Russian Roulette

      Странно, но все воскресенье было спокойно. Дед Николай встретил ребят радушно и даже прослезился, поскольку давненько не видел Юру. Тот повис на шее дедули и тоже едва не поддался эмоциям, но все-таки взял над ними верх и принялся болтать с дедом, пока тот медленно шел к дому. Юри задержался на улице. Постоял, подышал чистым воздухом, поглядел, как по небу проплывают пушистые осторовки облаков и, наконец, обходя кур, что топтались под ногами, последовал за дедом и Юрой. Те уже скрылись в доме, но стоило только Юри задержаться, как на пороге сразу возник Плисецкий и, подбоченившись, выдал: — Ты не исчезай, Кацудон, а то меня удар хватит. Идем, дедушка на стол накрывает, — и скрылся за дверью. Кацуки тут уже бывал, поэтому знал, как коварен высокий порог этого дома. Однако, задумавшись и не успев среагировать, парень благополучно споткнулся и растянулся в небольших сенях, пропахших коровьим молоком. Была у деда Николая очень воспитанная корова Буря. Именно воспитанная, но никак не дрессированная, потому что любил ее дедуля Юрочки, как настоящее домашнее животное. — Ну е-мое, Кацудон, — выскочил в темные сени Плисецкий, подхватил уже поднимавшегося на ноги Юри подмышки и силой втащил в дом. Как всегда на небольшой кухоньке, где интерьер был из далеких пятидесятых, было чисто и приятно пахло выпечкой. Еще в прошлый раз, когда Кацуки гостил здесь с Юрой, дед Николай расспросил японца, что он больше всего любит из еды, и когда тот поведал ему о кацудоне, дедуля просто слепил пирожков. А вот начинка удивила и безумно обрадовала как Юрочку, так и Кацуки, поскольку пирожки содержали в себе рис, яйцо и свиную котлету, иными словами — тот самый кацудон, только в русском варианте. Вот и сейчас, за час до приезда осведомленный о будущих гостях дед Николай, успел испечь целую глубокую тарелку пирожков, за поедание которых мигом взялся голодный с дороги Плисецкий. — Юра, не торопись. Поперхнешься же, — посетовал дед, снял толстый поношенный свитер, что накинул, выходя навстречу ребятам, и поманил рукой Юри. — Иди, Юричка, поешь. Был Юрочка и был Юричка. Не путать — два разных человека, но одинаково дорогие Николаю. Полюбил он тихого благовоспитанного Кацуки сразу, а если учесть, что внешность у того была миловидная и привлекательная, дедуля проникся к нему всей душой, искренне поддавшись чарам японца. В хорошем смысле, конечно же. — Ну, как там Леша? — спросил Николай, когда дотошный Юри ополоснул руки, насухо вытерся и уселся за круглый дубовый стол в светлой комнате, в двух углах которой висели образа — Христа и Божьей Матери. Дед Николай был набожным, и Кацуки знал, что именно в этой комнате он с соседями празднует Пасху. Собственно, оно и понятно, тут было как-то по-особому уютно, по-деревенски хорошо. Юри с удовольствием пил чай и уплетал пирожки, и думал, если бы ежедневно таким обедать, Никифоров его не узнал бы — очень уж калорийно. Вздрогнув от того, что даже сюда с собой «привез» Виктора, Кацуки отогнал эти мысли и прислушался к разговору. — Давненько не приезжал. Может, на работе проблемы какие? — интересовался дед Николай. — Неа, дедушка, не парься… В смысле, не волнуйся, все у папы отлично. Ну занят немного, как всегда. Не злись на него… А! Это, — стараясь перевести тему в иное русло, воскликнул Плисецкий и оглянулся по сторонам, — где твой телефон? Ты хоть пользуешься им? — Тьфу, еще не хватало, — отмахнулся дед, — даже не прикасался. Лешка-то, дурень, не понимает, что не надо мне этого всего, присылает и присылает… Зла на него не хватает. — Ну ты даешь, дедушка, честное слово, как