Лань Сичэнь проводил Цзинь Гуанъяо из покоев с началом пятой стражи. Глупые, но безумно счастливые сны будоражили его разум оставшиеся часы.
***
Раннее утро встретило всех непривычно ярким и чистым небом. Духота стала прокрадываться через каменные щели, скребя своими цепкими ноготками. Салатовые и медовые пятна танцевали на дорожках. Солнечные зайчики прыгали под ноги, на стены и потолки, переливаясь. Ветерок мягко тревожил железный колокольчик. Трезвон пролетал над пагодами, забираясь под сонные скамейки. Шуршащими подолами мели пыль с дорожек редкие клёны. Холодная крепость озарилась светом и перестала напоминать зябкие катакомбы пыточных.
Звуки сабли уже коснулись чутких ушей. Они не разбудили Сичэня, ведь никто не встаёт раньше в воскресный день, чем орден монаха. Флейтист, чтобы не тревожить слуг, увлек себя рисунком. Краски, заботливо приготовленные Не Хуайсаном, ещё со вчерашнего дня мозолили взгляд. Мечника поразила столь разнообразная палитра цветов. Представить, сколько золотых ушло на синий и пурпурный, было попросту страшно, поэтому Лань решил не терзаться, а взяться за работу и преподнести хозяину зарисовку сегодняшнего утра. В последнее время он часто рисует.
Каменные лабиринты почему-то быстро сменились садами из моря пионов, скрытых беседок и ...вновь
его лицом. Хуань резко свернул бумагу и спрятал её в вазу с цветущем жемчугом. Белый тонкий свиток затерялся среди таких же худеньких стеблей, стукнувшись о дно. Лучше никому не видеть глубинных мыслей.
Картина была написана с небывалой лёгкостью в движениях и присущей его работам красотой. Однако чем больше всматриваешься, тем буря тревоги, скрытая глубоко внутри, всё сильнее расползается. И замечаешь: каждый штрих, как дыхание тихое, страданиями сотканное. Нечто такое, что напомнило об обещании дяде, которое Сичэнь понимал, теперь не исполнится ни-ко-гда. Именно поэтому даже карим глазам больно смотреть на рассеянный свет в каштановых волосах, изображенных на пергаменте. В волосах, в которых чуждо блестела перекрещенная облаками лента.
Цзэу-цзюнь быстро накинул на себя верхние одеяния. Длинные пальцы тщетно пытались повторить узор, что создавали любимые руки. В итоге смирились, коралловая заколка скучно повисла в волосах, худо-бедно держа густые пряди. Белую ленту по-привычке туго затянули. После укладки в зеркале отчетливо отразились бледно-розовые следы на шее. Несмотря на прошедшие часы они всё так же контрастировали с кожей. Ладони, которые сейчас были холоднее, чем
его, медленно накрыли нежданные бутоны ласки. Сичэнь обернулся. Внимательный взгляд пробежал до окон, там шторы еле дышали. Рядом никого не было. Кровать идеально убрана: складки простыни не обрамляли стройное тело, золотые кольца не дремали под одеялом, головной убор не покоился на подушке.
Это начало волновать.
Гадкий голосок после каждой встречи нашептывал: «Он ни разу так и не остался. И не осмелится.» Яо может уйти и разорвать все связи. Чего ему стоит это сделать прямо сейчас? Улетит, и не вспомнит. Зачем ему рисковать и терять почёт, за который он так упорно боролся. Цзиня ждёт законная красавица-жена, ребёнок, дела ордена— ему некогда наслаждаться ароматом чая.
Безусловно, Лань Сичэнь понимал, когда вступал в
такие отношения, как близко встанет около пропасти. Под ступнями и так сыпалась крошка, теперь же ещё чуть-чуть— сорвешься. Но разве глупых монахов это когда-нибудь останавливало?
Ворот плотно запахнули.
***
Глава оглядывался, мчась в трапезную комнату. Смешно, ему думалось, что побледневшие следы так и норовили показаться миру. Было бы крайне неловко и чревато, если бы на пути встретились слуги. Важно как можно скорее преодолеть узкий коридор.
«Чесать языками—это их главная задача. Не хочу лишать слуг работы»,— память любезно воскресила мимолётную шутку Ляньфан-цзуня. Предположить, что за этими словами стоит, было не столько сложно, сколько пугающе. Сичэнь не одобрял политику молодого заклинателя, однако не вмешивался в сложную паутину стратегий. Он не хотел задумываться, какими путями
его а-Яо собирался достричь своих целей: сердце прощало и находило оправдания прежде, чем Сичэнь что-то замечал. Для него мальчишка из дома терпимости шёл по светлой тропе.
