Агата
Пытаюсь побороть некстати проявившуюся дрожь в руках, дыхание поверхностное, волосы, так не вовремя падающие на глаза, кажутся истинным проклятием, призванным ради единственной цели: испортить и без того сомнительные усилия. Но это ещё полбеды. Из-за того, что сердце бьётся быстрее, чем у загнанного в ловушку голубя — того и гляди остановится — перед глазами плывёт, растворяется реальный мир, исчезает всё, кроме одной-единственной металлической детали, истинным чудом удерживаемой меж вспотевших от волнения пальцев. — Ну же, леди, не разочаруйте меня, — не вижу, как хрипловатый смешок сменяется широкой улыбкой, но знаю, что так оно и случилось. Знаю по одной-единственной причине: отец ещё с утра заявил, что уж сегодня я точно покажу характер во всей красе. И господи боже, мне действительно этого хотелось! Задерживаю в лёгких воздух, боясь, что даже малюсенький промах напрочь всё испортит, и тщательно, едва ли быстрее, чем микрохирург, соединяющий сосуды, вооружаю миниатюрную карронаду на положенное ей место. — Ага! Не успела пройти и секунда после триумфа, а я уже едва ли не стою на собственном стуле, с победной ухмылкой тыча пальцем в отцовскую сторону. Он же, прикрыв лицо руками, издаёт наигранное, но такое лестное для моих ушей причитание. Спрыгиваю со стула, чтобы в следующее мгновенье вовсю торчать рядом с протянутой в ожидании ладонью. — Что вам нужно, покиньте меня! — отец развернулся в кресле, изображая крайнее страдание. — Чёр… — прикусываю язык, едва он заинтриговано покосился через плечо. Горделиво и изящно заменяю: — сударь, с вас пять долларов. Уговор есть уговор! Отец складывает руки и закатывает глаза, так, чтобы ни в коем случае не встретиться со мной взглядом. Пытается незаметно откатиться на компьютерном кресле в сторону. — Эй! Уговор! — хватаю отца за руку, с трудом сдерживая смех от его поведения. — Ты обещал, что если я расставлю все пушки и ни разу не ругнусь, то причитается пять долларов! Раскошеливайся, давай! Отец поднимает ладонь, чтобы было удобнее размять шею, и совершенно неожиданно выпаливает, словно на эмоциях: — Вот же брехня какая…. Восторг взрывается во мне новой волной, отчего буквально подпрыгиваю на месте и крепче сжимаю его руку. — Десять! Десять долларов! Ты ругнулся! — напоминаю о втором условии нашего семейного пари. Отец меняется в лице, хмурит брови, сводит недовольной складкой губы: — И откуда ты знаешь, что это ругательство? «Так просто ты от меня не уйдешь!» — предчувствие победы, такое близкое и поглощающее, уже затмило любые другие эмоции, отчего характер, который я лишь учусь укрощать, пытается прорваться с мощностью горной реки, ломающей деревянную плотину. Делаю ладонью характерный жест, наглядно напоминая, что она всё ещё пуста. — Маленькая вымогательница, — смеётся отец, но послушно тянется в карман за кошельком, а спустя пару секунд в моем кулаке приятно хрустит двадцатка. Удивлённо поднимаю в его сторону брови. — Будь я проклят ещё хоть раз ввязаться в эту авантюру! — нарочито расшифровывает третью пятёрку, которая, судя по всему, шла авансом. И прибавляет: — остальное на чай. — С вами приятно иметь дело, сэр! — демонстрирую широкую улыбку, пока запихиваю смятые бумажки в карман джинсов. Оглядываюсь на модель «Королевы Виктории», которая, хоть и не была пока доработана, но уже восхищала собственным величием. — Поставим завтра грот? — Осталось немного… Голос родителя постепенно стирается. Мысли и реальность смешиваются воедино… … меняя прошлое, отрывая от настоящего. Силой сжимаю ладони, заставляя всевозможные ругательства покинуть разум и не вертеться на языке с такой настойчивостью. — Осталось совсем немного, — повторяет подтянутая ведущая на экране, — вы огромные молодцы, так держать! Ещё пять секунд! Сердце почти ломает рёбра изнутри, так сильно оно бьётся. Спину сводит резкой тянущей болью где-то в районе поясницы. Боль появилась примерно дня два назад, когда первый уровень тренировок сменился вторым, более сложным. Вероятно, всё от того, что на втором уровне намного больше элементов, которые приходится выполнять в планке либо на полу. Вероятно. — А теперь двойные прыжки со скакалкой! Укрепляем сердечную мышцу. Не расслабляемся! С трудом поднимаюсь на обе ноги и утираю со лба пот. Выставляю по бокам согнутые в локтях руки и сжимаю пальцы, словно держу реальную