Александр
Интересно, в какой-то момент дойдёт, что государственный флаг на стене не висит? Переполошившись от моего интереса, клиентка одёрнула мужа, который вот уже пять минут молча таращился во все углы кабинета в поисках, очевидно, определённых исторических тайн. — Прошу извинить, но чай-кофе не предложу, — слегка отъезжаю на кресле, чтобы можно было незаметно вытянуть под столом ноги, — как видите, секретаря здесь нет. — Проблемы с кадрами? — круглая, словно надутый баскетбольный мяч, голова мужа продолжила вертеться в разные стороны. — Понимаю…. — Ну что вы, — складываю ладони, предвкушая долгие и бессмысленные любезности, — не держу принципиально. — О… — клиент крякнул, хмыкнул, на секунду остановил вертлявую голову, а затем повернул её в сторону широкого окна. — А разве вы успеваете всё сами? — его жена, вероятно, рассчитывая, что делает это незаметно, положила ладонь на сумку. Торгаши, всё ясно. Привычка делить клиентов на подгруппы появилась давно, ещё во времена первой практики. Один из методов работы: выяснив, к какой группе относится клиент, меньше ожидаешь от него сюрпризов. Есть умники, «дети», лжецы, глупцы и торгаши. Неважно, виноваты они, их родственники, друзья, знакомые, коллеги или нет. Неважно, сколько страниц занимает история, насколько тщательно они пытаются убедить меня в собственных словах, неважно, как сильно стараются придать ситуации индивидуальности. Они всегда следуют по одним и тем же шаблонам. Умники готовы об стену разбиться, но доказать, что знают законы и собственные права едва ли не лучше любого судьи. Хотя мудрят ровно до первого судебного заседания, после чего оптимизм несильно утихает. Спорить с ними бесполезно, легче молча делать свою работу до тех пор, пока идеалы «умников» не рушатся о жестокую реальность, а сами они не превращаются в следующий тип, тем самым пополняя ряды «детей». «Дети»… С ними проще всего. Сидят смирно, говорят мало. Делают, что скажут. Могут случайно залезть, куда не просят, но обычно хватает пары крепких слов, чтобы прекратили. Яркий пример: та девчонка Шерил. Иногда «детей» колбасит между лжецами и глупцами. Отличие последних двух друг от друга в том, что лжецы ещё понимают, во что они ввязались и врут из опаски, а глупцы почему-то считают себя умниками и лгут ради обмана. За редким исключением глупцов я отметаю сразу. Работать с ними запарно, неоправданно и не всегда прибыльно. А испортить дело могут в любой момент, да хоть перед самим приговором. Слишком суетятся. Торгаши терпимы. Разницы между торгашами, у которых есть деньги, и торгашами, которые наскребли последние центы, нет никакой. И те, и те до последнего испытывают тебя на прочность, стараются лишний раз убедиться, что платят за конкретные гарантии. Моя же выгода — гарантий этих не давать. Вот и эти двое: мужчина и женщина, оба лет сорока на вид. Одеты прилично, обувь не стёрта, бижутерия на женщине — явно чистое золото, у мужчины — японские часы. Хорошие, кстати, дорогие. При этом о деньгах беспокоятся. Сумка так лежит, будто с наличными пришли. Значит, не настолько готовы расщедриться, но и к сервису вроде как привыкли. Вопрос клиентки про секретаря лишний раз подчёркивает направление мыслей. Боятся обмана. — Не хватаюсь за все дела подряд, если вы об этом, — пропускаю в улыбку артистичную доброжелательность. — Ну и забочусь о полной конфиденциальности моих подопечных, конечно же. — Каким образом, позвольте узнать? — клиент почти подскочил, так ему потребовалось оспорить утверждение. Глупый вопрос. Я бы даже сказал, утомительно-глупый. — Если кто-то сольет в прессу подробности расследования по делу вашего сына, я могу уволить секретаря, но никак не вытащить слова из газетных хроник, не считаете? Посетитель зажевал губы, кашлянул, оглянулся на жену, вобрал воздуха для очередного возражения, но резко поутих, когда та положила свою ладонь на его. Правильное решение. Теперь можно быть уверенным, что эти двое успокоились и новых вопросов ждать не придётся. Видимо, миссис Голдман уже и сама смекнула, что при всей своей клиентоориентированности редкий адвокат в Нью-Йорке сможет поручиться за собственных сотрудников. Ситуации бывают разные. Итак, Голдманы. Разминаю ладони до хруста в костяшках, после чего открываю один из ящиков и достаю условия сотрудничества. Кидаю бумаги на стол. — Для начала ознакомьтесь, — предупреждаю и по чистой случайности поворачиваюсь в кресле, зацепив взглядом соседнее