Великая сила искусства

      Чимин перекатился с ним на постели, не размыкая рук, потом приподнялся на одной, словно тщательно выбирал место, оглядывая белую кожу. Где она была тоньше всего? Он водил носом по шее Юнги, по его плечам, ключицам, по рёбрам и по животу, долго, дразняще, прислушиваясь к дыханию. Зубы сомкнулись на рёбрах, под левым соском. Весьма остро, весьма неожиданно. Юнги охнул, больше от стремительности укуса, хотя оно и было весьма чувствительно. Напряжённо нахмурился и попросил: — Можно ещё? Он прислушивался к ощущениям и своей реакции на них. Это не воспринималось как боль, скорее, как игра, ласковая игра. Чимин муркнул, зализывая след. Да, такая игра ему тоже внезапно нравилась. Из-за реакции Юнги, конечно. Любая реакция Юнги на Чимина самому Чимину была приятна. И всё-таки тот был сладким, что бы про себя не говорил. Оставив влажный след от языка по центру груди, Чимин укусил уже живот, а потом поднялся обратно и накрыл ртом тот левый сосок — его тоже сжал зубами, не отпустив так быстро, как до этого. — Твои угрозы меня укусить я буду воспринимать как поощрение, — немного хриплым голосом озвучил Юнги сделанный вывод. Хотелось выгнуться навстречу острым зубам и прижать голову Чимина ближе, но Юнги только погладил его по спине, ласково, без нажима. — А что же мне использовать в качестве угроз? И наказания? — поинтересовался тот, продолжая изучать чужое тело и выбирая себе новое место для укуса. — Ничего? — немного удивлённо предположил Юнги. — Зачем тебе мне угрожать? Ты можешь просто сказать мне о своих желаниях. Разве это не так работает? Он чуть дёрнул ногой, привлекая внимание к бедренной косточке, и Чимин понял без слов, погладив её большим пальцем, а следом — и губами, целуя перед тем, как прикусить. — А если ты не будешь слушаться? — ласково фыркнул он. — Ладно, я всё равно буду тебя кусать, потому что это ненастоящие угрозы, ты прав. Косточку с другой стороны бёдер он не мог оставить без внимания, словно сравнивая, с какой стороны будет вкуснее и приятнее. — Конечно, не буду, — согласился Юнги и застонал нежно на этот укус. — Но я постараюсь идти тебе навстречу… — Уж постарайся, — Чимин потёрся всем лицом об эту косточку: и носом, и щекой, и лбом. Словно отвлекал Юнги от того, что между делом отводил его колено в сторону. Кожу на бедре с внутренней стороны тоже хотелось попробовать. И под коленом — обязательно. Чимин постепенно входил во вкус. У него получалось всё лучше кусаться, он находил в этом ещё больше удовольствия и для себя самого. Оказывается, это было захватывающе. Юнги тоже явно нравилось происходящее, он послушно раскрывался под руками и зубами, подставлял Чимину всё желаемое и тихо, нежно вздыхал. Нравились и поцелуи, и укусы, которые оказались совсем не болезненными. Нравилось чувствовать кожей улыбку на губах Чимина и щекочущее движение его ресниц. Нравилась его целеустремлённость, если так можно было бы назвать те маршруты, что тот прокладывал по телу. — Дорогой, — позвал Чимин. — А ты знаешь, что у тебя самого… очень красивые ноги? Очень… сексуальные ноги. Он подхватил левую пятку, чуть приподнимая вверх, осмотрел, приценился и обнял сразу несколько пальцев своими невозможными губами, жмурясь, но подглядывая за реакцией из-под ресниц. Юнги вздрогнул всем телом, не сдержав протяжного, полного неги стона. Видимо, не только пальцы рук у него обладали дивной чувствительностью. — Никогда не думал о своих ногах, — вздохнул и прикрыл глаза, — в таких категориях. Продолжай, пожалуйста, так хорошо… Чимин целовал пальцы, дразнил их языком, сжимал ступни в своих руках, то одну, то вторую. Он подтянулся повыше, заставляя обнять себя