маленький. Мог бы давно научиться использовать богатство сына в своих целях. Тухнешь тут, в деревне, а папа не раз звал в Питер. Вон, квартира свободная на «Ваське» стоит. С чего ты уперся? — Ты ешь и не болтай глупостей, — перебил Николай, посмеиваясь над бойкостью любимого внука, а Юри, решив, что им нужно поговорить о своем, поднялся, поблагодарил за обед и добавил: — Я отцу должен позвонить. Буду по-японски лопотать, так что выйду. — Давай, Юричка, только куртку надень. Кацуки улыбнулся заботливому дедушке, набросил легкую ветровку, что прихватил с собой, в сенях сунул ноги в огромные резиновые сапоги Николая и вышел во двор. Юри свернул к сараю, где, как он знал наверняка, было навалено сена, потому что тем летом именно там они с Юркой и заночевали — на своего рода чердачке. Это была волшебная ночь. Они тогда болтали почти до рассвета, а после продрыхли до полуденной жары. Выползли вспотевшие и раскрасневшиеся, а дед Николай их потом долго ругал, говорил, могли там вообще поджариться. Действительно, было плохенько, но воспоминания все равно согрели сердце Кацуки, и он, громко чавкая грязевой кашей, обогнул сарай, покосился на приставленную к стене деревянную лестницу, что вела к тому самому окошку-дверце, и присел на нижнюю перекладину. На мобильнике Юры был запомнающийся пароль — четыре единицы — по стандарту, так что он быстро разблокировал экран и чуточку обалдел, поскольку фон у того был крайне занимательный — он и Отабек, улыбаясь — точнее, Юра улыбался — глядели в кадр, близко стоя друг к другу. Вот это поворот. — Когда только успевают? — рассеянно проворчал Юри и прижал телефон к уху, по памяти набрав номер отца. Гудки шли долго, никто не отвечал. Юри успел расстроиться и собирался сбросить, когда за мгновение до этого раздался знакомый хрипловатый голос, чуточку надломленный с возрастом, но такой родной. Кацуки захлебнулся эмоциями, открыл рот и громко сглотнул, прижав язык к нёбу. — Отец, — произнес парень по-японски, и Тошия ахнул. — Сынок! Юри! Я так рад тебя слышать! Мальчик мой! — воскликнул Тошия, растеряв всю свою строгость. — Почему так долго не отзывался? Ни весточки от тебя. А я номера твоего даже не знаю. Ты сменил на новый? — Прости, пап, да, сменил, — отрывисто сказал Юри, а после выпалил, торопясь, будто слова могли растерять весь смысл, — папа, я прилечу! Скоро буду в Хасецу, отец! Представляешь! Мой… — запнулся, помрачнев, — мой друг помог мне, и моя практика будет проходить в Хасецу. Ты рад? — Рад ли я? Юри, я счастлив. Буду ждать тебя. Как скоро прилетишь? — спросил мужчина, чуточку успокоившись. — Я соберу всех родных… — Отец, не нужно, я ведь не на отдых. Мы прилетим не раньше июня. Экзамены ведь. — Мы? — удивился Тошия. — Ты будешь с друзьями? Я приготовлю комнату и для них, можно даже на чердаке прибраться… — Пап, я с одним другом. Он давно хотел посмотреть Японию, — ласково, слишком ласково проговорил Кацуки, спохватился и добавил: — Я думаю, на чердаке не стоит прибираться для него, есть ведь… есть комната мамы. Да? Тошия замялся. Конечно, они никогда, ни разу после гибели Хироко не говорили об этом. Надо же, несли это так, словно все было в порядке вещей, само собой разумеющееся. Трагедия, она везде трагедия, и смысла она своего не утратит, неважно молчат о ней или же говорят. Юри никогда не позволял себе окунаться мыслями в те времена. Но вот сейчас, говоря с отцом, вдруг подумал, из каких все же разных они с Виктором миров. Тот был в те годы молодым парнем, таскался по клубам — конечно же таскался — веселился, «снимал» девочек, завоевывал сердца, возможно, пробовал