся со страстью. Пьер закатил глаза. — Мне даже не придётся притворяться, — язвительно заметил он, а Матео подтолкнул его вперёд: — Давай иди. Пьер на ходу расстегнул верхнюю пуговицу брюк и с совершенно непроницаемым лицом распахнул дверь. — Ваша Светлость? — склонил он голову и исподлобья метнул будто озадаченно-неловкий взгляд. — Вы что-то хотели? Его Милость заняты... — Дай пройти! — сурово свёл брови Гелиос и, отстранив Пьера, сделал шаг вовнутрь покоев. От него не ускользнул, конечно, ни неподобающий вид, ни тон лакея, ни его гадливая улыбка, которую тот даже не пытался скрыть. — Матео! — громко позвал Гелиос и замер, видя Тео у постели в одних будто бы приспущенных штанах, взлохмаченного, полуобнажённого и, как казалось, недовольного тем, что его прервали. — Гальба? Чем обязан? — недоумённо вскинул он лицо. — Признаюсь, вы немного не вовремя, — улыбнулся Тео и ласково посмотрел на Пьера. — Вы нас не оставите? — тоже обернулся к лакею Гелиос, и тот, получив кивок от своего герцога, скрылся в кабинете. — Что ты творишь?! — зашипел Гелиос и ринулся к Матео, обхватил его руками за предплечья и забегал глазами по бесстрастному лицу. — Ничего не было, слышишь? — тряс он его руки. — Ничего, Матео! Я ему отказал. — Ну и напрасно, — хмыкнул Тео и высвободил руки. — Он красавец и знаменитость. Упустил возможность. Тео сделал шаг к трюмо, открыл шкатулку, вынул из неё два костяных гребня и стал быстро собирать волосы. — Прекрати, — нахмурился Гелиос и снова подошёл ближе, обнял сзади, вжимаясь крепче в обнажённую спину. — Я всё время думаю только о тебе, — он заскользил ладонью по рельефу груди, к животу, опустил, обжигая, на бедро Матео и коснулся губами кожи между лопаток. — Тео... — выдохнул он с такой страстью, что по коже Матео побежали мурашки, и он обернулся. Гелиос тут же положил ему руки на плечи — весь призыв, желание, и потянулся вверх, к губам, за поцелуем. Его дыхание, трепет ресниц, его запах — Матео на мгновенье захмелел, дурея от его близости, от прикосновений, чувствуя стремительное возбуждение от одного касания, от трепетной вибрации в голосе Элио, от этих томных глаз. Гелиос тянулся к поцелую, нежно обнимая плечи, и замер возле самого краешка губ. — Тео... — снова выдохнул он сладко, томно, и ладонь с плеча скользнула к напряжённому паху Матео, погладила проступающее очертанье члена. — Тео... — нежный шёпот, голова почти кружилась, когда кончик языка коснулся краешка губ: не целует — дразнит, возбуждает, заигрывает. Тео резко отмер, сурово сведя брови, и несильно, но оттолкнул Гелиоса, утирая будто даже брезгливо губы тыльной стороной ладони. — Ты ведёшь себя непристойно, — зло сверкнул он взглядом. — Как порто′вая девица! Не обломилось там — пришёл сюда? Гелиос вспыхнул, по лицу у него метнулись желваки, глаза заполнились свинцом и сузились. Он толкнул Матео в грудь с такой силой, что тот шатнулся и попятился. — Я сейчас тебя ударю, — прошипел Гелиос, и кулаки его опасно сжались, губы вытянулись в бритву. — Не посмеешь, — прищурился Матео. — Да и не советую. Я очевидно сильнее, — инстинктивно сложил он руки на груди, как бы закрываясь, но и попутно демонстрируя твёрдую мощь бицепсов. — Что с тобой? Какого чёрта ты творишь?! — почти рычал Гелиос. — Для чего ты каждый раз пытаешься меня унизить?! Цирк какой-то! — он резко качнул головой, и золотые кудри взметнулись недовольным вихрем. — Я люблю тебя! — выпалил он. — Ты любишь меня! Я это знаю, — он метнул яростно-страстный взгляд в Матео, что по-прежнему стоял у зеркала со скрещенными на груди руками. — Герцог Локсли, может, и умеет притворяться и держать