***
Тоненькие шпильки приглушенно цокали по дорожке, ведущей к дому Виктора. Мария, будучи при полном параде, с надменной улыбкой шагала прямиком к крыльцу. Она не могла не обсудить поступок Виктора, о котором узнала от Смирнитского. Ей даже заехать к нему пришлось. Ну и видок у Кирилла был. Мало того, что переносица все никак не заживала, так еще и ходил он теперь мелкими шажками, ссутулившись, как дед. Невольно Маша даже посочувствовала ему, потому что представляла, насколько Никифоров был зол, но вот такого она от бывшего супруга все-таки не ожидала. Хотя чему тут было удивляться, методы у Никифорова были те еще. Как прошибет, так уже мало не покажется. Зато теперь Смирнитский в самом деле озлобился, и Мария понимала — он пойдет на все, лишь бы уничтожить Виктора. Никифорова вошла в холл. Вышедший к ней охранник в строгом костюме кивнул, но встал напротив лестницы так, чтобы она не поднялась наверх. — Мне нужно увидеть Виктора, — недовольно сообщила женщина. — Где он? Охранник четко ответил: — Вам не позволяли сюда являться. — Где Виктор? — повторила Никифорова, злобно цедя слова. — Одну минуту, — охранник вынул из кармана брюк телефон, набрал номер и, глядя на Марию, замер в ожидании. — Господин Никифоров, здесь Мария… Да… Хорошо, вас понял. — Мужчина спрятал телефон, отошел в сторону, коротко сказав: — На смотровой площадке. Маша больше не удостоила охранника взглядом, просто поднялась наверх, прошла по коридору, свернула направо, пересекла зал и, поднявшись еще на один небольшой пролет, вышла на балкон. Застекленная широкая смотровая площадка была самым высоким местом в этом доме. Здесь у стены стояли два кожаных диванчика, столик, мягкие кресла и софа. Снаружи, у перил, был еще один маленький круглый стол. Мария увидела сверкающую чистотой пепельницу и пустой бокал для вина. Она остановилась на мгновение и уставилась Виктору в спину, что, опираясь на перила, находился прямо напротив нее, затем двинулась к нему. — Вижу, этот сопляк прибавил тебе смелости, Машенька, — даже не оглянувшись на Никифорову, проговорил Виктор. Мария встала рядом с ним и, собрав в кулак всю свою волю и терпение, проговорила мягким голоском: — Я пришла попросить прощения, но никак не ссориться. — Да что ты? Смелость улетучилась, как только лазурные глаза впились в нее со всей их глубиной, проницательностью и умом. Женщина сглотнула. На миг, всего на один крошечный миг Маше стало жаль, что все сложилось так, а не иначе, но тут же отпустило. Возмутительно, какой-то зажравшийся мудак решил игнорировать ее. — Виктор, мне жаль, что я обидела тебя, — тем не менее заговорила Мария, не смея отвести взгляда, а Никифоров в своей излюбленной манере чуть задрал подбородок, прижал указательный палец к губам, размышляя, и продолжил изучать Машу. Та, искренне боясь, в какое-то мгновение окончательно решилась на все, что задумала, и с той же секунды принялась лгать напропалую. — Я… не… я не хотела аборта, — слезы сами подкатили, а горло сжал спазм, и женщина уже не понимала, то ли она от отчаяния стала такой эмоциональной, то ли от злости. — Я правда не хотела, Витя. Прости меня. Я уеду из России. Ты больше обо мне не услышишь. Хорошо? Только прости меня, я умоляю. Лицо Никифорова ничего не выражало — такой контроль над эмоциями. Он по-прежнему просто смотрел на женщину, любовался ее размазанными по лицу слезами, смешанными с тушью, удивлялся, как хороша она в актерской игре, а сам мимолетом думал, что, возможно, скоро приедет Юри. Его Юри, как бы там ни было. Честный, открытый, импульсивный, но это его Юри Кацуки, и подобного осознания Виктору было более чем достаточно. Он