Великая сила искусства

      Девушка за стойкой мило и загадочно улыбнулась им, но Чимину было всё равно, что она там себе надумала. Он вообще не помнил, как расплачивался, как они поднимались, на какой этаж, что там было в этом номере — какой он был. А только оказался с Юнги за закрытой дверью, отрезавшей их от всех и вся, то буквально рявкнул: — Вот здесь можно! Юнги ответил взмахом ресниц, подтолкнул к краю кровати, предлагая сесть, — и снова опустился к его ногам. — Что ты хочешь? — мягко растягивая гласные, спросил он, хотя внутри тоже все дрожало, билось, клокотало — и хотелось снова взять эту маленькую ладонь в свои — и оказаться на другом конце страны. — Видеть тебя, — Чимин чувствовал себя пылающими углями, на которые плеснули воды — шипел, сопротивляясь, но остывал. — Слышать тебя, — он смотрел на него не отрываясь. И всё ещё не мог в это поверить, это было нереально, невозможно, даже если бы перед ним сейчас сидела Мэрилин, в это Чимин поверил бы быстрее. — Чувствовать тебя, Юнги! Он снова коснулся его головы — на этот раз двумя руками и сжал, надавил пальцами, словно хотел бы вытащить из черепной коробки чужой мозг и сожрать, не иначе. Руки Чимина причиняли боль, но Юнги не спорил: не ему было жаловаться Чимину, которому он причинил столько сердечной боли. Юнги только опустил одну руку на кровать, рядом с чужим бедром, чтобы придать себе устойчивости. — Ты ещё красивее, чем я помнил, — хотя сейчас даже самый благосклонный зритель не назвал бы Чимина лучистым. Сердце Юнги заторопилось ещё быстрее: он не контролировал эту ситуацию, не был готов к ней, все его методы отступления были здесь бесполезны. — Ещё, — потребовал Чимин, вглядываясь в его лицо, в глаза, оттянув голову так, чтобы лучше видеть. — Ты должен говорить больше, Юнги, чтобы не начал говорить я, иначе я не заткнусь до следующего тысячелетия! — Я должен был понять по твоим письмам, что поговорить ты любишь, — улыбка мелькнула на губах и исчезла, словно почудилась. — И даже раньше должен был понять… Я не слишком умный, прости… Мне перечислить всё, что я вижу в тебе красивого? Или рассказать, что было в той книге? Или рассказать тебе про Пусан? — он перевёл дух и попросил. — Скажи мне, что ты хочешь услышать? — Всё, — словно отрезал Чимин, потянув его вверх прямо за волосы, — Я хочу услышать всё, Юнги! Всё, что ты не успел мне сказать раньше! Всё, о чём ты думаешь или даже боишься думать… Чимин вцепился в его плечи, отползая подальше по кровати, но тянул за собой, заставляя Юнги сесть напротив. — Где ты был всё это время? Что я должен был понять по твоим письмам? Что заставило тебя прийти сегодня? Почему ты отворачиваешься от меня, хотя нуждаешься во мне? Ты боишься, что я не выдержу твоего мрака, в котором ты привык идти по жизни? Ты серьёзно не понимаешь, что в этом мраке ты светишься для меня, как чёртова Луна, Юнги! И я готов идти за тобой куда угодно, где угодно, как угодно, ползти, если нужно, плыть, бежать, я хочу быть с тобой! Он так сильно сжал любимые руки, что самому стало больно, но Юнги даже не поморщился, покорно принимая. — Это моя первая выставка, — он вдруг улыбнулся, по-детски доверчиво. — Я не мог не прийти. Я никогда не думал, что такое однажды случится. Ему было неудобно, точка опоры слишком зыбкая, но Юнги даже не пытался высвободиться из захвата. — Я преступник, Чимин. Как я могу быть с тобой? Как?! — Как супруг! — рыкнул тот и дёрнул его к себе — дёрнулся сам, крепко обнимая и буквально силой заваливая на бок их обоих. — Кто же виноват, что