Великая сила искусства

      Два экземпляра идеальной копии колье доставили в Нью-Йорк в лучшем виде, как и было обещано. Юнги в очередной раз восхитился ювелирному таланту Хандзо, любуясь идеальным сероватым отливом на гранях центрального камня. Теперь, когда вся подготовительная работа была закончена, настало время действовать. Бриллиант Хоуп Юнги увидел ещё в детстве, на одном из благотворительных мероприятий Гарри Уинстона, и запомнил эту манящую загадочную глубину. А потом, встретив Чон Хосока, понял, что утонченная, экзотическая красота владельца галереи будет идеальной оправой для легендарного украшения. Нельзя сказать, что Юнги не одолевали сомнения. Всё же одно дело — живопись, и совсем другое — копия бриллианта. Он долго подступался к нему, расценивая это как некий вызов себе как химику, долго разрабатывал план. Музей естественной истории Смитсоновского института хорошо охранялся, и подменить камень искусно сделанной подделкой было задачей не из лёгких. Юнги неделю проводил в музее большую часть дня, каждый раз меняя образ, глядя больше не на камень, а на охрану, установленное видеонаблюдение и сигнализацию. Конечно, можно было бы ещё раз обратиться за помощью к Хандзо, его связи с мафией не были для Юнги секретом, но это дело было слишком личным. Серия взрывов прокатилась по целому ряду залов музея почти одновременно, создавая больше дыма и шума: Юнги не хотел быть виновником чьей-то смерти в погоне за подарком. Настоящим взрыв был только в помещении, где на витрине покоился Хоуп, он-то и вывел из строя обе видеокамеры. Сигнализация взревела было, но за шумом пожарной мало кто обратил на неё внимание, а через пару минут смолкла. Через четверть часа молодой паренек в широкой куртке и бейсболке, надвинутой на лицо, в числе последних посетителей был эвакуирован из музея, трогательно держась за локоть одного из охранников и непослушными губами повторяя, как он напугался. Юнги редко имел обыкновение предупреждать Хосока о своем визите, ему нравилось видеть первые эмоции на его лице при встрече, искать в удивлении искру радости и удовольствия. В конце концов, именно в этой галерее он бывал только как гость или покупатель. Обременять Хосока проблемами с подделками он не мог. Он переступил порог галереи через пять минут после открытия и сначала попал навстречу Сокджину. — Хосок, к тебе гость, — гаркнул тот неожиданно громко и тут же улыбнулся Юнги своей лучистой улыбкой. — Выглядишь счастливым, но уставшим. Рад тебя видеть. — У меня к тебе будет дело, я после зайду, хорошо? — одними губами произнёс Юнги, потому что Хосок уже спускался по широкой лестнице. — Неужели мои глаза меня не обманывают? — улыбка его была едва ли не шире той самой лестницы. — Господин Мин, как я рад снова вас видеть! В нашем белом зале новая экспозиция, хотите посмотреть? Юнги смирился с тем, что из «дорогого Юнги» он снова «господин Мин», позволил вести себя в белый зал, посмотрел экспозицию и даже смог оставить несколько уместных замечаний. Он просто слушал голос Хосока, толком не слыша слов. В зале, несмотря на раннее время, было ещё несколько посетителей, но вряд ли кто-то из них заметил, как хозяин галереи утянул своего гостя в отдельное помещение, куда простым клиентам вход был закрыт. И там взял Юнги за руку, очень трепетно. — Ты надолго к нам? Я так надеюсь, что надолго! Сердце Юнги пропустило удар, а потом забилось чаще. Он накрыл руку Хосока своей второй ладонью и нежно заглянул в глаза. — Ты обещал мне позировать, помнишь? Я уеду не раньше, чем напишу твой портрет. — О, тогда мне стоит ссылаться на занятость, плохое самочувствие и что-нибудь ещё, чтобы не давать тебе уехать подольше? — улыбка Хосока не помещалась уже и в комнате, довольно просторной. Здесь было что-то вроде кабинета или мастерской, у Хосока на каждом этаже была такая комната, он любил общаться со своими посетителями лично, следить за порядком и настроением сотрудников галереи, но иногда ему так необходимо было спрятаться от всех, посидеть в тишине с бокалом, посмотреть в окно и ни о чём не думать при этом. — Я