скакалку. Высоко подпрыгиваю, стараясь в это же время сделать пару воображаемых оборотов. Прыгать тяжело. Хочется остановиться, упасть, глубоко вдохнуть, но не позволяю себе долго думать об этом. От ежедневной двадцатиминутной тренировки осталось едва ли больше пяти минут, так что придётся закончить начатое. — Время брюшного пресса, опускаемся на пол! Резко расслабляюсь и падаю на ламинат, из-за чего больно ударяюсь коленом. Вновь встаю в ненавистную планку и поочередно подтягиваю колени выше, тренируя мышцы живота. Знаю, что где-то на экране довольно улыбаются девушки, повторяющие упражнения за ведущей. Несмотря на то, что уже месяц занимаюсь по видео-программе, у меня совсем, вот совершенно не получается быть такой же беспечной, как они. Короткая утренняя тренировка выматывает куда больше, чем часовые занятия в тренажёрном от Ларри. — И расслабление… Быстрая музыка сменяется медленной, релаксирующей мелодией. Послушно повторяю за девушками упражнения и тянусь в стороны, вперёд, разминаю плечи и спину. Без сил грохаюсь на пол, когда ведущая благодарит за потрясающую работу. Умереть хочется больше, чем дышать. Да, позвони тренеру и расскажи о своих нелегальных тренировках на дому. Он быстро справится с этой задачей. Хочу было усмехнуться, но мышцы живота откликаются болезненным спазмом, из-за чего оставляю затею. Если подумать, что плохого в спортивной зависимости? Это не алкоголь, не травка, не что-нибудь ещё. Просто спорт. От тренировок никто не умирал… Ну… наверное. Медленно собираю собственную тушку с пола и заставляю двинуться в сторону душа. Принимать горячие водные процедуры — ещё одна слабость. Дайте разрешение, и я установлю душевую кабину в собственном офисе, честное слово! Под непонимающие восклицания Рэйч, конечно же. Щёлкаю по пути чайником и хватаю с дивана пульт от электрокарниза. Всё в том же движении нажимаю кнопку, заставляющую шторы разойтись в стороны, чтобы открыть великолепный вид на немного туманный с утра, но такой родной сентябрьский Нью-Йорк. Срываю с холодильника стикер, где как напоминание начиркано требование помыть при случае автомобиль. Истина, которую придётся принять в том, что день всё-таки начался.***
— А они не пояснили, в связи с чем отменили встречу? — крепко сжимаю автомобильный руль, с невероятным трудом сдерживаясь от фантазии, будто руки мои смыкаются не на кожаной оплётке, а на шее безответственных, но якобы убитых горем родителей. — Ну… — как наяву вижу, что к убегающему голосу Рэйчел присоединился не менее ускользающий взгляд в сторону. Боковым зрением замечаю, что какой-то урод на чёрном BMW бездумно пытается подрезать меня, и делаю небольшую паузу, чтобы спустить эмоции ударом о гудок авто. На удивление, водитель-экстремал отреагировал. Боковое стекло опустилось вниз, а следом в мою сторону прилетел до пошлости тупой жест в виде поднятого среднего пальца. — Сама на дорогу смотри, кобыла! — судя по голосу, юнцу на пассажирском едва ли можно было дать двадцать лет. Да и водитель рядом выглядел не старше. — Агата?… — голос ассистентки раздался из автомобильных колонок очень вовремя, потому что, Богом клянусь, я уже почти приготовилась столкнуть этих малолеток в Ньютаун-Крик. — Я здесь, Рэйч, — поднимаю глаза на видеорегистратор, чтобы удостовериться, что он ведёт съемку, и слегка сбавляю темп, с ядовитым восторгом наблюдая, как негодяи на BMW пользуются возможностью и перестраиваются на мою полосу, словно по заказу, совершенно забыв о существовании поворотников, да ещё и явно превышая разрешённые на участке дороги скоростные ограничения. Ещё один из плюсов работать в правовой сфере: отправить запись с нарушителями для меня проще, чем заказать пирожное в кафе. — Что у тебя там за шум? — Не бери в голову, — успокаиваю Линд, — главное, что пока жива, раз на связи. Что с родителями пострадавшего? — дёргаю ладонью, когда понимаю, что вновь не смогла назвать вещи своими именами. Как минимум, убитых «пострадавшими» не называют. — Мне кажется, всё дело в шумихе, которая поднялась вокруг этого дела, — пояснила Рэйч, — Голдманы устроили целое шоу из-за того, что на их сына накинулись с «неправомерными» обвинениями. — Неправомерными? Серьёзно? — от возмущения едва не отпускаю руки с руля, так мне приспичило ими всплеснуть. — Агата, не забывай, что Уолтеру всего шестнадцать, — мягко