Великая сила искусства

      После всех приготовлений Чимин не удивился, когда ему позвонили из Вашингтона и сообщили о возвращении «Кружевницы». — Приезжай, оформишь всё как положено, — велел уже бывший шеф. — Не буду отправлять её тебе в Сан-Франциско, эта картина скоро от старости развалится. — Возьму билеты на ближайший рейс себе и напарнику, — но всё же Чимин пытался изобразить удивление в голосе. — Картина в таком плохом состоянии? Как её вернули? Кто её прислал? — Анонимно, по почте, — проворчал тот, — вандалы какие-то. Как вообще в голову пришло её скручивать? Приезжай, на месте узнаешь детали. — Завтра будем, разберёмся. Чимин и сам ворчал, пока они с Тэхёном собирались в аэропорт: мистер Фокс казался ему таким приличным человеком, а внезапно поскупился на достойную упаковку. — «Кружевница» находилась и без того в плачевном состоянии, а он её ещё и скрутил! Вот и прикрывай этих снобов! А по прибытии выяснилось, что скрученное полотно не сопровождалось никакой запиской. И выглядело, конечно, гораздо хуже, чем то, что агенты видели в доме Фрэнсиса Фокса. — Форменное безобразие! — ругался Чимин, поглядывая на напарника, только тот понимал истинные причины его возмущения. — Действительно! — горячо поддерживал тот, а когда они остались наедине, признался: — Я ничего не понимаю. Это же другая картина! С теми же штампами и инвентарными номерами на обороте, но вот дефектами краски в других местах. «Кружевница» от Фокса пришла на следующий день: аккуратно упакованная и с запиской. — Что-то мне подсказывает, что быстро и триумфально закрыть дело не получится… — задумчиво сказал Тэхён, глядя на обе картины рядом. — Это пиздец… — прошептал Чимин, тоже не сводя с них взгляда. Он рассматривал их с лупой в руках очень долго и ещё что-то шептал, почти бессвязно, прежде чем предоставить полотна экспертам, а потом устало привалился ноющей спиной к стене. — В том, что это не оригинал, нет никаких сомнений. Не может копия разваливаться так же, как оригинал. Они написаны в одно время, скорее всего, одним человеком… — Это очень бездарная копия? — спросил Тэхён и сам себе ответил. — Нет, сделано прекрасно, со всеми нюансами. Но как тогда она может разваливаться? Проблема с красками? С технологией? — Не исключаю ни того, ни другого, — Чимин на миг прикрыл ресницы. — Ещё эта записка… От раскаявшегося похитителя, который не смог её продать! Он тяжело вздохнул, понимая, что сам создал себе проблему. Им придётся заниматься поисками отправителей, прекрасно зная, кто один из них. И уже поздно было привлекать к этому делу мистера Фокса и его покойного отца — Чимин подставил бы самого себя в первую очередь. — Нам нужно выпустить статью, — неожиданно произнёс он, распахнув глаза. — Слишком громкую, чтобы она не осталась незамеченной. Если мы заявим, что оригинал у нас, это немало обескуражит того, кто им сейчас владеет. Но может ничем нам не помочь… А если снова предложить выкуп в обмен на анонимность? Если оригинал находится у какого-то коллекционера, решит ли он с ним расстаться из-за шума, вновь поднявшегося вокруг? Чёрт, Тэхён-а, нам нужно поднять со дна этот ил и не потонуть в нём! — А если обратиться сразу к похитителю? — напарник старался не поддаваться панике. — Предложить ему защиту? Ты подумай, Чимин, ладно Фокс, он просто хотел избавиться от отцовского наследия… Но ты поставь себя на место человека, который отвалил такие деньги за копию, к тому же расползающуюся на глазах… Я бы убил. — Тогда нам нужно привлекать мистера Фокса, — снова вздохнул Чимин. — Хотя можно и не называть имён! А ещё может быть полезно разыграть красивый блеф. Мы можем заявить, что установили личность человека, сделавшего эти копии. Вряд ли гениальный похититель был ещё и гениальным художником. Пять лет прошло, они могли потеряться в этой большой стране после своей сделки. Мне нужно, чтобы он паниковал. Тогда зашевелится. Пойду я к шефу, пусть звонит журналистам. — Кстати, обрати внимание, этот Ди написан по-разному, — вдруг заявил Тэхён, когда они вечером