***
Чего стоило Юре успокоить отца, который позвонил ему спустя часа полтора после случившегося. Кацуки не выходил из комнаты наверху, а Плисецкий сидел с Отабеком в столовой, открыв дверь, ведущую на террасу, чтобы в помещение поступал свежий воздух. Хотя до свежести там было далеко. Казалось, припарило еще больше, а линию горизонта на востоке уже затягивало угрожающего синего оттенка тучами. — Ты, засранец, что творишь, а? — цедил Алексей сквозь зубы, а фоном бубнили люди, так как мужчина был на встрече с партнерами. — Еще и с Никифоровым. Вы там вообще мозги пропили? Послушай сюда, мальчик, — от такого опасного тона отца Юра прикрыл глаза, невольно покрываясь мурашками, поскольку это значило, что сейчас ему влетит по-настоящему. — Я запру тебя дома, в институт будешь ездить только с водителем, и он тебя будет забирать. Меня достали твои выходки юного максималиста, Юра. Тебе сколько лет, пятнадцать? Что ты не угомонишься никак? Хватит того, что я терплю твой… твою ориентацию. Придушить хочется порой. Ни наследника нам, никого. Что за срам? Я представительный человек, а ты вон что вытворяешь. — Пап, среди твоих друзей как минимум три гея, и один из них, как ты помнишь, уже сидит за педофилию, — зло отрезал Юрио, привлекая взгляд Алтына, что пил кофе. — Не говори мне о морали. Тошнит. — Цыц! Щенок! Все! Никаких денег! — Ты не закроешь мой счет! Это мама его открыла! — заорал младший Плисецкий и пулей выскочил на террасу, как раз в холле хлопнула дверь — Никифоров вернулся, и Отабек, чтобы не смущать Юрку, пошел встретить хозяина дома. Плисецкий, тем временем, продолжил, только уже устало: — Папа, ну когда ты меня примешь? Я тебе кто? — Юра, не начинай… — Да какого хуя не начинать? — опять выкрикнул парень. — Я обуза для тебя или что? Это ты из-за мамы так злишься? Только я, блять, не участвую в ваших разборках! — Сын! Прекрати! — голос мужчины стал срываться, и он, видимо, покинул помещение, потому что теперь Юрио слышал эхо. — Ты мое все! И не смей думать, что это не так, молокосос! Юра на секунду прикрыл глаза и ответил: — Хорошо, я услышал. Только не понимаю, к чему тогда каждый раз так злиться, если знаешь, что я никогда не останусь в стороне. Пап, Юри избили, мне что, надо было просто смотреть на это? — Как это… Как это избили Юри? — встревоженно спросил неосведомленный о подробностях дела Алексей. — А вот так. Помнишь того Смирнит… — Смирнитского? — перебил Алексей агрессивно. — Опять эта скотина? Куда Виктор смотрел? — Это долгая история. Но мы сейчас в Репино, — проговорил Юрио и оглянулся, потому что мужские голоса, до этого доносившиеся из холла, приблизились, и он увидел, как Никифоров и Алтын уселись за столом. Витя поймал взгляд Плисецкого, и тот, отвернувшись, сказал: — Ладно… это… папа, давай потом. — Чтобы не пропадал, усек? — жестко отрезал мужчина. — Ага. Юра сбросил вызов, постоял немного, глядя куда-то в пустоту, после чего развернулся и вошел в дом. Виктор выглядел немного измотанным, а серьезное выражение лица прибавляло ему возраста. Обычно он улыбался, хотя бы даже уголками губ — хитровато, лукаво — а сейчас казался статуей, вылепленной изо льда — такой же сдержанный, холодный, безэмоциональный. Смотрел Юре прямо в глаза, исподлобья, а Бек варил очередную порцию кофе. — Наверху? — спросил Никифоров, поведя бровью и постукивая пальцами по столу. — Юри? — не сразу понял Плисецкий, но тут же добавил: — Ага, даже не дал раны осмотреть. Витя ничего не сказал, молча перевел взгляд на чашку с ароматным напитком, что поставил перед ним Отабек, и только после третьего глотка проговорил куда бодрее: — Бек, надо организовать для Юри все необходимые конспекты и книги, получить расписание экзаменов и что там еще… Я его ни на шаг к институту не подпущу. В дни зачетов поедет с охраной. Хватит мне его упрямства. Не понимает по-хорошему, вот так будет, значит. И еще, — Никифоров сверкнул искренней улыбкой, — Отабек, сегодня баня, шашлычок и все прочее, понял? Будем расслаблять наших малышей. — Бросил взгляд на Плисецкого, да такой взгляд, что тот невольно покраснел, будто в глазах Виктора отразилось все то, что с ним должен сделать казах. Ну и пошлый же мужик. Или это Юрка сам напридумывал? — Так, поручения раздал, — Виктор встал, залпом допил остатки кофе и вальяжно