Зловещий кузен

Миша всё чаще приходит ночью. Он больше не тянет Андрея в лес, но то и дело увлекает побегать с ним по деревне и окрестностям. Ночью нет раздражающего солнца, шумных ребяческих голосов, попадающихся на глаза взрослых. Ночью внимание Андрея принадлежит только ему. А ещё есть ощущение какой-то общей тайны, которое настолько нравится Горшку, насколько и непривычно для него. Как будто у них один заговор на двоих. В этот раз на звёзды они смотрят, забравшись на огромный стог сена. Миша, кажется, это увлечение не поймёт никогда, но сидеть рядом с Князем ему нравится, даже если они молчат. Странное дело: почему-то сидеть и молчать одному – это совсем не то же самое, что молчать вдвоём. Горшок это тоже не совсем понимает. Наверное, поэтому и злится совсем по-детски, когда оказывается в собственном пустом и пыльном жилище. И почему он один не может чувствовать себя так же легко? Столько лет прекрасно справлялся! Только вот, заглядывая в зеркало, Миша понимает, что нагло врёт. В первую очередь себе. Ничерта он не справлялся. Превратился в старую развалину, только и всего – смотреть противно! Зеркала Михаил завешивает. Пока Андрей что-то рассказывает про звёзды, Горшок медленно опускает взгляд. Его небо уже давно не впечатляло, да и мысли сейчас утекли куда-то в совершенно другое русло. Пятьдесят пять. Пятьдесят шесть. Пятьдесят семь… Чужой пульс Миша чувствовал как свой, если бы он у него имелся. Совсем рядом билось живое сердце, перекачивающее горячую кровь. Кровь струится по артериям, венам и капиллярам, согревая плоть. Мышцы, сухожилия, мягкие внутренности… — Горшок! Миша вздрогнул, приходя в себя. Перед глазами маячило слегка хмурое лицо Андрея. — Ты что, не слушал? Горшок сглотнул, думая, как убедительнее соврать. — Отвлёкся, — честно выдавливает он. Миша выдыхает с облегчением лишь когда Андрей возвращается к своей болтовне. Как давно он вообще перестал слушать? Горшок украдкой косится на свои ладони, боясь увидеть на них острые когти. Обычные человеческие пальцы. Такими темпами мерещиться всякое начнёт… — Совсем забыл, — Андрей внезапно начинает копаться в сене, доставая узелок, который зачем-то потащил с собой. Внутри оказываются пирожки, один из которых он протягивает Мише. — Ты голодный, наверное, — Князь призывно улыбается, будто не замечая, как изменилось лицо друга, — На. — Я… Спасибо, я не буду, — нервно отнекивается Горшок. Андрей глядит на него слегка озадаченно и, кажется, встревоженно. Проклятье. Нельзя, чтобы он что-то заподозрил… — Ты худой такой и бледный, — сетует Князь, — Бабушка говорит, что если плохо есть, силы кончатся. Миша закусывает губы. — Я не голодный, не буду, — он слегка приподнимает руки в примирительном жесте и выдавливает натянутую улыбку. От настойчивости Андрея это, впрочем, не спасает. — Ну попробуй хотя бы! — тот вновь протягивает пирожок. — Бабушка очень вкусные печёт, ради меня съешь! Горшок опускает взгляд на злосчастную выпечку. Потом смотрит на Андрея, а потом вновь на пирожок. Казалось, что из теста сейчас полезет ещё одна пара глаз, которая тоже будет буравить его осуждающим взглядом. Придётся что-то делать… — Ладно… Миша сдается и берёт подношение, которое его так настойчиво упрашивали съесть. Делает глубокий вдох перед тем, как откусить. Нечто во рту ощущается как безвкусная бесформенная масса, он даже не понимает, что за начинка была внутри, потому что еда тут же встаёт комом в горле. Андрей, с аппетитом уплетающий другой пирожок, к счастью не замечает попыток Горшка подавить рвотные позывы. Миша отворачивается и тяжело сглатывает. Надо доесть. Надо доесть, иначе Андрей догадается. Каждый укус даётся с трудом, человеческая пища кажется чужеродной и несъедобной. Горшок выдавливает подобие улыбки, проглатывая последний кусок. Кивает в ответ на заинтересованное "вкусно?". Он определённо об этом пожалеет.

