Великая сила искусства

      Через неделю в известном американском журнале об искусстве, продающемся по всей стране, появилась статья об открытии небольшой выставки неизвестной корейской художницы с печальной судьбой. Интервью в журнал дал один из организаторов — Пак Чимин. «Это не художественное высказывание, а выражение чувств: тоски и любви. Мне очень хотелось организовать эту выставку при жизни Мей Юнджи, моей подруги, очень хотелось, чтобы было представлено больше её талантливых работ, но я, к сожалению, не успел даже попрощаться с ней до того, как она скоропостижно скончалась. Мей Юнджи была скромной, не очень уверенной в себе девушкой, считала себя некрасивой, была разлучена с мужем и жила одиноко, но обладала изящным слогом и превосходно владела мастерством акварели. Поэтому в память о ней, в благодарность за её нежные, лечебные для моей души письма, я решил организовать выставку с её рисунками и открытками. Я бы хотел сказать ей этим: «Ты так красива, Юнджи! Пускай люди увидят, как ты красива в твоих работах!». Я бы очень хотел, чтобы она знала, как много для меня значит. Как сильно я сожалею о том, что её не стало. Она была единственной моей подругой. Другой такой уже не будет.» Помимо рисунков на выставке обещали представить фрагменты писем от художницы организатору, их перевод на английский изящным почерком самого Чимина и те письма, которые он написал ей позже, но так и не смог отправить, потому что она умерла. К покупке представленные рисунки не предлагались, но выставка имела благотворительный характер, все вырученные средства планировалось передать в один из детских домов на покупку художественных материалов. Пак Чимин с головой ушёл в организацию, лично украшал небольшой уютный зал в корейском стиле цветами, бумажными фонариками и птицами, развесил по стенам гирлянды с десятками Лун в разных фазах, а потом готовился встречать первых гостей в день открытия — и к тому времени о перенесённой операции говорили лишь шрамы на его груди. Конечно, на самой церемонии открытия выставки отец-создатель талантливой корейской художницы Мей Юнджи не мог появиться. Он пришёл лишь через несколько дней, ранним утром, когда посетителей ещё не было. Когда Юнги прочитал ту статью, он выругался. Каждая выверенная фраза в ней была вызовом и сочилась иронией, понятной только им двоим. Мин Юнги никогда не реагировал на чужие подначки. Пока не встретил Пака Чимина. Он неспешно шёл по небольшому залу от акварели к акварели, отмечая, как хорошо всё устроено. Как изящно размещена каждая работа. Как не упущена ни единая мелочь. Это была первая выставка работ Мин Юнги. И почему-то, пусть его имя нигде не звучало, он испытал что-то похожее на гордость. И за себя. И за Чимина, организовавшего это. Статья говорила о письмах, адресованных молодой художнице, и Юнги искал их взглядом. С этими экспонатами ему хотелось познакомиться поближе. Пак Чимин находился здесь каждый день, следил за всем с утра и до вечера, общался с гостями, приветствовал их, рассказывал о каждой акварели, отвечал на вопросы… В каком-то смысле он чувствовал себя Чоном Хосоком, пусть и не являлся хозяином этого зала, но сердцем этой выставки, её душой. Надежда была призрачной, хрупкой, хрустальной, чуть сдавить — и рассыплется в пыль. Надежда увидеть здесь Мин Юнги, потому что остальные посетители и их мнение Чимина интересовали лишь поверхностно, хотя всем и каждому он приветливо улыбался. Тем утром он снова приехал в зал, слегка опоздав, потому что именно в тот день решил, что должен выглядеть ещё эффектнее, чем в день открытия, и слегка дольше обычного собирался: гладил костюм, укладывал волосы и подбирал шёлковый шейный платок из богатого ассортимента в гардеробе Тэхёна. Костюм был строгим, но элегантным, блестящие лакированные туфли на небольшом каблуке визуально удлиняли ноги, а платок — дымчато-серый — единственное, что не было чёрным. Казалось, что Пак Чимин до сих пор носит по кому-то траур. Он зашёл в зал, поздоровавшись на входе с девушкой, которая помогала ему с организацией; звук его шагов был отчётливо слышен, но стих, когда он на секунду остановился, узнав эту спину. Мин Юнги уходил от него уже столько раз, что Чимин мог бы нарисовать его спину по памяти. Шаги послышались снова — уверенные, чёткие шаги, пока Чимин не достиг его, но остановился чуть поодаль. Если бы он собирался надеть на Юнги наручники сегодня, он бы без сомнения сразу это сделал. А так лишь сказал мелодично: — Доброе утро, господин. Тот бросил