Кangaroo cry

Хината сидела уставившись через всю комнату на Саске. Никто из них ничего не сказал, а дети отказались заполнить пустое пространство (впервые в жизни). За столом воцарилась тишина, если не считать приглушённых рыданий Химавари, которая спрятала лицо на груди матери. Хьюга ощущала, как крупные капли слёз дочери просачиваются сквозь её рубашку. Боруто сидел тихо, наморщив лоб и уставившись в свою тарелку с выражением глубокой сосредоточенности. Женщина надеялась, что мальчик не пытается сложить два и два воедино. Как и его отец, Боруто был громким и несносным, его экстравертная натура составляла о нём впечатление некого идиота по сравнению с остальными сверстниками. Однако, как и у Наруто, у него имелась природная интуиция, когда дело касалось понимания человеческой природы, и он умел довольно хорошо анализировать социальные ситуации, если хотел. Хината не желала, чтобы он заходил слишком далеко в этом вопросе. Во всяком случае, пока. Не прямо сейчас. К удивлению, на помощь пришёл Саске. — Боруто, почему бы тебе не пригласить свою сестру и Сараду на данго? А я пока приготовлю для вас одежду. Боруто вскинул голову, но прежде чем он успел ответить, Сарада поспешила возразить: — Папа, я не… Сарада уставилась на Хинату. Женщина какое-то время смотрела на неё в ответ, затем перевела взгляд на Саске. В глазах девочки Хьюга увидела беспокойство, а во взгляде её отца читалась боль. — Сарада, — тихо начала Хината, — твой отец будет здесь, когда ты вернёшься. Учиха с трудом сглотнула, затем вновь повернулась к отцу с застывшими слезами на глазах. — Ты обещаешь? Саске не улыбался. Выражение его лица, казалось, почти поникло под обескураженным взглядом дочери. Хината не могла понять, была ли его печаль вызвана тем фактом, что его ребёнок так мало верил в его слова, или тем, что теперь ему приходилось подтверждать сказанные. Она понимала, основываясь на неизмеримом количестве раз, когда Саске отказывал Наруто в том же самом обещании, что это было нелегко. Этот мужчина вырезал своё собственное сердце, своё маленькое, скудное подобие мира, и преподносил своей дочери на серебряном блюде. Если бы Хьюга не знала, откуда в первую очередь взялась эта досада и сердечная боль, она могла бы поразиться его самоотверженности. Но как бы то ни было, корень боли Саске только лишь недавно пробрался в идеальную жизнь Хинаты. Она жалела, что у неё не хватило душевных сил, правильных границ, чтобы видеть здесь жертвами только себя и своих детей. К сожалению, её эмоциональная зрелость намного превосходила зрелость среднестатистической женщины, и она не могла не испытывать жалости к сломленному человеку сидящему перед ней. Ей очень хотелось, чтобы кто-то был виноват в этом затруднительном положении, хотелось, чтобы она могла направить свой гнев на единственный источник зла. Теоретически самым близким человеком, подходящим под это описание, являлся Учиха; но всё же, как она могла думать так сейчас, в свете последних событий? Саске, при всём его стоицизме и отсутствии элементарных навыков общения, тоже был не кем иным, как жертвой. Вопреки себе, Хината жалела его. — Пойдём, Химавари. Боруто не возражал против такого плана. Он потянул девочек за запястья к входной двери, двигаясь достаточно медленно, чтобы Сарада уходя успела бросить на отца взволнованный взгляд. Хината встала и начала собирать пустую посуду. Саске пытался помочь ей, молча складывая полупустые чашки одной рукой. Ни один из них не прокомментировал то, что только что произошло. Отсутствие у Саске потребности прояснять ситуацию вслух было чертой, которую Хината с горечью могла отнести к себе. Она повернулась и направилась на кухню, не удивившись, услышав, как