Кangaroo cry

Было поздно, позже, чем Хината обычно позволяла себе ложиться спать; так же поздно, как она не спала всю последнюю неделю. Каждый вечер она маниакально убиралась в доме по нескольку часов подряд, огорчаясь, когда любая задача, которую перед собой ставила, заканчивалась. Её текущей работой была отделка. Последние три часа она провела, оттирая её вокруг основания своего дома с помощью щётки, влажной тряпки и мягкого моющего средства. Хината знала, что никто не обращал внимания на состояние отделки дома, в том числе и она сама, однако не могла позволить себе думать об этом слишком долго. Не могла позволить себе думать… в чём, на самом деле, был смысл. Прошло несколько дней с «той ночи» — так женщина называла то, чему она стала свидетелем в башне Хокаге. Они с Сакурой вылезли из шкафа в смешанных чувствах: в состоянии замешательства, жалости и печали. Позже подруга пыталась поговорить с ней об этом, но Хината не могла её слушать, не могла вникнуть в какие-либо рассуждения куноичи. После нескольких минут уговоров Хьюга наконец повернулась к ней, прервав ту на полуслове, и сказала: — Я ценю твои добрые слова, Сакура, но сейчас мне нужно идти домой. Уходя, она старалась не думать о мягком зелёном взгляде, провожающим её, но уже почти возле двери донеслось неуверенное: — Ну, мы всё же поговорим об этом, верно? Я имею в виду, мы не можем просто… — Хината не повернулась, но где-то в своей голове видела, как Сакура жестами обозначает всю эту сцену произошедшую в башне Хокаге и как бы намекает. — Мы просто не можем оставить всё как есть, — это было то, что Сакура хотела сказать и то, что Хината очень старалась не слышать, как из внешних источников, так и в своей голове. И вот, Хината убиралась. Готовила, гладила, шила, пекла, подстригала, косила и чистила. В доме Хьюга было чище, чем когда-либо, с того дня, как она въехала в него, однако, он всё равно казался грязным, испорченным чем-то (или кем-то), что не давало о себе знать. Каждый раз, когда у женщины заканчивались задачи, она становилась беспокойной, озлобленной и раздражительной и… Она найдёт себе другое занятие, что-нибудь настолько отвлекающее, что не сможет просто сидеть и думать. Она изнуряла себя и прекрасно понимала это; так же, как понимала и то, что если примет предложение Сакуры поговорить — не будет знать, что сказать. Мысль о том, что муж не любил её на протяжении всех этих двенадцати лет, — настолько пугала, настолько раздирала душу, что каждый раз, когда Хината позволяла себе думать об этом… Её надвигающийся приступ паники был прерван тихим звоном ключей, вставляемых в дверной замок. Хината не отрывалась от своего занятия, заставляя себя не смотреть на мужа, пока тот устало пробирается в гостиную и бросает своё одеяние Хокаге со шляпой на ещё нетронутый уборкой диван. Она смотрела вперёд, отдраивая щёткой вокруг особенно грязного места, не вслушиваясь в шорохи, с которыми Наруто снимал обувь и ставил её у двери; не придавала значения звукам «пат», «пат», «пат», что издавали его босые, липкие ноги, пока он шёл к ней; не обращала внимания на его мягкий зевок, после чего тот причмокнул губами так, будто наконец-то был доволен тем, что оказался дома. Игнорировала острую боль в груди, когда вспомнила, что его «дом» очевидно скитался по миру последние двенадцать лет. Подавляла мысли о том, как она всё ещё любила его, в то время как он присел на корточки рядом с ней, положив свою неповреждённую руку поверх её собственной, остановив невротическую уборку в процессе. Женщина старалась не дрожать, пока мужчина утыкался лбом ей в плечо, вдыхая запах, словно это то, что утешало его, успокаивало после долгого рабочего дня. Может быть, так оно и было, а может, это просто то, чем он заменяет Саске, которого упустил. Хината, вероятнее всего, никогда и не узнает. Да и не хотелось ей это знать. Его нежные пальцы разжали её собственные, вынимая щётку из крепкой хватки. Он массировал ладонь жены своим большим пальцем, переходя на костяшки и спускаясь к кончикам подушечек. Всё это время мужчина со всех сторон осыпал мягкими поцелуями-бабочками гладкую поверхность женской шеи. Он был так нежен, словно тот самый Наруто, являвшийся её мужем всё это время, что на мгновение она смогла притвориться, будто он любит её так, как она всегда думала, что любил… Когда Хината обернулась, мужчина накрыл тыльную сторону ладони женщины своей и поднёс к губам, — она чуть не расплакалась от теплоты этого прикосновения. — Ты так усердно работала, Хина. Обняв женщину со спины, Наруто сжал руки жены в свою, а свободной прошёлся вдоль её бедра, ещё теснее сжимая в своих объятьях и утыкаясь носом в мягкое чувствительное местечко у неё на