здание, слишком хорошо наблюдаемое из окна. С самого утра день выдался серым, невзрачным, но не настолько, чтобы происходящее в окнах напротив скрылось в дневной темноте. По крайней мере, даже со своего места я имею честь наблюдать, что сегодня на голове госпожи прокурора зачёсан невысокий пучок. Её подруга-коллега-или-кто-она-там активно наворачивала по офису круги, то появляясь, то пропадая меж оконных рам, но не госпожа прокурор… Эта сидела не шелохнувшись с самого утра, словно целого мира не было вокруг рабочего стола, как надрессированная полицейская овчарка. Признаться честно, если бы сам не был участником почти что аварии, которую едва не устроила эта бешеная, ни за что бы не поверил, что она вообще умеет показывать больше одной эмоции. Ей бы в деканате студентов стращать, а не юриста из себя строить. Обычно делать выводы о людях, с которыми не работаю напрямую, не входит в число моих привычек, но в случае с бешеной представительницей местной стороны обвинения привычки были отправлены далеко и надолго. Сложно объяснить, почему. Возможно, потому что в ней смешивались одновременно два самых раздражающих типажа: умник, который считает себя выше остальных, и глупец, построивший какой-то самостоятельный эфемерный мир и поверивший в его правила. — Простите, но вот этот пункт… Встряхиваюсь, поскольку за течением мыслей ушёл слишком далеко от мистера и миссис Голдман, редеющих за преступления потерявшегося в моральной границе сынка. И теперь миссис Голдман, рассеявшая дымку моих размышлений, поглядывала жалобным щенячьим взглядом, удерживая в то же время в руке подготовленные бумаги. — Какой именно? — Двенадцатый, — злостно крякнул её муж, — про гарантии и обязательства! Что всё это значит? Выдыхаю и провожу обеими ладонями по лицу, прежде чем позволяю себе подняться, чтобы пройтись по кабинету. Кто бы сомневался, что их заинтересует именно он? — Стандартная процедура, — отвечаю, потирая запястья. Голдман широко распахнул рыбообразный рот, но, прежде чем он вновь издал хоть один раздражающий звук, успеваю продолжить речь: — Но для понимания разберём на примере вашего сына, если вы не против, — собственно говоря, мне плевать, против они или нет, так что время на ответ не предоставляю. — Сейчас Уолтер в подвешенном состоянии между первой и второй степенью тяжести преступления. Несмотря на то, что ему всё ещё шестнадцать, вряд ли это сильно поможет, если в итоге перевесит первая степень. Однако, поскольку схлопотать первую степень легко и без адвоката, то в таком случае стоимость моей работы может показаться неоправданной, не так ли? Голдман непонимающе свёл брови, тщетно предпринимая слабые попытки понять, куда я веду. Типичная картина. — Так что сейчас самое время подвести итоги и ещё раз хорошо подумать, насколько честно и детально вы изложили мне факты. Если всё действительно было так, как вы рассказали, я беру дело и гарантирую, что Уолтеру не предъявят обвинения серьезнее десяти лет. Второй этап: апелляция как несовершеннолетнему. Спустя минимально допустимый срок можно подать заявление на условно-досрочное, в таких делах года три-четыре. Итого, максимум через пять лет Уолтер вернется домой. — Пять лет! — миссис Голдман ахнула и сильнее вжалась в кресло. — Но тем самым вы соглашаетесь с ответственностью, — складываю руки за спиной, отворачиваясь к окну, и понимаю, что госпожа прокурор, так отчётливо видневшаяся ранее, куда-то запропастилась. — Если в деле всплывут обстоятельства, о которых вы или ваш сын умолчали, стоимость моих услуг не меняется вне зависимости от того, какой срок получит Уолтер. Так что думайте. За спиной шуршит агрессивное перешептывание супругов, пытающихся прийти к единому решению. Не поворачиваюсь, не желая беспокоить их конфликт, но на губах сама собой рисуется улыбка. Отчего-то и так знаю, что договор они подпишут, забавляет лишь предварительный торговый театр. Однако, когда слышу звук пишущей по бумаге ручки, позволяю себе вернуть внимание обратно, подмечая, как открыто протягивает руку глава семейства, чтобы заключить завершающее рукопожатие. Вместо этого поднимаю со стола контракт и отдаю в протянутую ладонь вторую его часть. — Что ж, увидимся на рассмотрении, — любезно улыбаюсь и слегка наклоняю голову, игнорируя озадаченность, с которой мистер Голдман отреагировал на лист бумаги в собственной руке.***