Саске шаркает за ней. Они оба поставили тарелки на стойку; затем, не говоря ни слова, Хьюга начала наполнять раковину мыльной водой, в то время как Саске стряхивал с тарелок остатки еды. Как только раковина наполнилась, женщина начала мыть и ополаскивать посуду, затем молча передавая чистые тарелки Саске, дабы тот их протёр и отложил. Она была бы счастлива закончить уборку в этой мирной, но ужасно односторонне неуютной тишине, но всё же не выдержала и заговорила, застав Саске, в третий раз за последние пять минут, вытирающим единственную руку кухонным полотенцем, чтобы заправить непослушные пряди волос за уши. — Саске, тебя это не раздражает? Его рука замерла у самого уха, явно застигнутая врасплох нарушившейся тишиной. — Я имею в виду… — пролепетала Хината, переводя взгляд с него на пол, а затем снова на тарелки. Она знала, чувствовала, что покраснела и ненавидела себя за это. — Твои, волосы, я просто… я могу… Она вновь посмотрела на него, лёгкое замешательство, промелькнувшее на его лице, вызвало у неё скорее разочарование, нежели смущение. — Иди сюда, — тихо проговорила она, потянув за манжет его рубашки, дабы он присоединился к ней за столом. Там она положила руку ему на плечо, не замечая, как напряглись его мышцы под её прикосновениями. Она проигнорировала это, слегка надавив на край его предплечий, надеясь, что он поймёт. Мужчина так и сделал: повернулся и сел к ней спиной, после чего она, сдвинувшись, положила обе руки ему на плечи. На мгновение воцарилось неловкое молчание, но спустя пару секунд напряжение с плеч Саске спало. Он тихо вздохнул, когда руки женщины скользнули от плеч к основанию шеи. Учиха замер на долю секунды, в то время как она погрузила свои руки в его волосы, но снова расслабился, когда Хьюга начала расчёсывать пальцами длинные пряди. Хината даже услышала, как он вздохнул, после того как добралась до корней его длинных волос, слегка царапая короткими ногтями кожу головы, пока она расчёсывала их от основания до кончиков аккуратными движениями. Женщина позаботилась о том, чтобы тщательно распутать каждый колтун, стараясь не дёргать слишком сильно и не причинять ему неудобств. Примерно через десять минут она прочесала каждую прядь волос. Затем, начиная с макушки, стала свободно заплетать его волосы во французскую косу. Ни один из них не чувствовал необходимости заполнять пространство между ними разговором. В этой тишине Саске откинулся на спинку стула, его голова склонялась то влево, то вправо, в зависимости от того, с какой стороны Хината вытягивала пряди. Мужчина испустил долгий, глубокий вздох, в то время как она снова начала впиваться ногтями в его волосы — место, которое, вероятно, оставалась нетронутым большую часть его жизни. Одиночество, терзающее Саске, не ускользнуло от Хинаты; горечь и обида, хотя и присутствовали, — не затмили её восприятие. Она признавала их сходство, могла представить себя идущей по тому же пути, если бы ей не было даровано в жизни несколько больше преимуществ, чем мужчине сидящему перед ней. Она была красива, с мягким голосом — то, что мужчины в их деревне всегда ценили в женщинах; и она была просто женщиной. Хината была всем тем, чем должен был обладать Хокаге Деревни Листа, что резко контрастировало с её конкурентом визави. Нельзя было не заметить спокойный ум Саске и его острое восприятие. Она представила себе молодого, опустошённого, потерявшего надежду восемнадцатилетнего юношу, наблюдающего за своей нынешней ситуацией глазами человека гораздо старше, гораздо мудрее, чем когда-либо должен был быть взгляд любого ребёнка. Она уверена, что он уже обдумывал это раньше. Хината была не первой, кто проанализировал его нынешнее затруднительное