даже улыбнулся, а Мария замерла, увидев это, моргнула, будто только сейчас впервые поняла, перед кем унижается… — Зачем тебе мое прощение, Маш? — спросил Виктор, вздохнув и спрятав руки в карманах брюк. — Нет, ну правда. Что это изменит? Думаешь, я ничего не знаю? — У Никифоровой от тона Вити похолодело внутри. — Дурака нашла или как? Сама же понимаешь, сколько на меня людей работает, сколько связей я имею благодаря своей деятельности. Вот как ты могла хотя бы на секунду засомневаться в том, что я не узнаю о твоих манипуляциях? Мартыненко заплатила — это раз, — принялся на пальцах перечислять Виктор, — Смирнитскому заплатила — это два. Сюда прикатила с целью — три. Колись, давай, какая блажь охватила твою дурную голову сегодня? Маше показалось, у нее лопнуло сердце, разорвалась душа, а тело налилось жаждой, физической жаждой мести. Ей так сильно захотелось заткнуть Никифорова, что она даже ногти в ладонь вонзила, сжав ту в кулак, дабы привести себя в чувство, а после резко разжала, толкнула Никифорова в грудь, и тот, пошатнувшись от неожиданности, уперся поясницей в перила. Маша не теряла ни секунды, она немедленно ухватила Виктора за грудки, натянув ткань его рубашки, и припала алыми губами с приторным привкусом помады к губам Никифорова. Тому было откровенно смешно, но все же поступок этой истерички стал для него сюрпризом. Однако женщина словно прилипла к нему всем телом, да еще и губу Виктору прикусила едва ли не до крови. Он, невольно вздрогнув от боли, медленно поднял руку, запустил пальцы в ее волосы и дернул так, что женщина вскрикнула, но сказать ничего не успел, потому что в дверном проеме, улыбаясь, как невинный ангел, возник Юри. Будто сюжет дерьмового фильма, глупая несвоевременная драма, латиноамериканский сериал — развернулась немая сцена. Казалось, включили замедленную съемку, но на деле все просто застыли истуканами. Хреновые актеры и сценарий так себе. Особенно если учесть, как «вовремя» сюда принесло Машу, как хорошо она подгадала со временем, и насколько четко все разыграла. Конечно же не подгадала вовсе, это не было случайностью. Наверняка кто-то следил за Кацуки. Это понимал Никифоров, неизбежно наполняясь гневом, понимала, что ее раскусили, и Мария, но Юри-то… Он не понял. Никифоров хотел не просто убрать свою руку от Марии, он мечтал швырнуть эту стерву через перила. Но дабы не выглядеть супругом, пойманным с любовницей, мужчина отодвинул ее с невозмутимой холодностью, при этом внимательно наблюдая, как лицо Юри белеет, приобретая страшный серый оттенок, а улыбка сползает, разрушая всю детскую невинность Кацуки. Теперь перед Виктором стоял ошеломленный, опустошенный и подавленный зрелый парень, кулаки которого были сжаты до побелевших костяшек. Юри сглотнул комок, ведь нужно было как-то заговорить, верно? Но он не мог. Открыл рот, закрыл. Снова попытался и не смог. Мария всеми силами изображала виновную: потупила взгляд, замялась, отвернулась от Юри, конечно подавляя улыбку. Никифоров же вынул из кармана белоснежный платок, тщательно вытер губы от помады, а Кацуки смотрел на его рот так, словно оттуда вот-вот змеи полезут. Его колотило от омерзения, и Виктор чувствовал, что не может взять ситуацию под контроль. Именно сейчас Виктор благодарил небеса за то, что при нем не было оружия, это в самом деле могло закончиться плачевно. — Пошла вон, — прозвучал глубокий голос Виктора, и женщина, посеяв раздор между мужчинами, послушно поторопилась к двери. Проходя мимо Юри, она мельком взглянула на него, но тот даже бровью не повел — таращился на Виктора. Ухмыльнувшись, Маша ушла, предвкушая дальнейшее развитие событий, ведь