пошел к лестнице, — теперь не мешайте нам. Наверху стояла тишина. Для начала Никифоров, пройдя мимо комнаты, скрылся в кабинете. Там, расстегнув верхние пуговицы рубашки, облегченно выдохнул, открыл один из ящиков стола, взял кое-что необходимое и, сунув это в карман брюк, направился в спальню. Вошел, словно тигр, хищно улыбнулся, пусть искренне, но с холодом во взгляде, встал у окна и задумался. Кацуки, который лежал, укрывшись одеялом до самого подбородка, приоткрыл глаза. Виктор тихо вздохнул и произнес, чуть повернув голову: — Тебе необходимы вещи для учебы на дому. Юри осторожно, превозмогая боль, присел, привалился спиной к изголовью кровати и смял пальцами напрочь перемазанные кровью простыни. Виктор оглянулся на него, скользнул взглядом по кровати, и посмотрел парню в глаза. — Прими душ и переоденься. Нужно обработать раны. Заодно постельное сменят, — распорядился Никифоров и медленно прошел к двери, но он знал, что Юри непременно его окликнет. Так и случилось. — А как же работа? Мне забросить все? Что происходит, Витя? — спросил Кацуки хриплым голосом, и Виктор в который раз окинул его тяжелым взглядом. — Я ведь должен полететь в Японию. Ты не отпустишь меня? — Полетим, полетим, Юри, — вкрадчиво проговорил мужчина, чуточку сощурив лазурные глаза. — Все будет. — Полетим? То есть… — То есть или со мной, или никак. Юри сглотнул. Чем дальше продвигались их отношения, тем опасней было. И каждый из них осознавал это: Виктор понимал, что он сам является причиной, а Кацуки — последствие вот такой опрометчивой зависимости Никифорова. В целом, Виктора никто не назвал бы зависимым от кого-либо, но все его внимание на данном этапе жизни было сосредоточенно на Юри. — Я понял, — кивнул Кацуки, аккуратным легким жестом откинув одеяло, и встал, но пришлось опереться на тумбочку — голова кружилась. Никифоров не двинулся с места, наблюдая за японцем. — Я вынужден сказать, — Юри поднял на мужчину болезненный взгляд, и его раненные губы дрогнули, — Кирилл не оставит нас в покое. Ты думаешь, этим все закончится? Яркие глаза Виктора стали отдавать бирюзой. Он опять разозлился. — Тебе все еще не ясно, что я вполне способен с ним справиться? Кацуки задумался на мгновение. — Не в этом дело. Я знаю, ты и не с такими справлялся. Просто я не хочу жить и думать, что мы вместе только потому, что ты убрал причину раздора. Даже если ты не сорвешься сейчас, он сделает все, чтобы это случилось потом. Я слишком хорошо его изучил. Витя, он страшный человек. Услышь меня. Никифоров на секунду опустил глаза, будто переводя дух, холодно улыбнулся, обошел кровать и встал напротив Кацуки. — А ты думаешь, эта тварь оставит тебя в покое, если рядом не будет меня? Так? — спросил Никифоров, а потом вынул что-то из кармана и поднял перед лицом Юри, леденящим душу тоном проговаривая: — Это твой паспорт. Он у меня. Ты не улетишь в свою Японию без моего на то согласия. Ясно изъясняюсь? Так что предлагаю взять себя в руки и прекратить распускать нюни. Смирнитский свое получит, не сомневайся. А если ты додумаешься идти у него на поводу, Юри… Моему разочарованию не будет предела. Это плохо. Понимаешь? Кацуки стоял, опустив плечи. Он глядел на заветную книжечку в руках Никифорова, без которой теперь ему никуда не сунуться. Тяжело дыша от обиды, потому что Виктор использовал все, чтобы остановить его, Юри молчал. Таким образом между ними ничего не наладится, отношения останутся на уровне «угроза — подчинение». Это замкнутый круг. Одно звено явно лишнее, и называется это звено — недоверие. — Виктор, я благодарен тебе за помощь. Спасибо, — выдавил Юри, понимая, что это сказать он точно должен был, причем давно. — Ты правда меня не отпустишь? — Хочешь уйти? — развернувшись и идя к двери, отрезал Никифоров. — Нет. Просто не знаю, что с тобой делать. Виктор открыл дверь и оглянулся. — Любить меня и принимать таким, как есть. Ничего себе самооценка. Грохот захлопнувшейся двери разнесся по всему дому. Юри рухнул на кровать, шепнув себе под нос: «Я люблю. Что теперь?».***
