Великая сила искусства

      С Фрэнсисом Фоксом, коллекционером и меценатом, Ким Тэхён сталкивался не раз, ещё когда тот жил и работал в Калифорнии. В последние пару лет Фокс преимущественно находился в Техасе, где занимался делами семейного предприятия. Поэтому агент несильно удивился, когда при очередном визите в Сан-Франциско тот пригласил его пообедать вместе. А вот просьба, прозвучавшая на этом обеде, заставила опешить. — Не как к офицеру, а как к эксперту, — говорил Фокс, — прошу посмотреть на одну из моих картин. Есть с ней некоторые странности, но вопрос очень деликатный, для личного визита. — Могу я приехать с коллегой? — уточнил Тэхён. — Разумеется, но я прошу о полной конфиденциальности, — Фокс и правда был озадачен, раз согласился не раздумывая. И тем же вечером Тэхён сообщил Чимину, что они едут в Даллас. — На выходные. Посмотрим какую-то картину, поедим стейков и развеемся, — пообещал он. Температура в ночном Далласе была за восемьдесят по Фаренгейту, а утром подскочила ещё на десяток градусов. — Как ты думаешь, когда мы запечёмся в собственной шкуре? — стонал Тэхён, пока они ждали машину, присланную Фоксом к гостинице. — И я ещё жаловался на прохладное лето в Сан-Франциско… Благо в машине был кондиционер, и доехали они в приятной прохладе. Фрэнсис встретил их у порога дома, предложил напитки и начал рассказывать. — Это дом моего покойного отца. Он умер в прошлом году, и я пытаюсь разобраться с его наследием. Я обнаружил одну картину… Господа, дело очень деликатное, я хотел бы выйти из него с минимальными репутационными потерями. Он провёл обоих агентов в небольшой кабинет, на стене которого висела «Кружевница» Веласкеса. — Сначала я было решил, что это копия, — страдальчески сказал Фокс. — Пока не обнаружил это. Он бережно снял картину со стены и перевернул её. На обратной стороне холста стоял штамп Национальной галереи искусств и инвентарный номер. — Это та картина, которую похитили лет пять назад, — ахнул Тэхён. — Дело было довольно громким. — И я его помню, — сказал Чимин, присматриваясь. Он был простым стажёром в то время, к такой краже его бы не допустили, но дело действительно прогремело на все Вашингтонское отделение, да и не только на него. О картине, которую так и не удалось найти (разумеется, как и похитителей), слышала вся Америка. Чимин помнил человека, который тогда занимался расследованием, — Марк Уоллес, сейчас уже был на пенсии. Покинул службу как раз после своего фиаско с «Кружевницей» и, поговаривают, бросил свою семью, чтобы спиться где-то в Детройте. И ещё агент Пак помнил, что именно это похищение послужило для него чем-то вроде мотивации, чтобы попасть в небольшой отдел по расследованию преступлений в сфере искусств. Как будто он был настолько амбициозен, что верил уже тогда — он бы нашёл эту картину, если бы у него был такой шанс. А сейчас переглянулся с напарником и добавил: — Мистер Фокс, вы можете выяснить, где ваш отец её приобрёл? — У некого господина Ди четыре года назад, — сразу же ответил тот. — То есть, я думаю, что это именно эта картина, потому что её название нигде в документах не фигурирует. А ничего другого, что могло бы стоить таких денег, он не приобретал. Я передам вам документы — всё, что нашёл, когда мы вернёмся ко мне в кабинет. Посмотрите ещё на это, — он перевернул картину изображением к зрителю и включил свет ярче. — Возможно, ей не подошёл микроклимат здесь. Посмотрите на краску. Она нуждается в реставрации, и скорой. Агенты присмотрелись. Красочный слой действительно шёл трещинами. Чимин нахмурился. Экспертом такого уровня он не был, но всё же не видел ничего подобного за те годы: всё-таки работал в своём отделе как