ногами, устроился между них и водил ладонями по бёдрам, то и дело возвращаясь к выступающим косточкам. Целовал и снова прикусывал кожу живота, прислушиваясь к каждому выдоху, каждому стону. Смотрел на супруга, зависая, просто гладил и смотрел, любовался. — Ты весь очень сексуальный, Юнги, — не мог не признать этого, сладко вздыхая. — Очень красивый. Даже жаль, что я не умею рисовать… Он щекотал живот дыханием и волосами, снова низко наклоняясь, щекотал и ласковым шёпотом: — Не бойся схватить меня за голову, если захочется, — а потом прижался губами к стволу члена, горячо и почти умело. Ему хотелось научиться доставлять Юнги удовольствие и таким способом — а что может быть лучше в таком деле, чем практика? — Чимин! — жарко выдохнул тот и обхватил его голову руками, сжал нежно, но сдержался, только поглаживая его виски и волосы. Под веками снова вспыхивали яркие пятна, тело тяжелело, наполняясь предвкушением. Губы Чимина вели прямиком в какой-то безумный рай, если вообще был возможен рай для таких, как он. — Тебе нравится? — в два вдоха спросил Юнги: не мог не спросить. Чимин поднял на него взгляд, и этого могло бы хватить для ответа — довольный, тронутый дымкой желания и полный энтузиазма. Он был готов экспериментировать, узнавать для себя новое, но ещё и сам наслаждался процессом, наслаждался вкусом Юнги, его запахом, его близостью. Мог бы сказать словами, но предпочёл ответить иначе — захватывал всё глубже, сжимал губами, мычал, посылая вибрации, а глаза закатывались от удовольствия. Юнги отпустил одну руку на постель, с силой сгребая в пальцы простынь. Обращаться подобным образом с волосами Чимина было немыслимо, а схватить что-то покрепче — необходимо, потому что это и правда было лучше неба в алмазах. Он застонал, несдержанно, громко, жалобно — отчаянно желая растянуть этот момент своей разоружённости, беспомощности перед волнительными губами, что сейчас правили и владели больше, чем его удовольствием, — самой его целостностью. Чимин накрыл его руку своей. Держался за неё, пока никуда не торопясь, экспериментировал, то языком, то губами, то всем и сразу, подключая вторую руку. Вслушивался в них обоих, в самого себя — не меньше. Чимин никогда не считал себя в чём-то талантливым. Быть организованным — не талант, а привычка, выработанная годами. Изящный почерк не талант, это годы трудов, отточенная техника и просто отработанное долгими часами мастерство. Но уж в этом Чимин внезапно оказался более чем талантлив, чего не ожидал, не знал, пока не попробовал. И довольно быстро это понял, что прибавляло смелости и окрыляло. Он снова смотрел на Юнги, любовался его лицом, ловил его взгляд и сладко жмурился, стоило поймать — улыбался ему глазами. Чимин не говорил — кричал своим взглядом, как ему самому при этом хорошо. Как это вкусно. Вкуснее мяса, клубники, да чего угодно. Ничего вкуснее Чимин не пробовал, ничем так не упивался, как членом Юнги. Он и сам стонал, когда выпускал его, чтобы выдохнуть, но возвращался снова, захватывал снова, сжимал его руку своей и снова экспериментировал. Наверное, не просто так его создали с такими чувственными губами. Но сейчас Чимин нашёл им чуть ли не лучшее применение — дарил незабываемые ощущения своему супругу. И получал не меньше. Всё, что он делал сейчас, было прекрасно. Во всём этом царило какое-то искусство. Какая-то совершенная красота — и её сокрушительная сила. И то, как он дразнил языком, и то, как ласкал им же. Как правильно, крепко держал, как справлялся с тем, чтобы в процессе не участвовали зубы. Как забывался, увлекался, становился неистовым, жадным, да почти диким. Может быть, об этом мечтали многие мужчины, кто когда-то