настояла Рэйч, — и назови мне хоть одного подростка, который не совершал ошибок в этом возрасте. — Знаешь Рэйч, когда я в шестнадцать лет сбежала из дома, прихватив кредитку отчима, это ещё можно было назвать подростковой ошибкой, — прикусываю язык и меняю тему, прежде чем ассистентка вообще успеет её обдумать, — а Уолтер навёл пистолет на своего одноклассника и спустил курок на глазах у полного дома свидетелей. Это тебе не в яблоко стрелой промахнуться. От того, что тема разговора перетекла в лишнее русло, в которое я сворачивать не планировала, от одного виска к другому протянулась жгучая нить головной боли, словно в какой-то момент в мой череп зарядили вполне реальным гарпуном. — Ты неправильно меня поняла, — слышу вздох Линд, — за месяц работы мы собрали в основном только косвенные улики, и они никак не отрицают, что происходящее могло быть случайностью. Конечно же, Голдманы будут за это цепляться. — Точнее, их адвокатишка, это ты хотела сказать? — хмыкаю, уже наяву представляя, с какой самоуверенностью хамоватый адвокат репетирует речь о «юношеских ошибках». — Нельзя не вспомнить, что он за это зарплату и получает, — от возражения Линд так и тянет спросить, на чьей она вообще стороне, однако я всегда была выше этого и менять традицию не стану. С другой стороны, едва держу в себе вопрос о том, а не он ли приложил руку к тому, что семья жертвы отказывается выходить на связь. — Пофиг, — ловлю встречный ветер и приглаживаю одной ладонью выбившуюся прядь, — Голдманы интересуют меня в последнюю очередь, что старшие, что младший. Но Томпсонов я не понимаю. Они потеряли единственного ребёнка, но боятся ответить на вопросы прокуратуры из-за какого-то шоу? Я не ослышалась? — Элис Томпсон была очень сдержана, когда мы говорили по телефону. Она сказала, что им теперь всё безразлично, потому что, в любом случае, Элан домой не вернётся. И что сама идея вспоминать о существовании Уолтера Голдмана лишний раз подрывает их душевное равновесие, в то время как оба они просто хотят жить спокойно. — Удивительный бред, — перестраиваюсь в крайнюю полосу, потому что, того и гляди, ещё одна подобная история, и я запросто попаду в аварию. — Как же они, в таком случае, собираются вести себя на слушании? Попросят вывести преступника за дверку? Понимаю, что вопросы обретают откровенно злостный характер, но бороться с этим не могу. Да и с Рэйч нестрашно, она прекрасно осознаёт, что к ней этот негатив в любом случае не относится. Однако последующая за высказыванием тишина меня порядком озадачила и ничего хорошего не прогнозировала. — Рэйч? — Ты только не паникуй… — судя по тону, она накрутила прядь волос на указательный палец. — Но они сказали, что не будут присутствовать в суде. — Что?! Вжимаю педаль тормоза с такой силой, что, честное слово, почти чувствую, как едва не сломала её. Слева слышится недовольный сигнал других обозлённых водителей, спровоцированных моим внезапным трюком. Часто дышу, пробуя окончательно переварить услышанное. — Повтори. — Томпсоны не хотят присутствовать в суде, — спокойно выполнила требование ассистентка. Постукиваю пальцем по рулю, чтобы лучше сосредоточиться. Мысли принялись бегать подобно тараканам, которых ловила по утру на кухне старая пенсионерка. Интуиция же подсказывала, что, возможно, нерадивый адвокат и не принимал участия в их решении. Когда-то такие люди, как Томпсоны, мне уже встречались. Был один случай на практике, давно, правда: семья отказалась предъявлять обвинения приёмной дочери, которая, помешавшись на компьютерных играх, всадила сводной трёхлетней сестре десять ножевых. На допросе подросток уверяла, что совершенно ничего не помнит, так как имела привычку ходить во сне. Пара, которая удочерила её пятью годами ранее, призналась, что просто не может свидетельствовать против девочки и не только потому, что они привязались к ней, но ещё и от того, что сама мысль, будто ребёнок, совершивший пусть и преступление, но во сне, будет обречён потерять за решёткой все оставшиеся годы жизни. В тот момент мой наставник обронил фразу, которую я свято запомнила: «Прощать преступника ради возраста — всё равно что запихнуть лису в курятник ради спасения дикой природы». — Агата?.. Точно, Рэйч ещё на связи. Оборачиваюсь в сторону магистрали, по которой проносится множество автомобилей, и по памяти рисую график на