Испытание временем 2: Прошлое сталкивается с будущим

Энакин был на взводе. Прошло два дня с тех пор, как арестовали Люка, и слух каким-то образом стал достоянием общественности. Слухи о том, как был арестован сын Энакина Скайуокера, как ходили слухи, что он перешёл к ситхам, эхом отдавались во всех уголках, начиная от здания Сената и заканчивая Храмом джедаев, даже в трущобах Преступного Мира на Корусканте. Средства массовой информации начали стекаться к Энакину и его семье, хотя он мог видеть яркий свет в том факте, что, по крайней мере, пока Люк находился в своей камере предварительного заключения в Храме джедаев, его не беспокоили непрекращающиеся приставания журналистов, которым в настоящее время подвергались остальные члены семьи. Не помогло и то, что суд над Люком был завтра. От джедаев зависело, передадут ли они Люка Сенату для дополнительного суждения или нет, хотя, судя по слухам, которые дошли до сенаторов Органа и Мотмы относительно настроения в Сенате по поводу преступлений Люка, они не могли позволить, чтобы Люка передали им. Адекватное суждение должно было быть вынесено в Палате правосудия джедаев, и они должны были сделать всё, что в их силах, чтобы удержать Совет джедаев от передачи Люка Сенату. Если это будет так, то он, скорее всего, получит смертный приговор. Прямо сейчас джедаи настаивали, что это внутреннее дело, хотя в палатах Совета было много споров о том, следует ли передавать Люка Сенату, чтобы удовлетворить интересы Республики. По крайней мере, на данный момент Совет решил выслушать версию Люка об этой истории, прежде чем принимать такое решение. Вопрос о том, передадут ли Люка Сенату или нет, решится завтра вместе с его судьбой. Энакин вздрогнул от этой мысли. Завтра… именно завтра должно было решиться, что будет с его сыном. Асока сказала ему, что Люк собирался признать себя невиновным только в сексуальном насилии и виновным во всем остальном. Энакин сам выяснил, откуда взялось это конкретное заявление. Очевидно, на Ансионе был ночной охранник, который был там, когда были убиты мастер Хуульник и падаван Драмиин. Женщина была при смерти, когда её нашли, но только недавно — когда она точно поняла, кто именно на неё, если Энакин собирался поделиться своим мнением по этому поводу — она сказал, что нападавший подвергал сексуальному насилию в довершение ко всему остальному. Энакин на это не купился, но, тем не менее, это нужно было принять во внимание. Прямо сейчас единственным доказательством были слова женщины, но со всем остальным, за что Люка осудили, этого, очевидно, было для них достаточно. Вот почему он проводил эту небольшую встречу прямо сейчас, за день до суда. Ему нужно было поговорить с некой Кайли Сирн. Энакин натянул капюшон своей мантии немного ниже, лавируя в толпе людей. Он не был в Подземном мире, но и не совсем в желанной части Корусканта. Это была здоровая средняя зона, и здесь он мог вести свой разговор без прерывания или вмешательства каких-либо внешних сторон. Он оглядел тёмную улицу-переулок, которая средь бела дня умудрялась выглядеть как ночь, и проскользнул в кантину с тусклой сломанной вывеской «Подвыпивший контрабандист». Быстрый просмотр показал, что Кайли уже была там, сидя за тем самым угловым столиком, за которым ей сказал Энакин. Хорошо. Энакин приблизился к черноволосой женщине, косвенно наблюдая, как её бледно-зёленые глаза бесплодно сканируют комнату в поисках Джаррарда Карин, ведущего Корускантской новостной сети. Какое жестокое разочарование вот-вот будет. Энакин подошел к женщине сзади, наклонившись и заставив её подпрыгнуть на фут в воздух, когда он прошептал ей на ухо. — Выходи на задний двор. Никогда не знаешь, где у джедаев свои глаза и уши. Он отступил