Мэн Яо пытался очистить своё имя, пустив на гордецов их же собственный яд. Превратить остриё около шеи в меч своей руке— это сложная задача, целое искусство. Слухи, домыслы, интриги заботливо подведут под ручку к смерти, поруганию и стыду, если допустить малейшую ошибку. Покоя не будет даже после закрытой крышки гроба. Лань лишь молился, чтобы Яо не споткнулся о свои же желания.
Флейтист огладил ещё раз ворот и замедлил шаг, прислушиваясь. Перед окнами внизу бесцеремонно беседовали конюх и кухарка. Глупое хихиканье, комплименты и шумные заигрывания притягивали к себе. Индиговые одежды замерли,— и прильнули к камням, прячась за столбом. Грудная клетка поглотила вдох и застыла.
Сичень жадно пялился на картину разврата, боясь обнаружения. Для человека, должного сочинять ноты и стихи, наблюдая за паучьим кружевом, увенчанным росой, подглядывать за ласками — неприемлемое нечто. Он не мог объяснить своего дикого желания.
Под кривым деревцем мужчина с редкими усиками поцеловал пальцы дамы. Та вся засмущалась. Цвет её щёк походил на дешёвые, яркие румяна. Лицо же Нефрита побелело, язык прилип к нёбу. Плечи так сильно развернулись в стороны, что вот-вот спина сломается.
Партнеру видно понравилась бурная реакция спутницы, и он, не оглядываясь, клюнул кухарку в губы. Женщина залилась смехом, схватила за шею и ответила взаимной атакой, но более ошеломляющей.
Эти двое не скрывали эмоций, чувств. Нахально вели себя. Вульгарно.
Счастливо. Под дорогими рукавами ногти впились в кожу, оставляя красные полумесяцы. Нефрит не мог даже вообразить, что взял бы в руки ладонь любимого на людях. Даже если хотелось до озноба коснуться. Ни в библиотеке, ни в саду, он не мог позволить и мимолетного взгляда. Заклинатель, достопочтенный муж, должен быть строг и праведен в деяниях и помыслах. Иное дядя бы охарактеризовал как поведение, нарушающие законы мироздания. Портить честь безумными выходками— непозволительная роскошь.
Чайные глаза сузились. Пряди волос растрепались и ворох мягчайших тканей шумно вспорхнул над брусчаткой, когда он направился к воротам.
Просторный зал, украшенный черным мрамором и гранитом, встретил громким эхом. Потолки протянулись в два чжана,так высоко, что, казалось, могли дотронуться до шелков голубых небес и преградить дорогу феям. В зале уже были молодой господин Не и саньди. Хуайсан в новых изысканных светло-зеленых одеждах, с золотыми украшениями на поясе и тонкой длинной шпилькой с листами гинкго, в руках мирно покачивался веер. Его лицо лучилось детской непосредственностью и весельем. Ни следа странного макияжа, лишь озорные глаза и легкая дымка пудры. Он бодро беседовал о чём-то с Ляньфан-цзунем, однако резко замолчал при виде гостя из Глубин. Юноша мимолетно покосился на бастарда и обменялся кивками с Лань Сичэнем, отходя. Тот кто украл вздох, от кого гусуланьское сердце зашлось, давно его ждал в легком поклоне.
Лицо сияло мягким румянцем, на бледной коже лица выделялась искусанная нижняя губа. Она будоражила воспоминания о тех прекрасных прикосновениях, которые творили эти лепестки пиона с чистым прудом. Длинные пряди волос, теперь Нефрит знал, насколько они шелковистые, спадали, нежно обрамляя щеки. Глаза мерцали огненно-рыжим, словно янтарь на солнце. Их свет отражали бархатные ямочки.
Золотые узоры бутонов азалии на дасюшене и белоснежный юаньлиншаньс серебряным пионом кокетливо поблескивали. Сегодня саньди превзошел сам себя. Очевидно: он хотел поразить. Забрать сердце человека, который был подобен возвышенным облакам на снежном пике. Таким же недосягаемым и светлым. Мягким весенним ветерком, спустившимся до полузасохшей сливы в самую холодную ночь.
Нефрит исполнил их трепетный ритуал, ласково пробегая пальцами по кистям. Солнечная улыбка расцвела, и медовые глаза смущенно заметались. Смущенный взгляд остановился на лбу. И вдруг Гуанъяо слегка побледнел, прикусив губу. Нефрит нахмурился. Он безуспешно искал подсказку. Ляньфан-цзунь же стыдливо смотрел в пол, косясь на третьего человека в комнате. А господин Не прятался за веером. Демонята в его глазах выдавали любопытную мордочку.
— Дагэ, скоро должен прийти,— переведя взгляд на горшки с ростками бамбука, он тяжело вздохнул.— Сегодня на завтрак я приказал принести северных фруктов, надеюсь всем понравится.