взгляд через плечо — обычный городской паренёк, в кедах, узких брюках и мягком свитере. Волосы чуть отросли с прошлой встречи. — Здравствуйте, — тот же негромкий голос, но ни следа говора восточного побережья, скорее — мягкая протяжность Луизианы. — Как вам выставка? — Чимин сделал ещё один шаг, задав свой вежливый, но полный подтекста вопрос. — Есть ли что-то, что вам особенно приглянулось? Может, у вас есть какие-то вопросы? Задавайте, не стесняйтесь, я на всё отвечу. Так сильно приходилось сдерживать руки, чтобы не кинуться на него с кулаками или объятиями, так важно было контролировать всё: взгляд, голос, даже улыбку, слегка тронувшую губы. Она не должна слишком многое сказать, как бьётся сердце Чимина, как болезненно, но сладко бьётся, трепещет и ноет — почему ты сдерживаешься? Почему ты ещё не прижался к нему, хорошенько треснув? Это же то, что мне так нужно! — Как явление — небезынтересно, — отозвался Юнги. — Уровень работ, конечно, далёк от профессионализма, но чувство цвета присутствует. Ваш портрет хорош, очень динамичен. Так сложно было не смотреть прямо, не пялиться на Чимина, на то, каким красивым он был. Чёрный шёл ему необыкновенно — траурная строгость огранила этот бриллиант — и художник в Юнги восхитился, взвыл буквально, заставив замолчать всё остальное. Сейчас он мог только украдкой любоваться. — О, — Чимин позволил себе улыбнуться. — Вы тоже художник? Портрет я очень ценю, но позвольте покажу вам свою любимую работу? Он отошёл немного левее, сам слегка обернулся через плечо, а потом кончиками пальцев обвел контур Луны на рисунке, не касаясь его, но словно мог оживить её этим движением. Браслет на его запястье игриво сверкнул, показавшись на миг. — Профессионалом госпожа Мей не являлась, — продолжал Чимин очевидное. — Но посмотрите, какая тонкая работа… Юнги шагнул следом, остановился, глядя на рисунок — или пальцы Чимина на нём. — Очень мечтательно, — сказал он, чтобы разбить тишину, воцарившуюся после слов Чимина. — Кажется, вы… не оценили? — тот обернулся. — Иногда мечты — это всё, что у нас остаётся. Даже если они разбиты. — Я несомненно оценил тот момент, когда наши взгляды остановились на Луне в один миг, — хрипло ответил Юнги. — А мечты… Разве, когда они разбиваются, не остаётся только пыль, разлетающаяся при одном выдохе? — Я бы хотел стать Луной, — выдохнул Чимин. — Не говорите мне, что это слишком странная мечта. Оставьте её целой. А все те, что разбились во мне — разлетелись на осколки, которые я бережно и аккуратно склеил, вернув своим мечтам прежнюю форму. А даже если что-то и стало пылью, её я тоже собрал, это драгоценная пыль, не прах, чтобы разлететься. — Кто я такой, чтобы критиковать ваши мечты? — тихо отозвался Юнги и через дюжину ударов сердца позвал сорванным шёпотом. — Чимин? Это желание воистину было непреодолимым. Он надломленно опустился перед агентом на колени, к его ногам, поднял лицо вверх, не сводя взгляда, но не касаясь. — Юнги! — одними губами произнёс Чимин, беззвучно ахнув, глядя на него расширившимися глазами. — Пожалуйста?.. Он сам не знал, о чём просит, но протянул руку и мягко коснулся его головы, ласково провёл по волосам, пальцы дрожали, да весь Чимин сейчас дрожал, потому что не ожидал, что сегодня такое случится. Не ожидал, что Юнги будет стоять у его ног, что поймает его руку, бережно обхватив ладонями, что прижмётся губами к пальцам. — Пожалуйста — что? — хрипло переспросил тот и пообещал. — Всё, что я могу сделать прямо сейчас. — Не здесь, — добавил Чимин, разрываясь между желанием обхватить его голову и зашипеть, как дикое животное, — и заскулить, словно раненое. — Давай уйдём? Юнги кивнул резким движением и нехотя отпустил его руку. — Давай, — он согласился, не думая. Он бы сейчас со всем согласился. — Где ты остановился? В отеле? — Чимин держался, чтобы не схватить её снова, словно боялся, что Юнги может резко передумать и просто уйти. — На чём приехал? Я на машине, можем поехать на ней… — Я нигде не останавливался, переночевал в Сан-Хосе и приехал сразу сюда, машину оставил на парковке в паре кварталов, — Юнги попытался ответить на всё сразу. — Как тебе будет удобно. — Никаких ресторанов или ещё чего-нибудь, — заявил Чимин, как будто размышлял вслух, подводя Юнги к своей машине. А потом вдруг резко обернулся на соседнее здание — и передумал куда-то ехать. Зачем, если можно снять первый попавшийся номер в первой попавшейся гостинице. Не факт, что они вообще куда-нибудь доехали бы, когда у Чимина так дрожат руки.