— Двойной лунго, пожалуйста. И один американо: молоко, две ложки сахара. Обладательница русых кудряшек хитровато улыбается и ждёт, пока терминал обработает платёж. Тот выплевывает протянутый белый чек, который спустя секунду безжалостно отрывают. Приятный шум заработавшей кофемолки тянется от кассы и заполняет пространство небольшой кофейни запахом свежих зёрен. Пока бариста подготавливает стаканчик, рассматриваю замысловатые рисунки на черной грифельной доске почти под потолком, уходящие в вычурную рекламную надпись: «НАЧНИ ДЕНЬ С ЗАВТРАКА! КОФЕ И ТОСТЫ ЗА 5$», а рядом странноватый рисунок, похожий на кота. — Вы первый покупатель, который так тщательно рассматривает интерьер. Я напрочь забыл о существовании кого-то ещё, пока девушка за кассой не задала этот вопрос, в то время как позади неё огромный аппарат наполнял серый стаканчик ароматным напитком. — Смотрится интересно, — киваю и лишь теперь понимаю, что на кудрявой голове всё это время торчала фетровая шляпа. Киваю в сторону головного убора: — А начальство одобряет? Девушка непонимающе подаётся вперед, а потом хватается за поля шляпы. — А, это… — показала улыбку и резко развернулась, чтобы забрать приготовленный кофе. — А почему бы нет? Тем более, что посетители точно одобряют. И всегда возвращаются к нам. Тянет в мою сторону первый стаканчик, в котором от лёгкого движения сильнее смешались молоко и тёмный американо, превращаясь в единую сущность орехового цвета. Забираю со стойки пластиковую крышку и продолжаю диалог: — Думаете, из-за шляпы? Понятия не имею, скопились ли там за спиной новые любители зерновых напитков или нет, но узнавать не тороплюсь. Жизнь вообще ни под чьё расписание не подстраивается, а шанса завязать знакомство может уже и не быть. — Возможно, из-за шляпы, — пожимает плечами, перемалывая новую порцию зёрен, — а возможно, просто работают рядом. — Наверное, всех по именам знаете? Бариста не отвечает, лишь улыбка становится шире, девчонка почти смеётся. Тем смехом, которым они обычно заявляют: «я знаю, что ты ко мне подкатываешь, но ещё не решила, нравится мне это или нет». Сохраняю непринуждённое спокойствие, не требуя ответа, что, судя по всему, и стало решающей точкой. Ловко подхватив со стойки фломастер, девушка нарисовала крышке точно такую же кото-мордочку, как выше на грифельной доске, и выпрямилась, но второй напиток пока не отдала. — Номер в нашей базе уже регистрировали? Не без лёгкой ухмылки протягиваю визитку с номером телефона. Бариста принимает её, меняя на ожидаемый двойной лунго. И даже кажется, что всё слишком быстро, что чего-то не хватает. Однако когда в голове почти сформировались идеи, которые могли бы закрепить этот поверхностный, но многообещающий флирт, в очереди за спиной громко и показательно прокашлялись женским голосом. — Будем ждать вас снова, — бегло бросает бариста, намекая, что работа, как и другие посетители, не ждут. Принесла же кого-то нелёгкая… Удерживая в руках напитки, перехожу в разворот, но в самый последний момент вспоминаю о существовании такой прекрасной вещи, как картонная подставка, которую опрометчиво не попросил. Запоздалость идеи не вовремя стопорит мозг, отчего вместо того, чтобы спокойно отойти в сторону, остаюсь на месте и теряю лишние пару секунд, за которые кто-то нетерпеливый позади меня сам додумал зелёный свет, чтобы ринуться вперёд. — Твою ж… В торс врезается «что-то» громкое, невысокое, с гладко-зачёсанными темными прядями и выбивает из левой руки стаканчик тёплого американо с молоком. Сразу за этим имею честь наблюдать разъяренный взгляд зелёных глаз, пока их взбешенная обладательница поднимает руки выше пояса, демонстрируя разрастающееся на светлом жакете кофейное пятно. И не нужно быть гением, чтобы догадаться, кого в своей нерадивой голове она уже наверняка обвинила в инциденте. Могу удариться об заклад, вывести меня из равновесия — не самая простая задача, однако гиперактивной прокурорше можно вручить за старания настоящую медаль. Кубок. Оскар, чёрт его подери. Её кто-то учил пропускать других людей вообще? Притихшая за спиной бариста не подавала никаких признаков участия, вероятно, ничуть не менее пристально наблюдая за настроением прокурора. Заодно и я приготовился, что сейчас разъярённая «пострадавшая» ну точно закатит скандал на всё кафе, а в груди моментально созрели самые крепкие аргументы и возражения, которыми можно было бы закрыть конфликт. Но вместо всего этого прокурор выдала негромкое, почти смиренное: — Круто. И сразу опустила руки. В районе затылка поначалу