Разговор прервал грузный топот шагов. Двери широко распахнулись, и в залитую светом залу шагнул Чифэн-цзунь. С высоко поднятой головой. Чернильные волосы были собраны в широкие косы. Военный дасюшен распустился длинными складками, подчеркивая спину тигра. Бася плотно лежала в ножнах. Вопреки всей важности, требовательный и стальной голос дрогнул, лишь хозяин увидел отблеск ленты:
— Прошу к столу.
Служанки в легких газовых одеждах мигом закружили, разнося суп, тофу и миски риса с овощами. Ближе к главе Не поставили медные подносы с баоцзы, а гостю из Облачных глубин —поджаренный в масле пирог с дайконом.Его румяные бока были аппетитно посыпаны зеленым луком, порезанным колечками. В середине стола поставили золотистую копченую, жирную скумбрию. Ароматный, плотный дымок заставлял бурчать живот и образовываться слюнку. Замаринованный в васаби тунец красовался бордовыми сочными кубиками. В хрустальных пиалах отдыхала на льду зернистая икра. В чарках, как всегда, виноградный сок. Запеченного кабана с яблоками и грушами— традиционное и главное блюдо Нечестивой Юдоли— не подавали. Наверное, Миндцзюэ не стал искушать среднего брата. Стол ломился от яств, словно от самоцветов в сокровищнице Цзинь.
Трапеза прошла молча, исключая попытки Хуайсана и Ляньфан-цзуня завести светскую беседу. Она была пуста, как разговор о прекрасно приготовленной рыбе и сладких ягодах, потому быстро заканчивалась и оставляла только большую неловкость. Тишина горчила, отравляя еду и даже сладости. Трое Досточтимых кое-как съели основные блюда. Не Хуайсан наоборот, запихивал еду в глотку, чуть ли не давясь. Он всегда делал что-то несуразное и не полагающееся ему по статусу когда волновался. Собиратель сомнительной литературы периодически бросал многозначительные взгляды на дагэ. Старший же изводил рыбу и терзал палочками овощи.
— Спасибо большое этому дому за прекрасный завтрак,— Гуанъяо расправил плечи, ободряюще улыбаясь.— Эргэ, дагэ, с вашего позволения, я оставлю вас. Нужно подготовить кое-что. Молодой господин Не, вы мне не поможете?
Попытка улизнуть была столь очевидной, что аж нескромной. Стук палочек замер в густом молчании. Вышеупомянутый было только поднёс к губам чарку, но тут же живо закивал и подскочил. Железный стакан качнулся, но в ладошке уже лежал другой аксессуар. Драгоценный напиток расцвел невидимыми каплями на столе, чудом не коснувшись одежд.
— Да-да, уже бегу! Мчусь!
«Они так стремятся сбежать из места, куда вот-вот ударит молния. Яо, тебе не стыдно оставлять меня одного?»
Сичэнь улыбнулся. Яо и Хуйсан были очень похожи. Малые дети, трясущиеся от одной поднятой брови хозяина крепости. Только вот Чифэн-Цзун кричит, сопит, рычит, а сам от их больших грустных глаз сникает и превращается в мягкую кошку. Покладистую.
Выходя,
при этом едва не снося стул и спотыкаясь об подол, из-за стола, Не Хуайсан, будто невзначай, шепнул в сторону Нефрита:
— Какая чудесная подвеска, Сичэнь-гэ. Вам к лицу. Ах, только вот лента клана…Переверните её, — скрывая веером чрезвычайно довольное лицо, он поспешил за Гуанъяо.
Цзэу-цзюнь охнул. Теперь была понятна реакция саньди. Как глава Лань мог небрежно надеть символ ордена?! Лента всегда должна быть безупречно стягивать кожу. Она держит в узде и тело, и душу. Её редко перед сном-то снимают. Главная ветвь срослась с этим кусочком ткани. Снять её можно в трех случаях: смерть, поругание и… Музыкальные пальцы случайно коснулись губ. Сичэнь запоздало ответил, молясь, чтобы никто из братьев не заметил зардевшихся кончиков ушей. Никто не должен узнать о вчерашнем безумии.
—Благодарю господин Не.
Но ответ не успел добежать: двери закрылись.
Слуги слились со стенами. Повелитель Бася и гость остались одни. Они походили на луну и одинокую гору в глубокой ночи. Столько слов вертелось на языке, тем не менее, застывших в колючем воздухе в ожидании первого шага. Первого шага от упрямого, гордого, вспыльчивого Чифэн-Цзюня. Что-то сродни звёздному дождю. Встречается, но до этого момента нужно дожить.
Минцзюэ неохотно отложил столовые приборы и неловко начал:
— Сичэнь-эр, я… я виноват пред тобой. Поступил недостойно, причинил вред тебе. Вскипел, не пойми из-за чего... Все убытки я готов возместить, скажи сколько я должен. И как я могу ещё загладить свою… вину?