обратно в толпу, прежде чем Кили смогла обернуться и заметить его, смешался с толпой, заполнившей кантину, и вышел из кантины через заднюю дверь. Он нетерпеливо ждал несколько мгновений, прежде чем дверь, наконец, открылась и вышла Киили, её покрытое шрамами лицо на мгновение осветилось в тусклом свете над дверью. Он торжествующе улыбнулся про себя, и в тот момент, когда дверь за ней закрылась, он схватил женщину за руку и дернул её дальше в темноту, вызвав у женщины крик. — Я полагаю, тебе нужно кое-что объяснить, — прорычал Энакин низким горловым голосом, прижимая Кили к стене и крепко сжимая её плечи руками. — Кто ты? — потребовала она вместо этого, с дрожью в голосе, несмотря на попытку неповиновения. Энакин немного отступил назад, оставаясь достаточно близко, чтобы он мог схватить её, если она попытается убежать, но достаточно далеко, чтобы она не думала, что находится в непосредственной опасности. Он сдернул капюшон, открывая своё грозное выражение и искажённые гневом черты. — Отец, который не ценит ложь, которую ты распространила о его сыне. Учитывая всю недавнюю огласку, Кили не нужно было спрашивать его имя. Она сразу узнала его. Она попыталась сделать шаг назад, но её уже прижали к стене, и она слегка пошатнулась, съежившись. — Я-я-я не понимаю, о чем вы говорите. — О, я думаю, ты понимаешь, — мрачно сказал Энакин, снова подходя ближе. Кайли скользнула немного дальше по стене. — Ты маленькая дурочка, обвиняющая моего сына в сексуальном насилии. Кили, казалось, немного осмелела от этого, и она снова поднялась на ноги. — Если это единственное, о чем вы беспокоитесь, тогда вы либо такой же плохой, либо ещё хуже, чем он, — отрезала она. Она немедленно пожалела об этом и стала ждать реакции Энакина. Женщину сильно взволновало, когда он улыбнулся ей. — О, если бы ты только знала, — пробормотал Энакин себе под нос. Он обратил всё свое внимание на женщину, сокращая расстояние, чтобы заглянуть ей в лицо. — Ты откажесь от своих ложных обвинений и признаешь свою ложь. Я не допущу, чтобы такое обвинение висело над его головой, когда у него уже достаточно правдивых фактов, с которыми нужно иметь дело. Что-то изменилось в женщине, и когда Кайли закатила глаза, Энакину пришлось подавить желание придушить женщину. — И зачем мне это делать? Энакин не смог сдержать насмешку, которая украсила его черты при её словах. — Потому что он легкая мишень и быстрый путь к славе и даже деньгам, как я слышал. Получили несколько благотворительных пожертвований из-за вашего сфабрикованного тяжелого положения, не так ли? — Это не ваше дело, но я хочу, чтобы вы знали, что я бы не опустилась до такого уровня, — процедила она сквозь зубы. — Ты опустилачь до такого уровня, когда решила снискать славу за его счет. Ты знаешь, какой переполох ты вызвала, и мне противно, что тебя даже не волнует, что ты делаешь. — Почему меня это должно волновать? Он монстр. Я видела это собственными глазами, я сама была жертвой этого. Почему меня должно беспокоить, что я солгала о том, что он сделал со мной, чтобы немного улучшить моё положение? Он заслуживает всего, что получает. Энакин смерил её убийственным взглядом, его руки несколько раз сжались в кулаки. Бочка в нескольких футах от них разлетелась на миллионы мелких осколков, но Энакин едва ли заметил. Он хотел закричать на эту женщину, причинить ей новую боль за каждое слово, слетевшее с её губ. — Ты ничего не знаешь о том, что такое настоящий монстр! Ты ничего не знаешь о том, что я сделал, о том, сколько жизней я безжалостно отнял, о крови, которую я пролил, и душах, которые я бесконечно мучил, — кричал Энакин в своем сознании. Однако вслух в его словах прозвучало опасное спокойствие. — Итак, ты признаешь, что