вернулись домой. Он валялся на полу и раз за разом изучал документ по строчкам. — В имени продавца он значится как «Ди», а в подписи — просто Д. С точкой. Это что-то может значить? Тэхён отпил вина и заложил руки за голову. — Я после нашего Сэберо всё воспринимаю как ребус. А это имя, ты прав, именно так и выглядит. Что оно может значить?.. Ди. Ди-ди-ди, — он начал напевать, на разной интонации произнося. — «D» — четвертая буква алфавита. Азиаты не любят четвёрку, она созвучна смерти. Имя говорит нам о смерти, в данном случае — о смерти картины. О разрушении. Агуст — от латыни? Божественный? Великолепный? Божественная смерть? Или ницшеанское — смерть бога? Чимин, — он почесал кончик носа и потребовал, — присоединяйся, я не могу о таком один думать. Они оба сидели на полу в старом полупустом столичном доме Чимина: его он не продавал, но решил в какой-то момент продать часть мебели, потому что всё-таки не оставлял мысль о том, чтобы когда-нибудь обзавестись отдельным домом в Сан-Франциско. И чем больше у него будет на это средств — тем лучше. Хорошо, что кровать оставил. И телефон. И некоторую посуду. Как знал, что им придётся сюда вернуться. — Мне очень нравится ход твоих мыслей, — задумчиво произнёс. — А если это… Четвёртое имя? Может, раньше этот мошенник, а у меня нет сомнений, что он именно мошенник, человек, что продал Фрэнсису-старшему картину, может, он раньше работал под другими псевдонимами? И Агуст — это четвёртый? — Так же, как в Сэберо — третий? — вскинулся Тэхён. — Чимин, а это интересно! А если… Да нет, очень уж разные картины, разные эпохи… Или это намёк, что копий «Кружевницы» — четыре? — Очень надеюсь, что их всего две, — вздохнул Чимин и придвинулся поближе, — и что наша завтрашняя статья возымеет должный эффект, мы со всем быстренько разберёмся, а потом поедем домой… — Хотелось бы, — Тэхён устроил голову у него на коленях. — Я не хочу праздновать годовщину нашей встречи в Вашингтоне. И надо позвонить Чонгуку, сказать, что мы здесь на какое-то время задержимся… — он испустил горестный вздох. — Если он решит примчаться сюда, пусть снимает себе номер в отеле, у меня всего одна спальня, — смешливо фыркнул Чимин. — И я его пойму. Ради тебя я тоже однажды примчался прямо посреди ночи, чтобы увидеться и поговорить, обнимая тебя. Как сейчас помню, как я рванул ближайшим рейсом, не спал, не ел, а потом торчал у тебя под домом полночи, чтобы дождаться, пока в окнах зажгут свет… Чимин провёл ладонью по волосам Тэхёна и слегка помассировал кожу головы, запустив пальцы в мягкие пряди. Тот замурчал довольно, потёрся о ласкающую ладонь. — А я всю ночь на работе ждал твоего звонка… — нежно улыбнулся он. — А потом нашёл тебя в своей постели. Как я тогда был счастлив, Чиминни! Я боялся, что ты совсем не захочешь меня больше видеть. Не волнуйся, я не подпущу Чонгука к твоей спальне, — подразнил он, хитро прищурившись. — Бедная комната никогда не видела такого разврата… Телефонный звонок в полупустом пространстве прозвучал неожиданно громко, и оба вскинулись на звук. Чимину пришлось встать с пола, чтобы дотянуться до аппарата и ответить. Кто мог ему звонить сюда в такой час? Только если из отделения, не дай бог с картинами ещё что-то случилось! Или что-то случилось в Сан-Франциско?! — Алло? — вышло обеспокоенным тоном. — Пак Чимин, — мягко прозвучал голос Юнги. — Это безобразие, я ищу тебя по всей Америке. Куда я должен привезти твоё кольцо, неуловимый мой? Чимин молниеносно изменился в лице — беспокойство сменилось блаженством. И сел с трубкой в руках снова на пол, подтянув за собой телефонный аппарат с тумбочки. — О, дорогой мой, прости, что тебе пришлось понервничать, пока ты меня не нашёл, — замурчал он по-кошачьи, жмурясь. — Я сейчас в Вашингтоне, как ты уже догадался, раз позвонил мне сюда. И пробуду здесь… Не знаю, сколько пробуду. В моей работе сложно делать такие прогнозы. Ты хочешь привезти мне кольцо? Ты правда привезёшь его, Юнги? Чимин говорил таким тоном, что даже у Тэхёна могли покраснеть щёки от смущения. Тот