сценарий был ее, и все то, что она начала, шло своим чередом, четко и по плану. Как же легко манипулировать влюбленными. Даже Виктор оказался ведомым, а все ревность, желание защитить дорогое ему, вот только в этом стремлении Никифоров стал уязвимым. — Поговорим спокойно, — хотел произнести Виктор помягче, но вышло раздраженно. Кацуки втянул воздух сквозь стиснутые зубы, однако кивнул, перевел дыхание и сказал: — Я понимаю, все понимаю, Витя. Мне не нужно сейчас реагировать на эту сцену. Я не должен, да? — Никифоров строго кивнул. — Не могу. Как ты отреагировал на мой поцелуй со Смирнитским? Верно, ты высказался мне. Ты был взбешен. Ты ревновал. Почему я не могу так же? — Юри, не усложняй, — угрожающе сощурился Виктор, все еще стоя у перил. — Ты сам захотел расстаться. — Не буду усложнять, ты прав. Я просто поеду домой. Вещи все же потом заберу, а лучше пусть Отабек привезет, не сложно ведь. Кацуки в самом деле развернулся, чтобы уйти, но Никифоров произнес, тем самым останавливая его: — Разве ты не хотел поговорить со мной о вчерашнем? — Нет, — отчеканил Кацуки с абсолютно не присущей ему обжигающей холодностью, при этом глядя прямо перед собой остекленевшим взглядом, — вроде бы все выяснили. Только единственное: мы, Виктор, начали с тобой… помнишь я говорил… мы начали с угроз, ненависти, похищений. Я все это время старался принять тебя. Я правда всеми силами старался, но вот как-то не выходит. Не могу. Сколько еще вот такие бывшие будут приходить и целовать тебя? А сколько еще я буду отбиваться от таких, как Смирнитский? У тебя повсюду враги, какие-то сделки, убийства. Я вообще не из твоего мира, Виктор. Я не хочу быть здесь. Никифоров не мог расцепить пальцы, сдавливая локоть японца. Он слушал, почти не моргая, и смотрел себе под ноги. Он должен был успокоиться и просто уговорить Юри, но гнев кипел в крови. Мужчина произнес, злобно, насмешливо, чтобы ни в коем случае не показать истинных чувств: — Надо же, Юри, как легко тебя сломали такие мелочи. Разумеется, как ты можешь быть рядом со мной, если даже это кажется тебе смертельным. Ну что ж, теперь я точно услышал твое желание. — Никифоров отпустил руку Кацуки, и тот выдохнул, до этого затаившись от боли. — Уходи, — добавил Виктор, положив руки на широкие перила. Он хотел поскорее спровадить Юри, чтобы тот не видел его слабости. Слева мелькнула рука японца, и Витя уставился на кольцо, оставленное парнем на перилах. Юри больше не мог говорить. Он на ватных ногах вышел, доплелся до двери, прошел по коридору, спустился на первый этаж и вышел на улицу. Осознание того, что это в самом деле конец, не пришло. Пока что не пришло. Перед глазами алым пятном мелькали перемазанные помадой губы Виктора. Это не было причиной, это стало последней каплей. Ну не мог Кацуки смириться со всем этим, сломало его окружение Никифорова. Парень просто не сможет так жить. Что за жизнь вообще? Мерзость. Вокруг какие-то ублюдки со своей завистью и ненавистью. Как Виктор может быть настолько спокойным в подобных обстоятельствах? Юри не понимал его. А теперь он вообще туго соображал. Вышел за ворота на «автопилоте» и не сразу понял, что его окликнули. Обернулся. Вроде как знакомое лицо охранника возникло перед глазами, и Кацуки, моргнув, переспросил: — Что, простите? — Вызвать вам машину? — терпеливо повторил мужчина, с опаской всматриваясь в серое лицо японца. — Или попросить кого-нибудь из наших отвезти вас? Кацуки тормозил, глупо пялясь на охранника, и тот, сам себе кивнув, проговорил в рацию: — Отабек, тут господин Кацуки, отвезешь? Кажется, он нехорошо себя чувствует. Рация прошипела коротким ответом: — Задержи