сфабриковала историю о его сексуальном насилии над тобой, — холодно спросил он, его глаза сверлили её. — Да, это сделала я, — парировала женщина. — И я об этом не жалею. Он чуть не убил меня. Почему меня это должно волновать? Если моя маленькая история гарантирует смертный приговор, тем лучше. Пусть этого монстра повесят. Если я могу извлечь из этого выгоду, то почему бы не сказать маленькую ложь? Не похоже, что кого-то это вообще волнует, учитывая всё, что он сделал. Он почти сделал это. Он чуть не убил её за то, что она сказала. Однако какой-то слабый голос разума, казалось, оставался в его голове, и он обуздал жажду крови, которая поднималась в нём, его кулаки были сжаты так сильно, что он был уверен, что почувствовал, как из его руки из плоти вытекает кровь. — Убирайся с моих глаз, — выплюнул он в неё. Кайли уставилась на него, вероятно, пытаясь понять, почему он собирался отпустить её, даже ничего с ней не сделав. Тем не менее, она, казалось, услышала сирену, которая предупреждала о вполне реальной угрозе смерти в его голосе, повернулась и быстро выбежала из переулка. Энакин даже не посмотрел ей вслед, а снова натянул капюшон на голову и вышел из переулка. В руке он повертел маленькое записывающее устройство и позволил себе легкую ухмылку, отбрасываемую тенями. Один готов.

***

Люк сидел на краю своей металлической койки, сцепив руки и уставившись в пол. Он не был уверен, сколько прошло времени, только то, что прошло. Судя по тому, сколько раз он ел, на это должно было пройти примерно два дня. Никто — за исключением Асоки, которая однажды пришла, чтобы обсудить некоторые более мелкие детали, которых не хватало на записях, — не навещал его в последнее время, так что время, проведённое им в камере, было совершенно одиноким. Единственный раз, когда у него был человеческий контакт, это когда стражи давали ему поесть, и они никогда не разговаривали. В течение последних двух дней тёмная сторона терроризировала его как во сне, так и наяву. Люк был уверен, что если бы у него был доступ к зеркалу, он увидел бы мешки и темные круги под глазами от бессонных ночей. Он и так с трудом мог заснуть, но теперь вдобавок ко всему ему снились кошмары, все они были такими же ужасными, как его сон о стеклянной коробке. Люк устало потёр глаза, пощипывая переносицу и делая успокаивающие вдохи. Сила кружилась вокруг него смесью тьмы и света, хотя свет был самым сильным элементом внутри него. На данный момент. Наличие как света, так и тьмы внутри вызывало постоянную, бурную войну внутри Люка. Тёмная сторона подкрадывалась и искушала его в худшие моменты, и только благодаря огромной силе воли Люк был способен сопротивляться. Где-то в глубине души Люк задавался вопросом, было ли это то же самое, что чувствовал его отец. Расколотый между светом и тьмой, постоянно сражающийся со своим тёмным «я», чтобы остаться укорененным в свете. Корнями Энакина были его семья и друзья. Корнями Люка были не только его семья и друзья, но и его горячее желание творить добро. — Я хочу изучить пути Силы и стать джедаем, как мой отец. — Я джедай, как и мой отец до меня. — Я сделал это. Я не уйду снова во тьму, — подумал Люк про себя. — Если я пройду через это, то есть. Люк вздохнул, вставая, чтобы пройтись по камере. Он уже пытался развлечь себя, вытянувшись, чтобы посмотреть, кто ещё был в тюремном блоке, но обнаружил, что ничего не чувствует за стенами своей камеры. Скорее всего, то же самое было и с теми, кто находился снаружи, и можно с уверенностью предположить, что они ничего не могли ощутить внутри клеток. Покачав головой, Люк опустился на землю и приступил к своим старым упражнениям с Дагобы, начав с простых двухсот отжиманий двумя руками. Это был