ближайшие пару дней. — Я сама поговорю с Томпсонами, — выдаю в итоге решение. — Ты уже в офисе? Я скоро приеду, хочу только сначала к Сэму заглянуть. — Да, насчет этого… Не нравится мне этот тон, ох как не нравится. День ещё не начался, а количество сюрпризов может посоревноваться с рождественским утром. — Что такое? — Ну… Понимаешь… — Рэйч! Слышу, как она выдыхает. Знает ведь, что больше всего остального я не люблю эти вот недоговорённости. — Ладно, просто приезжай, — оставляет в итоге без конкретики, — думаю, это лучше увидеть самой. Сегодня же понедельник, что успело стрястись? Вжимаю газ до максимальной разрешённой скорости и сосредотачиваюсь на дорожной полосе, всей душой предчувствуя, что молчание Линд и малую толику недостаточно красноречиво с её-то извечной мягкостью. Так что могу поклясться всеми святыми и девой Марией в придачу, что ожидала чего угодно, да хоть обрушения Бруклинского моста, по которому пронеслась с непривычной для себя скоростью, но только не открывшейся картины, стоило припарковаться на Хоган Плейс. Лестница у подножья окружного здания суда была полностью занята расположившейся на ней толпой. Молодые девицы школьного возраста и уже вполне приличного вида домохозяйки почти полностью перекрыли вход для сотрудников и посетителей. На первый взгляд могло показаться, что я успела пропустить какую-то очевидную шумиху, какие порой крутят по телевизору, когда тот или иной судья попадается на коррупции или по отношению к очередному серийнику не применяют высшей меры наказания в виде смертной казни, не предусмотренной в рамках Нью-Йорка. Блокирую двери авто и медленно снимаю солнцезащитные очки, с трудом принимая истину, что глаза мои не обманывают меня. Толпа не бушевала, не скандировала, не устраивала публичных истерик. Все присутствующие просто… сидели на этой чёртовой лестнице, попеременно общаясь с налетевшими, словно мухи на варенье, журналистами. Неподалёку, осторожно поглядывая на развернувшуюся картину, попарно сновали офицеры из местного же отделения полиции. Сэмюэля, однако, я не увидела. А вот спешащую навстречу ураганным ветром Рэйчел заприметила сразу. Вероятно, та увидела из окна мой авто ещё на повороте. — Это что ещё за выступление?! — не контролируя удивление, спрашиваю так, словно ассистентка лично пригнала сюда абсолютно каждого присутствующего. — Дело Уолтера Голдмана, — разводит руками. — Каким, мать его… — останавливаюсь, чтобы спустить пар. Медленно выпускаю воздух из лёгких и меняю тон. — Рэйч, умоляю, скажи мне, что это не группа поддержки малолетних преступников! Она зажимает губы, слишком живописно отвечая на вопрос без лишних слов. В лоб прилетает новая порция сверлящей дрелью головной боли. Настолько сильной, что перед глазами на секунду темнеет. Запускаю дрожащую ладонь в сумку и достаю таблетку ацетаминофена. Я скоро с ума сойду, однозначно, сойду с ума! Под сопереживающий взгляд Линд кидаю таблетку в рот и запрокидываю голову, чтобы можно было проглотить лекарство без воды. — Вот об этом я и хотела тебя предупредить, — заключает Рэйчел, терпеливо предоставляя лишнюю минуту, чтобы я собралась с мыслями. — Господь, награди меня лёгкой смертью, — складываю руки, пока лицо обращено к плавающим в небосклоне облакам. — Как вполне обычное и тихое дело превратилось вот в это? Как? Дабы рассеять озадаченность, Рэйчел протягивает заготовленный телефон с открытой вкладкой, где пестрили фотографии подсудимого с понаписанными под каждой из них длинными постами, полными какой-то откровенной чуши о судьбе, мире, природе и справедливости. — Что это? — наспех листаю посты и обращаю внимание, что почти на всех фото шестнадцатилетний паренёк выглядит ничуть не менее презентабельно, чем звезда какого-нибудь попсового бойз-бенда. На некоторых видео парень и вовсе поёт балладные композиции. — Его лента в социальных сетях, — поясняет Линд. — Он зарегистрировал её где-то с месяц назад, почти сразу после начала расследования. Чтобы не попасться на глаза ни взволнованной публике, ни журналистам, нам приходится полностью обходить масштабное здание со стороны Сентр-стрит. Градус накала неминуемо растёт. — Какое удивительное совпадение, — почти после каждой публикации хочется вернуть телефон обратно в руки Рэйчел, но никак не могу этого сделать, продолжая и продолжая мониторить профиль, выискивая