Великая сила искусства

      Тэхён спал беспокойно, вздрагивал всем телом время от времени и шептал что-то неразборчивое, но просыпался долго, выныривая из сонной тяжёлой мари. А проснувшись, сразу встретился со взглядом Чонгука. — Извини, — голос его звучал надломленно. — Я заставил тебя поволноваться, да? Прости, пожалуйста. — Ничего, — хрипло сказал Чонгук, его глаза до сих пор были обеспокоенными. — Что там у вас опять случилось? Вы с Чимином поругались? — Нет, мы не ругались, — Тэхён мотнул головой. — Я понял, кого мы искали больше года. И он это понял, другими путями. Ты знал? — Если ты про Юнги, то догадывался, — ответил Чонгук с тяжёлым вздохом. — Что будете делать? — Ничего. Он ничего не будет делать, потому что Юнги не хочет это обсуждать. И я ничего не буду делать, потому что Чимин этого не переживёт. — А что бы тебе хотелось сделать, если не брать в расчёт Чимина? — прямо спросил Чонгук. — А тебя? — уточнил Тэхён. — Тебя брать в расчёт? — Меня всегда брать. Это не обсуждается. Чонгук улыбнулся бы, если бы мог. — Ну, тебе бы вряд ли понравилось, если бы я выпустил обойму в голову твоей родственной душе, — хмыкнул Тэхён. — Вы дружны, и я… я бы не хотел для тебя лишних волнений и тревог. Но я бы вытряс из него правду о каждом его преступлении. И устроил бы хорошую головомойку. — Ты меня запутал, — Чонгук чуть приподнялся, чтобы сесть, оперевшись на стену. — Давай по порядку, ещё раз. Что тебя успокоит: его пробитая голова, правда из его уст или головомойка? Что тебя волнует больше: что он обошёл вас как агентов и его дело останется незавершённым, что он на свободе, что он жив? Что, Тэхён? — Правда, — тут же откликнулся тот, сползая ниже. — Меня успокоит правда. Она мне нужна, я для этого работаю. Я столько лет жизни посвятил именно этому — находить правду. А волнует… волнует меня другое, не перечисленное. — Что именно? — То, что его покой для Чимина важнее всего прочего, — признался Тэхён. — То, что Чимин не даст получить эти ответы. То, что Юнги не считает нужным отвечать… Его безнаказанность — вот что меня волнует. Не свобода, а безнаказанность! — Ну, давай накажем, — легко предложил Чонгук. — Если это не включает в себя пробитые головы и что-нибудь подобное, я согласен. Я даже могу это устроить. Достаточно пригласить их в гости, у меня много комнат без окон, а Чимина я беру на себя. — Ты предлагаешь приковать мне его к стене в тёмной комнате и требовать ответов? — Я этого не говорил. Можно просто сесть и поговорить. Да, мы никуда не выйдем, пока всё не выясним. Но откуда ты знаешь, что он остался безнаказанным? Может быть, ты вообще совсем не так на него смотришь, как должен? Лучше всех нас, меня и тебя вместе взятых его знает и чувствует только Чимин. Давай позовём их обоих и поговорим с ними. Если от этого нам всем станет легче… — Я не уверен, что это нужно кому-то, кроме меня… — признался Тэхён. — Что это нужно Чимину или тебе. — Мне нужно, — поспорил Чонгук. — Потому что это нужно тебе. Потому что мне не хочется, чтобы ты это похоронил в себе, закопал, а потом однажды оно проросло во что-нибудь неприглядное. Давай решать проблему вместе, а? Мы же не просто так тут сегодня вместе проснулись, мы с тобой семья. Ты помнишь? — Я помню, — отозвался Тэхён. — Я помню, родной… Дай мне немного времени это обдумать, ладно? Он поймал ладонь Чонгука, поцеловал её и спросил осторожно: — Я вчера обидел тебя? Тем, что закрылся один? — Разозлил, — признался тот. — И напугал, когда плакал. Но ничего страшного, я уже успокоился. — Даже разозлил? — вздохнул Тэхён. — Почему? — Потому что снова почувствовал, что ты задвинул меня в сторону, а за три недели я привык быть самым важным в твоей жизни, — устало улыбнулся Чонгук. — Я не… — начал было Тэхён, но задумался. Да, он сделал так, как привык с детства — спрятался в одиночестве, чтобы всё обдумать. Но при этом он вовлёк в это других людей. Он просил Сару оградить его от всех. Он заставил Чимина лезть к себе в окно, а Чонгука терпеливо ждать, когда он выйдет… — Прости, я страшный эгоист, — повторил Тэхён. — Я был так зол и шокирован, был в таком смятении… Я бы не смог ничего рассказать тебе в тот момент. Мне нужно время, чтобы слова и мысли созрели в голове и оформились во что-то удобоваримое. Я… не обещаю, что этого не повторится, но постараюсь в следующий раз, чтобы у тебя не было этого чувства. — Почему же страшный, очень даже красивый, — фыркнул Чонгук, притягивая его