я не разглядел в своём супруге преступника? Вот там, прижавшись к груди щекой, прильнув всем телом, так ласково и нежно, что самого затопило этим, Чимин наконец сменил тон. — Я сам виноват… Что не разглядел. Но не буду жалеть об этом. Для меня ты — талантливый, умный, волшебный человек с самым пробирающим в мире голосом, пробирающим меня насквозь… Он снова взял его руку в свою, подтянул поближе, чтобы рассмотреть. Да, как же тонко он почувствовал, что те маленькие белые кости не принадлежали Юнги. Как же он не ошибся, его сердце не ошиблось, мозг не ошибся. Паника всплеснулась было где-то под рёбрами, но улеглась под ласковым голосом Чимина, притихла. — Я так внезапно обручился, что не успел подготовиться, — неловко сказал Юнги — и потянул Чимина к себе, обнимая его сразу обеими руками. — Я всегда теряюсь рядом с тобой, вся моя броня куда-то рассыпается под твоей непредсказуемостью. Ты всегда говоришь мне какие-то невероятные вещи. Что я волшебный… Что я нужен тебе… Что ты беспокоишься… Мне никогда такого не говорили, Чимин, я не знаю, что ответить. Я не понимаю, что между нами происходит? — последнее как-то жалобно, словно просил помочь решить эту сложную задачу. — Ты думаешь, я успел? — даже улыбнулся тот, что было слышно. — Ты думаешь, мне легко рядом с тобой? Всегда собранный, организованный, планирующий всё до мелочей, с тобой я превращаюсь в хаос, в настоящий эмоциональный хаос, Юнги! Я никогда такого не испытывал, всё было проще, не так… глобально. Что ты чувствуешь, когда я говорю тебе о своих эмоциях, о своих чувствах к тебе? Тебе непривычно, я понял, но… Приятно? Тебе приятно это? — на последний вопрос у Чимина не было ответов. Он не знал, что между ними происходит. И почему сейчас целовал его руку, обхватывал пальцы губами, прямо посреди почти приличной беседы, от чего Юнги задрожал. — Я не знаю, — выдавил тот. — Да. Да, мне приятно, но это все так непривычно… И то, что ты говоришь, и то, что ты делаешь. «Так страшно…» — осталось несказанным. Как выжить, когда ты попал в эпицентр урагана? Устроив чужую руку у себя на предплечье, Чимин вытянулся весь вдоль его тела, повернул его голову к себе и снова посмотрел в глаза. — Сейчас я тебя поцелую, — предупредил он, невесомо провёл кончиками пальцев по скуле, снова вплёл их в волосы, но сейчас совсем не больно, а чувственно. Уж целоваться-то Чимин умел, хоть и стало сейчас очень страшно — а вдруг Юнги не понравится? Вдруг непривычное будет неприятным? Чимин помнил о том, что было в письме. Раньше он сам целовал мужчину — и ему нравилось. Но не обязательно, что Юнги оценит это так же. Сердце сжалось словно в тисках, но Чимин переборол самого себя и приник к губам Юнги, давая ему крохотный шанс отстраниться и уйти от поцелуя, но там же и отобрал его. Разбитая на осколки мечта становилась явью, все её склеенные кусочки срастались, превращаясь в целое, невредимое счастье от того, что Пак Чимин целовал Мин Юнги. Целовал жадно, требовательно, исступленно, затягивая чужие губы и язык в эту совершенно не шуточную игру. Юнги прикрыл глаза, под веками пролетали звёзды и что-то искрило. Сначала он подчинился желанию Чимина, но не ответить было невозможно — не тронуть самому, не попробовать, не выдохнуть сладко в чужие губы — решительно невозможно. Не поверить этим губам было невозможно, и от этого белоснежные ледники его горных стен шли трещинами. — Чёрт, — шепнул Чимин, сияя на него глазами, когда чуть отстранился. — Я только что понял, что мне стоило ответить совсем иначе, когда ты