легко поднялся на ноги, показал жестами, что будет на улице, прихватил вино и свой бокал и вышел на террасу, чтобы не быть свидетелем личного разговора. — Я его купил, — казалось, Юнги и сам смущён. — Если ты занят работой, это можно отложить, — он сделал паузу, но все же произнёс: — Но если ты хочешь и будешь недолго свободен, я могу приехать в Вашингтон. Я в Бостоне по делам. — Ну я же не работаю круглосуточно, — очаровательно фыркнул Чимин. — Конечно, я хочу, чтобы ты приехал… Я так соскучился! — последнее он сказал тише, почти шёпотом, искренним и проникновенным. — Завтра вечером? — ласково попросил Юнги. — Я отдам тебе кольцо и свожу в театр, хочешь? Не знаю, что у вас где ставят, но какие-нибудь билеты найду. — Хочу, — выдохнул Чимин, мечтая закрыть глаза сейчас, а открыть уже завтра вечером, когда Юнги появится рядом, так неожиданно, но так желанно, с кольцом. — Я бы предложил тебе остаться у меня, но… Я почти не живу в этом доме, здесь толком ничего не осталось, чтобы нормально жить. И к тому же я с другом, а выселять его в отель — это жестоко. Поэтому позвони мне, как приедешь завтра, а ещё запиши мой адрес, вдруг я не успею освободиться. — Чем вы там таким заняты? — поинтересовался Юнги. — Я позвоню и буду ждать тебя где-нибудь в нейтральном месте. — Завтра, может быть, расскажу, если появится такая возможность, — снова замурчал Чимин в трубку, расплываясь в улыбке. Какое прекрасное ощущение может быть от слова «завтра», когда снова выходишь замуж в этот день. — Завтра так завтра, — хмыкнул Юнги и признался. — Просто мы уже обо всём договорились, а прощаться и вешать трубку не хочется. Как сказать, что он искал любую тему, чтобы продлить разговор? — Я прочитал ту книгу, — моментально нашёл эту тему Чимин. — Мне было очень смешно, спасибо, что посоветовал её и прислал. Не представляю, как ты это успел, но я так обрадовался, получив её в тот вечер. А ещё я купил ту картину с утками и повесил у себя в спальне напротив кровати. Когда я засыпаю, то смотрю на неё сквозь ресницы, иногда оставляю включённым ночник, чтобы лучше видеть, и как будто чувствую, что ты со мной, что я могу коснуться тебя и ощутить твоё дыхание… — Утки! — с непередаваемой интонацией повторил Юнги и засмеялся. — Надо нарисовать тебе картину, — в трубке что-то зашуршало, он устраивался удобнее. — Я рад, что тебе понравилась пьеса. Твой фильм я тоже посмотрел. Он и правда смешной. Я хочу посмотреть его ещё раз с тобой… — О, ты смеялся? — Чимин откинул голову назад, прижимаясь затылком к стене. — Я тоже хочу посмотреть его с тобой. Хочу услышать, как ты смеёшься рядом, хочу смеяться в твоих руках… Хочу завтра, хочу кольцо, хочу картину… Сколько всего я хочу! — Очень смеялся, — даже сейчас по голосу было слышно, что Юнги улыбался. — Какой ты ненасытный! Завтра наступит завтра, кольцо уже у меня в кармане, а с картиной придётся подождать… Что ты хочешь, чтобы я изобразил? Что ты хочешь видеть в своей комнате, Чимин? — Тебя, — даже не задумываясь ответил тот. — Может, ты нарисуешь мне автопортрет? — Я однажды нарисовал, — фыркнул Юнги. — Но у меня его выманили. — Почему-то я совсем не удивлён, — пробурчал Чимин. — Если ты не хочешь повторять это, то нарисуй мне своё любимое место. В любом городе, в любой стране, какое твоё любимое место? Не обязательно делать это срочно, я дождусь. Уж насчёт картины я могу потерпеть. — Почему ты не удивлён? В моей жизни не так много людей, которым я готов идти на уступки, — казалось, Юнги сам удивился. — Потому что считаю тебя безумно красивым, — пояснил Чимин. — И если ты нарисовал себя хоть немного таким же, конечно, эту картину захотели оставить у себя. Мы получили много хвалебных отзывов на твои акварели, что уж говорить о работах маслом? Я лично знаю ещё одного человека, который восхищается твоим талантом. Правда, твою картину он мне не отдаст ни за какие деньги… А она мне так нравится! Юнги молчал недолго, согреваясь в этих словах: «много хвалебных отзывов». Было неожиданно приятно. А потом изумился вслух: — Ты