подвох. — Как и то, что его страничка безумно популярна, — подначивает Рэйч подозрения, — ты посмотри, больше ста тысяч подписчиков за месяц. Я уже проверила аккаунт на фейсбуке, там примерно то же самое. А пара старшеклассниц запустили вирусное видео на ютубе на прошлой неделе, где они сами взялись «расследовать» этот случай. Конечно, ничего особенного из себя видео не представляет, но за неделю они собрали почти миллион просмотров. Не знаю, чем я шокирована больше: тем, что мы упустили эту ситуацию из вида или тем, какое всё-таки зло эти грёбанные социальные сети. Поразительно, сколько влияния порой имеет красиво отфотошопленная картинка. Останавливаюсь, чтобы собрать воедино рассыпающееся на куски терпение. — Рэйч… — возвращаю голосу прежнюю сдержанность, — я поняла, что ненавижу интернет. — Что-нибудь придумаешь, — снисходительно улыбается она, — не верю, что какой-то школьник смог так просто пошатнуть твое состояние, не смеши меня. В этом вся Линд. Кажется, если бы её очаровательной и, не побоюсь слова, изящной поддержки не было рядом, я бы уже давно спалила пару улиц в округе. Натурально спалила, без всяких метафор. — О нет, это не Уолтер, — качаю головой, обращая её внимание к постам, — он бы до такого просто не додумался. Парень не может написать и коротенького письма без десяти ошибок на пять слов, а здесь… Ты глянь, что это? — прокашливаюсь и зачитываю одну из строк: — «Никогда не позволяйте уничтожить вашу индивидуальность. Помните, что душевная красота — это самое прекрасное, чем может наделить нас мироздание. И если на улице нет фонарей, то знайте, что путь ваш освещают звёзды...» Возвращаю телефон в руки Линд, понимая, что и минуты больше не смогу смотреть на пустые высокопарные речи. — Если это написал Уолтер Голдман, то я лично съем тарелку слизняков, уверяю тебя! — Если бы ещё также считали его фанатки, — качает головой Рэйчел. Провожу ладонью по голове, убирая воображаемую челку. Бушующий внутри ураган из эмоций слегка утих, и это хорошо, потому что рвать и метать в отделении полиции, к которому мы как раз подошли, мне не пристало. Приберегу для того, кто их заслуживает. Для этого адвокатишки недоделанного. Могу дать руку на отсечение, что без хитрого влияния интригана здесь не обошлось. Нутром чувствую! Только ему могло прийти такое в голову, я это знаю. Знаю и всё. Как и то, что закопаю Нильсена на том же алтаре, на котором он довёл образ Уолтера до святого. В этом я клянусь. Крепко клянусь!***
Иногда мне кажется, что Нью-Йорк действительно чувствует мое настроение. Не всегда, но достаточно часто, чтобы привязанность моя к мегаполису сменялась истинной благодарностью за то, что вместо палящего сентябрьского солнца, которое побуждает горожан скрыться в тёмных и душных, но прохладных помещениях, погода едва ли не в несколько минут меняется и дарит серые, низко опустившиеся тучи, а с ними свежий ветер, позволяющий, вместо суетного и шумного полицейского офиса, провести день в тихом Колумбус парке, где из самой галдящей аудитории могут встретиться разве что дети, управляемые беспокойными родителями. — Сэм, ты же понимаешь, что я не поверю, будто пуля материализовалась в орудии убийства чудесным образом, словно на их вечеринку заявился сам Иисус Христос. Он поправил галстук и шаркнул ногой по песчаной дорожке, словно тем самым говоря: «а что ты хочешь от меня услышать?». — Мы проверили все легальные и неле… — он осёкся, уловив мой взгляд, — ладно, все легальные и те нелегальные точки продажи, которые нам известны. — Угу, а подпись в рапорте случайно не состояла из утверждения: «мы спросили, не продают ли они заряд к кольту, и они сказали, что нет»? — Рэйчел подтолкнула его плечо со своей стороны и стряхнула со скамейки небольшие крошки, из-за которых на нас вот уже третью минуту голодным взглядом поглядывают местные голуби. Улыбаюсь, но лишь про себя. Когда-нибудь я обязательно расскажу ассистентке, что действительно обожаю её. Сколь бы миловидной Линд ни выглядела, она действительно не зря занимает свое рабочее место. И я не устану это повторять. — Слушайте, мы и так рисковали, отправляя туда парней под видом покупателей, — раздражённо выпалил Макото, — не всех, знаете ли, нелегалов можно прикрыть здесь и сейчас. Отвлекаюсь от бесполезного возмущения полицейского. Внимание привлекает одинокая ссутулившаяся