Великая сила искусства

      Накануне Чимин тоже долго не мог заснуть, потому что вернулся домой один и обнаружил во вчерашних утренних газетах конверт с письмом. Он сразу увидел штампы и корейские буквы, но не понял, что было написано в письме, так что несколько часов рассматривал только рисунки нежной акварелью. Их было два, на хлопковой бумаге, небольшого размера — почти открытки. На одном был изображён дом, обычный корейский дом, улыбавшийся окнами, как забавный зверёк — большими глазами. И скромное надгробие, усыпанное нежными сливовыми лепестками. Кажется, догадавшись, чьё это надгробие, Чимин с ними же уснул: с конвертами, письмом и рисунками, и с тихими слезами. А уже с утра услышал, как напарник ходит по дому, и выскочил к нему. — Тэхён-а! Ты же знаешь корейский? Мне прислали письмо из Пусана, можешь посмотреть? — он подскочил к другу и вручил ему то самое письмо, а ведь ещё вчера планировал встать пораньше и приготовить завтрак. Почему-то догадывался, что Тэхён приедет если не утром, то поздно ночью, и на это у него не будет сил. — Письмо? — тот выглядел сонным и задумчивым. Откинул влажные волосы, отставил чашку с кофе и взял конверт. — Точно, из Пусана. Тебе вслух перевести или письменно? — Вслух, — Чимин подвинул поближе стул. — Всё нормально? — заметил, конечно. — А? — моргнул Тэхён. — Всё отлично, устал только. Не спал вообще. Он развернул письмо, потрогал срез бумаги, оценил идеально ровные строчки — и начал читать. Дорогой господин Пак! Меня зовут Мей Юнджи, мы с Вами не знакомы лично, но с недавних пор мне кажется, что я очень давно Вас знаю. Наверное, я должна извиниться за это, но так сложилось, что я прочла письма, которые вы отправляли своей матери. Боюсь, вы сочтёте меня неделикатной и излишне любопытной, но я постараюсь объясниться. Не так давно я поселилась в доме, где некогда жила Ваша мама. С прискорбием я должна сообщить вам о её смерти. Мне очень жаль, господин Пак, ещё более жаль, потому что в Ваших письмах я увидела очень много любви и тоски по ней. Я никогда не знала её, но искренне скорблю по Вашей утрате. И мне очень жаль, что она не смогла прочесть Ваших светлых, прекрасных писем. Я уверена, Ваша мама бы Вами гордилась. Ваши письма я нашла в кладовке, нынешний владелец дома просто складывал их в коробку, одно за другим. Я обнаружила их случайно, первое прочла в надежде найти какую-то зацепку и передать адресату. Но, даже когда выяснила печальную новость, не смогла просто избавиться от Ваших писем. Письма ведь пишут для того, чтобы их читали. Поверьте, меня влекло не праздное любопытство, но, открыв первое письмо, я отчаянно надеялась, что в Вашей жизни всё хорошо. Это удивительное чувство, когда столь далёкий человек, живущий через границы, вызывает такое беспокойство и волнение. И пусть мне стыдно, что не я была Вашим адресатом, что я вольно или невольно прикоснулась к Вашей жизни, но я прочла их все. Все, кроме последнего, Вы не приложили, по обыкновению, перевод; я же слишком плохо владею английским, чтобы понять его. Но надеюсь, у вас всё хорошо, потому что мне показалось, что вы грустите. Мне бы очень хотелось, чтобы у вас всё было хорошо, потому что Вы кажетесь чудесным, сильным и светлым человеком. Я нашла подтверждение сведений о смерти Вашей мамы в архиве, мне сделали копию, и я прикладываю её к этому письму. Также я нашла место её захоронения и хотела сделать фотографию, но она получилась слишком грустной — а я, боюсь, уже доставила Вам достаточно грусти. Поэтому прилагаю рисунок: он куда вернее отражает то, что я увидела, а не то, что видит объектив камеры. Я принесла Вашей маме цветов от Вашего имени и рассказала, как Вы её любите. И я взяла на себя смелость нарисовать дом, где она жила. Не знаю, каким Вы его запомнили — и запомнили ли? — но сейчас он такой. Не очень большой, но очень милый. Наверное, это нечестно, что я столько знаю о Вас, а Вы обо мне не знаете ничего. Мне двадцать семь лет, я живу в Пусане. Прошлой осенью я вышла замуж, но, к сожалению, мой супруг сейчас далеко от меня. Я уверена, он бы поддержал моё желание написать Вам. Мне было очень одиноко в первые дни в новом доме, но сейчас мне кажется, что Ваша мама и даже Вы находитесь где-то неподалеку. Я больше не чувствую себя потерянной, за что сердечно Вас благодарю. Даже самая мрачная ночь заканчивается, и солнце встаёт. Если я могу что-то сделать для Вас, прошу Вас полностью мной располагать. И ещё раз прошу меня простить. С почтением, М.