сказал, что ты преступник. Скажи ещё раз? — он перебирал его волосы пальцами и любовался ими. — Скажи ещё раз, что ты преступник, Юнги. Тот только смотрел расфокусировано, словно не понимал, чего от него хотят и почему это сладкое блаженное забытье так быстро закончилось. Пробежал кончиком языка по губам, ставшим ярче от поцелуев, и хмыкнул, пытаясь вернуть себе маску прежнего себя. — В чём смысл повторять очевидное? — Чтобы я сказал отличную шутку! — фыркнул Чимин, прижимаясь к нему и тепло выдыхая в шею. — Просто вспомнил отличную фразу, которая так подходит для ответа на твоё заявление… Хотел тебя рассмешить. — Господи, Чимин… — Юнги набрал воздуха и очень серьёзно сказал. — Я ужасный преступник. — У каждого свои недостатки, — отозвался он прямо на ухо, а потом рассмеялся туда же, негромко, но так заразительно, что хотя бы улыбнуться в ответ стоило. — Ты же смотрел этот фильм? У Юнги было такое недоумённое лицо, когда он уточнил: — Какой? Но он улыбался, как не улыбаться, когда сияющий Пак Чимин смеётся на ухо, шевеля волосы своим тёплым дыханием? Наконец-то смеётся, а не плачет. — «Некоторые любят погорячее», — ответил тот и даже приподнял голову. — Серьёзно, ты его не видел? Не видел один из моих любимых фильмов, Юнги?! — он был сейчас так счастлив, что снова закатывал ему игривый скандал. Но глаза сияли, и улыбка на губах. — Он древний, как динозавры! — защищался Юнги. — Мне было лет четырнадцать, когда он вышел. Не видел я его, а потом… я редко смотрю кино. Я больше читаю. Хорошо, я понял, я должен посмотреть. — Вместе со мной, — требовательно добавил Чимин и улёгся обратно, щекоча кожу дыханием. — Я постараюсь молчать и не вторить каждой реплике. Но смеяться буду, как в первый просмотр. Он очень смешной. Юнги, а что тебя смешит? — Не знаю, — тот снова привлёк чуть-чуть ближе, так хорошо было сейчас обниматься. — Шутки со словами? Что-то… лингвистическое, знаешь? Двойной смысл, варианты толкования. Забавные животные ещё. Я люблю смешные книги, на самом деле, того же Уайльда. Или О’Генри. Чимин без раздумий закинул на него ещё и ногу. — М-м, что-то вроде про бобовый суп, да? — вспомнил он одну шутку со словами. — А какие животные тебе кажутся забавными? И какие книги у Уайльда смешные? — Ну или про винный погребок, — улыбнулся Юнги, хотя каждая часть тела, где он соприкасался с Чимином, тлела, готовая вспыхнуть. — Так ведь «Как важно быть серьёзным» — это очень смешно. Неужели ты не читал? «Да он умер, совсем умер! — Надеюсь, это пойдет ему на пользу», — процитировал он по памяти. — А животные все забавные, разве нет? И попросил снова, потому что вот так обнимать Чимина было прекрасно, говорить с ним — ещё лучше, но безумно хотелось снова прикоснуться к его губам. Неужели такого долгого поцелуя было мало? — Поцелуй меня, пожалуйста… Чимин помотал головой — но это было ответом не на просьбу, а на вопрос про книгу. Он и правда её не читал, а теперь понял, что должен, обязательно должен прочесть. А перед тем, как исполнить то, что просил Юнги, Чимин приподнялся и снял с себя пиджак. Слишком неудобно, тесно, да и жарко к тому же целоваться в пиджаке. Обратно Чимин практически упал, на спину, перетягивая Юнги на себя. Провёл кончиком языка по своим губам, неосознанно, игриво, дразняще, надавил ладонью на затылок Юнги и втянул его нижнюю губу своими, чуть сжимая, тут же отпустил, чтобы повторить это с верхней, но так и не определился, какая была вкуснее. Этого было так мало, до обидного мало, что Юнги поцеловал сам, упираясь ладонью в