обращал на него внимание? Но Чимин делал это только для Юнги. Выражал свою любовь и желание к нему таким способом. Может быть, его следовало нарисовать в таком виде? Только действительно не стоило кому-то показывать. Сейчас Юнги было легко выполнить данное Чимину обещание не сдерживаться. Он стонал, бессвязно просил, весь тонул в жарких волнах, удерживая себя на грани сознания только рукой, вцепившейся в ткань. А потом резко потянул Чимина к себе, потому что это было прекрасно, чарующе, волшебно, но слишком быстро. Юнги чувствовал, что не продержится долго… Прижал к себе, глубоко и жадно целуя, а потом попросил: — Я так хочу тебя… Возьмёшь? Просить Чимина об обратном, второй раз за несколько часов было бы жестоко, но их обоюдную жажду нельзя было утолить только губами, даже такими совершенными как у Чимина. Юнги хотел больше, много больше, он хотел единения, слияния, принадлежности и растворения друг в друге — любым способом. Хотел и просил этого, беззастенчиво, прямо, открыто, целуя и лаская чуткими пальцами, глядя своими лисьими глазами. Они оба только познавали свою сексуальность, свои желания, делали то, что их сверстники осуществили ещё с десяток лет назад. Но их время пришло сейчас, и они принимали свои открытия с лёгким сердцем и жаждой нового. — Ох, дорогой! — Чимин прижался к нему всем телом, скользнул руками по бёдрам, осознавая это безусловно будоражащее предложение сквозь сладкую дымку. — Я возьму… И не сомневался в том, что сам этого хочет. Это было как-то естественно: с Юнги ему хотелось попробовать всё, что только можно, найти во всех вариантах что-то особенное. Но Чимин всё-таки прислушался к самому себе, заставил себя, буквально на мгновение, потому что в тот далёкий раз, когда пытался быть с девушкой, у него совсем ничего не вышло. Не хотелось, чтобы хоть когда-нибудь это повторилось. Но сейчас он хотел, он любил, он желал, это не отпускало его, не исчезало. Хотелось целовать, трогать, обладать. Масло нашлось на столике, Чимин помнил его запах, помнил ощущение — самое первое, помнил, как Юнги кусал его ягодицы до этого, а потом жарко целовал прямо между них. Хотелось повторить это, вернуть, показать любимому, как это ощущалось. Чимин перевернул его на живот и целовал лопатки, гладил поясницу и вздыхал над весьма упругими и очень аппетитными ягодицами. Такими красивыми, что он жался к ним щекой, почти урча. Касался кончиком языка, обхватывал пальцами и всё-таки попробовал укусить. Осторожно, медленно, но ощутимо. Юнги издал донельзя томный протяжный звук и вжался бёдрами в постель, прогибаясь под этим укусом. Это всё ещё было хорошо, сладко и правильно. И очень хотелось продолжения. Происходящее кружило голову, звуков почти не осталось, кроме их дыхания, даже собственные стоны Юнги узнавал, лишь когда они затихали под расписным потолком гостиницы. Чимин больше целовал, чем кусался, но целовал так, что на белой коже всё равно оставались розовые отметины. В какой-то момент ощущение горячих губ на коже пропало. Чимин ставил очередной эксперимент — несколько капель масла упало на поясницу Юнги и медленно потекло вниз. Он помогал этому маслу пальцами, заворожённо наблюдая за своим экспериментом и не дыша. А Юнги зафырчал от неожиданной щекотки, но заставил себя не дёргаться, только прикусил запястье. Масло было тягучим и успокаивало одним своим запахом. Юнги часто пренебрегал собственными ощущениями, а сейчас вслушивался в них: как аромат плывёт над постелью, как масло стекает по коже, как собирается в ложбинке меж ягодиц, как скользит по нему палец Чимина… Такие простые ощущения, но такие возбуждающие. Губы ощутились там же, внизу поясницы, но поцелуи — жадные, горячие, оставляющие отметины — расцветали вверх по позвоночнику, словно Чимин рисовал на спине Юнги своими губами. Обхватил его под грудью рукой, прижимаясь плотнее, и зашептал в загривок: — Ты такой красивый, любовь моя… Такой уникально красивый… Я никогда не желал так, как тебя. И никогда не пожелаю, Юнги… Это не звучало как обещание, как клятва, скорее — как осознание. Чимин прекрасно понимал, что эти выходные останутся в памяти их обоих навсегда, что это ощущение — когда желание находило выход, когда мечты становились явью, когда между ними двумя исчезало всё, что могло бы им мешать наслаждаться друг другом — это не повторится никогда и ни с кем. Потому что для них обоих это было впервые. Впервые пальцы Чимина оказывались внутри горячего тела, впервые сам он так скулил, ощущая на их кончиках практически реальное волшебство, осторожно скользя по напряжённым стенкам. Он добавил на палец масла, чтобы не причинить Юнги сильной боли, погружал его очень медленно, но сам скулил, словно чувствовал всё вместе с супругом, словно они уже стали одним целым, где все ощущения являлись общими. Юнги задыхался от ощущений, от их полноты; он ощущал Чимина повсюду, вокруг и внутри себя — и это было невероятно. Зря он думал только об особой чувствительности пальцев, всё его тело вдруг стало таким чувствительным, чтобы собрать всё сразу: и тяжесть, и шелковую мягкость, и дразнящее касание волос, и поцелуи, и оседающее на коже дыхание, и бережные касания Чимина внутри. Собрать всё сразу и толкнуться навстречу, к губам Чимина, его груди, пальцам. — Мне так нравится, — прохрипел он, — всё это… Неожиданно Чимин почти зарычал. Он не знал, будет ли так удобно, но он хотел видеть лицо Юнги, заглядывать ему в глаза, ловить все его эмоции, чувствовать ртом его дыхание. Поэтому Юнги пришлось перевернуться с помощью рук супруга. Чимин обнимал его, подложив под него руку, не боялся, что она может отняться в какой-то момент: пока он чувствовал ей спину Юнги, пока мог ей двигать — всё было хорошо. Всё было правильно. И даже вполне удобно, если закинуть на себя ногу Юнги и вновь скользнуть в его тело пальцем. Чимин старался размеренно дышать, но получалось это только ртом — он не смыкал губ, он смотрел на Юнги, не отрываясь. Вслушивался в его вздохи, как в самую гармоничную музыку, любовался им, как самой изысканной картиной. Чимин любил Юнги так сильно, как бывает только раз в жизни, и то не у всех. — Между прочим, дорогой, — шептал он, словно успокаивал своими речами, когда пальцев внутри стало два, и двигались они чуть жёстче, хотя масло, конечно, помогало им скользить. — Ты мне снился всё-таки раньше… Один раз. В самом странном сне, потому что был моей Юнджи… Чимин и сам об этом забыл, проснувшись — почти сразу, но сейчас образ вернулся, стоило ему только оказаться с Юнги в обрывке того сна. — У меня была шляпка и стрелки на глазах? — тот слабо улыбнулся. — Не говори мне, что ты во сне?.. Что ты сделал с бедной девушкой? — Всего лишь нежно обнимал и гладил её прекрасные волосы, чуть доходящие до плеч, — ласково фыркнул Чимин, прижимая плотнее, двигаясь в нём ещё увереннее. — Я же джентльмен! Юнги двинулся навстречу, максимально расслабляясь и привыкая к ощущениям. — Уверен, в реальности ты бы прошёл мимо. Она вовсе не была яркой блондинкой. Может быть, мне устроить вам встречу? — наверное, это была рискованная шутка. — Я не видел её лица… А теперь — вижу… Погоди! Ты рисовал стрелки и носил шляпку?! — Чимин даже замер на мгновение. — Мне нужно было настроиться на женское звучание своего голоса, даже в письме, — оправдывался Юнги, едва заметно розовея щеками. — Так что да, у меня была шляпка. И