знаком с Кимом Сокджином? Потому что единственный человек в Америке, у которого есть моя картина, это он. Если не считать Чона Хосока — и при мысли о нём сердце Юнги вновь тоскливо сжалось виной. — Да, я с ним знаком, мой друг с ним… Уже вместе живёт, в самом прямом смысле этого слова. Они встречались, а теперь решили съехаться. У него есть ещё одна твоя картина? Почему он мне не сказал? — Чимин зафырчал с возмущением, пока его не осенило. — Погоди… Та птица — это автопортрет?! — Аллегоричный, — подтвердил Юнги. — Значит, ты его видел. Твой друг с ним живёт? Он принц крови? Волшебник из сказки? Расскажи мне, каким должен быть человек, чтобы привязать к себе Сокджина? Я рад за него, на самом деле. Он очень славный. Чимин тихонько засмеялся. — О, Юнги, я хотел бы получить твой автопортрет в прямом смысле, хотя аллегории я люблю. Но ещё больше я люблю черты твоего лица, твои волосы, кожу, взгляд и изгиб твоих губ, — он едва не завалился на бок, очень захотелось лечь, говоря подобное. — А о моём друге ты читал в моих письмах. Назвал бы я его обычным человеком, но не могу. Намджун — удивительный человек, но вовсе не волшебник, конечно. Просто он заботливый, мудрый и мужественный. Даже не знаю, как ему удалось столько лет быть одному, пока он не встретил Сокджина… Но они так друг другу подходят! У них получилась настоящая семья. Ханбин, сын Намджуна, Сокджина просто обожает, даже больше, чем меня! — Я правда очень рад за них, — мягко сказал Юнги. — Твой друг, должно быть, замечательный. И его сын тоже, ты же о нём тоже писал. Я бы попросил тебя передать Сокджину привет, но это точно будет неуместно для глубоко мёртвого человека. И, Чимин, я даже фотографии терпеть не могу, а ты предлагаешь мне себя рисовать… Нет, это будет что-то другое. Я придумаю для тебя что-то особенное. — Тогда я буду рисовать тебя сам, — Чимин снова прикрыл глаза, покусал собственную губу, подбирая слова. — Ты будешь моим холстом, Юнги, а мои пальцы, слова и поцелуи будут моими красками. — Я согласен на всё, кроме фоторобота с надписью «разыскивается», — фыркнул тот. — Иди спать, Чимин, уже поздно. Иди в постель, а я пойду заказывать билеты на самолёт. И завтра мы увидимся. — Хорошо, Юнги, — послушно и ласково отозвался он. — До завтра, мой хороший! — До завтра, — мягко откликнулся тот. — Добрых тебе снов. Положив трубку, Чимин вышел к Тэхёну и обнял его со спины, прижимаясь лбом между лопаток и крепко обхватив руками. — Он приедет и подарит мне кольцо, — проговорил негромко, но счастливо-взволнованно. — Завтра. — О! — Тэхён накрыл его ладони своими. Тут не нужно было слов, он только сжал пальцы. Счастье друга словно плескалось, как море, огромное и безбрежное — и Тэхён был счастлив с ним. Чимин стоял вот так какое-то время, просто улыбался и молчал, пока наконец не отпустил, обошёл и посмотрел в лицо. — Я тут подумал, Юнги неплохо разбирается в красках, раз так рисует? Может, обсудить с ним наших умирающих дам? — Ну, я бы мог напомнить тебе о тайне следствия, — засмеялся Тэхён. — Но не буду. Знаешь, сторонний взгляд на проблему может быть очень освежающим. Может, он и подаст тебе новую идею. — Мы пойдём в театр вечером, но я не уверен, что сразу же после спектакля вернусь. Так что ты можешь позвонить Чонгуку хоть сейчас и заявить, что в Вашингтоне тебе страшно одиноко, — Чимин расплылся в улыбке, а потом потянул друга за собой в сторону спальни. Юнги же сказал ему ложиться. Да так и завтра быстрее наступит. — Позвоню ему завтра, пока тебя не будет, — фыркнул Тэхён. — Заставлю час говорить мне комплименты и буду трогать себя сам под его голос. Чимин чуть не навернулся на ровном месте. — Тэхён! — он хотел было возмутиться, мол, только не в моей постели, но прикусил язык, глядя на неё и на напарника. — Ладно, этим ты её не удивишь, — заявил и подхватил полотенце, чтобы быстро ополоснуться перед сном. Тэхён весело рассмеялся, глядя, как Чимин поспешно исчезает в ванной. Дразнить родственную душу было так забавно! Но о звонке Чонгуку всё же стоило подумать.