лицо, — окинул Гелиос ядовитым взглядом всю непроницаемую позу Тео, — но Матео Райвен нет! Мой Матео, — Гелиос печально улыбнулся, — мой Матео не умеет лгать. Мой Матео едва не кончил в брюки в грязной нише только потому, что мы не виделись неделю! Мой Матео страсть. И буря! Мой похотливый, искренний цыган. Эрос бесподобный! — Ты ошибаешься, — буравил его взглядом Тео. — Я никогда не стал бы идти на поводу у плоти. — Я не ошибаюсь, — дёрнул плечом Гелиос. — А вот ты трусишь! — выпалил он. — Почему? Чего ты так боишься? Ну же, Тео, скажи мне! — Я. Тебе. Не верю. — словно камни упали слова правды, и Матео наконец-то отошёл от зеркала и ринулся к Гелиосу, плавно, но как будто грозовая туча. — И не поверю никогда, — цедил он. — Да, я слаб, — хмыкнул он и окинул Гелиоса взглядом. — Вернее, плоть слаба. Ты красив как демон, и я хочу тебя, — он подошёл впритык, так близко, что Гелиос почувствовал жар его тела, его тонкий запах. — Но это всё, — надменно вскинул бровь Матео. — И я не стану рисковать всем, что имею, ради сомнительного удовольствия обладать тобой. Тем более, что я уверен — это очередная прихоть получившего отказ валлийца, — он едко усмехнулся. — Это всё эфемерида***. — Слабак! — выпалил с презрением Гелиос. — Ты врёшь! — Если тебе так приятно думать, — елейно ответил Тео и отошёл от Гелиоса в сторону стола с напитками, — пусть так и будет. Мне это безразлично, — и, плеснув себе немного рома, он обернулся и сказал: — Я не люблю тебя. — Гелиос качнулся, как от удара, и нахмурил брови, кадык нервно дёрнулся на белой шее. — Это только память тела, — продолжал Матео, — отклик на твои улыбки, запах. Я, увы, не железный, — развёл Тео руки, будто извиняясь и признавая этот свой изъян. — Но я буду благодарен, если ты оставишь меня в покое, выбросишь из головы весь этот бред и прекратишь попытки... — Матео, ты ведёшь себя как дитя, — устало выдохнул Гелиос и потёр с досадой виски. — Ты не можешь ревновать меня к каждому, с кем я выйду покурить... — Кури хоть с Вельзевулом. Мне нет дела, Гальба, — фыркнул Тео и одним глотком допил свой ром. — Гальба... — повторил с издевкой Гелиос. — Ты потому и изничтожил все светильники в саду? Потому что тебе нет до меня дела? — полоснул он взглядом по Матео. — Без понятия, о чём ты, — деланно скривился тот. — Ну конечно, — улыбнулся Гелиос. — Если у вас всё, то напоминаю, что я занят, — небрежно заметил Тео и поставил пустой стакан обратно на поднос. — Тео, ты ведёшь себя нелепо, — настойчиво напирал Гелиос, и тон его был уже почти грозным. — Как ребёнок. И если до поры это даже забавляло... — Ах, тебе смешно?! — зло вскинулся Матео, и в глазах взметнулся вихрь. — То есть я смешон, да?! — рявкнул он, и на секунду посуда на столе задребезжала. — Только потому, — попятился Гелиос, — что отрицаешь свои чувства. Отвергаешь меня. Нас! — Нет никаких НАС! — прошипел сквозь зубы Матео. — В кого ты превратился? — покачал головой Гелиос. — Вашими молитвами, сэр Гальба, — парировал Матео. — Ты же пожалеешь... — с болью в голосе тихо сказал Гелиос. — Я уже жалею, — сипел Матео, — О том, что дал слабину. О том, что поддался′ влечению. О том, что переспал с тобой! О том, что всем этим дал повод... — Кретин, — скрипнул зубами Гелиос. — Всё, что о тебе говорят — заслуженно. — Наконец-то ты прозрел! — воздел глаза к потолку Матео. Гелиос смотрел на него с тоской, скользил медленно взглядом по лицу, по телу, будто молча ждал, всё ещё ждал чуда. — Я очень устал, Матео, — выдохнул он. — Я устал бороться, — опустил он голову, и волосы скрыли лицо. — Вот и славно, — цыкнул Тео. — Нам всем нужно отдохнуть, — наигранно