***

Внутренности будто в буквальном смысле наружу выворачивает. Миша кашляет, сгибаясь пополам, вскоре обнаруживая под ногами то, что когда-то было пирожком. Михаил морщится и тыльной стороной ладони утирает губы, избавляясь от слюны и крови. Чтобы ещё хоть раз он что-то человеческое съел… Мерзость. Желудок скручивает болезненный спазм. Организм требовал нормальной еды. Миха тяжело выдыхает, сползая на пол по стенке. Всё-то у него валилось из рук, даже прокормить себя уже нормально не мог. В последнее время перебивался зверьём, которое удастся поймать в лесу. Только вот люди по сравнению с быстрой и проворной животиной – куда более лёгкая добыча. А он, похоже, совсем сноровку растерял… Нет. Андрея есть нельзя. Андрей его первый за чёрт знает сколько лет друг, а ещё он напоминает о временах, когда всё было не так паршиво. Михаил поздно осознаёт, что не знает, что делать. Амулет хочется снимать всё меньше и меньше, но постоянно носить нельзя, иначе скоро снова придется тащиться к магу, чтобы зарядил. Да и чёрт знает какие последствия могут быть. Но глядеть на своё "настоящее" отражение… Андрею не это нужно. Андрей дружит с Горшком, а не с чудовищем, которое только ужас да отвращение вызывать и может. Совершенно некстати вспоминаются слова Ладимира. В самом деле, кого он пытается обмануть? А если сказать? Если признаться? Такая мысль своей внезапностью пугает. Нельзя: испугаются, бросят, отвернутся. Но не может же он вечно притворяться? Или может?

***

У Андрея руки очень тёплые. Андрей сам как будто светится, аж поближе хочется быть. А друзьям, оказывается, так можно. Можно держаться за руки, сидеть рядышком, хлопать по плечу, даже иногда обниматься. Миша своего желания обниматься стыдился – слишком он неловкий, нескладный, навязчивый. А всё-таки тот факт, что человеческие руки могут не только боль причинять, но и обращаться ласково, становится ещё одним открытием. Горшок поначалу подолгу смелости набирается, чтобы сам лишний раз за плечо или ладонь ухватить. Потом привыкает. А только как подумается, что Андрей к нему настоящему никогда и пальцем бы не прикоснулся, в душе что-то кривится, сворачиваясь в комок уязвимо. Михаил одним своим угрюмым видом всю лесную нечисть распугивает. Садится в тени у озера, заглядывает в чуть мутную воду и тут же скалится показательно, рыча на собственное отражение. Такого точно испугается. Миха вертит в ладонях амулет, разглядывая поблёскивающий в середине камень. Зашвырнуть бы эту штуку проклятую, да туда, в озеро, чтобы глаза её не видели. Но отражение от этого не изменится, таков он настоящий, ничего уж не попишешь.

***

— Вы ведь с Андреем теперь часто вместе гуляете, да? Внезапный вопрос Шурика застаёт врасплох. До этого они уже минуту сидели в тишине, наблюдая, как неподалёку Князь спорит с Поручиком. Горшок нервно сглатывает, чувствуя, как напрягается всё тело. К чему такой вопрос? Шура о чём-то догадывается? Что если догадывается? — Да…? — выдавливает Миша тут же, натягивая улыбку. — Просто надеюсь, что ты беречь его от крупных неприятностей будешь, — Балунов мягко хмыкает, — А ещё держать подальше от леса. А то не ровен час, Андрей сам туда полезет, чудище своё искать. Рассказывал он тебе? — Шура косится на него, слегка изгибая густые брови. — Уж не знаю, что именно случилось, но водится у нас в чаще… всякое. Давайте поосторожнее, ладно? “Всякое”, которое в этот самый момент сидело прямо рядом с Шуриком, напряжённо кивает. Беречь, значит… Горшок рядом с Андреем начинает чувствовать себя неуютно. Будто за спиной вырастает огромная чернющая тень. У неё острые зубы, длинные когти и горящие алым глаза. А еще его, Мишино, лицо. Настоящее. Как можно “беречь”, когда это постоянно рядом, следует неотступно, прячась в его тени? Как тут сберечь, если Андрей даже не догадывается, какая опасность таится совсем близко… Нужно хотя бы предупредить. Нужно, чтобы знал, а там уж пусть сам выбор делает.

***

— Андрей! — Чего? Князь улыбается и смотрит так, что внутри всё замирает, а решительность проваливается куда-то глубоко, в самые недры организма. Миша облизывает сухие губы и прерывисто выдыхает. — Ничего, — врёт он, демонстрируя отсутствие передних зубов в улыбке, — Пойдём, я тебя обещал научить лягушек ловить.