правда очень рад нашей встрече, Юнги, — повторил он и поднёс его ладонь к лицу, оставил на костяшках пальцев очень осторожное касание губ, почти целомудренное. — И я обещал тебе хоть сотню вечеров, ты помнишь? Это обещание в силе. Юнги заворожённо смотрел на него, впитывал каждое движение, каждое слово. — Я помню, — шёпотом отозвался он. — Я останусь так надолго, как смогу. Я тоже… — он запрокинул голову вверх, переводя дыхание, — я тоже очень рад. Видеть тебя. — Где ты остановился в этот раз? Во сколько мне приехать? Или может быть… Ты захочешь навестить мой дом? Я буду рад тебя туда пригласить, — Хосок совсем не облегчал его состояние своими речами. — Я не смею так тебя стеснять, — Юнги с трудом сглотнул. — Буду в том же отеле, где обычно. И ты можешь приехать в любое время. Он невесомо пригладил манжету белоснежной рубашки радушного хозяина. — А рисовать мы будем в твоём голубом зале. — Тогда это лучше делать ночью, после закрытия. — Хосок немного подумал и добавил: — Но я ведь могу закрыть галерею на пару дней, просто так. Устрою праздник своим сотрудникам. Он наконец отпустил руку Юнги и предложил ему чего-нибудь выпить, усадив в одинокое кресло у окна, в котором обычно сидел сам. — Лучше утром, если тебе будет удобно, — попросил Юнги. — В рассеянном свете, проходящем через витражи. И я не хочу лишать тебя прибыли. Он принял бокал игристого вина, отсалютовал хозяину и сделал глоток. Как всегда великолепно, как и всё здесь. Хосок облокотился на старинный комод бедром. — Пара дней не лишит меня прибыли, точнее, я этого не почувствую. Иногда ведь мы закрываемся на переучёт или генеральную уборку, — отозвался он и улыбнулся снова поверх бокала. — Как там в Нью-Йорке? Похолодало? В Сан-Франциско всегда было холоднее летом, ветры с океана давали о себе знать. — И дожди начались, — Юнги зябко повёл плечами. — Может быть, всю осень проведу здесь. В Нью-Йорке мне почти не хочется выходить из дома, — он улыбнулся, — знаешь, у меня такой сосед, взгляд не оторвать. — Знаю, мне было даже немного жаль, когда он переехал, — усмехнулся Хосок. — Но думаю, ему с тобой очень хорошо, Юнги… И так необычно низко назвал его по имени, с каким-то придыханием, что даже приставка «дорогой» там не требовалась. — У меня для тебя подарок, — почти шепнул на это Юнги. — Я обещал тебе подарок. Он достал из оставленного рядом портфеля плоский футляр с монограммой «HH» и протянул Хосоку. Тот отставил свой бокал, перенимая футляр двумя руками, и успел сказать: — Я очень благодарен. А потом приоткрыл его и едва не ахнул. — Господи, какая красота! — он перевёл взгляд с бриллианта на Юнги, а потом обратно. — Чем я это заслужил? Я надеюсь, он не настоящий? Иначе я не смогу отблагодарить тебя по достоинству! Иначе я просто не смогу это принять! — Тебе не нужно меня благодарить или что-то заслуживать, — с ласковой строгостью произнёс Юнги, наслаждаясь восхищением в лучистых глазах. — Позволишь мне его на тебя надеть? Он почти погладил узел изящного галстука, прежде чем его распустить, пропустил плотный шёлк сквозь пальцы. Пальцы почти не дрожали, когда Юнги расстёгивал мелкие пуговицы рубашки, стоя напротив Хосока. Одна, две, три… Достаточно. Юнги взял из футляра бесценное колье Пьера Картье, где голубой Хоуп сиял в обрамлении сорока пяти бриллиантов, и застегнул его на шее Хосока. Самого красивого человека в Сан-Франциско. Во всей Америке. И, может быть, во всём нынешнем мире. Хосок едва ли дышал во время всех манипуляций Юнги, когда тот стоял так близко и раздевал его — смотрел в сторону, на футляр. Где-то там запоздало увидел буквы и отчасти успокоился. Эту аббревиатуру он знал, Хаттори славился своей изысканной бижутерией и в редких случаях добавлял в украшения натуральные камни вроде жемчуга или аметиста. — Я сохраню его, — пообещал Хосок, когда Юнги наконец закончил. Коснулся пальцами тяжёлого украшения и посмотрел в глаза напротив. — Ты напишешь меня в нём? — Если ты позволишь, — отозвался Юнги, отходя на шаг. — В чём бы я тебя не написал, ты будешь прекрасен. — Только в нём, — добавил