специальный агент. — С ней ничего не случалось? Её не заливало? Может, прислуга случайно протёрла чем-то химическим, пока вытирала пыль? — Чимин снова переглянулся с Тэхёном. — Климат у вас в городе жестокий, конечно, но вы же не выносили её на улицу под палящее солнце погулять? Хотя сколько она должна была там гулять, чтобы… Так трескаться? Тэхён достал из сумки увеличительное стекло и буквально носом водил по полотну. — Это не лак, это именно краска… — растерянно сказал он. — Она как будто… распадается. Впервые такое вижу. — Если чем и протёрли, то кто же теперь признается, — вздохнул Фокс. — Что мне теперь с ней делать, господа? — Мы должны это обсудить, — Чимин выпрямился. — Я понимаю, что дело деликатное, но… — он взглянул коллекционеру в глаза. — Полагаю, ваш отец прекрасно знал, что приобретает украденное полотно. Сложно было об этом не знать. Но если действовать по уставу, мы должны конфисковать картину и отправиться с ней в отделение. Если на неё нет документов — нет и оправдания тому, что ваш отец не мог быть замешан в похищении. — Уверен, он знал, что покупал, — согласился Фокс. — Я потому и просил вас взглянуть, чтобы как-то это разрешить… Если картину анонимно вернуть в галерею, приложив к ней сумму на реставрацию? Я не хочу держать дома шедевр, прятать его от людей и быть виновником его уничтожения со временем. Мне дорого моё имя и стыдно от того, что моя семья оказалась замешана в таком неприятном деле. — Давайте посмотрим на договор о покупке, — предложил Тэхён. — Анонимно, — проговорил Чимин задумчиво. — А давайте вы отправите её анонимно не в галерею, а в отделение? Я напишу вам текст послания, который нужно будет приложить к картине. Только напечатайте его, не пишите от руки. И лучше в перчатках, ничего не трогайте руками, протерев раму. Надеюсь, саму краску вы не трогали? — он едва не улыбнулся. — Так вот, отправьте её на имя Марка Уоллеса, в Вашингтонское отделение. Сейчас всеми его хвостами занимаюсь я, хотя работаю в Сан-Франциско, поэтому её перевезут к нам или просто вызовут. А дальше мы уже привлечём экспертов и реставраторов, будем разбираться… Но это вас уже не коснётся. И не прикладывайте никаких денег. Только картина и записка, окей? Да, он позволил себе некоторую фамильярность и выдвинул какую-то безумную идею, но, во-первых, он был не при исполнении, а во-вторых… Это дело не должно было решиться простым возвратом в Национальную галерею мимо ФБР. Пять лет назад газеты пестрили заголовками о том, что федеральное бюро упустило похитителей. А репутация — это то, что стоило восстанавливать, даже спустя годы. Тэхён бросил на напарника удивлённый взгляд, но согласно кивнул и посоветовал: — И лучше уничтожьте после ту печатную машинку, на которой будете набирать текст. Чтобы к вам вообще никаких следов не вело. — Я понял, — просиял Фрэнсис. — Спасибо! У меня сердце не на месте из-за этой «Кружевницы». А в галерею я просто после переведу крупное пожертвование, это никого не удивит. — Только советую вам выждать какое-то время, — заметил Чимин, попросил разрешения присесть, достал блокнот, с которым не расставался даже в таких поездках, и принялся писать послание от раскаявшегося похитителя. — Это обязательно сожгите, — добавил позже, когда закончил, протянув Фоксу аккуратно вынутый из блокнота лист. — Как перепечатаете. И мы с вами никогда не виделись. Я так вообще не знаком, — а потом широко улыбнулся. — Вы меня просто спасли, — расплылся в улыбке Фокс. — Я понимаю, что гонорар за консультацию предлагать бессмысленно, но я могу что-то для вас сделать?.. — Возможно, однажды поделитесь какими-нибудь интересными слухами, что ходят в вашей среде, — подмигнул