Ю. Чимин сидел с открытым ртом, а ведь собирался встать и сделать всё-таки хоть какой-нибудь завтрак, даже простой сэндвич, налить и кофе себе, но после того, как Тэхён произнёс «Меня зовут Мей Юнджи», Чимин открыл рот и больше не мог его закрыть, пока напарник не закончил. — Я… должен написать ей благодарность в ответ! — выпалил он и не кинулся за ручкой и бумагой прямо сейчас, потому что всё ещё пребывал в каком-то тихом шоке. Не от новости о смерти матери. Об этом он догадался ещё накануне. Хотя когда прошёл первый шок, то внутри что-то заныло, где-то под сердцем, чуть ниже. — Мне так жаль, Чиминни, — Тэхён аккуратно сложил письмо и посмотрел с тревогой. — Если хочешь, я перепишу его тебе на английском. И ответ, само собой, переведу. — А давай ты… Съешь что-нибудь и ляжешь поспать? Чимин заставил себя встряхнуться, наконец поднялся, но пока наливал себе кофе и делал завтрак на двоих, уже раздумывал, что мог бы написать в ответ этой Мей Юнджи. — Какой спать, скоро выходить на работу, — Тэхён широко зевнул. — Я тебя перед шефом отмажу, если он о тебе спросит. Но вообще-то у нас такая работа, что мы почти сами по себе. Так что ты можешь поспать хотя бы несколько часов, а потом приехать в отделение, если встанешь. Чимин поставил перед ним тарелку с едой и взял в руки письмо, вновь пробегая по нему глазами, как будто научился читать на корейском за десять минут. — Нет, вместе поедем. Я не усну, — коротко ответил Тэхён, принимаясь за еду. Он бы и правда не смог уснуть: слишком много мыслей было в голове, они толпились, наскакивали друг на друга и говорили разом. — Только сегодня ещё заеду в аэропорт, у меня есть вопрос. — В аэропорт? — Чимин вынырнул из своего вороха мыслей, решив, что ему послышалось. — Зачем? — Хочу узнать, куда он летал. Вы встретились в зоне вылета. Значит, он куда-то летал. Куда и зачем? — Юнги? — Чимин хлопнул глазами. — Так в Нью-Йорк, наверное, он же там жил? — Ты видел его в самолете? — спросил Тэхён. — Или по прилёту? — Я не помню вообще, как мы летели. Помню только, как ещё перед посадкой ты дал мне что-то выпить. Или не давал? Вообще не помню. Но почему сейчас? И что нам это даст? Даже если он летал… — Чимин посмотрел на конверт. — Да хоть в Пусан! Мало ли какие у него там были дела? — Может, и ничего… — спать хотелось невероятно, Тэхён подавил ещё один зевок. — Но куда бы он не летал, он закончил свои дела и вернулся в Сан-Франциско, чтобы умереть здесь. Что это были за дела? — Может, навещал кого-нибудь? Ты сам говорил, не могло же у него не быть знакомых. Вдруг просто хотел уехать куда-нибудь далеко и забыть обо всём… Но не смог, — Чимин снова посмотрел на конверт, а потом — на рисунки. — Тэхён, я знаю, что ты переживаешь из-за меня, но… Я за тебя переживаю не менее сильно. Давай ты поспишь хотя бы чуть-чуть? Я разбужу тебя, и мы вместе поедем в аэропорт? — На диване, — сдался тот. — Совсем чуть-чуть. Полежишь со мной? С тёплым податливым Чимином мысли потихоньку отступали, позволяя расслабиться. Но, видимо, не до конца, потому что уже задрёмывая, Тэхён тихо спросил: — Что тебе прислал Юнги в тот день? Ты можешь мне показать? — А? — Чимин осторожно повернулся к нему лицом и вытащил из-под домашней пижамы кулон с уточкой. — Вот это… Тэхён потрогал украшение кончиками пальцев, едва не ткнулся в него носом и закрыл глаза. — Спасибо, — шепнул он. И больше не говорил ничего, пока Чимин не решил его будить. В аэропорту было, как обычно, многолюдно, шумно и суетно. Тэхён, подремавший ещё и в машине, сразу направился в администрацию. Показал удостоверение