Хосок вновь очень низко, даже как-то давяще. Юнги отвернулся; послышался глубокий вздох, и наконец прозвучал ответ: — Два портрета. Танцующий в голубом зале. И в спальне. — Не лишай меня возможности потанцевать в одном колье в голубом зале, — Хосок сменил тон и почти рассмеялся. — Впрочем, два, так два, я ничего не имею против. — Если ты хочешь, чтобы переливы камня ложились на твою кожу на картине, мне потребуется работать в другой манере. А я твёрдо намерен писать тебя в манере импрессионистов. Чтобы утешить от потери Дега, — в конце Юнги уже улыбался. Не застёгивая рубашку, Хосок дотянулся до бокала дорогого гостя и обновил его, а потом чокнулся с ним своим. — Ты волен использовать любую технику и стиль, множество стилей, я буду танцевать, стоять, лежать, что захочешь, как ты пожелаешь, мой дорогой Юнги. Тот отпил вина, поймал его руку и прижался губами к пальцам. — Спасибо, Хосок, — шепнул он. — Ты не представляешь, как много это для меня значит. В то утро, как и договорились, галерея не открылась в своё обычное время. Сотрудники получили внезапный выходной, на дверях красовалась табличка «Закрыто», причины не объяснялись. Была только работница на входе, которой дали чёткое задание: впустить господина Мина, как только он придёт. Чон Хосок ждал его в голубом зале, с голубым бриллиантом на шее и всё-таки не решился танцевать обнажённым — предстал в голубом распахнутом халате и летящих шёлковых брюках. Когда-то он учился танцам, ему нравилось чувствовать себя в движении, чувствовать своё тело. И для того, чтобы танцевать, Хосоку вовсе не нужна была музыка — только пространство, которого в зале было более, чем достаточно. И, желательно, босые ноги, поэтому обувь он оставил у себя в кабинете. Он неспешно разминался и легко кружился ещё до прихода Юнги, летящая ткань следовала за каждым движением, а великолепное украшение и правда было тяжелым, но за пару дней Хосок уже привык к его весу. Сокджин тоже был в галерее, но у него было много своих дел, и он с энтузиазмом ухватился за возможность заняться ими, пока нет посетителей. Пришедший Юнги пошептался с ним недолго, Сокджин пообещал принести к голубому залу чай через полтора часа и не мешать. — Просто танцуй пока, не обращай на меня внимания, — попросил Юнги Хосока после приветствия, устанавливая мольберт и раскладывая всё необходимое. Он мельком поглядывал на кружащегося в танце мужчину, чтобы не отвлекать его слишком пристальным взглядом, запоминал движения, любовался отточенной пластикой, пока, наконец, не остановил. — Так для тебя будет удобно? — спросил он. — Вполне, — отозвался Хосок с раскинутыми руками. Одна из них стремилась вверх, к высокому потолку, рукав халата медленно сполз, обнажая напряженные мышцы до самого предплечья. — Только я надеюсь, что смогу поменять положение ног где-нибудь через час? И правда, несмотря на всю выносливость, сложно простоять на одной ноге так долго. — Конечно, — кивнул Юнги и взял в руки кисть. Он любил рисовать. С детства любил, а уж когда впервые взял в руки масло — почти потерялся в своих ощущениях. Ему казалось, только там он и живёт, в касании кисти, в краске на палитре, в самой работе; отзвук этой жизни оставался на полотне, запечатлевая мгновение. Увы, современность требовала от художника не идеального баланса света, не чёткой линии, не воспевания красоты жизни. Современный художник, если хотел быть заметен, получал внимание публики прежде всего экспрессивными находками. Юнги не мог разрушать прекрасную в своей первозданности форму ради какой-бы то ни было идеи. Его фальшивые картины стали его отдушиной, позволяли воспроизводить на холсте прекрасное. Но они же его и губили, ибо если творец повторяет сколь угодно искусно чужое творение, он неизбежно становится просто ремесленником. Юнги частенько мысленно называл себя демиургом, в том самом, изначальном смысле. Но жаждал стать творцом. Сейчас он творил. Создавал на холсте прекрасную, чувственную картину — пространство, пронизанное утренним голубоватым светом, красивый молодой мужчина, летящий в танце, свободный, знающий