забрезжило что-то похожее на совесть, к которой взывал побитый вид девушки, но в следующий момент догадка, что всё это может быть прекрасной актёрской манипуляцией, подстегнула нехилую волну раздражения, отбрасывающую все остальные эмоции. — Да, — киваю, — с тебя теперь четыре бакса за кофе. Она открыла рот, закрыла, вновь захватила воздух губами. Сжала тонкие ладони и повторно состроила учительский взгляд. После резко опустила плечи и вздёрнула подбородок: — Вычти из той сотки, которую будешь должен за костюм. — Ну, нет, госпожа прокурор, — отпиваю горячий лунго, и в голове мелькает мысль, насколько тонкая грань отделяла эту ненормальную от ожога, — где это видано, чтобы провинившаяся сторона ещё и компенсацию получала? — И я про то же, — складывает руки, — так что на твоем месте за тем жалким четвертаком не гналась бы. — Сказал человек, которого сюда с ралли выкинуло? — вновь отпиваю напиток. А кофе здесь делают вкусный. — На чьем же тогда месте ты была, раз неслась, как во время зомби-апокалипсиса? Руки прокурора меняют положение. Она складывает кулак в ладонь, и мне начинает понемногу казаться, что эта бешеная вот-вот бросится в драку, но нет. Громко щелкнув суставами, прокурор холодно отрезает: — На месте человека, занимающегося прямыми рабочими обязанностями и не тратящего ни своё, ни чужое время, в попытке… — осекается, вероятно, вспомнив, что девушка-бариста ничуть не хуже слышит наши пререкания. — А впрочем… — довольно щурит глаза от какой-то собственной идеи: — умничка, так держать. Не договорив и эту речь, прокурор растягивает губы в недоброй усмешке. Слабо качает одним плечом и наглядно разворачивается на каблуках, демонстративно медленно покидая кофейню, словно и вовсе изначально не планировала ничего покупать, а целилась лишь в идею испоганить чужое утро. И откуда же ты такая выискалась, маленькая нахалка?***
Иногда в жизни требуются совершенно непредсказуемые выводы, которые проклёвываются в голове ровно в тот момент, когда ожидаешь этого меньше всего. Так, глядя на то, как группа полицейских по бумажке разгребает с пола документы и поднимает опрокинутые стулья, я пришёл к неоспоримому заключению, что жизнь моя всё-таки недостаточно интересна и насыщена, чтобы потягаться с самым обыкновенным Манхэттенским отделением полиции. — Жаль, что ты опоздал, — преддверием таких выводов стала брошенная Эшли фраза, едва нога моя переступила порог отделения, — тут два фермера домашнего кабана не поделили. Подавляю явный смешок, отчего мелкая, привыкшая к внезапным накатам чёрного юмора, сама додумала вполне закономерный вопрос «вдоль или поперёк?». — Нильсен, заткнись, собака такая! — сдувает с носа чёлку и хмурит взгляд, аки сбежавшая из Диснея принцесса. — Я вообще молчал, — хмыкаю и поднимаю в воздухе свободную ладонь, демонстрируя полную безобидность. — Я прочитала твои мысли, поганец, — фыркает сильнее. — Уверена, будь здесь ещё и Стив, уже гоготали бы на весь отдел. Эшли сердито выдыхает и тянется к отделению для стаканчиков у ближайшего кулера с водой. Мой же взгляд падает в противоположный участок, где уютно расположен офисный кухонный уголок. Вернее, не на сам уголок, а на то, с каким вниманием за нашими действиями следит тот странный азиат, у которого мелкая в свое время стащила пиджак. Причем не просто следит, а буквально пялится, не отрывая глаз, и в то же время минуты с три механически помешивает сахар в кружке. — Ты, кстати, спросила, когда он собрался притащить сюда свой очаровательный зад? — отвлекаюсь от пристального сталкерства местного Джеки Чана и терпеливо жду, пока Эш с тщательной медлительностью допьёт вымученный остаток воды. Мелкая принимается мычать и шарить свободной рукой в заднем кармане джинсов в поисках телефона. — В данный момент его «очаровательный» зад прохлаждается где-то в районе Банфа, — она выкидывает стаканчик в урну и тычет мне в нос фотографией на экране телефона с какими-то горами и озером. — Где? — Национальный парк в Канаде, — Эш округляет глаза. — Утром фотку прислал. Озадачиваюсь. Не сказать, что ударься мой друг детства в кемпинг, я пропустил бы подобный этап его жизни. А для Стива, который природу видел последний раз разве что в компьютерной графике, и того удивительнее. — Нет, Канаду-то я вижу… — приподнимаю брови, намекая, что на фото не хватает кое-чего важного, например, «героя событий». — Ну, извините, — мелкая моментально запихивает телефон обратно в задний