наркотики. Курил. Конечно, Витя курил. Потом бросил, ни к чему не привыкал, не привязывался. Витя пил портвейн, пел с друзьями песни под гитару, дрался — сил-то достаточно. А Юри? Юри был ребенком, и он еще не знал, что его ожидает страшная трагедия — лишиться самого дорогого. Он сейчас встречается с тем, кто спас его тогда, и кто запросто может выстрелить человеку в лоб. В какой момент что-то пошло не так? Когда Юри стал терпимым к жестокости людей? Он ведь ненавидел это всегда, жизнь принудила возненавидеть, а теперь, взгляните, сидит, говорит с отцом и трет грудную клетку. А отчего трет? Да от того, что сердце разрывается, как только представит лазурные глаза Виктора, соблазнительный изгиб его губ, умелые, длинные пальцы, при виде которых дыхание перехватывает, потому что он знает, что эти пальцы умеют. Плохо, очень плохо, Кацуки не мог спокойно ждать, понимал, что Виктор, если не едет за ним, то как минимум послал кого-то в деревню — Отабека? Юри прикрыл глаза. Тяжелое чувство душило, сжимая глотку, но он смог выдавить: — Отец, я рад был поговорить. Увидимся. — Да, Юри… — секундная заминка, — сынок, я приготовлю комнату мамы. Приезжай скорее. Кацуки долго сидел на деревянной перекладине лестницы. Солнце, продравшееся сквозь дымку облаков, успело побывать в зените. День незаметно катился за полдень. Пока они приехали, пока он отсидел на улице, перевалило к часу дня. — Ты обалдел, Кацудон? — Еще издали Юри услышал, как хлюпает под сапогами Плисецкого грязь. Он повернулся к другу, поднявшись, и отряхнул черные джинсы. — Прости. Я задумался. — Чего? На целый час задумался? — Юра вгляделся в лицо Кацуки. — Опять из-за него паришься? Да что ж ты будешь делать? Помешанный, блин. — Ну, — Юри протянул Плисецкому его телефон, — я ведь тебя не отчитываю за фотки на мобильнике. Вы с Отабеком милые. Японец обошел Юру и пошлепал к дому, а в спину донеслось: — Вы поглядите, а он еще и язвит! Совсем страх потерял? Плисецкий с трудом догнал Юри, но тот успел, скинув у порога сапоги, прошмыгнуть в холодные сени, а за ними в дом. Тут было тепло. Он уже представил, как будет спать в неописуемо мягкой постели, ведь таких одеял и подушек, как у деда Николая, Юри больше нигде не видел — огромные такие, нестандартные, перьевые и очень мягкие. Обними и дрыхни, что и собирался сделать Юри. — Что такое, Юричка, зябко? — убирая со стола, спросил Николай. — Как-то сегодня ветерок не слишком ласковый. — А потом вдруг Юри хохотнул, припомнив о сеновале, и поинтересовался: — Дедушка, а помнишь, как мы с Юрой в сарае уснули? — Помню. Чего ж не помнить? Дед Николай уселся на лавку у окна, поглядел на ввалившегося в дом Юрку, и сказал: — Нынче прохладно там ночевать. Так что спите дома. Кацуки не стал спорить, хотя, вот честно, ему очень хотелось провести ночь наедине со своими мыслями. Ему не мешал ни дедуля, ни Юрио, просто бывают моменты, когда человеку никто не нужен. Вот этот день был таким, однако знал Юри, что один нужный человек имелся на данный момент точно, и от его присутсвия он не отказался бы. Вечер у деда Николая прошел тихо. Они сидели у телевизора, слушая байки дедушки, потягивая пиво, от которого Юри все же отказался после первой банки. Дед не пил. Совсем не пил алкоголя. Так что в итоге сейчас спивался Плисецкий, и ему это нравилось… Было уже что-то около половины двенадцатого ночи, и Кацуки, широко зевая, остался в комнате один. Встал, выключил телевизор, заглянул в комнату к дедуле, который тихо похрапывал, и пошел в другую маленькую комнатушку со строгой уверенностью, что Юра тоже спит. Хотел взять плед и пойти все же на