и запросил список всех пассажиров, прошедших регистрацию, за тот день, с полудня до полудня следующего. Список пообещали прислать в офис, и только после этого Тэхён был готов ехать на работу. — Личное присутствие всегда мотивирует лучше, чем телефонный звонок, — заявил он Чимину на обратном пути. — Поддерживаю, конечно, — отозвался тот, глядя в окно. — Но я так понимаю, спать мы и сегодня не будем. Там же этих пассажиров за сутки могло быть на сотню листов! — Хорошо, если они завтра его пришлют, им же его составить ещё нужно. — Ты так понравился девушке за стойкой, что мне казалось, она тебе предложит кофе и немножко себя, лишь бы ты только там и подождал этот список, никуда не уходя. Так что я не удивлюсь, если он будет в офисе уже вечером. Чимин повернулся к напарнику. — Тэхён, у тебя точно всё нормально? Нет, я понимаю, что ты не выспался, Чонгук, всё понятно… Но ты ведь даже не заметил, как она тебе глазки строила! Вообще просто никак не среагировал! Хотя ты обычно такой галантный с девушками и общительный… Почему тебя вдруг так встревожили подробности этого дела? Почему сейчас? Тэхён хохотнул, прикрывая лицо рукой. — Меня валяли по кровати до рассвета, какие девушки, Чимин? Я выжат полностью. А что до дела, — он задумчиво сплёл пальцы. — После вчерашнего визита в галерею и всего, что мы выяснили, я всё больше думаю о твоей правоте. Ну и там правда много всего непонятного. Странного. — Валяли. По кровати. До рассвета, — повторил Чимин с паузами, будто все эти слова ему были незнакомы и он пытался понять их смысл. — Какой кошмар! — выдохнул он в итоге, сворачивая к отделению. — Ты же знаешь, мы можем снова оказаться в тупике и вообще ничего не найти. Только время зря потратим. Погоди, дай я договорю… Я не отказываюсь от своих подозрений. Ни от одного. Но… Я понимаю, почему я не могу успокоиться. А ты? Не говори, что это из-за меня. Я тогда перестану тебе всё рассказывать, потому что не хочу, чтобы ты так сильно боролся с этими ветряными мельницами. — Во-первых, не кошмар! — возмутился Тэхён. — Чонгук великолепный любовник. А во-вторых, даже если мы окажемся в тупике, мы уже ничего не потеряем, кроме времени. Я пока не вижу на наших столах новых интересных дел, которые требуют от нас всего сосредоточения интеллекта. А в-третьих… — он помолчал, пожевал губу и спросил внезапно: — Ты же читал опись того, что находилось в квартире Юнги в Нью-Йорке? — Больше, чем её, я читал только его предсмертную записку, — буркнул Чимин, паркуясь у здания. — А что? — Ты видел там упоминание о картине Дега? Я вот не видел. — И я не видел, — Чимин посерьёзнел. Вчера Хосок показывал им документы о её продаже. — Может, Юнги её кому-нибудь… продал? Слово «подарил» застряло в горле. — Помнишь, когда я впервые привёл тебя в галерею за кольцами, мы как раз говорили об этой самой картине? Ким Сокджин сказал, что покупатель два года вокруг неё ходил. Он бы не продал картину, которая ему так нравилась, через несколько месяцев после покупки. Сейчас дело даже не в местонахождении картины, — вот это почему-то Тэхён не хотел сейчас рассказывать Чимину. — Вопрос в том, почему она не была указана? — А может, ему срочно понадобились деньги? Чтобы уехать куда-нибудь подальше и начать всё заново? Вот и продал, — Чимин не торопился выходить на улицу из машины, но заглушил мотор и остался сидеть. Казалось, что дело не закончилось не только для них обоих, но и для всего бюро, потому что они подъехали к зданию и так обсуждали, словно готовились к отчётам. — Или тот, кто решил его убить, её украл? — Ему было бы проще срочно продать машину, чем картину за нормальные деньги, — Тэхён рассуждал вслух. — За реальные деньги, это же не меньше полумиллиона. Это быстро не делается, ты же знаешь. Гипотетически, её могли вынести из дома раньше, чем начали составлять перечень. Полиция? Нью-Йоркское бюро? Так много вопросов, Чимин. Он потянулся и взялся за ручку двери. — Я очень хочу понять. Даже если не получится, я хочу попытаться найти истину в этой истории. Уже