бодро сказал он. — Желательно каждому в своих покоях и с тем, с кем собирались. Гелиос поднял лицо и посмотрел на него с нежной улыбкой, с грустью, с отчаяньем. — Это окончательное слово? — Несомненно, — сухо кивнул Тео. — Я всё равно люблю тебя, — ласково смотрел Гелиос. — Люблю, Матео. Тот замер в середине комнаты, весь из брони, из холодной острой стали. — А я вас ненавижу, — тихо сказал он. — И чем чаще вижу, тем сильнее. — Что ж... — попытался улыбнуться Гелиос, но голос его дрогнул, по щекам пошли розовые пятна, губы поджались. — Мне тогда ничего не остаётся, как удовлетворить тебя, — едва сдерживая дрожь, сквозь натужную, искусственную улыбку говорил он, — и покинуть двор. — Да, — нахмурился Матео, видя, что Гелиос на грани и вот-вот сорвётся на совершенно не уместные для мужчины слёзы. — Возможно, так будет лучше. — Тео... — Гелиос потянул руку, но опустил её тут же, горло было сжато, голос предательски вибрировал слезами. — Я уеду. Действительно, — он шумно вдохнул воздух, рвано, чтоб предотвратить неизбежное и не разреветься. — Через пару дней, — выдохнул он уже спокойнее, усмиряя спазм. — Последний пикник сезона. Там я сообщу королеве, что хочу вернуться в Мадрид. — Уверен, Её Величество примет эту новость достойно, — отвернулся Тео, будто безразлично, но на деле он просто не мог больше смотреть на Гелиоса, слышать эти плохо скрываемые слёзы, эти попытки продлить агонию. Это было невыносимо! — Я уеду, Тео... — ещё раз почти с мольбой повторил Гелиос, и Матео, не в силах больше это вытерпеть и чтобы не упасть перед ним на колени, ядовито прошипел: — Гладенькой дорожки, Ваша Светлость. Гелиос сжал кулаки, но не от злости, не желая угрожать или сердиться, он сжал ладони, чтоб не закричать от боли, от разбившейся мечты, надежды, сжал так сильно, чтобы не пролить ни слезинки. Только не здесь. Не перед Матео. — Что ж, — вскинул подбородок Гелиос отточенным движением всех своих гордых предков. — Прощай, мой ловчий, — с нежностью сказал он. — Пусть у тебя всё будет. Всё, что пожелаешь. Я хочу, чтоб ты был счастлив и любим, — он горько улыбнулся. — Даже если... — уже у двери он замер. — Ты достоин всего самого лучшего, мой любимый ворон. Едва за Гелиосом затворилась дверь, из кабинета бесшумной тенью вышел Пьер и замер в проёме. — Матео, ты, возможно, сейчас скажешь, что я слишком молод, — обратился он негромко к Тео, что сидел на постели, сжав голову руками, — что я ничего не понимаю. — Так и есть, — сухо отозвался тот, не поднимая лица. — Я думаю, ты совершаешь ошибку, — тихо сказал Пьер. — И возможно, непоправимую. — Не тебе судить, — встал Матео и подошёл к зеркалу, вынул из волос гребни и до хруста сжал их в руке, обращая в прах. — Я и не сужу, — улыбнулся с грустью Пьер и подошёл ближе. — Просто не хочу, чтоб ты страдал. Матео опустил глаза, смотреть на своё отражение было нестерпимо. — Поздно. Уже слишком поздно, — голос будто ржавчина царапал воздух. Пьер встал у него за спиной. — Да, ты прав, час уж поздний, — легко согласился он и, взяв со стола щётку, стал расчёсывать своему герцогу его прекрасные реки волос.п.с. ни веры, ни надежды, ни любви. пустая ночь. болезненная встреча. согрей меня, а после — оборви моё невыразимое «навечно». десятки рисков, тысячи причин... к чему враньё? — мы всё сломали сами. предай меня, а после — обручи мою мечту с горючими слезами. вонзая в сердце острые ножи и зная, что я точно одичаю, – убей меня, а после — обнажи мой фатум, исковерканный печалью; без горечи, без лишней болтовни. пустая ночь. болезненная встреча; ...забудь меня, а после — прокляни моё невыносимое «навечно»****.