покрывало, чтобы не придавить Чимина. Осторожно попробовал, раскрыл губы своими — и почувствовал себя той самой птицей, что запуталась в прекрасном тропическом саду. Чимину показалось, что он вернулся в свою кровать, в Вашингтоне, где представлял себе это, пытался закрыть глаза и представить, что с ним будет, если голос Юнги будет звучать так близко, не в трубке. Он до сих пор помнил тот вечер с телефоном. Всё, что произошло между этими минутами, померкло, рассыпалось в пыль и да — развеялось от одного только выдоха Чимина, очень томного выдоха, глубокого, за которым следовал медленный вдох через рот. Он втягивал в себя не только воздух, не только губы Юнги, но и его самого, давил пальцами на его плечи, ладонями — на спину, он хотел почувствовать всю тяжесть Юнги на себе — забрать себе всю его тяжесть. Он был таким сладким, таким нежным, что ограничиться одним поцелуем не получилось. Чимина хотелось целовать снова и снова, вдыхать его, наслаждаться его нежностью, от которой разрывалось сердце, и Юнги крепче сжал его руками, чтобы тот не исчез никуда так же волшебно и внезапно, как и появился в его жизни. А когда воздуха стало не хватать, он прижался губами к шее Чимина над жёстким воротником рубашки и почти застонал, чувствуя, как бьётся его сердце. Платок хотелось содрать с шеи, он мешал, но Юнги только прижал его узел пальцами и спросил, подняв взгляд: — Можно? — Сними, — потребовал Чимин, едва не застонавший от досады, когда губы перестали касаться кожи, жилка на шее возмущенно забилась, пальцы сжали свитер Юнги. — И укуси меня? — этого Чимин точно от себя не ожидал, как и очень тихого: — Умоляю… Юнги ловко распустил шёлковый узел, откинул платок в сторону и замер, услышав просьбу. Бросил на Чимина быстрый неверящий взгляд, но вновь склонился над его шеей, прихватил и едва ощутимо сжал зубы чуть ниже мочки уха. Ему, не оставляющему никаких следов о своей действительности, кроме живописи, мысль об отметинах на медовой коже казалась почти преступной. — Так? — шепнул он прямо в кожу. — Сильнее! — едва не всхлипнул Чимин, повернув голову и давая больше доступа, вытянул шею, зажмурился и сам с силой прикусил свою губу, потому что уже в таких малых дозах зубы Юнги запустили какой-то сложный механизм во всём Чимине, не работающий по-человечески раньше. Но сейчас заскрипевший, зашевелившийся, того и гляди — заискрит. — След останется, — предупредил Юнги. Его руки никогда не оставляли на других людях следов, никаких отметин, он и сам никогда не испытывал потребности в этом, но сейчас расстегнул две верхних пуговицы рубашки Чимина, нежно оглаживая шею кончиками пальцев — рванул ткань в сторону, сдвигая, освобождая себе этот новый, непознанный, восхитительно нетронутый холст, чтобы сжать зубы над ключицей и застонать от нового ощущения. Чимина пробило электрическим разрядом, как лабораторную мышь, он вскинулся дугой, распахнул глаза и рот — онемевший на секунду, а потом застонал: благодарно, несдержанно, уязвимо. Всё и сразу смешалось в этом звуке. Когда-то Чимин ничего не знал о собственной сексуальности, потом понял, что она была завязана на мужчинах, а теперь вот его приложило осознанием покрупнее — боль бывает сладкой, желанной, пробуждающей большее, открывающей двери в совершенно другой мир, в котором ещё придётся научиться заново ходить и разговаривать, ощущать себя и своё тело. А пока получилось только вскрикнуть. Юнги нажал на его плечи, удерживая на месте, зализал место укуса, но только для того, чтобы снова сомкнуть зубы — и пожалеть, что