не только для тебя. Чимин кивнул. — Пойдём, я захвачу свой блокнот и приду к тебе в кабинет, будем составлять список и схему. Несколько месяцев назад Чимин и представить себе не мог, что однажды разложит на столе несколько листов, чтобы склеить их между собой, по своему обычаю, а потом выведет по центру своим красивым почерком «Мин Юнги». Чимин выписал все детали сначала в блокнот, а потом начал переносить их на схему вместе с датами. Недолго подумав, он вписал в неё и Чона Хосока. И себя самого. И Сокджина, конечно, тоже, с кратким изложением его рассказов. Все необходимые пиктограммы тоже имелись: алмаз, картины и даже уточка. Когда дошла очередь до поддельных колье, Чимин вписал и имя Хаттори Хандзо, взглянув на Тэхёна через стол. Словно раздумывал, вписывать ли напарника туда же? Он же точно не относился к этому делу, только как человек, который им занимался. И которого Хандзо валял в кровати до рассвета. — Пиши, — одними губами произнес Тэхён, буравя взглядом имя человека, с которым он провёл ночь. У которого оставил своё глупое человеческое сердце. Чимин кивнул и добавил его имя рядом с Хаттори — как их теперь разлучить-то? Но самое интересное началось ближе к вечеру, потому что, как Чимин и предсказывал, список им прислали, по факсу, прямо в кабинет Тэхёна. Пришлось несколько раз за дополнительной бумагой бегать. — Идея такая, — Тэхён в ужасе посмотрел на результат. — Забираем его домой, раздаём листы всем домашним и смотрим все вместе. Иначе мы реально до конца недели это читать будем. — Прекрасная идея, — согласился Чимин, — только сначала поужинаем. Тэхён разделил листы по рейсам, вручил Чимину дополнительно список вылетевших самолетов, и следующие несколько часов в гостиной слышалось преимущественно: — Нью-Йорк, 988, нет! — Париж, 5950, нет! — Рейс 283, Сеул, нет. — Рейс 174, Дели, нет. У меня всё! — Тэхён оставался последним, но и он отложил последний лист. — Судя по спискам, Мин Юнги не покидал Сан-Франциско по воздуху в те сутки. — Может, случайно пропустили? — кажется, Чимин повторил это несколько раз, прежде чем оставил списки и домашних в покое. Рейс в Сеул вылетал по расписанию, незадолго до них. Но Чимин пересмотрел все фамилии, каких там только не было. Ким, Пак, Ли — да пожалуйста, сколько угодно. Только Мин — ни одной, как назло, как какое-то издевательство. Чимин едва уснул рядом с Тэхёном в тот вечер, как тут же подскочил, как будто что-то забыл, затем осторожно вылез из постели, полежав с открытыми глазами какое-то время. Взял несколько чистых листов бумаги, уселся с ними на кухне и начал писать ответ госпоже Мей. А утром за завтраком отдал готовое письмо Тэхёну и очень просил перевести его на корейский по возможности. Он приложил к нему несколько своих фотографий с датами на обороте: снимок с отцом, который провожал его на службу, там Чимин был совсем юн, но очень серьёзен, и более свежую карточку, снятую Намджуном летом тысяча девятьсот семьдесят второго, когда Чимин ещё мог так задорно улыбаться на камеру, не ведая, что его ждёт дальше. Дорогая госпожа Мей! Во-первых, я искренне благодарен Вам за ответ! Вы не представляете, как много он для меня значит! Дело в том, что далеко не впервые в жизни со мной происходит подобная ситуация: то, что я давно в глубине души знаю, но не хочу признавать, не могу признать, оказывается правдой и в итоге накрывает меня с головой. Несколько лет я знал, что пишу, возможно, давно умершему человеку — моей матери, я знал это, но отказывался верить… И я перед ней ужасно виноват, что не сделал этого раньше, пока она была жива. Может быть, мои письма ей, когда я не получал ответов, но продолжал их писать — это мой способ приблизиться к ней? Неважно, в каком мире она при этом находится. Вероятно, Вы поняли, что мы очень давно не виделись. Да почти никогда. Когда я был совсем маленьким, отец увёз меня в Америку, где очень скоро у меня появилась вторая мама, а через какое-то время и сестра. Я стал задавать вопросы, лишь немного повзрослев. Не знал ничего о родной