Тени

горячие запястья тишины изрезаны судьбой. что будет с нами? мечты распяты, клятвы сожжены, внутри — четырёхбалльное цунами. мы замерли на лезвии меча; безропотно. безмолвно. безутешно. ...услышь меня: я гасну, я — свеча. ...спаси меня: я гибну, я — надежда. туманов

      В последние дни уходящего лета замок в Норфолке стремительно пустел. Великосветские гости постепенно разъезжались — сезон подходил к концу, и все готовились к повседневной, окрашенной осенней охрой степенной жизни. Отъезды гостей немало прибавили работы прислуге, но никак не сказались на увеселительной программе и досуге главных обитателей дома. Готовился грандиозный прощальный пикник с фейерверком и оперой под открытым небом. И самые искушённые обитатели двора, конечно, не хотели пропускать такое событие.       Заранее были изготовлены элегантные гирлянды из рябины и физалиса, шатры устанавливали крепче и плотнее, чтоб защищать гостей от ветра, блюда планировали готовить на углях и подавать из летней открытой кухни, что за несколько дней смастерили тут же, на берегу озера. Из столицы должны были приехать артисты оперного театра и представить отрывки из «Волшебной флейты». Медная, искрящаяся, по-осеннему жгучая парча для платья Её Величества прибыла из Китая ровно в срок, и Её Величество последние дни была занята с модистками и портным. Выход королевы на последний пикник задавал моду на весь сезон! И Изабелла Одде ежегодно являлась образчиком вкуса и элегантности.       В небе чертили узоры покидающие Альбион птицы, их прощальный грай возвещал приход холодов и забот, и Матео Локсли часто вслушивался в их печальный крик, тускнея с каждым днём и желая лишь душевного покоя, что был потерян невозвратимо и навсегда. Ту дьявольскую, ревнивую картечь слов, что он обрушил на Гелиоса, было не забыть, не вынуть из окаменевшего сердца. Тео уговаривал себя, что так лучше, что всё он сделал правильно. Любовь, вспыхнувшая так ярко, вновь спалила его. Их. Дотла. Такая страсть, такое прошлое, такая боль и неодолимая тяга не привели бы ни к чему хорошему. Они растерзали бы друг друга. Тео понимал, что никогда не сможет поверить Гелиосу до конца — никакие слова, поцелуи, признания и покаяния не вытравят из души страх и недоверие, горечь предательства и обиду, что всё ещё жгла изнутри. Тео не лгал, он давно простил Гелиоса, но доверять ему больше не мог. А какая может быть любовь, какое счастье без веры в того, с кем ты собираешься провести остаток дней?       Ведь Гелиос был нужен Матео не на ночь, не на неделю или месяц, чтоб удовлетворить желание и зов плоти, восстановить пробел в былом. О нет! Гелиос нужен был Матео навсегда! Полностью! До забытья, до самоотречения. Матео любил его до′ смерти! Любил сильней, чем когда-либо, любил так, что задыхался сразу же, стоило только подумать о нём.       — Гелиос, Гелиос, Гелиос! — бредил Матео ночами и надеялся, что когда-нибудь, хоть и маловероятно, он сможет если не забыть и отпустить, то хотя бы немного остыть и снова стать тем, кем являлся последние восемь лет — одиноким, неизменяющимся, пустым герцогом Локсли, несгибаемым стержнем государства Его Величества Фердинанда, бессердечным, бесстрастным щитом королевства. Функцией — не человеком. Нельзя быть функцией, когда ты сгораешь в горниле страстей, прошлого, боли, желаний неизбывных. Невозможно быть Локсли, когда ты снова был Райвеном.       А Райвен — восторженный, самонадеянный, влюблённый глупец! Агнец. Пастух. Сладострастный любовник. Райвен — всего лишь ловчий, господская диковинка, говорящая на всех языках на потеху гостей, умелый огородник и, может, искусный зельевар. С таким не остаются навсегда. Такого не выбирают!       Матео очень хотел не думать, не вспоминать ежеминутно — забыть! Но это было всё равно что призыв громогласный «Забыть Герострата!»* Веление невыполнимое, непосильное. Что оставалось Матео Локсли? Только ждать. Ждать, когда его незабвенный каратель покинет замок, двор, остров и покинет... нет, не сердце, но хотя бы постоянство в мыслях. И Матео ждал. Ждал и боялся отъезда Гелиоса. Ведь выдворить его из страны было проще простого, а истребить в сердце — невозможно.       