женщина, медленно проходящая по парку с кипой листовок в руках. То и дело она выдавала их попадавшимся ей на глаза прохожим, о чём-то настоятельно убеждая их. Поначалу мне показалось, будто женщина работает промоутером и впихивает горожанам очередную рекламу, но, приглядевшись более тщательно, понимаю, что она скорее подавлена, чем утомлена, хотя, вероятно, и это тоже. Большинство парочек и матерей лишь качали головой, отказываясь принимать листовки, отчего сутулость женщины становилась очевиднее и очевиднее, словно та вот-вот упадет на этом самом месте и разрыдается. — Она сегодня у нас была, — голос Сэма по правую руку. — Что? — оборачиваюсь и понимаю, что он, очевидно, уловил мой интерес к женщине. — Женщина, — кивает в её сторону, — приходила сегодня писать заявление о пропаже человека. — Кого? Бог его знает, отчего меня так заинтриговала эта ситуация. В таком большом городе люди пропадают каждый день, так что их отчаявшиеся родственники — не редкость. Сбегающие из дома подростки, потерявшие контроль над ситуацией юные девушки в клубах, бросающие семей жёны и мужья. Для Нью-Йорка это простая реальность. Жестокая, но неизбежная. Словно чувствуя тему разговора, женщина подошла и к нам. — Вы не видели мою дочь? — с надеждой в глазах она протянула потрепанный лист бумаги с крупной красной надписью «ПРОПАЛА» под фотографией. — Её зовут Линдси, ей двадцать, рост примерно пять футов, на ней была такая серая толстовка… Ещё не всматриваясь в фото, качаю головой, заранее убеждённая, что незнакома ни с одной двадцатилетней девицей по имени Линдси, однако лист всё же принимаю, в то время как женщина добавляет на таком же автомате, словно заранее предрешая, что ни один ответ не будет положительным, но продолжая и продолжая расспрашивать у всякого, кто попадётся на глаза: — Если вам будет что-то известно… — не закончив этой фразы и не дождавшись отклика, женщина бросилась уже к новым прохожим. — Простите, вы не видели… Хочется надеяться, что поиски увенчаются успехом. Пропавшая могла затеряться у друзей, рвануть в пригород или попросту вступить в сомнительного характера секту. Всё лучше, чем... — Может, к чёрту всё? — задумчиво проговариваю, изучая пышные светлые волосы девушки на фотографии и чувствуя в ней что-то отдалённо знакомое. Как будто когда-то именно её я действительно уже видела. — Сэм, можно я напишу заявление? — Агата, я бы с радостью его принял, но увольнять прокуроров не в моей юрисдикции. Отвожу взгляд от фотографии, чтобы просверлить в офицере воображаемую дыру. — У меня пропала одна очень важная вещь, а ты в артиста играешь. Он закатил глаза и вновь поправил галстук. Слегка развернулся, демонстрируя полное внимание. — И какая? Ответ даётся легко: — Спокойствие. Сэм возвращается в прежнее положение и возводит взгляд к небу. — И эта девушка обвиняет в меня в неуместном юморе. Вот у меня как-то пропал пиджак… Совсем справа прыснула от смеха Рэйчел. — Что? — взъелся тот. — Кто-то постирал его и вернул лишь на следующей неделе! — О да, преступление века, — не унималась Линд, и мне даже почудилось по её голосу, что знает она чуть больше, чем говорит, но в жизни не признается, — собираем подкрепление, у нас атака прачечной! — Я ещё разберусь с этим вопросом, — угрожающе добавил Сэм, словно Линд лично отняла его одежду и на его же глазах постирала. Сжимаю в руках листовку в ожидании, пока их распри закончатся. Никак не могу отвязаться от мысли, что девушка знакома. Эти волосы... и глаза... и улыбка... Искренняя, но слегка неловкая... Где я её видела? — Сэм, успокойся, пожалуйста, со своим пиджаком, — холодно прекращаю бессмысленный поток ненужной информации. — Он сейчас на тебе, если ты не забыл… Точно! Воспоминание врезалось в подкорку столь резко, что я не успела и задуматься, прежде чем воскликнуть это. Поворачиваюсь в сторону собеседников, едва ли не пихая бумагу в руки Макото. Поясняю ещё до того, как он задаст первый же вопрос: — Я видела её с месяц назад, в тренажёрном зале. Фотограф. Точнее… она без спроса всех и вся фотографировала. Удивительно… в какой-то момент я действительно считала, что она постарше. Теперь понятно, откуда столько наивности. Рассмотреть любопытствующее лицо Линд мне не удалось, а вот нахмуренный видок Сэма разглядела во всей красе. Он буквально выхватил лист у из руки и быстро сменил взгляд с