Сбивчиво говорил он, с понуренной головой. Грубые черты лица, болезненная худоба, косы, часть доспехов, мохнатые брови и усы почему-то не могли скрыть от теплого взора нашкодившего мальчишку с покусанными губами. Мальчишку, пытающегося занять руки палочками, чаркой, тарелкой, лишь бы разодранные пальцы не лежали в поле зрения. Мальчишку, пугающегося слова «прости».
Нефрит на самом деле уже давно отпустил обиды. Злиться и обижаться на старшего совсем не получалось. Да и как он мог? Красные синяки на коже задели сердце, поселив жгучий страх за младших, и за самого Минзцюэ, а не гнев. Можно ли винить больного в его недуге? Цзэу-цзюн не мог.
— Дагэ, прекрати. Какие деньги, какие убытки? Это всё пустое. Я не злюсь. Мне больно видеть тебя в таком состоянии.
— Мне совесть не позволяет жить, зная, что кроме слов я не сделал ничего! — Хозяин Бася стукнул себя по колену.
В этом был весь Чифэн-цзунь. Пока не добьётся того, что хочет — не отстанет. Скорее с каждым разом упорствовать будет больше. Так было, когда ему исполнился одиннадцатый год, и так есть на тридцатый год жизни. Лучше не противиться камнепаду, который не способен остановить, а воспользоваться его мощью, направив туда, куда нужно. Сичэнь подпер подбородок, пытаясь подражать тону Гуанъяо, и предложил:
— Раз глава ордена Не, сам Чифэн-цзунь просит, тогда лучшим способом загладить вину будет забота о своём здоровье, — он театрально замолчал. Уж очень хотелось запомнить эту минуту, когда подросток в теле громилы зафыркает, будто ёжик. Может быть, такое в его жизни произойдёт один раз. — Вместо тренировок с саблей будешь шить!
Ошарашенный Минцзюэ только успел побледнеть, будто услышал несправедливый приговор Небес. Он закрывал и отрывал рот, но слов не находил. Ни одно не могло описать поведение эргэ.
—… прости, что?
Лань сощурился в самой невинной и светлой улыбке, наблюдая за смирением старшего. Давно он не видел Чифэн-Цзюня за домашней работой. Успел соскучится по спокойному воину в фартуке.
— Будем все вместе учиться вышивать. Монотонное занятие помогает успокоить мысли, — Нефрит разгладил салфетку. — То, что нам так необходимо.
— Мэн Яо сподобил тебя на это! Он на тебя дурно влияет! — прошипел и нахмурился собеседник, будто распознал хитрый план разбойника. Ноздри раздувались всё сильнее, уголки губ неистово дергались.
Глава Не нашел на кого можно выплеснуть гнев. Беспричинный, беспощадный, жестокий. Вечно ищет виноватых, считая себя безгрешным. И пока он не разразился руганью, словно дикая неподвластная буря, первый господин Лань отчеканил:
— Я сам предложил.
Минцзюэ ехидно хмыкнул: не поверил ни единому слову. Он в последнее время мало верил всему, что касается младшего сына Гуаншаня. Многим считали, что если старший не хватается за саблю, а второй с криками не бежит в противоположную сторону, то настала идиллия в их отношениях. Затишье перед бурей. Недопонимания и разногласия между братьями растут, как на воде бамбук. И издевательская холодность была тому подтверждением. Нефрит вздохнул и мыслено начал перечислять правила Гусу.
— Конечно, на поле брани сложно достичь признания с его то навыками, — Не неопределенно помахал рукой воздухе. — Вот и утешает себя интригами и нитками.
Чинфэн-цзунь отодвинулся от стола, возвышаясь скалой. Издалека виднелись помутневшие зрачки, алым наливались глаза. Брови были в победоносной усмешке, словно он излагал речи Небесного императора. Гордец, неспособный увидеть раскаяние.
— Минцюэ-сюн, — в мягком шёпоте скрывался холодный, раздраженный и неожиданно бескомпромиссный тон. Хватит. Цзэу-цзюнь устал слушать бесконечные упреки в сторону саньди. Ему тоже больно, плохо, обидно. Сичэнь встал.
— Осмелюсь напомнить тебе: кто меня спас, когда я был в бегах. Только благодаря рукам Яо у меня была еда и кров. И войну мы выиграли тоже благодаря ему.
Лицо собеседника сделалось цвета бронзы. Минцзюэ хотел было что-то сказать, но Лань вскинул руку, давая понять, чтобы дагэ молчал...
Но добило старшего последнее, рубя на мелкие кусочки:
— Это ханьфу он починил.
Хозяин Бася рухнул на стул, упираясь взглядом в сказку благородства. На рукавах в свете солнца горел морозом османтус.
— Пойдём. Думаю, а-Яо уже закончил приготовления.
***
