***
В Санкт-Петербург пришлось вернуться к полудню понедельника, потому что у Юри возникли проблемы, за которые он огреб от Плисецкого по самое «не хочу». — Надо ж быть таким дебилоидом, — возмущался Юрио, уже проехав мост и миновав площадь Невского. — Ты чем думаешь? Всегда ж был собранным, а сейчас что? Отупел совсем? Кто оплатит теперь такую пеню, идиотина? — У меня еще немного осталось от зарплаты, да и стипендия… — начал было Юри, но Плисецкий прервал его агрессивным: — Нихуя подобного! Жрать что потом будешь? Я так понимаю, к Никифорову ты не собираешься. Решили еще почудить, два дебила? Как вы меня бесите, Господи! Сил нет! Юрка много чего наговорил Кацуки, но тот виновато молчал. Ну, честное слово, ему было безумно стыдно, он и правда еще ни разу не пропускал оплаты, да и дело было вовсе не в услугах, больше бесило то, что бабуля незадолго до смерти плиту новую на кухню в кредит взяла. А вот там, если просрочка, то сразу космический процент переплаты. Юри потер усталые глаза, вспомнил о линзах, убрал руки и спросил: — Может, я у тебя немного возьму? Потом отработаю. Поможешь? — Ну не в жопу ж денусь! — рявкнул Юрио, пару минут подумал, потискал пальцами руль и вдруг заявил с напором и упрямством: — А вот и ничего подобного. К Витьке обращайся. — Кацуки замер и поглядел на друга так, словно у того еще одна голова выросла — полное ошеломление. — Че пялишься? Ты меня слышал. Вы задрали, я серьезно, мне б с этим придурком казахским разобраться, сует свой член куда ни попадя, а мне сиди и мирись… — разошелся Плисецкий, а уж Юри знал, если тот начал, не заткнешь; Рыбы спокойные, когда не баламутишь воду в их пруду, — …а тут еще и с вами возись. Как скот рогатый, уперлись лбами и тягаются, кто упрямее. Сколько можно уже? Сраная Санта-Барбара. Просто поедешь в Репино, или я нахер сам тебя туда приволоку, и скажешь, мол, так и так, альфач мой сладкий, имей меня во всех позах, но денюжку на карту закинь, я ж тебе не… — Юрио, заткнись! — резко выкрикнул Кацуки, сорвавшись, и Плисецкий побагровел, фыркнул, влетел во двор, как псих без мозгов — упаси бог, если б кто вышел, на капоте прокатил бы — затормозил и бросил: — Значит так, решай сам, Кацудон, я всегда на твоей стороне, хоть ты и придурковатый порой. Если с деньгами вопрос не решится, звони, помогу. Юри кивнул, хотел поблагодарить, но понимал — лучше уйти с глаз долой, выскочил из машины и помчался к дому. Там быстро поднялся наверх, открыл квартиру и, влетев внутрь, громко захлопнул за собой дверь. Только тогда и перевел дыхание. Устал, вымотался, перенервничал. Надолго зависнув в прихожей, Юри, наконец, встрепенулся, сбросил обувь и прошел на кухню. Сейчас хотелось одного — выключить мозги, а способ был один. Не давая себе ни шанса на дальнейшие размышления, Кацуки заткнул здравый смысл и, выудив из шкафчика настойку, заранее поморщился и отхлебнул прямо из горла, причем пробку сорвал с таким видом, будто это он Никифорову шею сворачивает. Вот не Смирнитскому, не бывшей жене Вити, а ему самому. С него-то и началось. Хотя нет, Кирилла не Виктор позвал обратно в институт, так что это обвинение отпадало. Горло приятно жгло, не слишком сильно. Настойка крепость имела не более двадцати пяти градусов, однако из Юри пьяница был так себе. Он ушатал свой разум с пятого глоточка, даже немного выплеснул, резко согнувшись пополам, как бы перебор был, но ненормальное болезненное упрямство подстегнуло выпить еще чутоку. Итогом стала примерно на двести грамм опустошенная бутылка, а за этим последовал дикий одинокий смех на всю кухню, затем Кацуки