о своей красоте. Он работал молча, быстро, свободными уверенными мазками, твёрдой рукой, сосредоточенный и собранный. Каждую четверть часа разрешал Хосоку поменять ногу, а то и вообще — опуститься на обе, пока через обещанные полтора часа не прозвучал стук в дверь. Юнги встрепенулся и отложил кисть. — Давай сделаем перерыв, — предложил он. Сокджин оставил горячий чай на подносе за дверью, а вместе с ним — тёплый плед. — Ох, — Хосок обмяк прямо на пол, опустился на корточки и интенсивно зачесал кончик носа. Тот чесался уже минут двадцать, но Хосок терпел, а теперь растирал его буквально до красноты. — Я никогда не думал, что быть натурщиком — такая сложная физическая работа! — улыбнулся он. Юнги его никогда таким и не видел, всегда собранным и степенным. Да, шутливым и приветливым при этом, но сейчас Хосок открылся с какой-то другой стороны — предстал перед ним запыхавшимся человеком с красным носом. — А ты думал, — улыбнулся в ответ Юнги, заворачивая его в плед, подав чашку чая и закинув ноги Хосока себе на колени. — В таких сложных позах натурщик должен отдыхать через каждые четверть часа. А я тебя так долго держал… Он отпил из своей чашки, отставил её в сторону и стал растирать босые ступни. — Не замёрз? — заботливо спросил он. — Здесь не сказать, чтобы тепло. Не хочу тебя простудить. И в его прикосновениях, более интимных, чем когда-либо, даже самый взыскательный наблюдатель не нашёл бы ни капли томной чувственности, только заботу. — Слишком тёплое помещение — не лучший вариант для картин. — Хосок сделал несколько больших глотков и прикрыл глаза с тихим стоном. — Но терпимо, я же здесь практически живу, привык уже… О, Юнги, сильнее, — потребовал он и снова издал стон. — Здесь? — тот проминал его ступни дюйм за дюймом, основательно и сильно. И чтобы согреть в своих ладонях, и чтобы восстановить кровообращение. Хосок вытянул правую ногу чуть сильнее, край брючины задрался о ногу Юнги, обнажая изящную лодыжку. — Да, и чуть выше, пожа-а-луйста. — Мышцы забились от долгой позы и уже поднывали. — Я тебя совсем измучил, да? — как-то виновато спросил Юнги. — Хочешь, прервёмся на сегодня? Он огладил широкой ладонью лодыжку, поднялся чуть выше, сначала просто согревая, а потом уверенно и точно нажимая пальцами на болезненные точки, чтобы снять зажимы. — Не-ет. — Хосок упал на спину, растягиваясь на полу, вытянул руки по сторонам, потягиваясь ими, чудом не задев чашку с недопитым чаем. — Просто немного отдохну и продолжим. О-о-о, Юнги! В распахнутом халате и в таком положении он выглядел вовсе не как человек, которому нужно отдыхать, потому что при этом смотрел из-под ресниц с очень дразнящей улыбкой. — Я пришлю к тебе хорошенькую массажистку вечером, хочешь? — Юнги закончил с правой ногой, устроил её на своём бедре, чтобы ступня не соприкасалась с полом, и взялся за левую. — Твои ноги созданы для танцев. — Твои руки созданы для массажа, зачем мне кто-то ещё после тебя? — Хосок вновь поменял положение рук, опёрся на локти, чуть приподнявшись в спине над полом, а потом запрокинул голову. Всё с тем же пронизывающим пустой зал звуком, но таким, от которого бы и картины покраснели в смущении, если бы могли. Пальцы Юнги дрогнули, но голос был по-прежнему полон заботы. — Затем, мой дорогой, что тебе нужно разминать не только ноги. Я бы тебе советовал, как минимум, массаж плечевой зоны, а то и всей спины, чтобы ты утром смог так же легко двигаться. Ты хочешь, чтобы я делал тебе такой массаж? — Мне жаль твои руки, им же тоже приходится работать, сначала — рисовать, а теперь вот, — с сожалением выдохнул Хосок. — Но в другой день мы можем вернуться к этому разговору. Кажется, я готов продолжать? Юнги прошёлся напоследок по ноге, приласкал пальцами округлую пятку и отпустил. — Давай продолжим, моя прекрасная муза. — Ох, мой дорогой Юнги, ты умеешь льстить, — Хосок поднялся рывком, но даже это вышло красиво и грациозно. Попрыгал на каждой ноге несколько раз, встряхнулся и принял исходное положение. Только теперь на его лице застыло что-то другое, не та летящая одухотворённость, а