карман, — мне он тоже, знаешь ли, через раз отвечает. Не до запросов позировать с розой в зубах. И вообще… — мелкая надулась и смахнула хвост с плеча, — если вы двое, наконец, решили пожениться, скажи об этом прямо, а ещё лучше сам в следующий раз лови здесь дикого поросёнка, пока я буду доставать Стивена из канадской лесной глуши. — Ну-ну, не бузи, — треплю негодующую Эш по голове и меняю тему разговора, пока эта злюка сама бумагами кидаться не начала, — лучше расскажи, кто это такой смелый решился офицерам свинью подложить. — Ха-ха, очень смешно, — мелкая толкнула одну из плотных прозрачных дверей в соседнюю от опенспейса комнату. Шумный отдел инспекторов и их подчиненных остался позади, открывая вытянутое хорошо освещённое пространство с кучей мониторов, документов и оставленных для изучения улик. — Нильсен, ты прямо комик какой-то. — Ну всё-таки, — прохожу мимо парочки упрятанных в полиэтиленовые пакеты вещдоков, по привычке поверхностно изучая их. — Говорю же, понятия не имею, почему они решили сюда притащиться, — Эшли включила экран монитора, присоединённого к одному из микроскопов и, прежде чем вывела картинку на экран, заглянула в бинокуляры самостоятельно, — мы сами знатно офигели. Притащили кабана и давай кричать на весь офис, кто кого там на этой их ярмарке обманул, а свин возьми и выскочи, ну и… — она медленно настроила фокусировку микроскопа, — начал прыгать везде, где только можно. Еле выставили, честное слово. — Кого, свина? — складываю руки за спиной и поворачиваюсь в её сторону, наслаждаясь открытым раздражением подруги. — Так, Нильсен, — Эш хлопнула обеими ладонями по столу, — если будешь и дальше придуриваться, я твои пули смотреть не стану, понял? Послушно изображаю молнию, которой закрываю собственный рот. Эшли кривится и закатывает глаза, после чего открывает на том же мониторе базу патронов. — Можешь пока посвятить меня, что там в итоге случилось, потому что, если честно, — она сделала паузу, активно щелкая мышкой, — я вот вообще ничего не поняла. Замечаю на одном из столиков теннисный мяч. В голове проносится идея подбросить его в свободной руке, чтобы лучше сосредоточиться, но едва протягиваю ладонь, в ушах звенит критичный тон Эшли: — Нильсен, это вещдок, руки оторву! — Теннисный мяч? — поднимаю бровь. — Долгая история, — качает головой, намекая, что сегодня она её рассказывать не намерена. Так и знал, что с профессией напутал. Я и раньше понемногу задумывался, что строить оправдательные речи не совсем то, что раскрывает мои профессиональные таланты в полной мере, но в некоторые моменты это проявляется особенно ярко. Например, порой лучше ловить свинью, чем получить её от того или иного клиента, решившего, что рассказывать абсолютно всю подноготную собственному адвокату не столь принципиально. — Ты про дело Голдманов вообще что-то слышала? — наблюдаю, как Эш предсказуемо качает головой. В целом, логично, если улики другая команда собирала. Объясняю: — Состоятельная семейка с единственным сыном. Звать Уолтером. — Что учудил? Допиваю остатки несчастного и уже остывшего лунго, отмечая про себя, что испытываю за мелкую какую-то почти отеческую гордость. Точнее, из-за её интеллекта, а не вечной страсти к неприятностям. — Собрал полный дом буйных шестнадцатилеток, пока родители в Айову на выходные улетели, и устроил там эдакий «мальчишник в Вегасе». В процессе познания всех радостей жизни кто-то из подростков откопал в кабинете Голдмана старшего коллекционный кольт тысяча девятьсот пятого года. Напившись всякой дряни, они не нашли игры лучше, чем тыкать друг в друга пистолетом, предполагая, что раз «магазин» чист, то и опасность миновала. — Точно тысяча девятьсот пятого? — Эш нахмурилась и активнее принялась кликать мышкой. И сразу поторопила: — ну и, что дальше? Выкидываю пустой стаканчик в урну под столом и, облокачиваясь об него, пожимаю плечами. — А сама как думаешь? От микроскопа отрывается мелкая с раздражённым взглядом. — Уолтер навёл пистолет на одного из гостей и смеха ради решил щелкнуть затвором, — отвечаю на выдохе, после чего потираю пальцами переносицу, — оказалось, в старших классах не рассказывают, что пустой «магазин» не означает отсутствие заряда. Эшли вымучено кусает губу и кривится. Зная её, можно предположить, что мелкую очевидно беспокоит какой-то факт. На самом деле, нельзя сказать, что я давал присягу в полной честности рассмотрения дела того или иного клиента. Сколько бы ни