хороший способ скоротать время, и он в любом случае хотел оставаться в форме. Это было чем-то, что запечатлелось у него в памяти из-за времени, проведенного на Дагобе, и было странно пропускать рутину. Люк как раз заканчивал пятьсот отжиманий, когда услышал звук деактивируемого лучевого щита. В следующее мгновение он был на ногах, напряженный в ожидании, когда толстая дверь скользнула в сторону. Это была Асока? Его отец? Сестра? Мать? Когда джедай средних лет, которого Люк не узнал, вошел в камеру, Люк почувствовал, что замешательство заслонило все другие эмоции, которые он испытывал ранее. Кто этот человек и почему он здесь? На мгновение Люк почувствовал укол страха, когда его осенило, что, возможно, пришло время для его испытания. Эта возможность также исчезла, когда двери и лучевые щиты закрылись за джедаем, который стоял в дверном проеме, изучая Люка так, что тот неловко поёрзал. Что-то… его интуиция и, скорее всего, также Сила…подсказало ему, что здесь что-то не так. — Ты знаешь, кто я? Низкий, грубый голос мужчины эхом разнёсся по камере, и в нем слышались скрытые нотки угрозы и гнева. Люк слегка напрягся, настороженно изучая мужчину несколько мгновений, прежде чем медленно покачать головой. Он боялся, что если заговорит, то сработает какой-то неизвестный спусковой крючок в этом человеке, который, казалось, был готов сработать в любой момент. Или ему просто почудилось? Казалось, мужчину нисколько не удивило, что Люк его не узнал. Он быстро представился, его тон был резким и выжидательным. — Позволь мне дать тебе кое-что, что может освежить твою память. Меня зовут Дурран Шан. Шан… почему это имя показалось ему знакомым? Люк был уверен, что никогда не слышал об этом человеке и даже не встречался с ним на пути, но его разум кричал ему, что он должен узнать эту фамилию. Если бы он мог вспомнить, почему эта фамилия показалась ему знакомой, тогда он смог бы понять, кто был этот человек. Увы, ничего не приходило на ум. Люк действительно пытался вспомнить, но из-за всего, что сейчас заполняло его разум, он просто не мог ухватиться за осознание, которое ускользало от него. Он понял, что Дурран ждет ответа, и встряхнулся, пытаясь осознать знакомство имени этого человека, чтобы ответить ему. — Мне очень жаль, я не… И вот тогда маска спокойствия мужчины разлетелась вдребезги, обнажив скрывающуюся за ней ярость. Люк попытался отключиться, осознав, что, как только слова «мне жаль» слетели с его губ, мужчина пришел в ярость, и тот факт, что Люк всё ещё не понимал, кто он такой, казалось, был последним толчком. Температура в комнате упала на несколько градусов, и Люк почувствовал, как тёмная сторона усиливается в камере, заставляя его дрожать. Дюрран угрожающе шагнул вперед, и Люк бессознательно сделал шаг назад. — Да’Лин Шан была моей дочерью, ситх, — прошипел Дурран, и Люк сделал ещё один шаг назад, чувствуя себя так, словно его со скоростью света ударили электрическим посохом в живот. Да’Лин Шан была падаваном, которого он убил, когда Сидиус впервые выпустил Эйуса в галактику. Его второе общее убийство, первое убийство женщины, первое убийство падавана. Он пронзил её световым мечом после того, как увидел, как она ползала по полу, задыхаясь, и всё это было записано и отправлено Совету. Теперь он вспомнил и теперь он осознал серьезность этого момента. Непреодолимая печаль и раскаяние едва не бросили его на колени, и когда он заговорил, его голос был хриплым от необузданных эмоций. Он едва мог смотреть Дуррану в глаза. — Мистер Шан, я не могу выразить вам, как я сожалею о том, что я сделал — что я натворил… — начал Люк, его сердце болезненно сжалось. Дюрран, однако, прервал его, и Люк встревожился, когда почувствовал, что тёмная