вполне очевидный соблазн. Юнги несколько раз нахмурился, пытаясь понять, что изменилось. — Хосок? — мягко позвал он. — Что-то не так? — А? — тот повернул к нему голову. — Что не так? Я не там встал? Не то же движение? Или свет поменялся? — Ощущение не то. — Юнги отложил кисть и подошёл к нему ближе. — Был свободный и счастливый в танце юноша, а сейчас — прекрасная одалиска. — О-у, — Хосок хохотнул, — кажется, мне пора заводить отдельную коробочку и собирать туда твои эпитеты как сокровища. Прости, я, наверное, задумался, сейчас попробуем вернуть счастливого свободного юношу. Он закружился вокруг себя, сделал несколько широких движений и па, вернулся на исходную с ветром, задержавшимся в волосах и глазах. — Наверное, не стоило танцевать с открытым ртом? — и снова смеялся. — Замри, — велел Юнги, поспешно хватаясь за кисть и краски. Они проработали ещё около часа, а потом Юнги решительно заявил: — На сегодня всё. Хватит тебя мучить. — Как часто ты будешь повторять это слово? — Хосок снова готов был упасть на пол, но устоял, лишь только размялся в очередной раз, растянулся всеми конечностями по очереди. — Какие у тебя планы на сегодня? Я могу покатать тебя по городу, покажу свои любимые места. Всё равно мы сегодня закрыты. — Всякий раз, как буду понимать, что это так, — очень серьёзно сказал Юнги и внезапно подхватил его на руки. — Не дёргайся, пожалуйста. У тебя же есть спальня наверху? Тебе надо полежать. Лучше бы в ванной, конечно. Он вышел из голубого зала и поднялся по лестнице, держа свою драгоценную ношу бережно и крепко. — Куда дальше? — Это чисто символическая спальня, там только раскладной диван, ванной тут точно нет, — ответил обалдевший Хосок, держась за его шею. — Поставь меня на пол, я вполне могу ходить самостоятельно! — Не по ступенькам, — отрезал Юнги. — Пусть диван, лучше чем ничего. Куда дальше, Хосок? — Господи, какой вы упрямый, господин Мин! — тот закатил глаза и откинул голову в сторону, показывая направление. — Последняя дверь. — Вы, господин Чон, знаете толк в картинах, а я в том — какими потом и кровью они пишутся, — Юнги донёс его до действительно небольшой комнаты и устроил на диване. — Вот так. Отдыхай. Я пока вернусь в отель, переоденусь. Позвони мне, как придёшь в себя, с удовольствием покатаюсь с тобой и поужинаю. — Ты мог сразу сказать, что сам хочешь отдохнуть и переодеться, и не устраивать вот это шоу, — проворчал Хосок, но тут же заулыбался, как только принял лежачее положение и не на полу. Юнги никогда не мог понять, почему улыбка Хосока на него так магнетически действует. Заставляет делать несвойственные вещи и произносить слова, которым бы лучше остаться несказанными. Он поправил небольшую диванную подушку, устраивая её под плечами Хосока, и признался: — Нет, я просто хотел отнести тебя на руках. Но, пока не отдохнёшь, по ступенькам тебе и правда лучше не ходить, — добавил он. — Ты очень заботлив, но не стоит относиться ко мне как к нежной барышне, — высказался Хосок и прикрыл глаза, уже не улыбаясь. — Это ты о первой части моего высказывания или о второй? — уточнил тот. — Это я обо всём, Юнги. С закрытыми глазами было гораздо проще такое говорить человеку, к которому ужасно тепло относился. Но Хосок не мог иначе. Он не мог всерьёз примерить на себя образ чужой музы, прекрасной одалиски и человека, которого нужно носить на руках по ступенькам в то время, когда он сам вполне способен если не бегать, то вполне уверенно ходить. У этой заботы и отношения к нему Юнги была грань, через которую Хосок его не планировал пускать. — Поверь, я не отношусь к тебе как к барышне, — спокойно сказал тот. — Я разве что чуть более заботлив, чем любой художник, работающий с натурщиком. Я прекрасно помню, что у тебя весьма активная жизнь, и не хочу, чтобы несколько сеансов всерьёз сказались на твоём самочувствии. — А я прекрасно знаю своё тело и возможности, — едва не огрызнулся Хосок. — Езжай в отель, переодевайся, я буду вечером. Юнги бесшумно затворил за собой дверь, спустился по лестнице, вышел из галереи — и очнулся только сидящим на набережной.