Тэхён. — И нам всё ещё нужно взглянуть на документы, — напомнил Чимин. — Да, конечно. Прошу, давайте пройдём в мой кабинет, — попросил Фокс. «Кружевница» по документам стыдливо спряталась за простым номером, оплата была произведена наличными, продавцом значился Агуст Ди. — Это мы заберём с собой, — Тэхён передал Чимину договор. — Не волнуйтесь, имя вашего отца нигде не всплывет. — Ещё раз большое спасибо, — казалось, Фрэнсис Фокс даже дышать стал свободнее, словно с его плеч упала тяжкая ноша. Он вынул и подтолкнул к Чимину по столу запечатанную пачку крупных купюр. — Я должен возместить вам хотя бы расходы за вашу поездку. — Мистер Фокс, я не могу это принять, — тот помотал головой. — Лучше отправьте это на благотворительность и подскажите, где в вашем городе лучшие стейки. И не затягивайте с отправкой картины, вдруг она совсем развалится, пока доедет до нас. Будет весьма обидно. Если бы не Тэхён, Чимин вряд ли даже задумался о подобной авантюре, не то что уж сам бы её предложил. А через пару часов сидел с ним в приличном ресторане, позволив Фрэнсису Фоксу лишь минимум — подсказать адрес этого ресторана и вызвать им такси. — Знаешь, — Чимин посмотрел на напарника, отрезая от своего внушительного и аппетитного стейка ровный кусочек. — Это имя… Агуст Ди? Оно может посоперничать по странностям с известным нам обоим Сэберо. Латинское имя и китайская фамилия… — он прожевал тот кусок с задумчивым видом и отрезал себе ещё. Стейк был хорош, как и вино, которое к нему подали, но Чимин не мог полностью отдаться вкусовым ощущениям и насладиться ими сполна. Пусть это не было рабочей поездкой — он всё равно думал о работе. Он соскучился по своей работе. И в каком-то смысле горел ей, любил её не меньше, чем свою родственную душу или одного мужчину с потрясающими руками. — Ну, не скажи, — возразил Тэхён. — Это частое явление, когда китайцы берут для своих детей или для себя самих вполне западные имена. — Оно звучит… Чимин махнул вилкой по воздуху, словно дирижер невидимого оркестра. — Как выдуманное. Ненастоящее имя. Как имя героя какого-нибудь романа. Как псевдоним, — озвучил он и потянулся к своему бокалу. — Почему-то, представляя себе человека, которого могли бы так звать, я не вижу никакого китайского ребёнка. Чёрт! Опять тут замешаны какие-то азиаты! — наконец сообразил он, замерев с вином у самых губ. — Ну или это и правда какой-то псевдоним. Жаль, мы не узнаем, как он выглядел, этот мистер Ди. С другой стороны, ну и пёс с ним, «Кружевница» вернётся на своё место спустя столько лет, представляешь, какой будет восторг! — Ладно, имя странное. А что до возвращения картины через столько лет… Звучит прекрасно, — согласился Тэхён. — Ты в неё так вцепился. Расскажи о причинах. Ты сталкивался с этим делом? — Я тогда ещё совсем «сырой» был, только недавно закончил академию и прошёл свой испытательный срок, с того времени и года не прошло, так что напрямую не сталкивался, — отвечал Чимин, доедая. — Когда я пришёл в бюро, как такового отдела, специализирующегося на подобных делах, в Вашингтоне и не было, как и по всей стране. Бюро не слишком интересовали поиски картин, подделок и драгоценностей, если только дело не касалось кого-то из правительства, но Марк Уоллес выбил у руководства право нанять себе в команду экспертов и парочку помощников в отдельный кабинет. Он довольно верно предположил, что успешные расследования преступлений в сфере искусств будут иметь громкий резонанс, их будут с удовольствием обсуждать не только в СМИ, но и в народе. Большие деньги, наркотики, шпионаж — это то, что мало затрагивает жизни обычных людей. Большинство законопослушных граждан никогда с этим не сталкиваются. Они