нельзя одновременно доставлять Чимину это удовольствие и пить его стоны с его губ. — Так? — повторил он, но уже ниже, бархатнее. Даже одно слово пустило по телу Чимина новый разряд, от которого он дёрнулся, но сильнее вцепился в чужую спину. — Да, Юнги, да, да, — и зашептал, как в горячечном бреду, даже не заметив, как сжал и ногами, скрестив их за Юнги, закинув на его бёдра. Губы сдвинулись влево, чтобы оставить под второй ключицей жаркий поцелуй и сразу же следом — короткий укус. Юнги была чужда идея симметрии, но невозможно было обделить и вторую ключицу вниманием. — Так, мой прекрасный? — и это тоже было лаской, вполне осознанной, потому что Юнги мог быть во многом неопытным, но слепым и глухим он не был точно. — Да, — Чимин расцвел улыбкой, вытягиваясь ещё сильнее, сжимая крепче, всем, чем только мог сжать. Такой сильный, несмотря на то, какой хрупкий и нежный с виду. — Да, любовь моя, да! — на грани слышимости, со стоном после, мелодичным и сладким, потому что слышать Юнги, чувствовать вот так — это больше, чем Чимин мог надеяться. Сильнее, чем смел мечтать. Он скользнул руками вверх, вновь вплёлся в волосы, сам любуясь тем, как перебирает их, как это нежно и правильно, как это по-настоящему, когда на кончиках пальцев притаились крошечные разряды, а может в волосах Юнги — звёзды? Но что-то точно сверкало, Чимин видел это, отчётливо видел, даже сквозь пелену в своих глазах. Под лаской его пальцев — а более всего, его слов — Юнги опустил голову, только лишь трогая губами обнаженную в вороте рубашки кожу, притих ненадолго, а после попросил: — Отпусти? Чимин вздрогнул уже от внутренней боли, не внешней, но мягко убрал руки, а затем и ноги опустил на кровать, только там сообразив, что забрался на неё, не разуваясь. — Юнги? — позвал он, приподнимаясь на локтях. Тот скатился на бок, чтобы снова обнять Чимина двумя руками и привлечь к себе, зарыться носом в его шею, прихватить губами мочку уха. — Мне очень не хватало рук, — шепнул он прямо в это изящное ухо и, подтверждая свои слова, огладил спину от плеч до поясницы сразу обеими ладонями. Агент вновь засиял, прильнув, обнял одной рукой за шею, а другой — за талию, но притормозил, уже почти закинув ногу. — Юнги… Можно я кое-что сделаю? — спросил он, довольно жмурясь. — Да, — легко согласился тот, вновь заворожённый этой улыбкой. Чимин снова лучился, словно и не было печати страданий на его лице ещё этим утром, когда они заговорили друг с другом. Тепло коснувшись его виска губами, он подтолкнул Юнги в плечо, теперь его уложил на лопатки, а сам сполз вниз. Некогда было действовать аккуратно, относить обувь к двери, он её просто скинул на пол, с них обоих. И кеды Юнги, и собственные туфли, они остались валяться одной кучей на полу, но это Чимин вполне мог пережить. — Если бы я не был так счастлив, то умер бы от возмущения, — проговорил он, зависнув взглядом на ступнях Юнги, огладил их ладонями и нырнул к нему обратно. Он буквально вплыл по его телу в объятия, так мягко накрыл собой и снова поцеловал, но уже в губы, без промедлений и предупреждений. Правда там же затрепетал, когда их обнажившиеся стопы тоже соприкоснулись. — Прогони меня прямо сейчас, — попросил Юнги, но фыркнул смешливо. — Меня они совершенно не смущали. Когда Чимин целовал, становилось не до смеха. Юнги тонул в этом поцелуе, во внезапно сильных ощущениях. Не разрывая поцелуя, Чимин перекатился вбок, увлекая за собой. Ему тоже хотелось крепко обнять Юнги, теперь ещё и ногой, сильно, до предела сильно прижаться