сторона поднялась в комнате ещё выше. — Я пришёл сюда не за твоими извинениями, — выплюнул Дурран, и Люк был потрясён, когда почувствовал, как невидимые руки сомкнулись на его горле, отшатнувшись от неожиданности, когда его собственная рука взлетела к горлу, глаза расширились от изумления. Это был визит не для извинений и даже не для того, чтобы сказать: «Я хочу посмотреть в глаза убийце моего ребенка и посмотреть, есть ли в них хоть малейшее раскаяние». Это был визит мести. Дурран хотел крови Люка за то, что тот забрал у него его дочь. — Она была всем, что у меня было, — прорычал Дюрран, его голос несколько раз срывался, пока Люк бесплодно хватал ртом воздух. — Её мать умерла, рожая её. Она была всем моим миром, точной копией своей матери. И ты забрал её у меня. Ты убил её! Первым инстинктом Люка было дать отпор, и он обнаружил, что тянется к первому, что представляло спасение. Так уж случилось, что это была тёмная сторона. Когда он понял, что снова впускает холодную, соблазнительную сторону Силы внутрь, он внезапно отпрянул, отодвигаясь от Силы так далеко, как только мог. Тем не менее, тёмная сторона цеплялась за него, и он чувствовал, как им овладевает беспомощное отчаяние, задушенный невидимыми руками в своей одиночной камере и неспособный оторвать глаз от человека, которому Люк ужасно навредил. — Я-я… п-прошу п… п-проще… ния, — заставил себя сказать Люк. Потребовалось слишком много усилий для утешения, чтобы выдавить слова из невидимых тисков, сжимающих его пищевод, но он всё же, к счастью, сумел это сказать. — Извинение не вернет мою дочь или кого-либо из тех, кого ты убил, — прорычал Дурран. — Он прав, не мог не думать Люк, и он почувствовал, как что-то внутри него просто… сдалось. Почему он вообще боролся? За что было сопротивляться? Он сам сказал Асоке, что в этом нет смысла, потому что он был осуждён, так почему он должен сопротивляться? Тьма сгущалась по краям его зрения, когда он сдался, уступив жажде мести Дуррана и признав, что этот человек хотел крови Люка в обмен на его дочь. Люк был уверен, что он был не единственным, кто хотел такой оплаты. Он опустился на колени, одной рукой с побелевшими костяшками сжимая запястье руки, которая рефлекторно вцепилась ему в горло, в то время как слезы текли по его лицу от боли, вызванной невозможностью дышать. Затем вмешалась Сила, убедив Люка, что карма будет за его грехи мучительными дозами в течение неопределенного периода времени. Издалека Люк услышал звук деактивации лучевых щитов и открывшейся раздвижной двери, за которым последовали два пронзительных крика: «Люк!». Светлая сторона Силы внезапно затопила комнату, оттесняя тёмную сторону назад, но не рассеивая ее полностью из комнаты. Раздался громкий стук чего-то тяжёлого, ударившегося о стену, в тот самый момент, когда хватка на горле Люка ослабла. Люк с хрипом втянул воздух, падая вперед на руки. Он почувствовал, как нежные руки схватили его за плечи, поднимая его, чтобы увидеть наполненные беспокойством карие глаза, заполнившие его поле зрения, когда одна из рук потянулась, чтобы обхватить его щеку. — Люк, поговори со мной, с тобой все в порядке? — спросила его Лея напряженным голосом. — Лея, — выдохнул он с облегчением, его голос был хриплым от эмоций, когда сестра притянула его ближе, как для его утешения, так и для своего собственного. Это странным образом напомнило ему тот момент после Беспина, когда она обняла его после боя с Вейдером. Её объятия успокаивали и исцеляли, но они не могли залечить все раны, которые у него были. — Люк, ты в порядке? — раздался новый голос, и Люк, подняв глаза, увидел, что Гален пристально смотрит на него сверху вниз. Его ладонь была вытянута за ним, и казалось, что Гален