кичилась та дикая прокурорша лозунгами о честности и принципах, моя лояльность к подопечным всегда определялась несколькими факторами сразу. Это не значит, что я готов бронёй биться за последних аморалов. Это значит, что прежде чем делать выводы и принимать слова клиента на веру, я сам покопаюсь в его так называемом «мусорном ведре». И в их же интересах, если найденное совпадёт с обещанным. В деле Уолтера Голдмана пока перевешивала юношеская глупость. Хотя весы колыхались на тонкой-тонкой грани. — Значит так, — она разминает шею и подзывает меня жестом, — смотри, вот это пример той пули, которую ты попросил посмотреть. Размер видишь? А вот это… — она переходит в соседнюю вкладку и показывает схемы зарядов, — стандартный сорок пятый калибр тысяча девятьсот четвёртого, если не ошибаюсь, года выпуска. Идеален для зарядки кольта, особенно девятьсот пятого года. Киваю и перехватываю мышку, внимательнее изучая материалы, пока Эшли шумно снимает перчатки и кидает их туда же, куда недавно полетел бумажный стакан. Теперь о стол облокачивается уже она, а заодно скрещивает руки. — Пуля же, которую нашли в теле, как я понимаю, жертвы — это Смит и Вессон. Сороковой калибр, выпущена в девяностых. Что я хочу сказать: в целом и тем, и тем патроном тысяча девятьсот пятый кольт зарядить можно, но есть одно «но»… — она разводит руками, — это дата, когда его заряжали. Если пистолет был коллекционный, то… — она поджимает губы и делает театрально-сомневающуюся моську. — Понял-понял, — зарываюсь ладонями в волосы и массирую кожу головы, чтобы думалось лучше. Весы участи юного Уолтера Голдмана безбожно кренились в сторону худшего варианта. Согласно показаниям Голдмана старшего пистолет никогда не заряжался на его памяти и был получен в наследство от отца, а тому достался от его отца и далее, далее… Таким образом, даже последний дурак поймет, что не могла пуля выпуска девяностых годов — и имеющаяся в продаже на сегодняшний день — оказаться в пистолете случайно. Плохо. — А кто дело ведёт? — встряла в перерыве мыслительного процесса любознательная мелкая. — Ну, кроме тебя, разумеется, я про обвинение. — Понятия не имею, — отвлекаться от немых рассуждений не хочется максимально, отчего и Эш я отвечаю скорее на автомате, — надеюсь, кто-то из юных окружных прокуроров. Лучше потупее. — А дело громкое? — Скорее, да, чем нет. По шуму справа догадываюсь, что Эшли выключает оборудование и надевает новые перчатки, вероятно, от того что забыла убрать улики на место. — Если громкое, ставлю десять против одного, что его уже ухватила Агата. Она такие любит. — Кто? А… эта… Почему-то в голове не сразу сложилась картина, что, когда на выходных я вещал мелкой о том, как прошло первое же в этом городе слушание, имён не говорил. А имя у госпожи прокурора, как ни верти, запоминающееся. — Погоди-ка, — связи под коркой сходятся окончательно, — вы насколько близко знакомы вообще? И как только сразу не догадался, что где полиция, там и любопытный прокурорский нос. Позор вам, мистер Нильсен. Позор и стыд, стыд и позор. Уловив интерес в вопросе, Эшли растянула губы в загадочной улыбке, словно заранее предупреждая, что так легко я не отделаюсь. — Не настолько, чтобы я протаптывала эту дорожку за тебя, Нильсен, не мечтай, — она сняла уже вторые перчатки, и вместо урны они почему-то полетели в мою сторону. — Но рекомендую договориться на берегу, тем более что Агата — очень вежливая и здравомыслящая девушка. Смешок застревает где-то поперёк горла, настолько фантастично прозвучали слова мелкой. — Эта «вежливая и здравомыслящая» лишила тебя сегодня кофе, — в ответ на озадаченно скривленные брови мелкой добавляю: — она влетела в меня, как ненормальная. Не девушка, а какой-то ураган ходячий! — казалось, что на этом можно остановиться, но желание подкрепить жалобу чем-то более весомым пересилило все стоп-сигналы собственного разума: — Я уже не говорю о том, что она отказалась возмещать ущерб в какие-то жалкие четыре доллара. Глаза Эшли широко распахнулись, а затем она громко чихнула, вероятно, слишком уж преисполнившись эмоциями для своего маленького роста. — Ты потребовал с девушки компенсацию в четыре доллара?! Язык мой — враг мой. Прикрываю глаза и потираю ладонью лоб, надеясь, что визг обезьянки не было слышно на весь их полицейский офис. — Забей… — Нет, нет, нет! — Эшли звонко хихикнула и даже как будто подпрыгнула. — Ты серьезно?! Четыре доллара?! Из-за какого-то кофе? Возвращаю