К восьми часам вечера у бани уже носился чересчур активный Плисецкий, и запах шашлыка, которым занимался казах, плыл по всей округе. Понятно, что он старался развеселить Кацуки, сидевшего на скамье в беседке с видом побитого котенка, и косился на Никифорова, который развел с Алтыном беседу о политике и «умничал» уже довольно давно. Как ни странно, Отабек совсем не утомился этими разговорами. Слушал внимательно и отвечал очень даже охотно. Юрка все стремился выхватить из рук казаха стакан с пивом, которое тот попивал, а Бек, в свою очередь, укоризненно смотрел на него, отводил руку в сторону и продолжал беседовать с Никифоровым. Раскрасневшийся после парилки Виктор сейчас выглядел очень домашним и своим в доску. На нем была белоснежная футболка, черные спортивные брюки и сланцы. Юри, глядя на него, уже дважды порывался сказать: «Оденься потеплее», но молчал. Не лез к нему. Тем более Виктор игнорировал Юри — холодная война продолжалась. Кацуки нарушал правила, установленные Никифоровым, а тот «включал» отчужденность и безразличие. Вот так все и держалось. Неизвестно, сколько еще Кацуки думал бы о Викторе, как об убийце, но произошло кое-что неожиданное. То, от чего Кацуки невольно почувствовал себя ничтожеством, ведь осмелился вновь указать Никифорову на то, чем он занимается. Мол, пристрелишь Смирнитского, да? А вот и нет. Но это потом, а вначале… — Виктор, — окликнул охранник, быстро приближаясь к, своего рода, кемпенгу; в общем-то, это был начальник охраны Виктора, — госпожа Никифорова. Юри бросил взгляд на Витю, похолодев, а тот весело блеснул хмельными искорками в глазах, до того уже выпив три банки пива, и сказал: — Милости просим. Веди ее сюда. — Мужчина кивнул, собираясь уйти, но Виктор добавил: — И, Стас, ворота не закрывай, она сейчас уедет. Плисецкий, притихший и навостривший уши, на всякий случай подошел к Юри, присел рядом и шепнул: — Только без психов. Кацуки даже реагировать на это не стал. Просто смотрел на женщину, которая, цокая каблуками, шла к ним по вымощенной брусчаткой дорожке. — Чтоб ты лодыжку подвернула, сука, — улыбаясь, процедил Юрка. Но Мария дошла без происшествий. — Чем обязаны, госпожа Кукушкина? — встав к Марии лицом, поинтересовался Виктор и склонил голову набок. Отабек, будто бы равнодушный, но все равно сосредоточенный на разговоре, снял шампуры с готовым мясом и, обойдя женщину, вошел в беседку. Юрка, как и Юри, глаз не сводил с парочки, что продолжала беседу. — Здравствуй, Витя, — растянула Маша пухлые губы в искусственной улыбке, — думаю, дай загляну на минуточку, спрошу лично, а то люди болтают всякое. — Ну что ж, я рад тебе, — съехидничал Никифоров, отвернулся, взял еще одну банку пива, что стояла на дровах, аккуратно уложенных у стены бани, отпил, глядя ей в глаза, а женщина, тем временем, произнесла: — Говорят, одно влиятельное лицо лишилось места работы. — Ой, Машенька, думаешь, все потерявшие работу — моих рук дело? — рассмеялся Виктор. — Я, конечно, мог бы такое устроить, но причина нужна. Довольно веская причина. — Полагаю, обиженный японец — причина. — Никифорова поглядела на Юри, хмыкнула и снова перевела взгляд на Виктора. — Родственника Смирнитского ты убрал с поста? — А что же, Машенька, ты вдруг так обеспокоилась этим сопляком? — Так, значит, ты. — Не понимаю, о чем речь. Тот мелкий прокуроришка всего лишь облажался. Сколько взяток, сколько прикрытых дел, ай-яй, там до скончания веков хватит. Как ты любишь говорить? Карма? Вот это она самая. И ты давай, дуй отсюда, пока я добрый, госпожа Кукушкина, а то и тебя настигнет. И, Машунь, я все еще помню данное обещание. Гляди, не наступи на грабли, больно ударят. Никифорова побелела, сглотнула и, еще раз поглядев на Кацуки, не удержалась и сказала ему: — А тебе повезло, Юри, ради тебя этот зверь научился по-человечески с врагами разбираться. И что в тебе такого? — фыркнула она, возможно даже бросила бы какую-нибудь пошлость, но смолчала, остерегаясь гнева Виктора, развернулась и, покачивая бедрами, пошла к воротам. Никифоров, посмеиваясь, смотрел ей вслед, после чего оглянулся на Кацуки, а тот, обалдевший, растерянный, покрасневший, таращил на Витю свои не по-японски огромные глаза. Никифоров цокнул, мол, понял, мальчишка, теперь понял? Отвернулся и отпил пива, а потом громко сказал: — Ну, Бек, давай-ка уже попробуем твой шашлычок. Кацуки пойти в баню так и не уговорили, поэтому он укрыл плечи пледом, потрогал пальцами пластырь на лбу, проверил не кровоточит ли губа, и задумчиво отпил вина, предложенного Плисецким. Вечер для Юри был странным.