Великая сила искусства

      Чимин не завтракал, не обедал и не ужинал. Он проспал почти весь день, в течение которого пил только воду, а ближе к закату проснулся от того, что желудок скрутило болезненным спазмом. И резко открыл глаза, прижимая к груди руку. — Юнги? — тихо позвал он, не осознавая, в каком положении они находятся. Тот вздрогнул и погладил его по волосам. — Да, дорогой? — откликнулся он, бережно приподнимая Чимина со своих уже потерявших чувствительность колен. — Юнги, — повторил тот, сонно жмурясь, слепо протягивая руки, находя пальцами его плечи и цепляясь за них. — Юнги… Юнги… И так ещё несколько раз, как будто других слов, кроме этого имени, не было, не существовало, как будто Чимин разучился разговаривать чем-то, кроме этих звуков, складывающихся в имя супруга. На разные лады, с разной громкостью, с разной интонацией. — Юнги… — Я здесь, здесь, — тот ласково фыркнул, удерживая Чимина в руках. — Как ты себя чувствуешь? Хочешь пить? — Хочу, — наконец сказал Чимин хоть что-то ещё и проморгался, в тусклом свете ночника различая черты его лица. — И есть… Давай что-нибудь поедим? Юнги протянул стакан с водой и уточнил: — Что ты хочешь съесть? Что заказать? Сделав несколько больших глотков, Чимин провёл рукой по своему лицу, отдав стакан обратно. — Всё равно, что… Вообще всё равно. И глубоко вздохнул, резко обвивая шею супруга руками и не позволяя ему встать. — Я боялся, что… проснусь без тебя. — Куда бы я ушёл? — удивился было Юнги, но тут же понял, что страх Чимина был куда глубже. — Куда бы я ушёл, когда тебе плохо? Мы, конечно, как-то упустили супружеские клятвы, но разве наши кольца не подразумевают «в горе и радости, в болезни и здравии»? Ещё — в его понимании — они подразумевали верность, но Юнги не собирался сейчас это обсуждать. Возможно, никогда, если это приводило к таким последствиям. — Подальше от меня? — Чимин ткнулся ему в шею, вздрогнув, но медленно поднял к нему голову, заставил себя посмотреть супругу в лицо. — Спасибо, Юнги… Я бы от себя… ушёл. Спасибо, что ты остался. — Ты нашёл меня даже в Пусане, — тихо откликнулся тот, выглаживая пальцами его брови. Даже они взъерошились, не то что волосы. — Я должен быть рядом, когда тебе плохо. Я хочу быть рядом. Хочу быть тебе поддержкой, а не только источником забот. — А я не хочу так тебя пугать и расстраивать, — пробормотал Чимин, опуская взгляд. — Хочу, чтобы тебе было со мной хорошо, приятно, тепло и даже жарко… Но никак не плохо и страшно. Я так глупо себя вёл… Я постараюсь больше не повторять этого. — Да уж, напугал ты меня изрядно, — тихо признал Юнги. — Мне до сих пор не по себе. Что тебя так взволновало? Почему ты так сделал? Или, — он с сомнением посмотрел ему в лицо, — мы отложим этот разговор? — Я не знаю, — Чимин вздохнул, вновь посмотрел на него. — Всё в каком-то тумане, не знаю, можно ли это как-то прояснить и оправдать. Я… тебя так расстроил. Ты… ушёл. А потом… Как будто меня чем-то накрыло, чем-то плотным, так что трудно дышать, я не понял, я не могу даже сейчас это объяснить. Я хотел побежать за тобой, но не смог встать с кровати. А потом не смог, потому что… сам понимаешь. Это лучше обсудить сейчас, чтобы не возвращаться к этому во время еды. Но я избавился от этой пелены только, когда… увидел свою кровь. Это… просто… какой-то кошмар! Я бы даже думал, что мне это приснилось, но у меня чудовищно болит рука. — Я дам тебе лекарство, когда ты поешь, — Юнги снова гладил его, тёплыми ласковыми руками держал и гладил. — Как ты вообще до этого ножа дотянулся, что ты с ним делал, он же даже не слишком острый? Ох, Чимин… Он посмотрел ему в глаза. — Я в некотором роде понимаю, о чём ты говоришь. Мне знакомо это ощущение, когда вокруг словно ничего нет, я ничего не вижу и не слышу. Я знаю, как это бывает. Но… это было очень страшно. — А я не помню, как я это сделал, — Чимин и сейчас как-то пропустил момент, когда они оба снова легли на постель, обнимаясь. — Но я уже испытывал что-то подобное раньше. Последний раз, когда получил от тебя письмо из Пусана. Боли