стрелки, и даже помада. Как бы я заставил тебя поверить мне, если бы сам себе не поверил? Он задышал чаще, ведя ступнёй по ноге Чимина, чтобы чувствовать ещё полнее. — Стрелки… Помада… — тот повторял это, словно рисовал в своём воображении на чужом лице. — Господи! Я должен однажды это увидеть!.. Его пальцы ласкали изнутри, его нежные мягкие руки сейчас ощущались совсем иначе, нежности в них было мало, всё в самом Чимине становилось неистовей, резче, а на лице проскакивало что-то хищное, но не пугающее, Юнги нечего было бояться. — Я полюбил её не за внешность, дорогой, — прохрипел он, подталкивая супруга всем собой, чтобы уложить на спину. — Я просто не видел её внешности… Но о том, что она не блондинка, я догадывался, как минимум потому, что она была из Кореи… Говорить сейчас о практически отвлечённых вещах было даже забавно, пока руки Чимина укладывали Юнги в самое удобное положение, чтобы овладеть им. Это отвлекало и самого Чимина: руки не дрожали, сердце не трепыхалось от волнения, даже если он и волновался, то только потому, что не знал, что испытает, впервые оказавшись в нём уже не пальцами. — Но если она была столь же красива, как и ты… — он замер за мгновение, прижимая одно колено Юнги к своему боку, крепко удерживая его ногу. А второй рукой помог самому себе — и не смог продолжить, закончить свою мысль, медленно, но неотвратимо входя. Все мысли смело разом, все разговоры и мысли о них выбило за пределы этого номера одной ударной волной. Юнги зажмурился было, но распахнул глаза, глядя потрясённо и беспомощно. Застыл на мгновение, задеревенел, потому что никакие пальцы не могли подготовить к такому, а потом рывком дёрнулся навстречу. Спрятал глаза за ресницами, зашипел, но выгнул шею, запрокинул голову, без слов умоляя о поцелуе. И только получив его, вдохнул полностью. — Дыши, — прошептал Чимин им обоим, себе — тоже: нужно было дышать, чтобы двигаться, дышать, чтобы выжить. Всю свою жизнь Чимин считал себя физически слишком маленьким. Ему хотелось быть выше, шире, мужественней, но гены, конституция тела, природа — этого было не изменить. Недостаточно никаких тренировок, чтобы приблизиться к идеалу настолько, чтобы перестать комплексовать. Не то чтобы это сильно мешало ему жить, с возрастом он научился принимать тот факт, что физически никогда не станет каким-нибудь Харольдом Пулом, даже если забросит все свои дела и до конца своей жизни поселится в спортивном зале. Маленькие нежные пальцы не станут большими, сколько их не тренируй. Высокий, подчас слишком высокий, мягкий голос не станет угрожающим рыком, напоминающим львиный и наводящим ужас на всех обитателей саванны. Чимин смирился с тем, какой он, развивал в себе другие качества, чтобы сейчас, вдруг, его внезапно пронзило от макушки до самых пяток осознанием, насколько он большой и тяжёлый. Насколько он мужественный, несмотря на все нюансы. Только от этого он готов был стонать в губы своего супруга. Своего божественного супруга, с которым так восхитительно было открывать новое, так правильно, узнавая в себе самом что-то новое — и принимая это так же легко, как Юнги принимал самого Чимина. Он нависал над Юнги, опираясь на руки, плавно двигался в нём, не подозревая, что это будет так просто. Что тело и тут разберётся, как нужно, без сложных раздумий и долгой подготовки. И целовал Юнги — долго, преданно, жарко. Чувствовал себя на какой-то новой ступени собственного принятия. Каждый стон Чимина Юнги хотел поймать и спрятать, запереть в себе, выпить с его губ вместе с поцелуями. Ещё несколько часов назад он был уверен, что невозможно чувствовать другого сильнее, что они вплотную подошли к близости, взглянули