Юность в сапогах

      Этому нехитрому правилу кадеты следовали неукоснительно.       С утра, привычно погавкавшись из-за того, чья очередь дневалить по лагерю и таскать воду для чая и помывки, садились завтракать несменяемой перловкой.       После этого начиналось время несения боевого караула, то есть, дуракаваляние, переходящее в глубокий целительный сон с перерывами на чай и приемы пищи.       Себастьян жучил за бытовую несостоятельность кадета Дана, который без помощи прислуги быстро обносился. — Запомни, кадет, — свысока цедил он, — форму перед отбоем надо аккуратно складывать ширинкой к выходу, а сапоги чистить с вечера и одевать утром на свежую голову.       Все прочие считали, что Перейра нарывается, а Дан — что уже нарвался.       Фейу, как самого терпеливого, отправили разъяснять прибившегося дедка. Какой-нибудь лох вскипятил бы себе мозги, пытаясь разговорить жреца с обетом молчания. Но Фейу был не лох, поэтому кое-что выудил. — Вырубили стазисом в спину. Натянули мешок на голову. Выкинули в пустыне. Кто бил — не видел, сколько везли — не помнит, где Халибад — не знает, шел наобум. Грешит на конкурентов из храма Мары. Вовремя на нас вышел — ему уже и сплюнуть было нечем, — улыбнулся Фейу.       Уходить жрец не торопился, поселился в бытовке. Скорпионы и сколопендры его не кусали — видно, считали за своего. Да и кадеты вскоре перестали замечать — внимания он не требовал, языком не молол, все свободное время проводил в медитации. Только Перейра иногда беззлобно ворчал, когда тот подсаживался с ложкой к общему котелку с кирзовой кашей: — Слышь, ты, тяжелое наследие религиозной распри. Отдохнул — и хватит, Халибад вон там.       Жрец реагировал на это спокойной буддической улыбкой.       В общем, дед вписался. Нарушало идиллию только одно — он вонял.       Мыться жрец категорически отказался и от кадетов с ведрами резво улепетнул, подобрав рясу. Фейу, снова отправленному на переговоры, он как мог разъяснил, что мыться своим служителям Великий официально запретил, а заповедал вместо этого жить так, чтоб потеть не приходилось.       Чувствительный Исси высказал догадку, что его свои же в пустыню и выкинули — за общую токсичность. В ответ дедок без единого слова, но с самым задушевным ехидством невербально растолковал кадетам, что это их, придурков, из Академии выкинули за систематическое нарушение безобразий, а он пострадал за веру.       Каждое утро жрец доставал из складок подрясника флакончик и тряпочку и натирал какой-то жижей бритую голову, которая оставалась гладкой, как коленка. Любознательный Дан выпросил образец жижи, разложил на составляющие и при помощи походного алхимического набора замастырил на коленке аналог. Получившуюся бурду он планировал незаметно подлить претору в шампунь, но обнаружил, что бурда справляется с растительностью на лице куда лучше бритвы, и уж точно намного деликатней, поэтому план свой отменил — нечего баловать офицерский состав.       Было томно и жарко. Северяне на краю периметра соревновались в меткости — пуляли плетениями в морды пустынных шекк. При особо удачных попаданиях шекки забавно мотали башкой, чесались и ярились.       Дан, памятуя о стоящих без него в Халибаде делах, отсыпался впрок. Перейра соорудил себе из подушек и простыней бунгало для безопасного загара и возлежал в нем, аки шейх, любовно затачивая монструозный кухонный тесак, который вообще невесть зачем попал в кухонную утварь — разделывать им было нечего.       Внезапно под тент влетел возбужденный Аксель. — Я змею придушил! — выпалил он. — Молодец, кадет, — лениво ответил Перейра, проверяя ногтем качество заточки, — по возвращении буду ходатайствовать о присвоении тебе внеочередного звания рукоблуда третьей степени. Держи нас и дальше в курсе своей убогой интимной жизни.       Исси, не ожидавший от прозаичного Себастьяна столь тонкой шутки, удивленно хохотнул. Аксель огрызнулся, что уж кому-кому, а обладателю многочисленных наград «За мужеложество» ржать сейчас вот точно не стоило. — Ну серьезно, — занудил он снова, — змеюка огромная, давайте ее зажарим! — Заманал ты меня, служивый. Показывай свой трофей, — Перейра неохотно вышел на солнце. За ним вальяжно двинулся Исси, прихватив брошенный тесак.       При виде новиков, склонившихся над трофеем, Дан изменился в лице и перетек в боевую стойку. — Отошли от нее! — рявкнул он. — Да чо такое? — Отошли, я сказал!       Никто не успел заметить, в какой момент тело якобы придушенной змеи пришло в движение. Кольца свились в тугую пружину, выстрелив в лицо Акселю распахнутую пасть, сверкнули тонкие клыки и… кадет Дан одним ударом тесака срубил узкую треугольную башку. — Блау, — сокрушенно произнес он, когда все вспомнили, как дышать, — тебя в детстве с Алтаря вниз головой не роняли, нет? Ты не мог на нее стазис кинуть? Ее яд на черном рынке, между прочим, по полсотни фениксов за фиал идет. Можно было сцедить. А теперь гляди — в песке всё. — Я… не подумал, что она ядовитая, — бледный Акс облизнул губы. — Ау, оленевод, проснись, — постучал ему по лбу Исси. — Здесь тебе не тундра твоя родимая. У нас тут все, что не колючее — то ядовитое! А иногда и то, и другое одновременно. — Слушай, Дан, а свой яд ты продавать не пробовал? — спросил вдруг серьезный Фейу, от которого вообще никто никаких шуток не ожидал. — Ты наплюй на досуге в баночку. Зуб даю, на гражданку в мирийских шёлковых портянках поедешь.       Дан так изумился, что даже забыл внести кадета Фейу в свой мысленный список кандидатов на изощренную месть.       Пока гоняли по пустыне кадета Фейу, нагуляли отменный аппетит, так что жареная змеюка зашла на ура. Башку Исси все-таки отмыл, сцедил яд и пристроил на растяжку тента вялиться на солнце.