ужасаются, читая новости в газетах, но скоро забывают о том, что где-то рядом с ними обезврежена банда наркоторговцев, потому что это их совсем не касается. Ну, обезврежена и обезврежена, слава богу, спокойней будут спать, а утром — выпускать детей из дому. А о культурных ценностях, об их утрате и порче интеллигентная часть общества склонна переживать куда болезненней. Как в одиннадцатом году, когда похитили «Джоконду». Ограбление века, куча нелепостей, вопиющая наглость вора, невероятный скандал, бездарность полицейских и безудержные насмешки журналистов…. А что в итоге? Сейчас это одна из самых известных в мире картин, посмотреть на которую в Париж приезжают чуть ли не чаще, чем на Эйфелеву башню. Ты же знаешь, люди часто жалеют о потерянном, лишь утратив. Чимин откинулся на спинку стула, вновь взяв свой бокал. — Когда похитили «Кружевницу», у Марка уже была сформированная команда. Я помню, как слушал разговоры в коридорах, обсуждал новости с коллегами. И много думал о словах самого Уоллеса. Мы с ним пересекались, он был уже в годах, много лет отдал в бюро, но всегда был приветлив к стажёрам, делился опытом, не задирал нос, стоя на своём более высоком посту. Он даже отказался от повышения в своё время, потому что ему больше импонировала работа «в поле», а знания и опыт он мог передавать молодым агентам во время простых дружеских бесед. Он говорил, что даже самые крупные музеи по всему миру недостаточно защищены, они как банки, в которых нет сейфов и толковой охраны. Как полные молоденьких овечек луга рядом с лесами, откуда по ночам раздаётся многоголосый волчий вой — слишком беззащитны. Уоллес сам был ценителем искусств и его по-настоящему, всерьёз заботила судьба беззащитных овечек. Говорят, что на досуге он часто посещал ту же Национальную галерею или ещё какой-нибудь знаменитый музей и подолгу находился там, выискивая самые слабые места и самых крупных овечек. Верный пёс закона — он притворялся волком. Я видел, как о ту «Кружевницу» он обломал свои зубы. Привлекал всё больше людей, буквально мучил допросами охрану и руководство музея, едва ли не рыл носом землю вокруг галереи. Давал объявления о выкупе у похитителей, договаривался с коллекционерами, платил осведомителям на чёрном рынке из своего кармана, но… В какой-то момент руководство бюро решило, что игра не стоит свеч. Ему дали почти год — он ничего толком и не нарыл. Да, «Кружевница» — это не знаменитая Мона Лиза. Но она была личной «Джокондой» Марка Уоллеса. Женщиной, которая его погубила своей загадочностью. Он не брался ни за что другое, практически ночевал на работе, забросив всю свою жизнь… Неизвестно, сколько ещё он бы продержался, если бы руководство не намекнуло, что пёс стар, оглох, ослеп и своё отслужил, отправив его на пенсию. Дело перенесли в архив. Никто им больше не занимался, несмотря на то, что отдел Уоллеса не расформировали. Я остался в этом отделе, когда представился такой случай и необходимость. Меня сразу туда приняли после первого раскрученного дела, в котором я сыграл свою важную роль. Я помнил всё, что Марк мне говорил, и полностью разделял его мнение. Но я не хотел становиться волком. Да и псом себя никогда не считал. Что может сделать один пёс против стаи волков? Даже если он и успеет загрызть парочку перед смертью, всех его несчастных овечек растащат ещё до того, как он полностью истечёт кровью. А вот человек с ружьём у загона — это уже проблема посерьёзнее. Конечно, прогресс позволяет нам больше, даже за пять лет многое изменилось — видеонаблюдение, новые методы криминалистики, опыт, в конце концов. В начале своей карьеры я предпочёл довольно узкую, но крайне важную сферу в расследованиях, хотя