затылке. — Так тяжело. Что у тебя на уме? Ей хотелось кричать. Хотелось обнять его крепче. «Как он мог меня не любить?» — подумалось ей, когда он наконец развернул её в своих объятиях; широкие, сильные руки легли на поясницу. Его руки нежно поглаживали её спину, скользя лёгкими движениями кончиков пальцев в неком бессознательном, успокаивающем жесте. Глаза Наруто были не менее добрыми, естественными в своей озабоченности её чрезмерной уборкой. Удобнее перехватив свою жену, Узумаки понёс ту в спальню, попутно осыпая поцелуями пушистую макушку. — Тебе нужно поспать, Хина. Не напрягайся так сильно, — он слегка отстранился, лениво улыбаясь. — Иначе закончишь, как я. Добравшись до двери спальни, Наруто вслепую протянул руку, отодвигая раздвижную бамбуковую дверь в сторону, чтобы пройти внутрь их комнаты. Хината подняла лицо, открывая мужу доступ к своему носу, щекам, мягким губам. Она целовала своего любимого сотни, тысячи раз, каждый из которых был по-своему нежен. Но на этот раз было горько, ложь снова и снова покалывала нижнюю губу, высунутый язык скользил грязным, влажным страданием по её рту. Вспышка гнева поднялась в ней, усиленная тем, как трепетно мужчина приподнял её подбородок, обеими руками обхватив его, словно она была нежным цветком. — Сакура сказала мне, что миссия Саске продлена ещё на два года. Наруто сделал паузу, все его действия прекратились. Он отстранился, глядя на жену с добротой, даже руки на её теле не дрогнули. Мышцы на них не застыли, не выдали реакции на такое заявление, но вот глаза — совсем другое дело. Тёплые, молочно-голубые радужки застыли, на лице в одно мгновение промелькнула боль, оставив после себя вялое, застарелое чувство вины. Хината даже не могла разозлиться, ведь именно она в своё время врезалась в иллюзию. — Да, — ответил Наруто с фальшивым спокойствием, — Да. Так и есть. Хината постаралась сохранить выражение лица, подняв глаза, в которых не было ничего, кроме фальшивого беспокойства и жалости. — И ты не будешь преследовать его? Что-то во взгляде Наруто изменилось. Он чуть отвернул голову в сторону, глаза остекленели. Мысли, без сомнения, блуждали в воспоминаниях, в которые Хинату никто не собирался посвящать. Его руки опустились, теребя шнурки на толстовке жены. Наконец, спустя несколько напряжённых секунд, Наруто ответил: — Гоняться за Саске бессмысленно, — вздохнул он. — Это всё равно что гоняться за луной. Хината не могла скрыть искреннего удивления на своём лице. Никогда прежде она ещё не слышала, чтобы её муж говорил о Саске так, будто в один прекрасный день это не станет чем-то постоянным. Саске и Наруто, Наруто и Саске, дружба и связь — то, к чему всегда стремился Узумаки. Человек, в погоне за которым Наруто следовал последние тридцать два года своей жизни, — исчез. Любящий. По-видимому. — Наруто, — почти прошептала она, протягивая руки, дабы предложить некое подобие хоть какого-то утешения. Двенадцать долгих лет любви к нему не могли быть стёрты одной ночью желанных признаний. Её тело, её сущность всё ещё испытывали боль, когда страдал он. И ясно, зримо — Наруто сейчас больно. — Это правда, — снова заговорил он, удручённый, с разбитым сердцем. — Это правда, что я… — он покачал головой, избавляясь от мыслей, что прятались за холодными глазами и ещё более холодной улыбкой. — Он такой и есть… Мне нравится, что он позволяет мне… Наруто прикусил нижнюю губу, пытаясь передать свои чувства к мужчине, не выдавая их истоков. — … Быть рядом, быть частью его жизни, когда он здесь. Мне так хорошо, когда он здесь, со мной, всё кажется таким ярким, — неловкое прочищение горла. — Я имею в виду, с нами. Наруто тяжело сглотнул, вероятно, сдерживая фонтаны ласковых слов о любимом человеке. — Но это всего лишь лунный свет. На самом деле его здесь нет, — он притянул Хинату к себе поближе и зарылся лицом в её волосы, чтобы дышать ровнее. — Независимо от того, сколько времени я трачу на погоню за ним, он никогда не оказывается в пределах моей досягаемости. Хината была в восторге от уязвимости и откровенной честности, которую предлагал ей муж. Являлось ли то признанием того, что это… — Идём в постель, Хината. … поражение? Хината позволила отнести себя к кровати и опустить на неё, чувство вины заполнило грудь. Наруто сдавался. Когда он раздевал её, целовал, обнимал и проходился знакомыми, спокойными движениями по всему телу, она чувствовала, как он сдавался. «Хорошо» — подумала она. Злобная ревность охладила её обычную добросердечную натуру. Она ничего не могла с собой поделать, она выигрывала. Побеждала, ни разу по-настоящему не проиграв. «Хорошо, оставь его. Оставь, Наруто, пожалуйста. Я здесь». Ход мыслей резко изменился, когда он погрузился в неё и