сеновал. Однако в комнате его ожидал сюрприз в виде отсутствия Юрио. С пару секунд парень просто тормозил, моргал и не мог понять, куда подевался Плисецкий, а потом за окнами послышалось то самое чавканье грязищи. Юри прихватил плед, что был оставлен на кровати, накинул ветровку поверх футболки, в темных сенях обул сапоги и вышел во двор. Во всей деревне было хоть пальцем в глаз коли — тьма-тьмущая. Но спасал серп молодой луны, ярко сиявший высоко в небе. Тучи расползлись, и ночной воздух, подсвечиваемый бледным сиянием, теперь чуточку клубился пара́ми. Кацуки прошел через весь двор. Он примерно знал, где сейчас Плисецкий, но вот чего не ожидал, свернув за угол дома, так это застать двоих парней, стоящих друг перед другом… То есть они боролись, бесшумно и лишь с тихими чертыханиями Юрио, который пытался оттолкнуть руки Алтына. Кстати, судя по отсутствию повязки, голова того уже была в порядке. Ну, или Отабек просто не посчитал нужным закрывать рану. — Что здесь происходит? — выпалил Юри и подался к другу. Казах замер и уставился в удивлении на Кацуки, а после фыркнул, отпустил Плисецкого, и проговорил: — Вообще-то, я пытаюсь забрать его из этой глуши, если ты не понял. — Не понял, да, а кто сказал, что мы хотим возвращаться? — возмутился Кацуки. Отабек отошел от Юры и встал перед японцем, уперев руки в боки. — Как это «мы», Юри? Я же сказал, что хочу забрать Плисецкого. — А зачем? — Вот это уже не твое дело. — Казах отвернулся и обратился к Юре: — Давай, идем. Ты странно себя ведешь, я не хотел, чтобы ты уезжал. Взял и уехал. Кто так делает? — Отабек, по правде говоря, произносил слова немного отрывисто, будто подбирал их, и ему это давалось с трудом. Он совершенно точно сдерживал гнев. Кацуки, поняв это, тут же положил руку на его плечо, попросив: — Ты не мог бы сейчас же уехать? Я уже видел, на что ты способен, когда выполняешь приказ Виктора. Что на этот раз он придумал? Тут даже Плисецкий обалдел от равнодушия, прозвучавшего в голосе Юри, словно тот отключил эмоции. Надо же, он так умеет? — Я здесь по собственной воле, а Никифоров, чтоб ты знал, в курсе, где ты, — понижая голос, известил Алтын, и Юри кивнул, мол, догадывался. — Теперь иди в дом, я поговорю с Юрой. Однако Плисецкий опять ругнулся, схватил казаха за локоть и потащил подальше, на ходу предупреждая: — Сейчас сядем в машину и поговорим, но ты даешь мне слово, что мы никуда не уезжаем… Что там ответил Отабек, Юри уже не слышал. Он недовольно поджал губы и направился прямиком к лестнице, подмышкой держа плед. Честное слово, он был ошарашен приездом Алтына, и если тот не лгал, то действительно примчался, не поставив в известность Виктора. Интересно, что им руководило? Хмуря лоб, Юри поднялся наверх по шаткой лестнице, толкнул дверцу, но та не поддалась. Это ничуть не смутило Кацуки, ведь он и раньше забирался сюда, поэтому знал, что делать. Осторожно спустился обратно, порыскал в темноте, ногой поддел тонкую хворостинку и, взяв ее, снова неуклюже из-за огромных сапог взобрался на самый верх. Толкнул дверцу так, чтобы образовалась щель, поддел веткой железный крючок, и тот, легко поддавшись, выскользнул из петельки. Юри отбросил ветку и забрался внутрь. В свете одной тусклой лампочки, что висела под потолоком, мягко покачиваясь на сквозняке, мало что можно было разглядеть, поскольку она освещала восседающих внизу на перекладинах кур, тихо кудахтавших, да и корову, что топталась по соломе, монотонно жуя «жвачку». А вот чердак, где сейчас на деревянных досках животом вниз лежал Юри, свесившись с краю, утопал в полумраке. Хотя в спину бил лунный свет. Однако