было столько, что хотелось её из себя как-то выпустить. Невозможно её пережить. Невозможно в себе оставить, потому что её слишком… слишком много, Юнги. Ты это тоже понимаешь? — Я понимаю… — эхом откликнулся тот. — Но всё можно пережить, Чимин. Пока сердце продолжает биться — человеческое тело переживёт любую душевную боль. Он обхватил лицо супруга руками и сказал с глубоким вздохом: — У меня к тебе две просьбы. — Какие? — глаза Чимина сейчас, слава богу, были уже достаточно ясными, чтобы их воспринимать. — Первая — не лги мне в том, что касается наших отношений, — попросил Юнги. — О чём угодно можешь умалчивать, не договаривать, не отвечать, у всех есть свои секреты. Твоя работа, твои дела… Но не надо мне лгать о нас с тобой, даже если ты хочешь меня уберечь от какого-то знания. Не надо, Чимин. Просто расскажи мне, как есть, а я сам решу, насколько это «глупости», ладно? — Ладно, — Чимин прикусил губу, не мешая ему переходить ко второй просьбе. — И вторая… — Юнги замешкался, подбирая слова. — Я не думал, что мы будем обсуждать тему верности, но если… Если всё так складывается, если тебе не хватает меня, выбери кого-то другого, Чимин. Я… — он закрыл глаза и несколько раз глубоко вздохнул. — Я буду ревновать, я знаю. Но если тебе это так нужно, я как-то переживу, если ты будешь с кем-то… Но не с Тэхёном. Не с ним. Чимин прижался к супругу всем собой. И лбом прижался ко лбу, тоже вздохнув. — Я не хочу быть с кем-то другим. Много лет, очень-очень много лет, Юнги, я сдерживал любые свои сексуальные порывы. Я закрывал на них глаза и не рассматривал их. Даже когда мне снились странные сны, я просыпался, мылся, как будто извалялся в грязи, а потом забывал их. Вообще не верил в то, что смогу сблизиться с кем-то настолько, что смогу желать кого-то и наслаждаться этим, а не убегать и бояться. Я видел во снах очень странные вещи, но никогда не хотел их переживать в реальности всерьёз. И никогда не хотел быть таким человеком, которому мало одного любимого человека. Это против всего во мне, это как будто не моё, я могу даже убить, не сомневаюсь в этом, но быть… Быть с кем-то… Я не знаю, мне трудно подобрать слова. И я очень люблю Тэхёна. Как свою родственную душу, как друга, как коллегу, как человека, с которым мы вместе живём. Он понимает меня, а я — его, но это совсем не то же самое, что я чувствую к тебе. И как я хочу тебя. И как я нуждаюсь в тебе. Супруг и родственная душа — это же вообще не одно и то же. — Я читал о нём, слышал о нём от тебя и видел вас вместе, — возразил Юнги. — Он всегда рядом с тобой, он утешал тебя, был тебе опорой, держал тебя за руку и стирал с твоего лица слёзы, когда меня не было рядом. Вы живёте в одном пространстве, Чимин, я сейчас даже не про один дом, между вами не видно границ, понимаешь? И если вы ещё и постель будете делить — я не вижу ничего, что я могу тебе дать, что ты не получаешь от него, и от него, кажется, больше. Любви, внимания, заботы — всё это он может дать тебе больше. Наверное, ещё и поэтому меня это так потрясло. Я не вижу, чем я нужен тебе, если он всё делает лучше. — Лучше? — Чимин даже отстранился, чтобы заглянуть ему в глаза. Юнги во многом был прав, Чимин признавал это, но супруг не учёл очень важную вещь. — Разве любовь — это соревнование? Разве любят победителей? Мин Юнги, я сошёл из-за тебя с ума, едва только увидев. Я отдал тебе сердце во время нашей второй встречи, а потом влюбился в тебя второй раз, даже не зная, что это снова ты. Ты — мой единственный, мой любимый супруг, какая разница, что могут дать мне другие, когда моё сердце стремится только к тому, что можешь дать мне ты? Когда оно стремится быть с тобой? Когда только с тобой я могу спокойно уснуть и забыть обо всём? Я не знаю, как ты себе это представляешь, но я точно не собирался устраивать никому перед собой соревнование, кто же лучше, и награждать первое место своим сердцем и присутствием. Оно уже твоё, Мин Юнги. Оно было твоим, есть и будет. Я — твой, каким бы дураком я ни был. И кто бы со мной что не делал, лучше, хуже — моё сердце принадлежит тебе. — Последняя фраза явно была лишней, — неловко фыркнул Юнги. — В общем, пожалуйста, Чимин. Я не удержусь. Только не он, потому что ещё одного раза один из нас не переживет. — Хорошо, — Чимин прижался к его губам своими, словно запечатал между ними это. — Обниматься-то можно? По-дружески… — и ласково улыбнулся. — Я не буду сейчас говорить тебе о Хосоке, ты и без меня всё прекрасно знаешь. Кто угодно, только не он. Наверное, это была очень хорошая параллель, которую Чимин сам прекрасно понял. — Обниматься-то можно? — вопросом на вопрос ответил Юнги и улыбнулся. — Чимин, между мной и Хосоком только разговоры, портрет и один случайный поцелуй. Больше ничего не было. И ничего большего не будет. Если уж они говорили так откровенно, о том поцелуе тоже нельзя было умолчать. — Ты никогда его не… хотел? — уточнил Чимин даже слегка удивлённо. — Как сексуального партнера — нет, — искренне сказал Юнги. — Даже не думал о таком. Ты мой первый и, надеюсь, единственный мужчина. Его голова меня привлекала куда больше его физической красоты. Возможно, это в чём-то сходные желания, это… восхищение, желание прикоснуться к его помыслам… Это будоражит и волнует. Но я никогда не хотел разделить с ним постель. Никогда, Чимин. — Наверное, я теперь смогу крепче спать, — фыркнул тот. — А то недавно мне приснилось, как вы любили друг друга у меня на глазах. Было… Просто отвратительно. Потому что меня вы вообще не замечали. Я очень благодарен тебе за честность. Наверное, мне просто нужно было это услышать от тебя. А то я слишком много думаю о сексе, и не только в плане самого себя. О-очень много, — и зажмурился крепко. — Просто ужас какой-то… — Ну у тебя и фантазии, — Юнги даже головой потряс. — Ничего подобного никогда не было. Не переживай из-за этого, пожалуйста. Господи, как мне выбросить эту ужасную картину из головы? — он тихонько засмеялся. — Как-нибудь уж выброси, — пробурчал Чимин, устраиваясь на его плече. — А то вдруг она тебе понравится! Ужасное иногда привлекает и становится не таким уж и ужасным, если на него долго смотреть. — Мои эстетические предпочтения вообще не коррелируются с сексуальным желанием, — фыркнул Юнги. — К счастью. Иначе я на каждый шедевр живописи бы смотрел с возбуждением. Как бы я ходил в музеи? — С трудом, — тихо хихикнул Чимин. — Давай уже закажем еду, а то я сейчас тебя раздену и буду проверять, что коррелируется с твоим желанием. — Можешь не проверять, оно всё — в тебе, — твёрдо заявил Юнги, потянувшись к телефону. Конечно, Чимин сейчас бы даже куклу раздеть не смог, так был слаб, но поесть надо было. Ещё и поэтому надо было. — Знаешь, Юнги, — тихо сказал тот, пока они ждали заказ. — Я всё равно буду проверять. Постоянно буду. Потому что мне безумно нравится, когда ты заводишься от меня. Когда я вижу это в твоих глазах… Я не знаю, смогу ли я от этого устать. Ты и без этого безумно красив, но когда возбуждён — я не могу оторвать от тебя глаз. — Ты меня ужасно привлекаешь, — признал Юнги. — Я всегда делил мир на градации красоты, но в тебе… Дело не только в красоте. Тебя мне хочется трогать, касаться, целовать. Присвоить тебя всего, забрать тебя всего, без остатка. Забрать и тело, и сердце, и душу. И даже все твои мысли, какими бы они ни были. Ты очень красивый, но красивых людей много. Сексуальный в моих глазах только ты. — Ещё недавно мне так сильно хотелось вернуться в те дни, когда мы были в Денвере, там мне было так хорошо с тобой и правильно, я был счастлив… Но сейчас я понимаю, что… В этот вечер мне захочется вернуться сильнее. Сейчас и здесь я понимаю тебя больше и лучше. Понимаю себя и понимаю нас. Юнги, мне так спокойно сейчас и здесь… Я… Не могу передать, — Чимин прижал его руку к своей щеке. — И я люблю тебя ещё сильнее, чем любил тогда… — И я тебя люблю. Я очень тебя люблю. У нас будет ещё очень много прекрасных вечеров, много разговоров и не меньше жарких ночей, — пообещал Юнги. — У нас ещё столько впереди! Чимин улыбался: он верил этим словам. И в то, что у них с Юнги всё получится.