Слабое сердце всё равно искало встречи, тянуло будто на лебёдке в те места, где можно было бы столкнуться с лордом Гальба. И в один из таких раз Матео повстречал Гальба... но младшего.       В саду, в его густой тенистой части, на резных качелях сидел Теодоро и весьма картинно вздыхал. Даже издали Матео понял, что юношу что-то гнетёт, что тот расстроен.       — Теодоро? — позвал советник, и милорд вздрогнул, выплывая из омута своих размышлений, поклонился и тут же вновь печально сник. — Что случилось? — спросил Матео. — Почему ты здесь один и чем-то огорчён?       Теодоро качнулся на скамье, тросы маятником дали ход качелям.       — Вы, наверно, уже знаете, — тихо сказал он. — Отец решил уехать. Покинуть двор Его Величества и вернуться в Мадрид.       — Да, я знаю, — вкрадчиво ответил Тео. — Ты этим опечален? — уточнил он и присел рядом.       — Опечален? — хмыкнул Тед. — Я в ужасе! Мы даже поругались, — с досадой выдохнул он в по-вечернему прохладный воздух.       — Ты не хочешь покидать Англию? — спросил Матео. — Почему?       — Дело во Фло, — потупившись, сказал Теодоро. — Мы с ней... — он замолчал, и кончика ушей коснулся алый росчерк. — Впрочем, вам, наверно, я могу рассказать, — смущённо улыбнулся он. — Вы — благородный человек и мой наставник, — он помялся. — Дело в том... Мы с Фло... Я... В общем, мы впервые...       — Были близки, — деликатно подсказал Матео и едва сдержал улыбку.       — Да, — закивал Тед. — Да, были близки. И я... — он снова замолчал, но после пылко обернулся к Тео. — Я влюблён! Я ещё ни разу не испытывал такого. А отец... — он поморщился. — Он говорит, что это ерунда, что я ещё слишком молод. И не только он. Септимус тоже. Он сказал, — Теодоро недовольно повёл плечом, — сказал, что это только тело. Что я просто впечатлён своим первым разом, и что это пройдет. Сказал, что Фло… — щёки его вспыхнули. — Простите, сплетничать недостойно, но это слова кронпринца. Он сказал, что для Фло я — лишь возможность поправить дела их семьи, что она из обедневшего рода, и что я — хороший вариант. Я у неё не первый, — совсем тихо добавил Тед. — Это так, но я уверен, что она чувствует то же, что и я. Она такая... — он влюблённо улыбнулся и просиял. — Но отец и слышать ничего не хочет. Говорит, что я поеду с ним, вернусь в академию, и всё будет как раньше.       Матео слушал очень чутко, слушал даже не ушами, а сердцем и вибрацией магии, что всегда так точно мог ловить от Теодоро — тот был очень встревожен, угнетён.       — Что ж, — мягко улыбнулся Тео. — Я не соглашусь с кронпринцем. Первая любовь довольно часто оставляет глубокий след и не забывается долгие годы. Если ты уверен во взаимности, если всё серьёзно, то есть за что бороться. И к тому же, если это действительно любовь, то Фло дождётся тебя из академии. Ведь тебе остался только год до совершеннолетия и выпуска. Испытания для чувств порой полезны. Становится понятно, кто на что готов ради любви. Ты согласен? — он серьёзно посмотрел в растерянное юное лицо, такое славное, смущённое.       — Я согласен, — неуверенно ответил Тед. — Но, — он вскинул пылкий взгляд, — есть и другая возможность. Я бы мог остаться в Англии. В северном именье. Там моя нянька до сих пор живёт. Я мог бы доучиться в Британии. Вы же сами говорили, что мне нужен особый курс, а в Мадриде его точно нет. Я мог бы... — он замялся, залился краской и тихо, почти неслышно добавил: — мог бы продолжить обучение у вас. А жил бы в Дорсете у няньки.       — В Дорсете? — удивлённо вскинул бровь Матео.       — Да, у отца там охотничье имение. Пустует много лет. В нём сейчас живут старики. Айлин и слуги... — Тео вздрогнул и даже отпрянул.       — Тетушка Айлин живёт всё ещё там? — переспросил он.       — Да, — кивнул Тед. — Я совсем забыл, — улыбнулся он. — Вы же тоже там бывали. Знаете Айлин?       — Она меня воспитывала и тоже нянчила, — теплея, ответил Тео.       — И меня! — рассмеялся Тед. — Недолго правда. Но я неплохо помню те времена. Деда Барта, его ворчание и хромоту. И Сильву — он готовил вкуснее всех на свете, это даже папа подтверждает!       