к ней негодующий взгляд и щелкаю пальцами перед лицом, чтобы привести мелкую в чувства. Заодно приколотить разгулявшуюся крышу на место. — Так, если тебе что-то не нравится, я могу больше не таскать его сюда, — надеюсь, что в лице моём прослеживается вся строгость, какую только можно вместить. — Будешь искать свой американо с молоком в другом месте. Или пить ту гадость из автомата на вашей кухне. Эшли не только не уняла безобразно-весёлой улыбки, но ещё и принялась обмахиваться ладонями, всячески показывая, как ей стало жарко от веселья. — Ох, Нильсен, — довольно выпалила она, — даже не знаю, как к этому отнесётся Стив… — К чему «к этому»? — пытаюсь говорить снисходительно, но так и тянет поставить язвительную шалопайку в угол. Ну один в один, как подросток себя ведёт, ей-богу. — К тому, что пока он изучает канадские озёра, его безжалостно и жестоко бросили ради очаровательной брюнетки. Поднимаю взгляд к потолку, борясь с желанием заклеить мелкой рот скотчем. Ладно, допустим, я могу сделать скидку на то, что Эшли попросту не видела, как та ненормальная ведёт себя в приличном обществе. В конце концов, не думаю, что они так уж и часто видятся. — Я поговорю со Стивом о твоем воспитании, поняла? — подталкиваю похрюкивающую от смеха Эш к выходу, понимая, что не будет лучшего момента покинуть полицейский офис, чем сейчас. Кому-то из нас, очевидно, нужно успокоиться, и уж точно не мне. Как бы то ни было, об одной вещи мелкая задуматься меня всё-таки заставила: если рассчитываю перетянуть канат судьбы Уолтера Голдмана на нужную сторону, поговорить с пронырливой нахалкой, взявшей на себя роль вершителя судеб, хочешь не хочешь, придется. Не только потому что она действительно может вести именно это дело, и в таком случае надеяться на упущенные детали не придётся, но ещё и потому что веселье Эш заставило задуматься о не менее важной вещи: вести с кем-то открытый конфликт мне не свойственно. Это муторно, нудно и затруднительно. А ещё превращает спокойную работу в подобие циркового представления, где каждая из сторон то и дело должна поднимать планку собственных возможностей. Нет, нет, точно нет. Пусть госпожа прокурор спокойно работает и думает, что у неё действительно всё схвачено, в то время как на моей стороне останется лишь закрывать одно слушание за другим. Именно по этой причине почти весь следующий день двери моего кабинета были закрыты для большинства посетителей, на столе поджидала своего часа плитка дорогого шоколада, а взгляд каждые полчаса падал то на часы, то в сторону окна соседнего здания, где периодически мелькала гладко-причёсанная голова. К счастью, в мою сторону эта голова ни разу за день не повернулась, иначе кто его знает, какие мысли могли там поселиться. Чего доброго, ничуть не лучше чем у шалопайки Эш, которая хоть и издевалась, но в итоге поделилась одной важной деталью, на которую сегодня и шёл расчёт. «Агату можно застать в кофейне в час дня. Рэйчел — это её ассистентка — говорит, что та никогда не обедает в кабинете». Поэтому, проследив, что макушка госпожи прокурора скрылась из виду в обозначенное время, и выждав для верности еще минут пятнадцать, позволяю себе прихватить купленный шоколад и уверенным шагом выдвигаюсь к первому этажу, а дальше на улицу. Переулок по Хоган Плейс пересекаю быстрее обычного. Чем ближе к обозначенному заведению, тем меньше сомнений, тем больше уверенности в собственных действиях. В конце концов, это всё-таки девушка, а не дракон. С другой стороны, тут бы я поспорил… Встряхиваюсь, выгоняя лишнее из головы, и захожу в просторное, залитое дневным светом помещение. Сегодня за кассой была уже другая сотрудница: с высоким рыжим хвостом и вычурным пирсингом над губой. Из особенностей: полное равнодушие к новопришедшим посетителям. А вот и старый добрый Нью-Йорк. Оглядываюсь на предмет знакомой макушки. Прокурор Харрис нашлась в одном из отдаленных угловых столиков в полном одиночестве. В одной ладони она держала мобильный телефон, а второй, вооружённой вилкой, выискивала кусочки, кажется, курицы в листьях салата. Рядом стоял высокий стакан с лимонадом. Вперед, парень, включай полное обаяние. Подхожу ближе и расслабленно прокашливаюсь, привлекая внимание. Не дожидаясь, пока пара зелёных глаз успеет выпустить лучи лазера, или чем там обычно девушки пытаются испепелить, опускаюсь на мягкий диванчик. — Не помешаю? Скулы девушки обостряются, губы поджимаются сильнее. Она тянется за