положение. Хотя она не знала точной истории, судя по мимолётным взглядам, которые Саске и Наруто посылали друг другу за последние двенадцать лет; прикосновения, что, казалось, тянулись к нему, а не пролетали мимо; объятия Наруто, дарованные Учихе, объятия, которые, как все знали, длились дольше, чем считалось социально приемлемым; основываясь на всех этих вещах, Хьюга понимала, что там, по крайней мере, должна быть какая-то история. Что-то, что могло бы заглушить тоску, безнадёжность, стремление. Кто-то не желает чего-то, если не знает, как это получить. У Саске когда-то был её муж. В каком контексте, она не знала, но потери Наруто было достаточно, чтобы лишить Учиху любой радости, на которую тот мог надеяться в течение оставшейся жизни. Пока Хината спускалась по косе, пропуская новые пряди, пробираясь по его затылку, она вдруг увидела это. Увидела катализатор, который запустил безнадёжную тоску восемнадцатилетнего Саске. Поцелуй, признание: действие, на которое, без сомнения, решился Наруто. Признание, достаточно честное, чтобы придать смысл тому, что связывало двух молодых людей друг с другом. Вот как это всё было, — подумала она. На мгновение, всего на мгновение маленький Саске позволил себе мыслить об этом. Подобно утешению, которое мужчина позволял себе чувствовать в руках жены своего возлюбленного, он не думал о том, что было «до». Он не думал о «сейчас». Он не думал о том, что будет «после». Хината представила, как Саске позволяет Наруто дотянуться до него: сначала до груди; затем до плеч; тёплые загорелые руки обхватывают его лицо. Женщина добралась до завязывания косы, но не остановилась на этом. Она замерла, закрыла глаза и попыталась представить, как бы её муж держал любовь всей своей жизни двенадцать лет назад. Мгновение она стояла неподвижно, выдыхая так тихо, что единственным звуком на кухне был стрекот цикад. Затем ловко провела кончиками пальцев по косе. Женщина проследила за руками мужа, пытаясь увидеть, какой путь неуклюжий и юный Наруто проделал бы по телу Саске. Он бы обнял его, — тихо пронеслось у неё в голове, прежде чем она впилась кончиками пальцев в плечи Саске, продолжая дальше воображать. Но не задерживался бы в этих объятиях. Прикоснулся к каждому кусочку тела, до которого смог бы дотянуться. Хината позволила инстинктам своего мужа провести её к изящному изгибу воротника Саске, вверх по гладкой коже шеи. Она услышала, как мужчина под ней вздохнул, стоило её руке опуститься под его подбородок, а мизинцу коснуться щеки. Конечно, — думала она дальше, пока печаль не нахлынула с такой силой, что пальцы чуть не задрожали.— Конечно, он бы удержал тебя здесь. Он бы посмотрел прямо. И это было бы правильно, — её пальцы сжались так, что большие могли подняться и коснуться уголков глаз Учихи. — Вот здесь. Он был бы таким храбрым, Саске. Таким смелым, чтобы посмотреть тебе в глаза и полюбить тебя. Ты знал это, не так ли? Это не являлось вопросом. По прерывистому дыханию, срывавшемуся с губ Учихи, Хината поняла, что они оба осознавали суть любви Наруто: она никогда не была направлена на него самого. Он бы разорвал себя на части, только чтобы Саске был в порядке; посмотрел бы в его глаза и позволил себе стать бессильным перед любой мимолётной прихотью, которую мужчина мог придумать, чтобы заставить Наруто пройти через это. Но ты не позволил ему этого сделать, верно? — фантазия почти разрушилась. Саске приходил в себя, если судить по изменению позы. Однако его решимость пошатнулась, когда женские руки вернулись к его волосам, почёсывая кожу головы, как делали ранее. Он сделал бы для тебя всё что угодно. Разрушил бы себя для тебя. Уничтожил все устои этого мира, лишь бы удержать