ближе. — И ты мог просто предупредить, что хочешь побыть один и вечером не вернёшься. Я вообще ничего не понял и даже не знал, где вас искать, пока Соджун мне не позвонил. — Мне надо извиниться перед Соджуном и Сарой, — Тэхён распластался на нём. — Я подумал, ты не будешь сильно волноваться, если я уеду не один, а возьму её с собой. — Ну, ход твоих мыслей мне нравится, я могу доверять этой девушке. Однако к вечеру я начал переживать за вас обоих, — Чонгук запустил пальцы в его шевелюру. — И кстати, я не понял, что у них там происходит? Они… Встречаются? — Насколько мне известно, ещё нет. Но они к этому идут… Ты же не против? — М-м, нет, — Чонгук почему-то зажмурился, а потом сказал вдруг очень искренне. — Эти девочки так быстро выросли! Я же знал, что найдутся мужчины, которые захотят их увести. Почему это… Это волнительно и трогательно для меня. Хотя Кокоми найти пару будет ещё сложнее, чем Саре, кто ж её безумный характер вынесет! — Я, наверное, предвзят, ведь речь идёт о моём названном брате, — мягко заметил Тэхён. — Будь это любой другой мужчина, на семнадцать лет старше Сары, я бы, вероятно, не так говорил. Но я знаю Соджуна, он точно не будет понапрасну кружить девочке голову. Они интересны друг другу, они постепенно узнают друг друга… Но и медлить и отступать, если между ними настоящее чувство, он не будет. — Тогда я тоже предвзят. Будь это кто-то другой, со стороны, я бы уже прочесал всю его биографию и род до седьмого колена, — усмехнулся Чонгук. — Сара бы ворчала на меня за это и злилась. А так я просто стою в стороне, не вмешиваюсь и позволяю ей быть взрослой. — Ужасно трудно, да? — Тэхён ласково фыркнул ему в шею. — А ведь скоро и Астрид может привести домой парня. С ужасом об этом думаю. Так трудно быть старшим мужчиной, когда в доме девочки. Душа всегда не на месте. — Да не так уж и трудно, — подразнил Чонгук. — Наоборот — даже приятно. Если что, мы всегда рядом. Ты всегда защитишь Астрид, даже не сомневайся в этом. Я же в тебе не сомневаюсь. И я если что — помогу. А методы у меня, сам знаешь, не самые… обычные. Поцелуй Тэхёна подтверждал, что всё он знает и согласен с этим. А потом он снова устроил голову у Чонгука на плече и задумчиво сказал: — Я был уверен, что сегодня встать не смогу… А поговорил с тобой, и словно отпустило. Проблема никуда не делась, но отчаяние ушло… Уже легче. — Отчаяние в этом доме не задерживается, — хохотнул Чонгук, прижался губами к его виску. — Я рад, что тебе стало легче. Давай ещё что-нибудь поедим, вообще хорошо станет? — А ты не хочешь поспать? У тебя такие глаза, словно ты всю ночь не спал… Может, отдохнёшь хоть пару часов, прежде чем вставать? Или поедим, а потом подремлем? — Надо поесть, да. Я вчера что-то ел у Соджуна, меня силой заставили, но вообще не помню, сколько и чего я съел, такое чувство, что не ел уже неделю. Очень голодный, не усну. — Тогда давай поедим, — Тэхён забарахтался в одеяле. — Сейчас что-нибудь придумаем, что можно быстро сделать… Он и сам не ел со вчерашнего завтрака и двух чашек кофе. Когда они снова вернулись в постель, Чонгук сам устроил голову на груди Тэхёна и попросил погладить его по волосам. Да, он уже успокоился, не волновался, наелся, но это ему просто нравилось — очень убаюкивало, так легко погружало в сон даже ранним утром, когда организм протестовал против этого, хоть и не получил свою дозу сна накануне. И эта простая ласка усыпила их обоих — наконец мирно и спокойно. Хорошая всё-таки была идея — пригласить Намджуна на должность руководителя отдела. Чимин набрал его номер уже утром и пожаловался, что они с Тэхёном пережили накануне «настоящий эмоциональный апокалипсис», что тот просил предупредить о том, что ещё пару дней не появится в отделении, так как плохо себя чувствует. И что сам Чимин сейчас не готов был там появляться, чтобы не пугать несчастных стажёров своими красными глазами. Вдруг старая шутка про вампира, которую он им всем рассказывал, перестанет вызывать смех. — Ладно, отдыхайте, — пробурчал начальник в трубку хоть и не очень довольно, но позволил агентам прийти в норму. Знал ведь, куда шёл работать и к кому. К счастью, срочных дел сейчас не было. — Если что-то понадобится, звони, — попросил Намджун уже мягче. — Спасибо, босс, — выдохнул Чимин и повесил трубку. После завтрака, во время приготовления которого часто посматривал на картину у стены, Чимин затащил её в свой кабинет. Спустился вниз за недопитым кофе, вернулся, сел