внезапно дверца захлопнулась и отчетливо звякнул крючок, вошедший в петлю. Кацуки похолодел, оттолкнулся и успел сесть на пятую точку, прежде чем его голову обхватили сзади, зажимая в сильных руках, как в тисках. Ладонь легла на нижнюю часть лица японца, перекрывая ему доступ к кислороду, и парень навалился спиной на незнакомца. А после раздалось над самым ухом: — Что если я сейчас разозлюсь и чуть резче дерну тебя за голову? Виктор. У Кацуки мурашки побежали по спине. Он поерзал, и Никифоров ослабил хватку, убирая ладонь. Японец дышал так, словно пробежал кросс. Сердце билось в горле. Он так испугался, что не мог даже пошевелиться. Как сидел, вернее, почти лежал на груди Виктора, так и затих. А мужчина, тем временем, вполне ласково перебирал пальцами волосы Юри на макушке, вдыхал их запах, легонько целовал, и заводился. Вот так сходу, будто получил дозу необходимого препарата, наркотика, чего угодно, но сейчас ему было плевать на пустую болтовню и оправдания Кацуки. Он хотел его взять. Прямо на этом сеновале, как животное. Он, не тратя более времени на размышления, позволил себе отрешиться от ситуации и прислушался к своим инстинктам. Пока Юри так податливо лежал между ног Никифорова, тот воспользовался моментом, провел рукой по груди парня, задирая футболку и немедленно кладя руку на его ширинку. Кацуки задержал дыхание, откинул голову на плечо Виктора, и мужчина, повернув его к себе, поддел верхнюю губу Юри зубами. Приятые ощущения граничили с легкой болью. Юри немедленно вспыхнул. Вся его злость улетучилась, но он точно в этот момент знал, что не откажется от принятого решения, а надумал Юри на некоторое время прекратить общение с Никифоровым. Тот, разумеется, пока что ничего не знал, и не нужно. Это потом. Если получится, конечно, и Витя не решит вдруг прибить Кацуки на месте. Вообще-то, Юри думал оттолкнуть Никифорова мягко, то есть засесть на работе и учебе, и все свалить на занятость. Да, трусливо немного, но как есть. Он ведь не Никифоров, чтобы сразу «альфача» включать, спасибо на том, что Кацуки вообще сейчас с ним рядом сидит. Если бы хотел воспротивиться, то воспротивился бы точно, Юри это чувствовал, но физически не хотел отказывать Вите, уж слишком ему нравился контакт с ним. Но кому Кацуки пытался лгать? Да он задыхался от эмоций, когда Виктор вот так целовал его, играя кончиком языка, грубовато держа за подбородок, и пальцами второй руки заметно сильно сжимая сосок Юри. Тело парня изнывало, кожа жаждала прикосновений. Он горел. Сам расстегнул ширинку, облегчая участь рвущейся наружу плоти. Никифоров немедленно приподнял Юри, сунув руку ему под ягодицы, а когда тот повиновался, стянул с его бедер штаны с бельем. Дальше Кацуки все сам: отодвинулся, сбросил эти убогие сапоги, один из которых шухнул вниз, распугав кур, и Юри нервно рассмеялся. — Деревенский колорит, — хмыкнул Виктор, со спины стаскивая с Юри ветровку, за ней майку. Подобрав лежащий у ног Кацуки плед, Виктор быстро постелил его поверх сена, через голову сдернул свой джемпер. Звякнула пряжка ремня. Во рту Юри пересохло. Он, полностью обнаженный, сидел спиной к мужчине, и вздрогнул, когда тот горячими губами прикоснулся к его плечу, пососал кожу, облизал тут же побагровевший след и, поманив Юри к себе, Никифоров уставился на все еще не сошедший синяк. Кацуки сглотнул. Понимая, что ни черта толком не разглядеть, он наклонился в сторону, отбросил крючок и открыл дверцу. Теперь лунный свет позволил посмотреть Виктору прямо в глаза — темные, сияющие, наполненные искрами веселья, смешанного с возбуждением. Прекраснее быть не могло. Кацуки