его. Японцу было настолько плевать на всех, что он просто развернулся и побрел по дороге. Его все-таки не стали удерживать, но вскоре позади раздался шум двигателя, и черная машина остановилась справа от него. — Юри, садись, — позвал Отабек. Кацуки встал столбом, повернулся, поглядел на Алтына, а потом громко резко и пронзительно взревел: — Да пошли вы все к черту! Оставьте меня в покое! Отвали! Все отвалите! Кацуки даже ногой ударил по колесу машины. Бек тихо выдохнул, проехал немного вперед, припарковался и, выскочив из автомобиля, подошел к Юри. Тот, упираясь руками в колени, рыдал в голос. Даже слез не было. Он просто кричал, ему нужно было выплеснуть боль, что раздирала грудную клетку. В животе горело, а голова лопалась от собственного крика. Остановил его Отабек только тогда, когда Юри запустил пальцы в волосы и принялся их драть. Алтын успел заметить отсутствие кольца на руке Кацуки, а это могло значить лишь одно — все кончено. Примерно прикинув, что это наверняка визит Кукушкиной поднял такой хаос, Бек с силой оторвал Юри от земли и, спотыкаясь, доволок того до машины. Затолкал на заднее сиденье, мельком оглянулся назад, заметил охранника, который наверняка докладывал о происходящем Никифорову, говоря по телефону, и запрыгнул на водительское место. Отвезти решил Юри в его же квартиру, а сам намеревался потом Юрку вызвать. Бросать Кацуки одного было опасно. Парень все еще говорил какие-то бессвязные вещи, всхлипывая, но не плача, а это выглядело куда страшнее, чем если бы Юри заливался слезами. Так хоть какой-то выход эмоциям был бы, но вот это слишком напрягало. Отабек не имел понятия, как справиться с таким состоянием японца, так что уповал на сообразительность Плисецкого.***
— Вот это поговорили, бля, — тихо, словно на похоронах, пробормотал Юрио, стоя на пороге спальни, и покосился на беспокойно спящего Кацуки, после кивнул казаху головой, мол, иди за мной, и оба вышли. Юрио прикрыл дверь, прошел на кухню и там тоже закрылся вместе с Отабеком. Поставив на плиту чайник, Плисецкий шумно выдохнул, чувствуя, как в самом деле устал от этих разборок Кацуки с Никифоровым, присел напротив Алтына, и спросил: — Так и что там Мария — стерва эта гребаная, свалила как ни в чем не бывало? — Именно. Не знаю, что конкретно случилось, но скандала не было. Спокойно разошлись. А тут Юри вдруг… Сорвало парня. Загудевший телефон Отабека прервал беседу, которая, между прочим, только началась, и тот, нахмурившись, ответил: — Босс, слушаю. Голос Никифорова был слышен даже Плисецкому, тот произнес: — Так если я твой босс, какого хрена тебя нет в Репино? Я разве отпускал тебя, Отабек? — Алтын посмотрел Юре в глаза, будто предупредил, чтобы тот молчал, а Плисецкий и не думал перебивать, но когда казах, получив выговор, собрался уже извиниться, Юрио вдруг протянул руку, и тот торопливо сказал: — Подождите, Виктор, тут Юра… — и не договорил, потому что блондин выхватил телефон. — Приветик, мафия, — бойко заговорил Плисецкий, вызывая у казаха приступ удушающего ужаса, ведь злить Никифорова в таком состоянии хуже, чем дергать тигра за усы. — Что это ты свою курицу тупую никак не угомонишь, а? Бесит же Смирнитский, да? А почему это Юри не взбесится из-за этой идиотки? Где твои мозги? — Юрочка, если эта «мафия» сейчас приедет, тебе придется расхлебывать, — отчеканил Виктор, — но ты прав, «тупую курицу» надо угомонить. Только ты не суйся ко мне со своими претензиями, не дорос еще, и трубочку Отабеку передай, я не тебе позвонил. — Ну ты и… — устало вздохнул Юрио, собираясь назвать Виктора бараном, но умолк и отдал телефон Алтыну. Тот коротко поговорил с