Матео слушал и не мог поверить. Будто эхо, далёкое, почти исчезнувшее и теперь как гром! Вся его семья когда-то, оказывается, была семьёй и для Теодоро. Это было странно. Непонятно... Объяснение, конечно, было и наверняка простое. Гелиос, конечно, привозил сына, и не раз, в Британию, возможно, в дни своих приездов он оставлял мальчишку в Дорсете под присмотром старых, верных слуг. Но всё равно слушать это... Было больно и приятно. Словно свежий воздух, будто память вдруг ожила и напиталась новой жизнью. Теодоро знал ласковые руки нянюшки Айлин, знал строгий голос Барта и стряпню Сильвестра. Наверняка он знал и те же колыбельные, и слышал всё про хитреца Одиссея, и любил тыквенную запеканку.       — Значит, ты хотел бы остаться в Англии и жить в именье в Дорсете, а учиться у меня? — переспросил Матео.       Идея была дерзкая, безумная, шальная, но сердце встрепенулось, сделало кульбит. Теодоро мог остаться той ниточкой, что малодушно могла бы связывать Матео с Гелиосом. Судьба давала ему странный расклад карт. И Матео задумался. Он полюбил Теда, принял в нём участье, он его понимал и чувствовал, а тот в ответ тянулся к Тео. Все, что напридумывал юный милорд, не так уж и невыполнимо. Разве что отец его будет не в восторге...       — Как вы думаете, стоит мне предложить этот вариант отцу? Думаете, он поймёт? Отпустит? — Теодоро смотрел с надеждой и мольбой, смотрел как на оракула, и Матео растаял и кивнул.       — Я с ним поговорю, — улыбнулся он, и Тед совсем по-детски кинулся ему в объятья, вжался с такой силой, что Матео засмеялся и, робея, но нежно потрепал парнишку по волосам. — Ничего не обещаю, — добавил он смеясь. — Решенье всё же принимать не мне, а Гелиосу. — Теодоро отстранился.       — Спасибо, вы единственный, кто меня послушал и не отмахнулся, — улыбнулся он. — Вы назвали отца по имени, — добавил он весело. — Вы помирились?       Матео поджал губы.       — Боюсь, что нет, малыш, — покачал он головой. — Но мы взрослые люди, разберёмся. Главное — чтобы ты был счастлив и спокоен. Нам ведь не нужны потопы? Так ведь?       Тед смеялся и кивал, а Матео смотрел на его улыбку и не мог отделаться от мысли, что она ему знакома до мельчайших деталей — ямочки, абрис губы, чуть вздёрнутые уголки и резкий росчерк острейших скул. Теодоро напоминал ему кого-то очень ярко, но Матео не мог понять кого.       Поговорить с Гелиосом Гальба оказалось непростой задачей. Тот изящно и ловко избегал Матео. Каждый раз, едва советник появлялся ещё издали, Гелиос прекращал беседу, с кем бы её не вёл, или оставлял занятье, которым занимался, и стремглав исчезал, надёжно укрываясь в своих покоях, а то и в мастерской. Разговора так и не случилось, но Матео не отчаивался — он решил, что обсудит всё с Гелиосом на празднике. Уж там-то тот не сможет сбежать и раствориться в шёлковом тумане из юбок и ливрей. До пикника оставалось два дня, Матео набирался терпения и смелости дерзко просить лорда Гальба оставить его сына в Англии на попеченье сэра Локсли. Чтобы тот стал официально его учеником, подопечным мага, подмастерьем на год. Решение было безумным, но грело Тео возможностью быть рядом с тем, кто был для Гелиоса ближе и дороже всех! Это было лучиком надежды для терзаемого раздором сердца. Глупого, слабого сердца, что вопреки всему мечтало о любви, о нежном взгляде, о редкой возможности пусть хоть раз в год увидеть Гелиоса ещё и иметь право хоть что-то знать о его жизни, говорить с ним, может быть, писать. Быть не частью его судьбы, но хотя бы вскользь, по краю её касаться. Этого уже было бы достаточно, чтоб не сойти с ума.       Прощальный королевский пикник проходил на большой поляне возле озера и у самой кромки леса. Почти у воды расположились большие шатры с угощеньем и винами, и до начала основного представления все присутствующие в этот погожий, совершенно безветренный день плавно перемещались между столами, лакеями, озером, которым так приятно было любоваться в эту пору, особенно с бокалом лучшего розового вина.       