него на меня и в сторону полицейского отделения за парком не менее трёх раз. — Ты уверена? — приподнялся на месте, но сразу расслабленно опустился обратно, почти сжимая бумагу в ком. — Месяц?.. Ладно, значит, потом обсудим… Если бы это было вчера… — он прокашлялся. — Я имел в виду… Я хотел сказать, что согласно заявлению её матери, она вчера домой не вернулась, а месяц… В общем… — Погоди! Хватаю сумку и трижды благодарю себя за то, что порой забываю вытряхивать её содержимое. Выискиваю флаер о выставке, который в тот день всучила мне девушка. Когда я оставляла её наедине с вшивым адвокатом, то на автомате утащила рекламный лист с собой, да так и пихнула в сумочку, впоследствии совершенно о нём позабыв. — Вот, — протягиваю без разбора, кто там успеет перенять его первым, — она собиралась провести выставку фотографий. Дата ещё не наступила, вдруг поможет… Сэмюэль кивает, но не успевает и коснуться буклета, как тот оказывается в цепких руках Рэйчел. И почему я не сомневалась? К общим своим достоинствам, у Линд была ещё одна явная черта: любопытство. — Агата, могу я съездить туда? — сходу задала она вопрос, который поначалу удивляет, но ненадолго. Ох уж эта её любовь к детективным сериалам... — Стоп, стоп, стоп, — Сэм попытался забрать флаер, но Рэйчел хитро отодвинулась, пряча его за спину. — С каких это пор ты лезешь в дела полиции, Линд? Оставь это, пожалуйста, профессионалам. Рэйчел недовольно свела брови и сморщила уголки губ. — А я кто, по-твоему? Зубная фея? По задержанному в горле Сэма воздуху понимаю, что от очередной перепалки этих двоих сейчас спасёт разве что чудо. И я этим чудом являться уж точно не стану. Своих проблем хватает. — Меня радует твой энтузиазм, но… — Или это, или расскажу Эшли, кто по вторникам оставляет чокопай на её столе. В следующую секунду Сэм вскочил на обе ноги. — Откуда ты… Это не… — он оправил рубашку и прикрыл глаза на пару секунд, возвращая самообладание. — Забудь. Мне пора работать, а этим, — ткнул в сторону буклета, — в любом случае займется полиция. Бегло пробормотав что-то, максимально непохожее на приличное прощание, Макото двинулся к выходу из парка, оглядываясь по пути с такой периодичностью, будто наш диалог записывался, и его самого вот-вот выдадут, как бы ни звучало, с поличным. Возникшую паузу, полную общей озадаченности, пару раз прервал свист птиц. Рано или поздно шутки Линд примут дурной оборот... Ну, или Сэму, наконец, хватит смелости для объяснения. В конце концов, очень сомневаюсь, что Эшли кусается за признание в симпатии. — Ты же несерьезно с этими угрозами? — уточняю спустя полминуты, оглядываясь на довольную своим поведением ассистентку. Рэйчел громко фыркнула и прищурилась от веселья. — Нет, конечно, — выдержала таинственную паузу и добавила, — Эшли и так знает, это она мне рассказала. Вот она — женская солидарность во всеоружии. Отпустив счастливую вымогательницу делать, что ей вздумается, а точнее, наслаждаться своей маленькой ролью выездного детектива, пока есть такая возможность, позволяю себе незначительно передохнуть, прежде чем вновь спрячусь от мира в офисной клетке. Без журналистов, лишних глаз и прочей… Горе мне, но мысли не суждено подтвердиться. В какой-то момент понимаю, что небольшая толпа фанатов, занимающая ступени перед судом и не заметная до этого времени со стороны парка, разрастается с непозволительной скоростью. Толпы зевак начали копиться по всей улице, чего нельзя было не увидеть, даже если бы господь наделил меня изрядной близорукостью. На Бакстер-стрит определённо что-то происходит, и ставлю десять против одного, что это «что-то» мне не понравится. Но разобраться определённо стоит, прокурор я или нет?! Хватаю сумку и почти теряюсь в толпе на выходе из парка, так много людей заинтересовалось происходящим. Куча народа столпилась настолько плотно, что приходится натурально проталкиваться, рискуя окончательно растрепать идеально зачёсанные волосы. Предчувствие растёт, заполняет меня изнутри. Нехорошее, неприятное. Предчувствие, которое не имеет привычки меня обманывать. И которое, к несчастью, оправдалось. К тому моменту, когда я подошла к зданию суда, вся груда фанатов откатилась вниз, на узкую, не расположенную для таких концертов площадь, а выше, на самих ступеньках беспечно стояли высокие фигуры, утопающие среди журналистских микрофонов. Одной