сел мимо стула. Принялся то ли плакать, то ли смеяться уже лежа под столом, попытался встать, но зацепил ногой стул, тот толкнулся в стол, и бутылка с напитком благополучно упала на пол, разбиваясь вдребезги. Вдребезги, по сути, был и Кацуки. Пришлось немного отлежаться, а потом облитый и краснощекий Юри сел, вытащил из кармана не с первой попытки вытаскиваемый телефон, прищурил один глаз и, посчитав, что смелости в нем теперь три вагона и тележка, набрал заветный номер. Понаблюдай парень за собой со стороны, он точно не позволил бы совершить нечто подобное, однако алкоголь делал свое дело — Юри услышал голос Виктора. — Привет, мое солнышко, соскучился? — Ага… ещ… еще как, — с огромным трудом выговорил Кацуки, а после, запинаясь и не имея сил контролировать собственное тело, одновременно заговорил и вознамерился встать, — знаешь шта… Никиф…рв… Черти что… Витя… — это все, что он смог вымолвить, прежде чем рука соскользнула со стола, на который опирался поднявшийся Юри, и до слуха Никифорова донесся неописуемый грохот. Витя даже встал, хотя до этого сидел на диване в гостиной, беседуя с Сынгылем. Тот удивленно уставился на Виктора и качнул головой, мол, ты чего, а Витя отмахнулся, прошелся по комнате и спросил как можно спокойнее: — Юри, зайка, ты что, пьян? — Кацуки не отозвался, но судя по звукам был живой и даже не отключился. Тогда Никифоров сказал: — Сиди на месте, вообще не двигайся, я скоро приеду. Он сбросил вызов, на секунду подвиснув от такого «шедевра» со стороны Юри, после чего перевел взгляд на Ли. Тот встал, намереваясь поехать с Виктором. — Вдруг психанешь, — пояснил кореец, когда уловил вопрос во взгляде друга, — кто потом будет его со стены соскребывать? — Тебе шпатель дам, ты и соскребешь. Сиди тут, скоро вернусь, — раздраженно отрезал Никифоров. Если Кацуки хотел мести, у него вышло отыграться на Викторе стопроцентно, а то и больше. По крайней мере, его платина едва не стала сединой. Хотя, впрочем, это было слишком преувеличенное заявление, так как на деле Никифоров больше злился на Кацуки, чем боялся выходок того. К тому же Юри не приехал к нему, а отправился к себе, ужрался в хлам, зачем-то позвонил — да кто задумывается, зачем звонит кому-либо, когда напивается? — и вот вам — рухнул там где-то под стол. Это беспощадно раздражало Никифорова.***
Если кто-то хотел отыскать Кацуки в эту ночь, сразу нужно было отправиться в стриптиз-клуб, куда тот, забрав последние деньги, и отправился. Между прочим, ирония заключалась в том, что заведение это тоже принадлежало Никифорову, а Юри наплевал на все возможные последствия, когда висел на баре и пытался не заблевать беседующего с ним ни в чем неповинного паренька. Тот уже понял насчет ориентации Кацуки, поскольку Юри жаловался на какогото парня, глотая и разливая на свою белую рубашку текилу, откровенно от нее морщился, но все равно пил. Болтавший с ним парень был натуралом, но без принципов, и Юри ему понравился, как собеседник, так что, можно сказать, японцу повезло, иначе ему могло и в лицо с кулака прилететь. Все ж толерантность толерантностью, а среди посетителей клуба были и гомофобы. Юри не думал об этом от слова «совсем». Он сполз со стула, расстегнул верхние пуговицы рубашки, обнажая крепкую шею и ключицы, уже трижды оглянулся туда, где на невысокой сцене танцевала девушка, выкручиваясь на пилоне, призадумался и бросил «собутыльнику»: — А хошь я сейчас стриптиз вдарю? — Вот заявится твой ненаглядный, как вдарит потом тебе, — хмыкнул парень, — костей не соберешь. Юри сфокусировал взгляд на нем и спросил удивленным