тебя рядом с собой, — она почувствовала скатившуюся по щеке слезу и увидела, как та капнула на тёмные пряди волос Саске. Он бы разрушил свою жизнь ради тебя, — Хината потеряла след призрака своего мужа, что вообразила. Именно здесь всё обрывалось. Она была в конце пути Наруто, в точке, где двенадцать лет назад Саске ушёл. Ты не позволил ему. Сама по себе, ничем не руководствуясь, кроме инстинкта любви, переступив порог, который Наруто никогда не разрешалось переступать, Хината обхватила одной рукой верхнюю часть торса Саске, притягивая его к своей груди, в то время как другая её рука скользнула вниз к мягкому месту за ухом мужчины, прямо у линии роста волос. Он повернул голову, и они оба прерывисто вздохнули, когда его щека прижалась к её груди. Вот, — грустно продолжила она. — Вот так, Саске. Вот, как бы он любил тебя. От печали что-то сжалось в её груди, когда рука соскользнула с его головы, чтобы погладить скулу. Слёзы увлажнили подушечки пальцев. Находясь позади него, слегка нависая над его макушкой Хината могла видеть, куда устремился чужой взгляд. Учиха смотрел в окно, наблюдая за тем, как гаснет свет в комнате, пока солнце садится за горы. — Красиво, — произнесла женщина. Казалось, прерывистые слова слетели с её губ впервые за много дней. Но она сама понимала — прошло всего около тридцати минут с тех пор, как дети ушли. Она не ожидала ответа, поэтому, когда он всё-таки прозвучал — это потрясло её настолько, что прекратила ласкающие движения пальцами. — Я не люблю закаты. Он говорил ровно для человека, чьи слёзы продолжали капать на рукав Хинаты. Хьюга попыталась ответить спокойным тоном, молясь, чтобы голос не выдал состояние эмоционального смятения. — Тебе не нравится ночь? Он вздохнул, прижался к её груди и медленно вдохнул, готовясь к ответу. Хината ждала; сейчас она была не очень терпелива. — Дело не в этом, — тихо, будто он открывал секрет, который, если произносить достаточно низким тоном, возможно, не будет по-настоящему прочувствован. — Я просто ненавижу смотреть, как оно уходит. Её руки снова дрогнули. — Солнце? — М-м-м. Тишина. Стрекотание цикад. Их дыхание. Дыхание Хинаты. Женщина дышала. «Я дышу», — ухватилась она за эту мысль, впиваясь ногтями в волосы Саске достаточно сильно, чтобы быть уверенной, что это больно. — «Я дышу. Я дышу. Дышу. Дышу. Ды…» — Я люблю солнце, Хината. Обе её руки переместились к его волосам, сжимая их слишком сильно, дабы чувствовать себя комфортно. Если Саске и понимал, то не подал вида и ничего не сказал. Он позволил ей молча бороться с желанием вырвать ему все волосы. Хината никогда не хотела причинить боль тому, кого так жалела. Она ощущала, как пот стекает с её ладоней, ослабляя хватку, которой удерживала чужие волосы. Дыхание женщины было ровным, но то, какой была её хватка, говорило о многом. Я ненавижу тебя. Она крепко зажмурилась и уткнулась лицом в волосы Саске, дабы заглушить рыдания. Я тебя ненавижу. Ненавижу тебя, ненавижу, я ха… Она открыла глаза. Солнце уже село. И в комнате было темно. Медленно, болезненно осознавая, насколько крепкой стала хватка, Хината разжала пальцы на волосах Саске. Она почувствовала, как он бесшумно откинулся назад, но передняя часть её платья быстро намокла от его новых слёз. Женщина не сделала ни малейшего движения, чтобы вытереть собственные глаза, решив пригладить волосы Саске там, где её руки ранее устроили из них гнездо. Хьюга распутала всё, что смогла, не испортив косу. — Саске, — на этот раз не смогла скрыть, как надломился её голос, слёзы забили горло и покрыли лёгкие. — Ты когда-нибудь читал «Терновую птицу»? Это старый свиток, который передавался из поколения в поколение в моём клане. Это что-то вроде