ей в глаза и запомнили друг друга, но сейчас происходило что-то невероятное. Его потрясло, насколько своим он почувствовал Чимина в эти минуты. Насколько они принадлежали друг другу. Так будет всегда? Или это только впервые так происходит? Или только с ними? Юнги хотел, чтобы это чувство осталось. Оно было таким же драгоценным, как сам Чимин, и Юнги хотел сохранить это, сберечь. Раствориться друг в друге, чтобы стать целыми. В те минуты Чимин уже не осознавал, что звереет. От каждой секунды происходящего. Но не мог бы себя сдержать, даже если бы осознал. Каждый выпад, каждый выдох, каждый стон — всё это вытаскивало его самую незнакомую сущность, выворачивало наизнанку, заставляло рычать, кусать губы Юнги, его шею и плечи, не зализывая, нет, не сейчас, только сжимать зубами и оттягивать, а потом не отводить взгляда от наливающегося кровью узора на белой коже. Чимин зверел до всего Юнги, он трогал его везде, где только мог, жадно, неистово, смело. Он даже скользнул пальцами в его рот, собирая с языка слюну и зависнув на этой очень возбуждающей картине — хотя, куда уж больше, думал, что и без того на пределе. Лишь на уровне ощущений, а не чистым ясным сознанием он вспомнил, как было сладко, как никогда раньше — сладко и правильно трогать самого себя, ощущая в себе член Юнги. И снова хотел показать это, дать супругу возможность ощутить всё сполна. Поэтому перехватил его руку, отняв от своего плеча, устремил вниз и сжал пальцы поверх его же члена. Удерживаясь на одной руке, Чимин задавал ритм. Не щадящий их обоих, до исступления, до нехватки кислорода, до черноты перед глазами от подскочившего к предельной отметке пульса. Даже если Юнги и хотел нежнее, он не нашёл бы ни единого слова возражения или протеста. Он просто отдавал Чимину всего себя, доверил ему себя, так же, как и сам недавно просил довериться ему. Двигался, чувствовал, дышал с ним в одном ритме, сливаясь воедино до каждой клетки. Чимин не осознавал, что сейчас таким неожиданным и страстным образом он выпускает всю злость на Юнги. Он же всё-таки злился, хоть и не давал этому волю, не культивировал в себе, не сообщил об этом. Он злился за то, что Юнги заставил его пережить — и сейчас это чувство уходило, выливаясь, но сгорая между ними. Чимин не мог обвинить своего супруга ни в чём — всё, что тот сделал, имело под собой причину, это было его право. Но не испытывать злости тоже не мог. А когда почувствовал, как она уходит, изливается из него в этом потоке страсти, то светло улыбался, еле дыша, крепко сжимая Юнги всем, чем только мог. И целовал после — именно нежно, почти извиняясь за то, каким пришлось его выдержать. — Прости, — хрипло выдохнул Юнги, утыкаясь лбом в его плечо и тяжело переводя дыхание. Замер в руках Чимина, обнимая чуть подрагивающими руками, прижал голову к его груди. — Я не… покалечил тебя? — спросил тот очень тихо, спустя какое-то время, когда всё успокоилось, улеглось, затихло и не осталось ничего, кроме бескрайней нежности и тепла. — У меня высокий интервал переносимости. Я просто не ожидал… Юнги вывернулся из рук и набросил на плечи халат. — У тебя ещё осталась моя зажигалка? Я опять потерял новую, — пожаловался он, вынимая из кармана пиджака портсигар. — Я всегда носил её с собой, даже когда на время бросал курить. Чимину тоже пришлось встать, чтобы найти свою сумку, но сигарету он попросил у Юнги, а потом поджёг и для него тоже, прижался к нему боком и потёрся о его плечо щекой. — Я хотел отнести тебя в ванную на руках. Этого ты тоже, наверное, не ожидал? — Наверное, — эхом откликнулся Юнги и попросил, делая над собой усилие: — Поговори со мной, пожалуйста. О чём-то отвлечённом. Я