тоном: — Ты что, Витю знаешь? — и тут же отмахнулся с явной ревностью в голосе: — Ай, пофиг, наверняка и тебя трахал… черта с два я у него первый… Поспорить могу, что со всеми он… Не может же быть таким… А, я пошел, короче, — и Кацуки, проталкиваясь сквозь танцующую толпу, поманил девушку рукой, та, танцуя, покосилась на него, отвернулась, и тогда Юри заметил второй пьедестал с шестом. Он подошел туда, удосужился проверить, не вспотели ли его ладони, и, ухватившись за прохладный металл, осторожно крутанулся, пытаясь прочувствовать свои силы. Алкоголь притуплял все, что можно было, но поскольку Кацуки имел опыт в бальных танцах, а еще и в фигурном катании, сейчас он выглядел крайне соблазнительным, когда, додумавшись, что может переломать себе что-нибудь, принялся просто танцевать, медленно расстегивая рубашку, и, сексуально покачивая бедрами в такт мелодии, он довольно улыбнулся, когда люди обратили на него внимание. Юри, разгоряченный и заведенный восторженным свистом толпы, выдернул рубашку из черных узких брюк и, крутанувшись на пилоне еще раз, эффектно развел ноги, после ловко приземлился и, совершая бедрами плавные поступательные движения, положил руки на пояс брюк, а затем эротично провел ладонями вниз в районе паха. Юри, как никто другой, знал, что танец может возбудить. Главное, поймать волну. Кацуки поймал ее. А еще поймали его, чего он не замечал, да и не мог: льдистые глаза, впившиеся в Юри взглядом, буквально пожирали его гибкое тело. У Никифорова помутилось в глазах от необузданной жажды разхреначить лица всем тем, кто сейчас трогал Юри за бедра и голый пресс. Это вообще как бы принадлежит ему, Виктору, и осознание того, как японец наслаждается ласками совершенно незнакомых баб, пригвоздило Никифорова к месту. Зато Плисецкий, который и выдвинул предположение, куда могло принести Юри, сейчас прикусил кулак, ткнулся в плечо Алтына, стоящего рядом с Никифоровым, и дико угорал с выражения лица последнего. — Сейчас что-то будет, — сдавленно выдал Юра, толкая казаха локтем в бок, — угомони его, пока не поздно. — Кацуки сам виноват, — отрезал невозмутимый Алтын, но на босса все же поглядел. Тот вдруг успокоился, взял эмоции под контроль — он хотел так думать — спрятал кулаки в карманах брюк и с досадой отметил, что вот прямо сейчас нагнул бы Кацуки и отхлестал так, чтоб вся дурь вышла. Но упрямо стоял на месте. Однако когда Юри собрался было расстегнуть пуговку брюк, Витя взглянул на Алтына, и тот немедленно прорвался к сцене. Он поймал японца за обе руки, рванул на себя, и они едва не упали, поскольку вышло довольно резко. — Какие люди, — глупо рассмеялся Кацуки, ведомый казахом к бару, но когда увидел Никифорова, то запнулся на миг, а потом встретился взглядом с широко улыбающимся Плисецким, и хохотнул. — Обалдеть… Витенька, а ты чего это прикатил? По шее мне настучать? Или, может, запрешь дома? А, нет, я знаю, знаю! — замахал руками Юри, сверкая голым торсом и резинкой трусов, выглядывающих из-под пояса штанов. — Ты стопроцентно грохнуть меня хочешь, по глазам вижу. Что ж, был пацан и нет пацана, — зашелся смехом неузнаваемый Юри и услышал спокойное: — В машину его. Виктор даже взглядом японца не удостоил, и вот это уже не на шутку напугало Юрку. Он шепнул Отабеку на самое ухо: — Присмотришь? Стремно как-то. — Да все нормально… — казах отчего-то смутился, — наверное. Тревога разлилась в груди Юрио, и он поторопился за Виктором. На самом деле Плисецкий и не понимал, что Никифоров отыскал Юри еще за полчаса до того, как он сообщил ему предположительное местонахождение друга, но