застыл в изумлении от того, как грохотало его сердце. Как сильно он желал этого человека, подумать только. Виктор, погладив ладонью место ушиба Юри, перехватил его руку, поднес к лицу и провел кончиком языка вверх по запястью к внутренней стороне ладони, и тот захлебнулся от прилива нежности, а Витя прикусил чувствительную кожу, пальцами другой руки при этом касаясь затвердевшего соска: никогда еще грудь Юри не была так чувствительна, как после жестких ласк Виктора. Ловко ущипнув Кацуки за второй сосок, мужчина перевел на парня подернутый дурманящим желанием взгляд, и сейчас черты его лица были ожесточенными, потемневшими от вожделения. Юри подумал, что долго не протянет, он уже массировал себя, растягивая вход пальцами. Но, видимо, Никифоров все спланировал, потому что к ногам Юри упала бутылка смазки. Он тут же густо смочил пальцы и снова коснулся себя. Все сильнее нажимая на анус, Кацуки подготавливал себя и, чуть запрокинув голову, сипло постанывал, наблюдая за Виктором из-под подрагивающих ресниц. Они сидели друг напротив друга. Вернее, сидел Витя, а Юри стоял на коленях, опираясь одной рукой на его плечо, и все сильнее заводился. Никифоров провел ладонями по прессу Юри, спустился ниже, коснулся влажной головки, приподнялся и, положив руку поверх ладони Кацуки, принялся помогать ему. Тела прижимались друг к другу, пальцы двигались в такт, а горячие губы обжигали шею Юри, перемещались к мочке уха, затем к виску, и Витя втягивал запах японца ноздрями, нежно целуя его, обнимая свободной рукой. Когда хлюпающие звуки стали слишком громкими и непристойными, а пальцы входили все свободнее, Никифоров присел, потянулся к своим штанам, вытащил из кармана шуршащий пакетик и, разорвав его зубами, выудил латексную защиту, ярко пахнущую лубрикантом. Руки подрагивали, когда он раскатывал презерватив по всей длине, при этом поглядывая на Юри, черные глаза которого лихорадочно блестели. Мужчина потянулся к нему и, поймав за подбородок, прижался к Юри с поцелуем. Тот ответил неожиданно жарко, покусав губы Виктора, провел по ним языком, сорвав приглушенны стон, сам потащил за собой и, упав спиной на покрывало, запустил пальцы в густые волосы Никифорова, жарко шепча в губы: — Больше не могу… Вероятно, он имел в виду степень своего возбуждения, поэтому Виктора не нужно было уговаривать. Он осторожно ткнулся в тело Кацуки, и тот невольно сжался, но выдохнул и впустил затвердевшую плоть. Впустил туго, все еще поджимая пальцы ног от боли, но желание перекрыло все. Он выгнулся, простонал громче, вжавшись в грудь Никифорова, и мужчина вошел еще глубже, всем телом мелко подрагивая от желания. Он вряд ли мог сейчас себя контролировать. Они слишком жаждали друг друга, чтобы отдавать себе отчет в действиях. Так что, закинув одну ногу Юри себе на локтевой сгиб, Виктор приподнялся и принялся входить, раз за разом все сильнее, и его яркие глаза жадно поглощали эмоции Юри. Японец же стискивал пальцами бедра Виктора, подстегивая того, и откровенно наслаждался, даже не пытаясь скрывать страстного взгляда. Вот только кроме простой животной страсти, Виктор увидел нежность, что несомненно подвело его к высшей ступени безумия. Он не смог бы усмирить себя сейчас, даже если бы Юри умолял остановиться, но Юри не умолял, он сипло шептал, чтобы Никифоров продолжал. Вдалбливаясь в потное тело Кацуки, Виктор почувствовал, как стало туго, и теперь он едва мог подаваться вперед. Опустившись на Юри, пришлось замедлиться, чтобы ничего ему не повредить, но это еще больше возбудило Кацуки, и медленные поступательные, слишком плавные движения лишь добавили