и не сразу поверил в то, что справлюсь. Сначала это казалось мне случайностью — то, что у меня начало получаться. Но это точно не было простым везением. Несколько лет я работал над собой — готовил ружья, расставлял в лесу капканы и очень много читал про овец и волков. Я начинал свой путь благодаря рассказам Марка, структурировал в своей манере всё, что он мне говорил. И развивался не только как агент, но и как искусствовед, как личность, крайне заинтересованная в этом. Изучал то, что мне не могли рассказать в академии, общался со знающими людьми, я впитывал всё, что мне может пригодиться… И у меня не было своей «Джоконды». Я никогда не концентрировался на одной картине или каком-нибудь камне слишком долго. Те дела, которые я не мог раскрыть, я просто оставлял, когда чувствовал, что нахожусь в тупике, скручивая в бараний рог своё упрямство. В конце концов, всему своё время. «Джоконду» тоже нашли не сразу. Значит и день вернувшейся на своё законное место «Кружевницы» тоже придёт. А сегодня, глядя на эту картину, я понял, что её место значительней, чем стена в Национальной галерее. Не знаю, жив ли Марк, но такой исход, как вернувшаяся в загон овечка, та самая, гоняясь за которой он стёр себе все лапы в кровь, станет его личным чудом, воскрешением, счастливым концом, из проклятья обернётся благословением, даже если она изрядно потрёпана, сбежав от хищников. Даже если никто больше не поедет на неё посмотреть, когда её причешут и откормят — отреставрируют — и представят публике, даже если так случится, что никто не удивится загадочному возвращению этой «овечки», хотя бы один старый пёс испытает облегчение. И если ещё жив — точно приедет, чтобы взглянуть на неё. Можешь считать это моим странным способом сказать ему «спасибо» за то, кем я стал. Я ему и правда очень благодарен, хотя бы потому, что мы с тобой могли и не познакомиться, всю жизнь прожив на разных концах материка, лишь изредка вздыхая, испытывая иррациональное томление в душе без родственника. Чимин, наконец, закончил свою речь, ласково улыбнулся напарнику и сделал глоток вина. Он прекрасно понимал, что его «Джокондой» почти стала смерть Мина Юнги. И могла бы стать, если бы тот не оказался жив. Подумав о Юнги, Чимин на секунду прикрыл глаза. Улыбка приобрела цвет мечтательности. — Кажется, сейчас ты думаешь не о родственной душе, — засмеялся Тэхён. — Ну что же, давай вернём «Кружевницу» и восстановим справедливость для старого пса и тебя. Упоминания «Джоконды» всколыхнули в нём какое-то странное беспокойство, хотя что у этих картин могло быть общего? — Кстати, скоро год, как мы познакомились, — с лёгкой игривой укоризной сказал Чимин, будто Тэхён — его супруг и об этом забыл. — Может, устроим что-то вроде праздника? — Закажем ужин с собой, возьмём виски и пойдём вдвоём на берег, — тут же откликнулся тот. — Ты что думал, я забыл? Одиннадцатого июля, — он смотрел со смешливой гордостью. Чимин снова ласково улыбнулся. — Давай, — согласился. — Я давно не валялся пьяным под звёздами. Примерно целый год. Ты правда не забыл, может, ещё и подарок мне уже приготовил? — подразнил он. — Ещё нет. Что ты хочешь, кроме моих объятий? — мурлыкнул Тэхён. Год назад их жизнь так изменилась, могли ли они тогда подумать об этом? — Возьми с собой саксофон. Ты давно мне не играл, — отозвался Чимин. — А что тебе подарить? — Возьму, — Тэхён согласно кивнул. — Думай над программой. А мне… Не знаю, Чимин, ты для меня каждый день как подарок. Он смотрел очень серьёзно, проникновенно, всем своим видом подтверждая ни единожды сказанное: «бесконечно тебя люблю». — Я всё равно его уже приготовил, — интригующе сказал тот. — Надеюсь, тебе понравится.