бёдрами, запустить руку под свитер на спине и застонать, прижимая ладонь к горячей коже. — Я никогда… Такого не чувствовал, Юнги, — прошептал он, когда ноющие губы требовали передышку. — Я хочу срастись с тобой, приклеиться к тебе намертво, хочу, чтобы нас нельзя было разъединить… — Нам будет очень трудно, — признал тот, не уточняя, касается ли это ситуации в целом или существования в склеенном виде. Он повёл рукой от талии Чимина вниз — к бедру и колену, вновь внутренне замирая от этих ощущений, чтобы очень задумчиво сообщить: — Кажется, я ошибся в оценке твоей красоты… Твоё определение было более верным. — Я знаю, — выдохнул Чимин, он действительно очень хорошо понимал, что расстаться им придется, сегодня, завтра, ещё много раз. Что они не смогут так задорно бегать друг к другу в гости, как Чонгук с Тэхёном и даже работать над одним делом, сообща. И не смогут съехаться, как Намджун с Сокджином и завести детей. Чимин прекрасно это понимал, но… Он не стремился к тому, чтобы их отношения с Юнги были на похожи на чьи-то другие. Они уже не были на них похожи, ни своим началом, ни развитием, ни теми препятствиями, что стояли у них на пути. Всё, что он хотел — это чтобы Юнги никогда больше не умирал, не исчезал так резко и внезапно, обрывая всё и не говорил, что он Чимина не достоин. — Я не очень был уверен в этом определении насчет своих ног, — а сейчас он дьявольски кокетливо прикрыл глаза ресницами, не специально, не наигранно, но и правда смутился, и не заигрывать никак не мог. — Но могу точно сказать, как сексуальны твои руки, Юнги. — Твои ноги именно такие, — Юнги неспешно изучал эту самую ногу ладонью, оглаживая. — Но мне это почему-то нравится… И это его удивляло. Мир всегда делился на грани красоты. Чимин был красивым, но, кроме этого, он был дьявольски… соблазнительным? Его хотелось обнимать, трогать и целовать. Хотелось гладить его ногу. Вылизывать его шею. Делать массу бесполезных вещей, которые вдруг представились невероятно приятными. Чон Хосок был невероятно красив. Им хотелось любоваться, внимать благосклонным сияющим улыбкам и рисовать. С Чимина хотелось снять одежду и целовать. Нет, это не просто удивляло, это пугало до мурашек. Но заставляло говорить самым бархатным голосом самые невероятные вещи. — Что особенного в моих руках? Чимин не мешал той руке, что гладила его ногу, он нашёл и перехватил вторую, поднял к своему лицу, словно не знал ответа раньше и должен был рассмотреть заново. — Помимо того, какие прекрасные работы они могут создавать? — он провёл своей улыбкой по ладони. Приоткрыл рот и высунул кончик языка, дразня им подушечки, точно слизывал с них что-то очень сладкое. — Они такие… большие, Юнги, — прошептал, почти не отрываясь. Наверное, хотел бы подобрать им больше эпитетов, но сейчас не мог — обхватил губами сразу два пальца — указательный и средний, прижимая к ним язык. Юнги заворожённо смотрел на его лицо, на его прекрасные губы, едва ощутимо нажал на них, словно побуждая продолжать, и заскулил как зверь. Дёрнулся, отнял обе руки и рывком опрокинул Чимина на лопатки, чтобы тут же прижать его своим весом, уложить голову на грудь, пряча лицо. — Слишком много, — прошептал он. — Слишком много всего. Чимин охнул, но обхватил его снова и руками, и ногами, резко обнял. — Юнги, — он наконец огляделся в номере, нужно было на что-то отвлечься, чтобы немного успокоиться, чтобы не вцепиться в руку и не требовать больше, чем слишком много. — Юнги, там… утки!.. Напротив кровати висела картина Александра Макса Кёстера с