поэмы. Ответа не последовало, но она его и не ждала. — Существует легенда о птице… — тихо начала, зачёсывая назад выбившуюся из косы чёлку Саске. — …которая поёт только один раз в своей жизни, прекраснее, чем любое другого существо на земле. С того момента, как она покидает своё гнездо, птица ищет терновое дерево и не успокаивается, пока не находит его. После чего насаживается своей грудью на самый длинный и острый шип. И умирая, превозмогая собственную агонию, она превосходит любого жаворонка или соловья. За эту единственную песню птица платит жизнью, и весь мир замирает, слушая её, а Бог на небесах улыбается, поскольку лучшее достигается исключительно ценой великой боли. Ищем терновник, не зная о грядущей смерти. Но когда мы прижимаем шип к груди, мы знаем, мы понимаем… и всё же мы делаем это. В доме воцарилась тишина. Саске напрягся у неё на груди, но ему не дали времени осмыслить сказанного. — Я больше не знаю, кто эта птица, — прошептала Хината, её руки замерли на бледнеющей коже. — Наруто? — женщина остановилась, рука переместилась с тёмных волос на край челюсти. — Сакура? — она слышала, как у него перехватило дыхание при упоминании имени жены, хотя его глаза отказывались отрываться от темнеющей сцены за прозрачным стеклом окна. — Я? — её рука сжалась, и она медленно приподняла его лицо так, что он был вынужден встретиться с ней взглядом. То, что Хината увидела в выражении другого лица, оказалось не тем, что она ожидала. Страх. Призрачный, сковывающий сердце страх овладел каждой чертой его бледного лица. — Или ты? — наконец выдохнула Хьюга, поглаживая большим пальцем нежную кожу под его слезящимся глазом. — Знаешь, — задохнулся он. Его рука поднялась, дабы схватить её, достаточно крепко, чтобы причинить боль. — Ты знаешь. Внезапно его тепло исчезло. Он быстро встал, ударившись коленями о стол, и двинулся всем телом к двери. Он был похож на дикого зверя, паника охватила его тело и, казалось, парализовала двигательные функции. Безумный взгляд Саске не отрывался от женских глаз. — Не говори ему. Хината потянулась к нему, но отдёрнула руку, когда он заметно вздрогнул от её прикосновения. — Саске… — Не говори ему! Не надо… О, Боже, Хината, я… — его дыхание стало затруднённым, коротким. Хината знала, видела — он был на волосок от полномасштабной панической атаки. — Хината, не… — Саске… — Я пойду. Она замерла, страх овладел разумом. Он парализовал её, приковав к одному месту. Но там, где страх сковывал Хинату, Саске, казалось, только подпитывал желание двигаться. — Я ухожу, я… Он остановился, повернулся к комнате Сарады, и на его лице появилось выражение, которое Хината могла описать только как страдание. Мужчина постоял так какое-то время, позволяя чувству вины отразиться в его чертах так, как ему заблагорассудится. Затем, словно лёд, глаза Саске застыли, и он повернулся обратно к Хинате с вновь обретённой решимостью. — Я ухожу. Скажи ей... Скажи Сараде... Он покачал головой. Они оба знали — его извинения будут бессмысленными. — Саске, пожалуйста… Саске натянул капюшон своего плаща на голову, риннеган уже активировался, когда вышел за дверь. Прежде чем Хината успела подумать о том, чтобы пошевелиться, мужчина исчез. — О, Боже. Хината упала на колени, её сердце бешено колотилось в груди. — О, Боже, о, Боже, о, Боже. На мгновение она позволила эйфории от его отсутствия овладеть телом. Женщину затошнило от счастья; это заставило её возненавидеть себя больше, чем когда-либо в жизни. Счастье длилось недолго. Когда ее взгляд упал на дверной проём спальни Сарады, чувство вины захлестнуло тело Хинаты, подобно сильнейшему цунами. «О, Боже», — подумала она, охваченная ужасом. — Боже, что же я наделала?