запутался, слишком много новых ощущений. Мне нужно переключиться. Он не хотел огорчать Чимина своей отдалённостью, но в моменты сильных переживаний закрывался в себе. Это было не так-то легко преодолеть. Чимин потянул его обратно к кровати, захватив пепельницу, устроился на ней по-турецки и уложил супруга головой на своё бедро, поглаживая его по волосам, пока они курили. — Просто расслабься сейчас, ощущения распутаются сами, — прошептал он, водя пальцами по его лбу, по линии роста волос. — Я могу тебе что-нибудь рассказать. Просто слушай меня, чувствуй меня и ни о чём не беспокойся. Я здесь, Юнги, я рядом с тобой, я безумно тебя люблю и очень счастлив сейчас. Что бы тебе рассказать? М-м, — он затянулся, размышляя. — Неважно, — выдохнул тот. — Неважно, что это будет. У тебя по телефону тогда так хорошо получилось… Я даже на расстоянии почувствовал твои пальцы на себе. Просто расскажи мне что-нибудь. Я немного растерян, но это сейчас пройдёт. — Когда я ещё был совсем маленьким, — начал Чимин, продолжая поглаживать его тепло и нежно, разглаживал взъерошенные волосы и напряжённые мышцы лба. — Папа решил взять меня с собой на рыбалку. У него не так часто появлялась возможность куда-то поехать и отдохнуть, он очень много работал, но это было его основным хобби и он очень хотел, чтобы я тоже его разделил. Я тоже плохо помню, что тогда происходило, мне уже потом рассказывали. Это было всего один раз, он взял меня с собой всего лишь раз, Юнги, потому что я заявил, что мне скучно просто сидеть с удочкой на берегу, ходил по берегу туда-сюда, рассматривал растения и насекомых, пока отец рыбачил. А потом, когда мы стали собираться обратно, я взял весь папин улов и перевернул ведро обратно в воду. Мне даже стыдно не было, честно. Когда папа очень строго спросил, какого чёрта я делаю, я сказал, что мы можем поехать в магазин и купить нормальную рыбу, а эта — должна жить в реке. Отец даже ругаться перестал, когда я добавил, что он получил удовольствие от своего занятия, он её ловил — это было его удовольствием, посидеть в тишине у воды, когда ничто не беспокоит, а вот тащить эту несчастную мелочь домой и просить Джессику из неё что-то приготовить… Это неправильно. Да, потом мы поехали в магазин и купили большую, вкусную рыбину, а не ту мелочь, что была в ведре. И больше на рыбалку меня не брали. Юнги расхохотался, даже не пытаясь сдерживаться. — Пак Чимин, ты просто… Хорошо, что рассказал, я не буду звать тебя на охоту, никогда! Мало ли, что ты сделаешь там. Он поймал его руку и прикоснулся к ней губами. — Мне нравятся истории из твоего детства. Они такие нежные и домашние. Так хорошо, когда есть такие… — О, ты охотишься? — Чимин довольно жмурился, поглаживая его по щеке и подбородку, затушив сигарету. — Только не говори мне, что на уток! Не разбивай мне сердце! — а потом смеялся, ласково и светло. — У меня было… Хорошее детство. Но в основном — дома. Меня любили, несмотря на то, что я был своеобразным ребёнком и всё время проявлял волю. Ругаться на меня было сложно, как ты понимаешь, а было за что. Но в школе было не очень… Я был маленьким, непохожим на других, узкие глаза, пухлые губы, ещё и учился прилежно… Мне порой доставалось. Но об этом я не буду тебе рассказывать, вдруг ты у меня очень мстительный и решишь наказать моих обидчиков? — он зарылся рукой в его волосы и чувственно сжал их. — Пойдёшь за ними на охоту… — Я же много времени провожу в Вайоминге, — Юнги потёрся об его руку. — Там раздолье для охоты — антилопы, лоси, бизоны, волки… Но обычно я охочусь на индеек, которые забредают ко мне. Зачем мне дичь, которую я не съем? И, обещаю, никаких уток, это лучше делать с собакой, а