из таких был Уолтер Голдман собственной персоной. Второй… Ах ты ж бес собачий! И как ты это провернул?! Сжимаю ладони на ручке сумки, с трудом унимая внутри желание размахивать ей, чтобы пробиться через последнюю волну народа. Всё стало кристально ясно и понятно, настолько чисто, что можно головой удариться, как я раньше не догадалась: зеваки не просто сидели около здания суда — они ждали подсудимого и его адвоката. Мерзавца и паршивца Александра Нильсена. Почти задыхаюсь, когда оказываюсь среди репортёров, которые, словно это было частью их рабочей привычки, крепко стояли на месте, будто прибитые к асфальту. Они галдели, кричали, спрашивали однотипные вопросы, резко выкидывали локти и микрофоны… Они буквально бросались на подсудимого, как акулы на добычу. Я же, едва добираюсь до первого ряда, наконец, осознаю, какую глупость совершаю. Непривычную, несвойственную мне и не объяснимую. Не оправданную. Что на меня нашло вообще? Однако, ровно в тот момент, когда понимание, что я в любом случае смогу узнать о происходящем из новостных хроник, преобладает в моём мышлении, месиво из журналистов ослабевает, и меня практически выкидывает на третью ступень, лицом к лицу с адвокатишкой. Подумаешь о своём поведении на лишней минуте планки, прокурор Харрис. Брови адвоката моментально взлетают. Не могу быть уверена, но чуется, что его происходящее лишь малость забавляет, не больше. В любом случае, оправдываться поздно. Приглаживаю волосы и любезно улыбаюсь им всем: зрителям, проходимцу, даже его подзащитному. Хрен им, а не моё падение. И это только начало. Поднимаюсь по ступенькам выше и бесцеремонно хватаю наглеца и хама под руку. Терять в любом исходе нечего. — Можно вас на минутку? — елейно пропеваю, затылком слыша, как в напряжении дышит пресса. Адвокат кивает подзащитному и корреспондентам, свободно позволяя утащить его подальше. Журналистов исход не озадачил, как и самого Уолтера Голдмана, который, судя по оставшемуся шуму, решил, что настал его звёздный час дать личное интервью. И правильно, пусть потом адвокатишка разгребает, что там он наговорит. Сам Александр не только не обеспокоился популярностью Уолтера, но и вовсе не обратил на происходящее никакого внимания. Он продолжал с победным и совершенно хамоватым видом пялиться в моём направлении. — Позволь узнать, что за цирк вы устроили? — без предупреждения кидаюсь отчитывать, пока из уст негодяя не полетела очередная лишняя колкость. — О чём ты? — снисходительно сложил он руки. — О том, что… — задерживаю слова внутри, безуспешно надеясь выдать самые объективные. Выходит совсем не то: — кто дал право Уолтеру Голдману разгуливать по улицам, как по Бродвею? — Ах, ты про это… — изгибает линию губ, — мы не обсуждали характер прогулки, но право выдал суд, — И прежде чем успеваю осознать услышанное, адвокат добивает: — Уолтер получил возможность выйти под залог, пока не началось слушание. Тем более, что наличие лишь косвенных улик это позволяет. Как ты там говорила, госпожа прокурор? Каждый делает свою работу. Открыто усмехаюсь, зная, что могу предложить в ответ: — Так, значит, ты ещё и пиар-менеджером на полставки подрабатываешь? Весь этот имидж в социальных сетях — тоже твоих рук дело? Он пожимает плечами, как будто предмет нашей беседы едва ли серьёзнее планирования летнего чаепития. — Что именно тебя смущает, госпожа прокурор? Или закон справедлив только в том случае, когда подсудимый «имеет право хранить молчание»? Тонкая, но такая опасная грань. Негодник знает, где надавить. Да будь он проклят. — Ты и так в курсе, что я не это имела в виду, — чувствую, как от волнения холодеют ладони. Нельзя проигрывать. Нельзя. Ни в коем случае нельзя. — Знаешь, что я скажу? — ледяной взгляд адвоката лишь подчёркивает принципиальность выбранной фразы, когда-то сказанной с моей стороны. Более чем уверена, именно это осознание он прочёл и в моих глазах. — Умная девочка. Привет знакомым с Бакстер-стрит. Лёгкое, почти дружеское подмигивание со стороны нахала запускает внутри меня целую цепь взрывающихся огней. Впервые, действительно впервые за всю свою жизнь во мне просыпается неконтролируемое желание пустить в ход кулаки, зубы, ногти, всё, что угодно, но чтобы удаляющаяся спина адвокатишки не возвышала на бесстыжих плечах эту излишне горделиво поднятую голову. Я точно сравняю его с землёй.