на пол и стал смотреть на полотно — вот вчера не насмотрелся. Это Намджун с Тэхёном любили Дега, Чимин же был почти равнодушен. Его любимыми художниками были Архип Куинджи (особенно Чимина завораживало его «Дарьяльское ущелье») за великолепное, почти магическое владение светом, Клод Лоррен за тот же люминизм, «световую пульсацию», простор и воздух, которым можно было дышать, глядя на его работы, и Альберт Бирштадт за то, как он чувствовал — и что важнее! — заставлял зрителя чувствовать горы и облака. Да, пожалуй, Чимин отдавал предпочтение люминистам, но ещё ему нравились многие картины Густава Климта, Максфилда Пэрриша и Вильяма Адольфа Бугро. Так было раньше, до того, как он встретился со своим супругом. Теперь Мин Юнги был его любимым художником, самым главным в его жизни. Его работы Чимин был готов принимать, рассматривать, восхищаться, без привязки к какому-нибудь стилю, в любой технике — масло, акварель, что там он ещё умеет, в любом виде. Даже если это подделка, копия, фальсификация — Чимин так любил руки Юнги, что чувствовал их везде (в этом они тоже были очень схожи со своей родственной душой). И любые апокалипсисы, эмоциональные или не очень, отступали, покидали Чимина, признавая, что против этой силы — силы его любви к супругу — они лишь мелкие безмозглые шавки, придумавшие тявкать на слона. Сейчас Чимин пил кофе и уже улыбался своим мыслям. Нужно было ещё раз поговорить с Тэхёном, попробовать ему объяснить, что Юнги — не преступник. Он великий человек, он гений, с которым им повезло жить в одно время. И на которого повезло охотиться. И повезло «поймать». Не остаться им отвергнутыми, ведь гении часто предпочитают жить в одиночестве, а жить совсем рядом, любить, верить и превозносить. Чимину тоже очень хотелось бы узнать всю правду, но не потому что он планировал наказывать своего супруга. За что его было наказывать-то? За то, что ему достались такие потрясающие руки и великий хитрый ум, чтобы найти им применение? За то, что он вкладывал в свои копии самоуничтожение, продавая их именитым коллекционерам и обходя всех экспертов, играючи? Наверное, в этом был весь Юнги. Гениальный, непризнанный, но гениальный. Тэхён сам восхищался портретом Хосока год назад. Сам называл автора гением. Сам повесил акварельный портрет Чонгука авторства Юнги на стену в их кабинете. Чимин хотел напомнить ему об этом, поэтому всё-таки позвонил после обеда, ласково спросил, как напарник себя чувствует, а потом просто позвал его к себе, чтобы обсудить всё снова, в более спокойной обстановке. А пока ждал его, взял в библиотеке первую попавшуюся книгу, раскрыл на случайной странице и засиял буквально с первых прочитанных строк. «Нет такого мудрого человека, который в юности своей не произносил бы таких слов или даже не натворил бы таких вещей, воспоминание о которых было бы ему неприятно и которые ему хотелось бы вычеркнуть из своей жизни. Но он не должен непременно жалеть об этом, ибо он не может быть уверен в том, что достиг бы мудрости, в той мере, в какой это возможно, если бы не прошёл через целый ряд нелепых или отвратительных воплощений, предшествовавших этому последнему воплощению. Знаю, что есть юноши, сыновья и внуки выдающихся людей, которым их наставники ещё в школе внушили благородство ума и нравственное благообразие. Может быть, им нечего вычеркнуть из своей жизни, они могли бы обнародовать и подписать всё, что они говорили, но это жалкие умы, бессильные потомки доктринеров, и мудрость их отрицательна и бесплодна. Мудрость нельзя получить в готовом виде, её открываешь сам, пройдя такой путь, который никто не может пройти за тебя, от которого никто не может тебя избавить, ибо мудрость — это свой взгляд на вещи. Жизнь людей, которыми вы восторгаетесь, позы, которые вы находите благородными, не были предначертаны отцом семейства или наставником, первые шаги этих людей имели совсем иной характер, отразив на себе влияние всего того дурного и пошлого, что их окружало. Жизнь этих людей — борьба и победа. Я понимаю, что наш портрет в том виде, какими мы были в ранний период жизни, может быть неузнаваем и во всяком случае представляет зрелище неприятное. Всё же от него не следует отрекаться, ибо он свидетельствует, что мы действительно жили, что мы, согласно законам жизни и духа, из тривиальных элементов жизни, жизни мастерских, артистических кружков, если дело идёт о художнике, почерпнули нечто такое, что над всем этим возвышается»