боссом, сбросил вызов и с немым укором уставился на Юру. — Что? — развел блондин руками. — Я сказал то, что думаю. — Будто не знаешь, Виктор не из тех, кому можно высказать все подряд. Ты зачем нарываешься, как дурачок? — строго отчитал казах. Плисецкий фыркнул и встал — вода в чайнике вскипела. Юрка не отреагировал на уход Алтына, а тот еще раз поглядел на парня, встревоженно нахмурился и покинул квартиру Кацуки. То, о чем попросил его Никифоров, несколько напрягало. Казах успел привыкнуть к тому, как спокойно в последнее время Виктор решал проблемы, а тут снова прорвало. После короткой беседы с Плисецким приказал: «Сейчас же отправляешься к Мартыненко. Убрать его. Понял? Потом к Марии». «С ней что?» — спросил тогда Алтын. «А ничего особенного, всего-то выполню свое обещание. Заедешь к ней и передашь кое-что от меня. Я скину тебе на мобилу». Скинул. Сообщение пришло, когда Отабек как раз уселся за руль машины. Пока двигатель тихо урчал, казах заглянул в телефон и внимательно вчитался в сухой текст, сфотографированный Виктором. Это было медицинское заключение, заверенное главврачом психиатрического отделения. Отабек, как и Виктор, понимал, что Ростислав Кукушкин вполне может защитить дочь, но также оба понимали — он не станет. Плевать ему на такую шлюху. Пусть и дочь. Для Ростислава — позор. — Допрыгалась, — цокнул Алтын, убрал телефон в карман, огляделся по сторонам, осторожно проверил оружие, что было припрятано в черной кобуре в бардачке, еще раз внимательно посмотрел по сторонам и, надев перчатки, казах прикрутил глушитель. Пора было выполнять свою работу.***
В квартире Смирнитского было темнее, чем на улице. Дернув занавеску, Кирилл, медленно затягиваясь, выглянул в окно. Неплохо бы развеяться, но он слал всех своих приятелей, поскольку все мысли были заполнены Никифоровым и тем, как он с ним поступил. Теперь уже тормоза Кириллу отказали, он намеревался добраться до мафиози, и плевать хотел на последствия. После изнасилования в зад парень истерично орал, сидя в туалете, потому что из него выходило все, что только могло выйти, а трещины и разрывы, казалось, не заживут никогда. Сожрав бог знает сколько болеутоляющего, а за ним еще и антибиотиков, Смирнитский чувствовал себя «передознувшимся» наркоманом. Кружилась голова и мучила тошнота и ему беспощадно сильно хотелось выпить. Понимая, что сердце не сможет вынести такой нагрузки, парень просто курил и расхаживал по квартире, когда ему вдруг позвонили. — Какого хуя тебе еще надо? — грубо прорычал Кирилл, ответив Никифоровой. — Такого. Кацуки ушел от Виктора. Он твой. — То есть? — насторожился Смирнитский. — Ты же понимаешь, что если это подстава для меня, я тебя тут же с потрохами сдам Никифорову? — Понимаю, — задорно рассмеялась женщина, умолчав о том, что Витя и сам уже все знает, — я думаю, выкрутимся. У меня уже билет до Парижа. Справишься, тоже улетай. Никифоров нас не станет искать по всему миру. — Переведи сначала оставшуюся сумму, — глубоко затянувшись, проговорил Кирилл сдавленным голосом. — Сейчас переведу. Не теряй времени, Кирюш, да? — Сам решу. — Помолчал немного и добавил: — Так значит, Юри не в Репино? — Да, уже не там. Радостный тон Марии внушал доверие, так что вскоре Смирнитский расслабился, довольно хмыкнул, но тут же поморщился от боли — вновь кровь прилила к заду, и там словно обожгло. «Ублюдок. Ну ничего, еще посмотрим, кто кого», — заскрипев зубами, подумал Смирнитский, а вслух проговорил: — Ладно. Жду деньги, потом все обмозгую. — Договорились. Пока-пока. Это была последняя беседа Марии с Кириллом, только Никифорова еще не знала об этом. Впрочем, не знал и Смирнитский.