эффекта. Юри, без того закатывая глаза, теперь и вовсе почти не дышал, запрокинув голову и стиснув зубы. Витя оперся на руки и снова ускорился. Громкие звуки сливающихся тел, шумное дыхание, шепот и бесконечное желание. Подаваясь бедрами вперед, Никифоров подхватил Кацуки и, зажав его в руках, пару раз толкнулся глубоко, так глубоко, что Юри весь сжался, словно пружина, а после мужчина сорвался на бешеный ритм, подбрасывая Юри так, что тот отклонился назад и просто не мог больше контролировать себя. Он дернулся аккурат тогда, когда сам Никифоров прохрипел, что больше не выдерживает и кончает, тогда мужчина и ощутил, как его раз за разом сжало внутри, будто мышцы Юри волной прошлись по его члену, и, выдохнув, Никифоров кончил, войдя до самого конца, вдавливая бедра парня в свое тело. Кацуки излился на его живот сразу же, притупленно думая, что это самый яркий оргазм в его жизни, потому что подобного Юри точно не испытывал никогда, даже не особо думал об этом. А тут вот вам — Никифоров и такое умудрился с ним сделать. Как Юри мог бы встречаться с кем-то, кроме него? Виктор чувствовал, как парень все еще зажимает его. Выталкивая из легких воздух, Юри вздрагивал и пытался отодвинуться. Чтобы хоть как-то успокоить его, Никифоров подхватил того подмышки и полностью усадил себе на бедра, так и не выйдя, а лишь теснее прижимаясь к Юри. Поэтому Кацуки тихо всхлипнул, повис на его плечах, едва заметно подаваясь бедрами вперед, словно выдавливая из пережитых эмоций все до самого дна. — Ты как? — шепнул Виктор, поглаживая Юри по влажной спине. — Чуть не умер… — сонно пробормотал парень и добавил: — Витя… у меня впервые вот так… Никифоров ничего не ответил, просто поцеловал Кацуки в висок, отодвинул, заглянул в глаза. Юри слабо улыбнулся, и Виктор поцеловал его вначале в кончик носа, после — в губы. Кожа горела под ладонями Никифорова, и он подумал, что не знал ни одной настолько жаркой женщины. Этот парень затмил всех. Не желая отпускать Юри, мужчина продолжал целовать его, осторожно приподнял того под ягодицы, и выскользнул, все еще исследуя тело Кацуки кончиками пальцев, удерживая на месте, слизывая с его губ проступившую из трещинок кровь. Юри прерывисто дышал, закрывал глаза, подставляя шею для поцелуев, держался за плечи Вити, поглаживая перекатывающиеся мышцы. Казалось, они могли эту ночь превратить в вечность. Никифоров просто не имел сил разжать руки. Пусть они лягут вместе, пусть обнимутся и будут спать до рассвета, а потом рука об руку вернутся в дом, прокрадутся в комнату к Юре, лягут там, где дед Николай постелил для Кацуки, а утром все удивятся, что у них за ночь прибавилось гостей… Или все будет не так. Никифоров, вообще-то, заранее решил все иначе, но… все равно сейчас отпускать Юри не хотел. Ни на секунду. Именно поэтому он, когда Кацуки все же устал сидеть в такой откровенной позе, снял его, помог устроиться у стены, а сам вдруг соскользнул вниз и уткнулся лбом в колени парня. Кацуки замер на миг, растерявшись от такой внезапно открывшейся трогательной уязвимости Виктора, но тут же опустил руку на его затылок и принялся поглаживать, погружая пальцы в шелковистую платину волос. Никифоров прижался губами к месту чуть повыше колена Юри, вытянулся, ложась животом на покрывало, и тихо шикнул. А после раздался его приглушенный смешок и слова: — Да уж, не лучшее место для обнаженных тел. Завтра буду выглядеть, как после боя с кошками. Юри усмехнулся, понимая, что и ему самому не слишком приятно сидеть на покрывале, под которым постелено сухое сено, и отдельные соломинки, между прочим, больно втыкаются в кожу.