её краткий приступ горечи уступил место знакомому ощущению. Она знала, как любить его. Знала, как быть любимой им. Она могла бы сделать это, любить его, обнимать и создать с ним семью. Она могла бы удержать его, окутать его той жизнью, которую они построили для себя, и никогда не давать ему времени или повода выглянуть из-за занавеси, чтобы наблюдать за ночными тенями, поджидая человека, который портил жизнь Хинате на протяжении долгих двенадцати лет прямо у неё под носом. «Я здесь, Наруто. Пожалуйста. Пожалуйста, пусть этого будет достаточно для тебя. Пожалуйста, пусть меня для тебя будет достаточно». Она сказала себе, что чувствует это. Чувствует, как он уступает свою застарелую боль тому, что у них было; чувствует, как он смягчается от её ласковых прикосновений, тихого шёпота любви. Когда Наруто излился в неё, то прильнул к ней сильнее, при этом оставаясь внутри дольше, чем они оба обычно считали необходимым. Мужчина шептал ей на ухо всякие ванильные глупости, говорил, какая она красивая, добрая. Хината слушала его и верила ему. Когда его поцелуи стали вялыми, а руки прижали женскую голову к своей груди, она поверила, что он хочет её. Когда он повернулся, разморенный от секса, бормоча события дня и сонно рисуя кончиками пальцев круги в ложбинках у неё на спине, женщина поверила, что он любит её. Хината заснула в объятиях мужа, и впервые за несколько дней от нее ускользнули суровые, уродливые сны. Она проснулась только от тихого спокойного зова, доносившегося из щели в дверном проёме их спальни. — Мамочка, — заплакала Химавари, голос был надтреснутым и тихим. Похоже, в эту ночь кошмары оставили в покое не всех членов семьи Узумаки. — Мамо… — Ш-ш-ш, я схожу к ней, — прошептал Наруто, перекладывая голову Хинаты со своей груди на подушку, прежде чем она успела зашевелиться. Хината была благодарна своему мужу за его интуитивную самоотверженность. Он не знал, почему она так плохо спала всю прошлую неделю, но каким-то образом знал, что теперь она успокоилась. Он накинул одеяло на плечи Хинаты, а затем тихо вышел из комнаты, чтобы утешить их дочь. Когда Хината вновь проснулась, сон без сновидений заставил ощутить себя довольной и тёплой, но на улице ещё было темно. Она чувствовала, что, независимо от того, насколько умиротворённым был разум в последние несколько часов, её тело продолжало скучать по мужу. Не обращая внимания на подсознательную тягу ко сну, она выскользнула из постели и направилась в гостиную. Хьюга начала отодвигать бамбуковую дверь, отделяющую спальню от гостиной, но остановилась, приоткрыв всего два дюйма. Сквозь щели в двери Хината наблюдала, как её муж проводит руками по волосам их дочери. Химавари спала, уткнувшись лицом в грудь Наруто и подпирая макушкой его подбородок. Выглядывал только детский носик; блестящие, чёрные волосы девочки были были в небольшом беспорядке из-за действий отца. Её ноги были подтянуты к животу Наруто, где его ритмичное дыхание, скорее всего, убаюкивало ребёнка. Хината знала это, потому что сама дремала под то же дыхание последние двенадцать лет. Рука Наруто продолжала гладить волосы Химавари, дрожащие пальцы касались их дочери так легко, что она, возможно, даже не почувствовала бы этого, проснувшись. Другая его рука, забинтованная и крепкая, была сжата в кулак у собственных зубов, дабы сдержать шум. Его дыхание было ровным, достаточно ровным, чтобы убаюкать их дочь; но теперь Хината могла заметить, что это происходит только потому, что вся его боль была сосредоточена в нижней части лица. Зубы сомкнулись так сильно, что женщина со своего места в дверном проеме могла видеть, как напрягаются челюстные мышцы Наруто. А его глаза, прекрасные голубые глаза её мужа, оставались верны аллегорической форме — из них текли потоки беззвучных слёз. Влажные дорожки, которым уже несколько часов, судя по ширине бликов на щеках Наруто, не успели высохнуть. А новые всё продолжали наворачиваться, каймя нижние веки мужчины и оседая на ресницах, затем вновь стекали вниз, присоединяясь к множеству других слёз, скатившихся до них. Хината ощутила себя раздавленной, когда реальность с новой силой обрушилась на неё. Она наблюдала за своим мужем, смотрела, как он безмолвно плачет в тюрьме их жизни. Наблюдала, как он держит их дочь в одной руке, а другой удерживает себя от того, чтобы не потянуться к Саске. Мысли женщины об исцелении были забыты, их заменила новая боль в сердце, с которой она познакомилась на неделе. Ей хотелось пошевелиться, но, как и в ту ночь в башне Хокаге, она стояла, парализованная болью своего мужа. И вот, со слезами, стекающими по её щекам, словно потерянные обещания, Хината Хьюга наблюдала за своим мужем. А её муж смотрел на луну.