говорить об этом никто не собирался. Даже Алтын решил, лучше этим двоим не знать, как быстро и легко Виктор находит людей, даже когда они профессионально скрываются. Все бы ничего, вроде и до парковки добрались без происшествий. Витя шел чуть впереди, в рубашке и брюках, подчеркивающих его прекрасную статную фигуру, и Юрка отметил, как напряжены плечи мужчины. Зато Кацуки продолжал нести пьяную чушь, наезжая на Никифорова за то, что тот не видит, как давит на него. Виктор упорно игнорировал все, что говорил Юри, до тех пор игнорировал, пока тот, дойдя до внедорожника, не заорал вдруг в сторону: — Эй! Смотри! Это он со мной вот так… бросил на сеновале, как деревенскую шлюху! Это был перебор, и осознавал плачевность ситуации не только Юрио, но и Алтын. Казах вообще застыл, приготовившись защищать придурочного японца, а того какого-то черта понесло к тому, к кому он обращался. В пару шагов Кацуки догнал совершенно незнакомого парня, обознавшись, поймал его за локоть и повторил: — Погляди на него. Ты не спал с ним? Ты сам сказал… или… не говорил? — пьяно засомневался Юри. Плисецкий, подавшийся было за другом, притормозил, потому что его удержал Отабек, а сам последовал за Никифоровым, который все так же с руками, зажатыми в карманах, медленно приблизился к парочке, а незнакомец, не менее пьяный, чем Кацуки, оттолкнул назойливого японца, и рявкнул: — Что, бля, в рожу хочешь получить, пидор? — Чего? — насупился Кацуки, не замечая подошедшего к ним Никифорова. — Что за слова ты используешь, дебил? Я не с тобой пил сегодня? — Да пошел нахер, гондон. Юри хохотнул, отшатнулся, врезавшись в грудь Виктора, оглянулся и протянул, глядя мужчине в глаза: — Слышал, я — пидор и гондон? Как тебе? — Да хватит уже, Кацудон! — снова дернулся Плисецкий, но казах не дал тому подойти к троице, что со стороны выглядела слишком напряженной. — А, пофиг, вали уже, — отмахнулся Юри, споткнулся и надо ж было невольно оттолкнуть от себя Виктора, который машинально хотел его поймать. Вышло все крайне грубо, и голубые глаза налились кровью. Витя даже обдумать этот момент не успел, но парень тот внезапно загоготал в голос, еще больше подстегнув задетого Никифорова, а поскольку бить японца Виктор точно не хотел, то он вдруг взметнул правой рукой, почти молниеносно, и паренек, по инерции попятившись, рухнул на землю. — Ви… Виктор, стой, — дернул Юри мужчину за рукав, но тому нужно было выплеснуть все, что накопилось за минуты, проведенные в клубе. Он ощутимо толкнул Кацуки в грудь, тот рухнул в руки Алтына, а Виктор схватил за грудки катавшегося из стороны в сторону от боли бедолагу с разбитым носом, оторвал его от земли, и всадил кулак в лицо того еще три раза. Проконтролировал силу, зная, что вполне может убить, отпустил и отошел, и вот сейчас неплохо бы успокоиться, взять себя в руки. Но не тут-то было. Виктор выдрал Кацуки из объятий Отабека, обхватил голову того обеими руками и, прямо вот так отведя в сторону, чтобы выплеснуть переполнявшие грудь эмоции, почти стукнулся лбом в лоб Кацуки и зарычал, дергая того за волосы над висками: — Доволен? Доволен, спрашиваю? Что за выходки, Кацуки? Я же убить могу. Ты, блять, как сучка потасканная терся там у шеста, как реальная шлюха. Потом твердишь, что ты не такой? Понравилось быть облапанным? А, говори же, понравилось? — То, что у Никифорова отключились мозги, Юри понял даже будучи пьяным. Он положил руки на запястья Вити, оторвал его от себя и, отойдя назад, выкрикнул срывающимся голосом, наполненным обидой: — Я, может… Я не хотел! Не хотел всего этого! И не хотел проснуться