Тысячи стрекоз слетелись в этот день на ровную, бестревожную гладь озера, переливаясь изумрудом, аметистом своих лёгких крыльев и притягивая взгляд, завораживая красотой. Жёлтые купавницы нежно покачивались из глубин воды, а на той стороне, на другом берегу рдел лес, уже начавший желтеть и облетать листвой. Погода была великолепная. Беседы лились неспешно, предвкушающе-радостно. Музыканты должны были прибыть перед закатом, и представление обещало стать впечатляющим. Сцену установили прямо на лугу, большая группа плотников и рабочих из деревни сооружали подмостки несколько дней без отдыха. Амфитеатр был уставлен резными стульями, а в самом центре располагалась импровизированная ложа для королевской семьи, чуть на возвышении и укрытая шёлковым навесом. Но до заката оставалось ещё несколько часов, и приглашённые дворяне степенно прогуливались вдоль озера, любовались пейзажами и наслаждались последним днём на лоне природы и в преддверии столичной суеты.       Мирный покой и гармония этого вечера упоительно действовали и на Матео. Он, как и все, был очарован танцами стрекоз, благоуханием купавниц, он вдыхал сладко-терпкий воздух предлесья и качал внутри себя тишину и красоту момента. Но, как невольник на цепи, взгляд его был прикован к Гелиосу. Он преследовал его сквозь толпу и шатры, сквозь листву и палантины. Тео чутко ловил его движения, не упускал из виду ни на мгновение. Гелиос был в тёмно-сером, почти графитовом костюме, волосы элегантно собраны в хвост — весь гладкий, идеальный, ни лишнего жеста, ни суеты, ни напряжения. Грация хищника, стать полубога, безупречность во всём. Лорд Гальба более чем оправдывал своё имя — смотреть на него всё равно что смотреть на солнце! И Матео смотрел. Смотрел почти не таясь, смотрел обжигаясь, смотрел до боли, до рези в глазах — он боялся, что не успеет запомнить всё. Абсолютно всё! Боялся не насытить глаз, упустить что-то мимолётное, лёгкое. Ему нужно было заполниться Гелиосом, заполниться им до краёв, чтоб хватило надолго. Кто знает, когда теперь он сможет увидеть его снова? И сможет ли вообще?       Чем ближе подступал вечер, тем сильнее подрагивал Матео. Он хотел поговорить с Гелиосом до начала оперы, хотел улучить момент, когда тот будет один, и объясниться, просить вместо Теодоро, попробовать договориться. Но подходящего момента не выпадало — Гелиос постоянно был в окружении придворных дам, что по сложившейся уже традиции липли к нему словно пчелы к меду.       Матео ненадолго отпустил слежение, отвлёкся на стрекоз и проступающую вдалеке полосу заката. Облака плыли так низко — не иначе завтра будет гроза. Со скал за лесом медленно наползали на озеро тени, словно сумрачный прибой. Времени оставалось немного. Уже начал настраиваться оркестр. Всю поляну обдало скрипичным плачем, невпопад пока виолончелью, трубами порой. Матео вновь посмотрел в сторону Гелиоса, туда, где видел его до того, как ненадолго отвлёкся... и не нашёл его глазами. Сердце в панике метнулось дробью. Тео заскользил тревожно взглядом от шатра к шатру, но нигде не замечал искомой гордой осанки, золота волос, так непривычно собранных в тонкий хвост, а не убранных озорными витками за уши. Гелиоса нигде не было. Матео стал неспешно, искусственно себя задерживая, проходить рядами от одного стола к другому, от одной компании к другой, но Гелиоса не было! Почему-то это встревожило Матео, будто лёгкий холодный ветер мазнул по кромке лба, заставляя вздрогнуть.       Больше получаса Матео обходил по кругу, по периметру поляну, и с каждым шагом становилось всё тревожней. Но вот вдруг глаза радостно вначале вырвали жемчужный бант, что был повязан на изящной шее, а после и всего Гелиоса, выходящего из сени начинающегося за шатрами леса.       Глашатай дал сигнал — через четверть часа начнётся представление. Гости стали рассаживаться по местам амфитеатра. Матео спешно решил действовать, он пошёл напрямик к Гелиосу, что будто в лёгком замешательстве стоял всё там же, едва выйдя из леса. Приближаясь, Тео сразу различил хмурую складку меж бровей, нервные пальцы — Гелиос был расстроен или озадачен. Но Матео, боясь, что другой возможности не представится, всё же подошёл.       — Ваша Светлость, — как можно слаженней, спокойней обратился он и поклонился первым. Гелиос вздрогнул, будто бы очнулся от тяжёлых дум, обернулся, словно и не глядя прошёлся взглядом по Матео, свёл ещё сильнее брови, будто от мигрени, и негромко сказал, даже не поприветствовав и не поклонившись:       — Не сейчас, Матео, — и дёрнул плечом. И Матео обескураженно замер, удивлённый таким прилюдным пренебрежением светскими формальностями.       — Сэр Гальба, я хотел бы... — начал было Тео, но Гелиос дерзко мотнул головой и, не скрывая раздражения, почти цыкнул.       — Не сейчас, Тео, я же сказал. Я не могу. Всё позже, — бросил спешно он через плечо, уже уходя, даже не обернувшись, даже толком не взглянув на Тео.       Гелиос быстро шёл сквозь лакеев, шёл прямиком к рядам амфитеатра, где уже расселись почти все зрители, включая венценосную чету с сыном. Пустовало только кресло возле Фердинанда — кресло сэра Локсли, который чувствовал себя словно мальчишка, которого при всех обидно отхлестали по щекам, и теперь они горели негодованьем, изумлением и немного — всё ближе подступающей тревогой, что теперь усилилась стократно. Напрасно герцог Локсли строил быстрые догадки и лелеял надежду, что попробует ещё раз поговорить с Гелиосом уже после представленья. Пока Тео так размышлял, он удивлённо видел, как лорд Гальба подошел к Её Величеству, скоро поклонился, так же бегло что-то ей сообщил и тут же удалился.       Будто по заказу и так некстати раздались первые аккорды увертюры. На подмостки вышла дива. Зал замер, а Матео всё ещё надеялся увидеть, куда направился Гелиос, но все попытки оказались втуне — слишком темно, слишком много лакеев, слишком громко заголосила дива арию Царицы Ночи. Гелиос исчез, растворился в сумерках и мельтешащих алых ливреях, в музыке гениального австрийца.       Покорно отсидев всё представленье и уже во время фейерверка и общих смеха и веселья, Матео уличил момент и обратился к королеве.       — Ваше Величество, а что такое стало с лордом Гальба? Он так поспешно удалился, — Тео делал вид, что как и все, восхищённо наблюдает за салютом, но весь был слух и напряжённая струна.       — Его Светлость нездоровы. Он попросил нашего дозволения вернуться в замок, — отвечала Изабелла, обмахиваясь веером, щеки её раскраснелись, локоны у лба чуть растрепались — в этот момент она была прелестна, но Матео и в голову не пришло одарить её подходящим комплиментом.       «Как же! Нездоров!..— думал советник, весь поглощённый своими мыслями. — Он выглядел сердитым, недовольным, но точно полным сил. Просто смылся!»       О причинах такого поведения Матео предпочитал не размышлять. Причины ему казались очевидными. Что ж... Пусть так. Фейерверк гремел! И советнику всё мнилось, что это триумфально провожают небеса его любовь. Прощай, любовь! Да здравствует король! Вот так. Даже не простились. Завтра будет суета, отъезд, гомон и шум. Перспективы оставить подле себя Теодоро час за часом гасли, как камин, что под утро позабыли вздуть и дать немного жизни углям. Надежда таяла. Холод в сердце, напротив, сковывал всё больше. Всё горше виделось глухое одиночье.       Радостные залпы, искры, шампанское и уже музыка повеселей. Хлопушки, брызги — фееричное прощанье с летом. Под фанфары скрывался герцог Локсли с праздничного пикника, что всё больше становился схож с богемной вечеринкой в стиле Сохо. Дез Эссент стал управлять оркестром. Все смеялись и стали танцевать. Двор хмелел. А Матео, трезвее пастора в заутреню, шёл обратно в замок. Ему было тоскливо. Было тошно. Светский лев из него сейчас был бы как из дерьма пирог, и он без сожалений покинул разудалое веселье, поляну, общество. Он знал, что это был конец. Не только лета и праздного сезона, нет. То был конец его надеждам и мечтаньям, конец всему, что так бурлило все эти четыре месяца. Конец всему.       Апатия, грусть, меланхолия накрыли советника своим серым плащом унынья, и он, не найдя что делать, как себя утешить, лёг спать, едва успев дать указанье Пьеру по поводу сборов на завтра, и велел не беспокоить его до рассвета, не будить, даже если грянет третья магическая. Ему было всё равно. Хотелось только спать...       Было примерно половина третьего, когда Матео, всё ещё блуждая во сне, сквозь пелену сознанья почувствовал чужое присутствие возле себя — тонкий запах страха, горечь тревоги и холодный, острый испуг. Тео распахнул глаза и резко сел. В свете одинокой свечи он различил тень, силуэт. Свеча дрожала... в руке Гелиоса.       — Тео, — прошептал он сипло, быстро, — Тео, вставай! Мне нужна помощь...