матери, не помнил её совсем. Но видел светлые волосы своей сестры, её кожу и то, как мы с ней не похожи. А после смерти отца, после службы в армии и учёбы в университете, я вдруг решил написать матери. Решил, что ей может быть приятно узнать меня, вспомнить, решил узнать сам, как она поживает. И очень долго ждал ответа. Когда я получил письмо от Вас, госпожа Мей, то испытал столько всего и сразу, что не смогу вам передать. Но благодарность — это то, что я хочу выразить Вам своим ответным письмом. И, поверьте, я обиделся бы на Вас больше, если бы Вы просто выкинули мои письма из своего нового дома. Свою вторую мать, её зовут Джессика, я очень ценю и уважаю, она смогла принять меня как родного сына… Но есть что-то особенное в том человеке, который подарил тебе жизнь. Даже если ты его не помнишь. В глубине души я знал, что моей матери давно нет в живых — иначе бы она ответила сразу. Но моё упрямство неискоренимо. Иногда я готов пробить стену лбом, делая вид, что её просто нет. Во-вторых, я должен отметить Ваши восхитительные рисунки! Мне почему-то очень приятно, что Вы выбрали именно такой формат и материалы. Я нежно люблю акварель и если бы я умел, то сам бы рисовал только ею. Но я, к сожалению, не умею, что не мешает мне разбираться в живописи (по роду деятельности). Так вот, госпожа Мей: вы очень талантливо рисуете! Поверьте, это не дежурный комплимент. Я в этом разбираюсь и знаю, что говорю. Ну и мне правда очень понравилось… Я поставил их у себя в кабинете на рабочем столе. И часто возвращаюсь к ним, думая о доме, в котором я, по сути, никогда и не был. Об отце, который его строил со своим отцом. О маме, которую, к сожалению, тоже потерял, как и отца… И о Вас, подарившей мне эти рисунки. Как Вы устроились в Вашем новом доме? Вы там совсем одна? Ваш супруг навещает Вас? Откуда вы приехали? У вас нет детей? Где живут ваши родители? Кем вы работаете? Вам нравится этот дом? Хорошие ли у Вас соседи? Спокойный или шумный это район? Далеко ли Вы живёте от моря? Нравится ли Вам там бывать? Какая сейчас там погода? Вам не обязательно отвечать на все мои вопросы, но мне хотелось бы, чтобы Вы написали мне что-то ещё о себе. В конце концов, Вы так много обо мне узнали… Если Вы захотите что-нибудь ещё мне написать, спросить или даже просто нарисовать, всё что угодно, я буду очень рад. Папа говорил, что в том доме, где он когда-то планировал жить с мамой и со мной, моя комната была самой светлой. В ней целых четыре окна и небольшая терраса. Я очень люблю балконы и террасы, особенно по вечерам в тёплый летний период. Вы могли бы нарисовать мне ту комнату и вид из неё? Если, конечно, новый владелец не сделал перепланировку дома. Я был бы Вам крайне признателен. Это стало бы для меня каким-то сном наяву… Возможно, Вам так не показалось раньше, но в определённых вещах я страшно рациональный человек — я уже привык писать письма в Корею. Если Вы не возражаете, то теперь я буду писать Вам. Надеюсь, что это не доставит Вам неудобств. Признаюсь Вам честно: это письмо сначала получилось весьма коротким, я несколько раз садился его переписывать, сомневался, стоит ли писать всё, что я думаю. Но я привык писать именно так. Это не так уж и просто — открывать свои мысли кому-то, но только так я могу надеяться, что Вы всё-таки нарисуете мне ещё что-нибудь из моего не случившегося детства в Пусане. К своему письму я прикладываю для Вас перевод. Я совершенно не знаю корейского, но мой друг помог мне перевести Ваше письмо и ответить Вам. А, чуть не забыл сказать, что Ваш почерк тоже произвёл на меня впечатление. Для меня чужой почерк — это очень важно. Это как внешность человека — его визитная карточка. И пусть я ничего не понимаю в корейском, но я вижу, как аккуратно и изящно Вы пишете. Я это отметил и почему-то не сомневаюсь, что Вы — очень приятный человек. С нетерпением жду Вашего ответа. С уважением и благодарностью. Пак Чимин. П.С. Покажите, пожалуйста, моей маме мои фотографии, если Вам не сложно. И простите, если я слишком много прошу.