там один! Ты всегда так делаешь! Сначала зовешь к себе жить, а потом… Потом как выкинешь номер… — Юри, — голос Никифорова звучал угрожающе, и смотрел он на парня исподлобья, — следи за словами. — А ты за поступками своими! Ну плевать мне, кого ты там убиваешь, — ударил себя кулаком в грудь Кацуки и снова пошатнулся. — Убивай! Понял? Принял я тебя! А ты чего тогда? Ну заботишься, и что мне с того? Теперь от тебя зависеть? Я вон, накосячил! Юрка еще на мозги капает: «Скажи Никифорову, скажи ему!». И что если я скажу, денег попрошу? Сразу сблизимся? А я точно тебе нужен буду, если таким послушным стану? Я все… вот все в тебе принимаю! А ты берешь, трахаешь меня и сваливаешь! Конечно я сегодня танцую как сучка! Конечно, Никифоров! А ты что думал? Думал, я проглочу все, что ты выкинешь? А если я выкинул, меня сразу за волосы можно потаскать? Ну ты и придурок… — Юри! — рявкнул Виктор, хрустнув костяшками. — Замолчи сейчас же! — Да молчу я! Молчу! — проорал Кацуки и даже толкнул Виктора в плечо. Тот с непроницаемым лицом вначале поглядел на свое плечо, а после поднял глаза на Кацуки. И Юри собрался было уйти куда подальше, как вдруг Никифоров поймал того за рубашку на спине, дернул — треснула ткань — развернул Юри к себе лицом и, тыча пальцем в его грудь, четко проговорил, холодно так и бесстрастно: — Пока не извинишься за все, что тут нес, на глаза мне не попадайся. Не шучу, Юри. В порошок сотру. — Понял, — кивнул Кацуки и усмехнулся, — я сам планировал с тобой разойтись. Прогремело как гроза в майский день — неожиданно и как-то даже жестоко. Откинув руку Виктора, Кацуки под его пристальным взглядом поплелся в неизвестном направлении. Плисецкий, взглянув на Никифорова, кивнул ему и догнал Юри. Он молчал, Кацуки — тоже. Уже понял, что сказал, страх помог немного отойти опьянению, и теперь Юри просто поверить не мог, что вообще произнес это вслух. Как это разойтись? Он ведь сам и подохнет без Никифорова. Ноги еле слушались. Было страшно и больно в груди. Вот он идиот. Какой идиот. Что натворил? Зачем? — Разойтись? — усмехнулся Виктор, все еще провожая Юри взглядом. — Что ж, разойтись, значит, разойтись. Он развернулся и пошел к машине, будто бы ничего и не случилось, а Отабек бросил в спину: — Что насчет слежки? Снимать? Мужчина, успев открыть заднюю дверцу внедорожника, оглянулся на казаха и удивленно выгнул бровь, говоря: — С чего это? Нет, конечно, не снимать. Глаз с него не спускай. Если надумает упрямиться, заведет отношения на стороне, тут же сообщи. — Да, хорошо. — Хм, — еще раз посмотрев в спину Юри, холодно улыбнулся Никифоров, — а это уже интересно, мой милый. — Босс, — позвал казах, — а с этим что? — указал он на парня, что в отключке лежал на асфальте. — Плевать. Придумай что-нибудь. — Виктор хотел сесть в машину, но остановился и спросил: — Бек, с кем он тут познакомился? Этого с кем-то перепутал. Алтын похолодел. Он привык к суровости Виктора, но не убивать же теперь каждого, кто приблизился к Кацуки. — Да ни с кем, босс, ерунда, — сделал он попытку отвести гнев Никифорова от Юри, — не думаю, что это серьезно. — Бек, я за что тебе плачу? — сощурил глаза Виктор. Казах замер. — Узнай, с кем Юри провел этот час. Что угодно можно было натворить. — Виктор, я не думаю, что Юри способен на измену или… Алтын умолк под взглядом Никифорова, а тот, казалось, просверлив в нем дыру, вымолвил: — Раздевшись перед толпой, Юри и бровью не повел, и я уверен, он продолжил бы. Так что, скажи мне на милость, в каком мире я мог бы доверять Юри после такого? Пусть только попробует переступить черту…