салфеткой. — Какой из двух ответов мне нужно выбрать, чтобы ты провалился к чёртовой бабушке? Ладно. Возможно, это заслужено… Проглатываю колкое замечание о том, что коммуникация — наверняка не самая сильная сторона этой леди, заменяя натянуто-миролюбивым: — Не кипятись, госпожа прокурор, я пришёл поговорить, — достаю из кармана плитку шоколада и кладу на стол, — а заодно и извиниться. Думаю, мы вчера оба погорячились, как считаешь? Чёрт подери, последний раз на моей роже красовалась такая улыбка, только когда в средней школе с сигаретой застукали. Докатился. Она элегантно вытирает уголки губ и оставляет вилку на тарелке, где ещё лежала пара листьев салата. — Считаю, что если под этикетку не запиханы сто долларов за жакет, нам не о чём разговаривать, — кивает в сторону плитки. От подкатывающего раздражения возникает желание неконтролируемо дёрнуть стопой, как злой кролик-антагонист. Или хотя бы постучать пальцами по столу. Или как следует поставить нахалку на место. — Я готов вернуть все двести, если на этом мы мирно пожмём друг другу руки и начнём с чистого листа, — достаю из кармана бумажник, — договорились? Изучающий взгляд тщательно сканирует ту часть меня, которую нахалка может видеть. К раздражению прибавляется редкий приступ чувства собственной глупости. Не самый любимый, если честно. Прокурор отталкивается от стола и полностью опирается о спинку дивана. Постукивает ногтями по столу. — Зачем? Ну что за детский вопрос? Такая большая девочка и столько лишней надменности… — Предлагаю заключить что-то вроде соглашения, — выставляю вперёд локоть и опираюсь на руку, чтобы разговор не казался совсем уж официальным. — Раз мы соседи, будет разумно действовать в интересах друг друга, что скажешь? Она бойко усмехнулась и покачала головой. Внутри что-то ёкнуло, нашептывая, что свой проигрыш я уже пропустил. Аккурат на входе в это проклятое кафе. — А конкретнее? — улыбается и наклоняет голову. Последнее, что ты можешь сейчас сделать, это упасть в грязь лицом. Проглатываю уже совсем рвущуюся злость и упорно требую от эмоций ещё хотя бы две минуты спокойствия. Это невозможно. С этой нахалкой невозможно. — Например… Да не знаю, — пожимаю плечами в полной уверенности, что выгляжу убедительно, — например… Например, в таких ситуациях, когда за непреднамеренное или преднамеренное преступление у подзащитного в любом исходе выйдет почти равный срок, не всё ли равно, что именно зачитают во время приговора? И ты лицо не теряешь, и… — И тебе платят без вычета за проигранное дело, правда? — как и когда-то в тренажёрном зале, Харрис копирует мое поведение и выставляет на стол локти, опираясь подбородком на обе ладони. — Это такие мелочи, — вот тут я точно могу правдиво скривиться, — деньги не всегда играют первостепенную роль, Агата. — О, ты даже имя мое вспомнил, — в голосе просочилась натуральное добродушие, — кто бы мог подумать? Я польщена. Нет, ну правда. Понимаю, что в её поведении что-то не так, но никак не могу уловить, что именно. Даже если эта девушка собрала в своей голове против меня злость целого мира, с учётом последнего слушания слишком уж самонадеянно себя ведёт. Неоправданно самонадеянно. Я бы сказал, опасно. Я могу и передумать, маленькая нахалка. Соображай быстрее. — Знаешь, что я скажу? — она приближается и в поле зрения остается лишь поблёскивающая в ярких зелёных глазах хитрость. Не отвечаю. Какой-никакой опыт подсказывает, что сдержанное молчание останется лучшим исходом. Оставляю в поведении расслабленное спокойствие и жду. Просто жду. Хитрость в глазах прокурора сменяется разочарованием. Ждала, что я сыграю в её игру? Зря, очень зря. — Я скажу, что можешь передать Уолтеру Голдману мой пламенный привет, — она отодвигает от себя тарелку и поднимается из-за стола, оставив шумный скрип стула по паркету, — и попросить забыть об условно-досрочном в качестве бонуса за несовершеннолетие. Пока сжимаю под столом кулак, девушка в три шага проходит мимо, но останавливается на полпути, сахарно и ядовито одновременно добавляя: — Ах, да, чуть не забыла. Не думай, что у тебя у одного есть друзья на Бакстер-стрит. Стук каблуков наглой нахалки звучал не то в кофейне, не то в моей голове ещё добрые несколько минут. Разжать сведенную от злости ладонь получилось и того позднее. А выкинуть из головы удар припечатанных на лбу граблей, вероятно, не получится уже никогда. Однако одно я знаю точно: раз девчонка требует бой, будет ей бой.