почти живыми белыми птицами в пруду. Возможно, этот отель держал какой-то европеец. Чимин прекрасно знал, почему они встретились с Юнги сегодня — судьба тут не участвовала. Сам Чимин приложил все усилия, чтобы встретиться со своим особенным супругом — он бросил ему вызов, и тот его принял. Но почему именно этот номер? С этой картиной? Чимину хотелось рассмеяться в голос, но он просто тихонько хихикнул. — Ужасные создания, — пробурчал Юнги прямо в него, не поднимая голову, но тоже смешливо фыркнул и посмотрел, наконец, не на уток, а снова на Чимина. — Тебе понравился подарок? Его принесли так не вовремя, но… Он тебе понравился? Тот вытащил из-под рубашки свой кулон. — Я ношу его, не снимая, как и браслет, — ответил он, улыбаясь. — Юнги, ты должен мне кольцо! — Даже так? Этих украшений тебе уже мало? Кольцо? Что я ещё тебе должен, мой невозможный? Диадему, дом с садом и трёх детей? — Юнги ласково заворчал, но глаза его улыбались. — Я не буду выкапывать старые кольца из той могилы, — фыркнул Чимин. — Так что это на твоей совести. Поэтому ты должен нам новые кольца. И себе тоже. А ещё — звонить мне. Или хотя бы писать. И рисовать мне что-нибудь… И… Видеться… Хоть иногда? — Чимин снова прижал его к себе. — Не смей говорить, что ты этого сам не хочешь. — Какие камни ты предпочитаешь? — Юнги прижимался щекой к его груди. — «Полярная звезда» или «Виттельсбах»? Гравировку повторить? У меня есть твой номер, я буду звонить… Я хочу, Чимин. — Любые, кроме украденных и надгробных, — заявил тот, запуская пальцы в его волосы, это Чимина почему-то завораживало и успокаивало тоже. — Какую гравировку? — «Всё пройдёт», — Юнги сам не замечал, как ластился к его рукам. — Я сделал гравировку на кольце, когда отнёс его к ювелиру. Но носил на цепочке… Я много работаю руками, мне мешают кольца. Ты её не видел? — спросил он огорчённо. — Нет, — вздохнул Чимин. — Я носил его на браслете, вместе со своим, не разглядывал, потому что… Хотелось только плакать. Но когда я их чувствовал запястьем, во мне была надежда, что ты вернёшься. И как оказалось, я зря её закопал. — Я куплю тебе новое кольцо, — пообещал Юнги. — Бриллианты, жемчуг или, может быть, золотистые топазы? Они будут красиво гармонировать с твоей медовой кожей. Они будут тёплыми и будут светиться на тебе, Чимин, ты весь будешь светиться… — Согласен, — уже засветился он, как будто супруг сейчас предложил ему снова выйти за него. — Юнги… — но вдруг замер — и рука в его волосах замерла. — А как мне тебя называть? Это же твоё настоящее имя? Как мне тебя называть сейчас?.. — Это мое настоящее имя, пожалуйста, зови меня им, — тот потёрся щекой. Пуговицы на рубашке мешали, но это было таким пустяком. — Если тебе это нужно, я оформлю на это имя документы. Чимин помотал головой, вновь расслабившись и слегка массируя его голову пальцами. — Мне очень нравится твоё настоящее имя, — замурчал он, как будто он тут кот, которого гладят. — Оно красивое. Оно очень красивое, как ты. — Это ты здесь красивый, — неожиданно сонно пробормотал Юнги. — Ты мне весь нравишься. Очень нравишься, Чимин… Он прикрыл глаза, слушая это мурчание вокруг себя, кажется, он даже щекой его чувствовал. Всё отступало: волнение последнего часа, долгая дорога, краткий беспокойный сон, чувство голода — сейчас Юнги было спокойно, и он задрёмывал прямо на Чимине, обнимая его руками. — Хороший мой, — убаюкивал тот, чувствуя, что и сам погружается в дрёму. — Живой, настоящий, такой хороший… — Мне нравится, как это звучит, — на грани сна шепнул Юнги. «Мой».