куда мне собаку? Он вздохнул и признался: — У меня в школе тоже было не очень. Но, когда любят дома, это очень важно. — Я очень благодарен Джессике, что она полюбила меня, как родного сына, — Чимин тоже тихо вздохнул. — Ей пришлось со мной несладко, когда папы не стало. Я чуть не угробил всю свою дальнейшую жизнь. Она поставила меня на ноги. Юнги… А ты не хочешь съездить со мной в Канаду? Я мог бы вас познакомить… С моей родной мамой ты уже знаком… Тот задумался, прикрыв глаза. — Я не буду тебе сразу обещать, хорошо? — он погладил пальцы Чимина. — Но подумаю об этом. Уверен, у тебя замечательная семья. — Подумай, я не говорю, что это должно случиться прямо завтра. Просто почему-то захотелось поехать к ним с тобой. Мы редко видимся, но иногда созваниваемся. Я думаю и Джессика, и сестра будут рады, если я приеду с супругом. Он и сейчас был очаровательно серьёзен. — Давай всё-таки сходим в ванную? И нужно попросить снова поменять бельё, чистого там уже не осталось. А потом поедим? Я могу тебе почитать после, можно посмотреть что-нибудь… Но сейчас дальше ванной идти никуда не хочется, может, завтра куда-то сходим… а может, и нет? — всё-таки улыбнулся Чимин, щекоча шею Юнги кончиками пальцев. Так приятно было осознавать, что впереди ещё столько времени вдвоём, целых два дня! Чимин поднял Юнги с постели, не дожидаясь ответа, обхватил крепко-крепко и действительно отнёс в ванную на руках. Правда по пути ворчал, что Юнги вроде бы худой, но тяжёлый. Очень ласково, шутливо и умильно ворчал, даже не обидишься. Легко и без лишних разговоров он взял на себя все дальнейшие заботы тем вечером: помыл их обоих, заказал еду и замену белья, потом налил им вина и снова устроился с Юнги на чистой постели, обнимая. Читал ему вслух, пока они не заснули снова. А с утра проснулся раньше и сам любовался спящим супругом, пока не решился разбудить поцелуями. Юнги был таким красивым, когда спал… Таким безмятежно красивым, спокойным, умиротворённым… Чимину хотелось провести так целую жизнь — просто лёжа рядом и рассматривая его. Или даже несколько жизней. Очень хотелось, чтобы Юнги принял эту правду: им невероятно хорошо друг с другом. Они нуждаются друг в друге. Они должны друг другу такие дни — отрезанные от всех и вся. Где Пак Чимин не агент федерального бюро, а супруг Мина Юнги. Где Мин Юнги не преступник, а супруг Пака Чимина. Эти дни не пролетели, как один миг. Чимин старался наслаждаться каждой минутой с супругом. Он любил его. Они любили друг друга, узнавали друг друга, прорастали друг в друга всё сильнее и крепче. Чимин рассказывал ещё множество историй из своего детства или юности, стараясь вспомнить самые забавные — ведь ему так нравилось, когда Юнги над ними смеялся. Они смеялись вместе, пока смотрели фильмы. Попробовали всё, что было в меню из местного ресторана. Пили кофе, вино и виски, вместе курили, сидя у окна. Лежали, переплетясь, как две лозы, то на одной постели, то на другой — в первой спальне. То в ванне, то на диване, в гостиной. И ведь почти не одевались — а зачем? Юнги рисовал Чимина снова, и на нём — тоже. Три прекрасных, счастливых дня они провели только вдвоём, не отрываясь, то разговаривая, а то и молча, обнимаясь, слушая лишь дыхание, какое-то цельное, единое, тихое и нежное. Чимин вспомнил, что не позвонил Тэхёну в пятницу, как приехал. Вспомнил об этом только утром в воскресенье, ужаснулся, испытал прилив вины и набрал номер. Нужно было сказать, что всё в порядке, что он жив и здоров, скоро приедет, просто в эти дни очень счастлив и забыл о том, что есть какой-то другой мир, вне этого номера, вне этих стен. Но этот мир всё-таки был. Мир, в который нужно было вернуться.