использовал Силу, чтобы прижать Дуррана к стене, в то время как мужчина бился, пытаясь вырваться и броситься на Люка. Люк медленно кивнул. — Я в порядке… Я в порядке… Высокий, яростный тон его матери отвлёк его мысли от камеры, когда он бросил взгляд в сторону зала, где Падме во всем своем великолепии жены-сенатора / бывшей королевы / без глупостей / джедая и матери устроила стражам у камеры Люка очередную взбучку за то, что они впустили Дуррана в камеру Люка и чуть не позволилаи убить её маленького мальчика у них на глазах. — Вы вообще думали приглядывать за ним? Вы дважды подумали о том факте, что впустили члена семьи жертвы без присмотра? Вы думали о рисках? У вас вообще есть мозги? Мой мальчик мог бы быть уже мертв, если бы мы не пришли сюда вовремя! Он был бы мертв, и это было бы на вас! — кричала она, её глаза горели материнской яростью, когда она встала перед лицами двух стражей-джедаев. — Мама, — устало позвал Люк. Он был рад видеть её, но измучен своим околосмертным опытом. На зов своего сына Падме повернулась к нему лицом, быстро спускаясь в камеру. Она указала на Дуррана, который больше не вырывался из хватки Галена, и отдала приказы двум часовым за дверью. — Уберите его от него. Я уверена, что мой муж и Совет захотят поговорить с ним. Гален не отпускал мужчину, пока стражи не окружили его с флангов, а Падме не опустилась на колени рядом со своим сыном, беспокойство застилало каждый дюйм её лица. Лея позволила Падме вырвать Люка из рук его сестры, заключив его в объятия, которые соперничали с объятиями самой Леи, сокрушающими кости. Он уткнулся лицом в её плечо, как будто снова был маленьким мальчиком, закрыв глаза и немного расслабившись. — Мама… — пробормотал он, прижимая ее к себе. — Я скучал по тебе. — Мы тоже скучали по тебе, — ответила она, отстраняясь и кладя руку ему на щеку. — Ты выглядишь измученным. С тобой всё в порядке, как ты держишься, они справедливо к тебе относятся? — она затараторила. У неё было ещё несколько вопросов, готовых вырваться наружу, но Люк отмахнулся от них. — Я в порядке, мама, не беспокойся обо мне, — тихо сказал он. — Лжец, — резко сказала она, напугав его. — Не думай, что я не могу понять, когда ты лжешь, Люк Скайуокер, я твоя мать, и ты никогда не сможешь ничего скрыть от меня. Как ты на самом деле? Люк поискал её взгляд, чувствительный к тому факту, что Гален и Лея напряженно наблюдали за ним, затаив дыхание в ожидании его ответа. Но он не собирался снова лгать своей матери в лицо. Он позволил своим глазам скользнуть в сторону, не в силах выдержать её пристальный взгляд, пока говорил. —Я в ужасе от того, что может произойти, я готов просто сдаться, и меня мучают кошмары даже наяву, — признался он. Глаза его матери внезапно наполнились печалью за своего сына, и это зрелище разбило его сердце. Падме наклонилась вперед и поцеловала его в лоб, убирая волосы, упавшие ему на глаза. — Всё будет хорошо, Люк… Я обещаю тебе, что так и будет. — Люк, на самом деле мы пришли, потому что у нас есть хорошие новости, — мягко сказал Гален. Люк поднял на него глаза, его любопытство пробудилось. — И что бы это могло быть? — Обвинение в сексуальном насилии было снято, — сказала Лея рядом с ним. Люк удивленно моргнул. — Что? Почему? — спросил он, потрясенный. — Всё, что было обнародовано, это то, что появились доказательства того, что женщина, которая утверждала, что именно это и произошло, лгала ради быстрой славы, — спокойно сказал Гален. — А неофициально? — спросил Люк, переводя взгляд с одного на другого. — Твой отец загнал её в угол и заставил признать правду, когда она не знала, что её записывают, — объяснила Падме. — Никто не пострадал, верно? — осторожно спросил Люк. — Нет, удивительно. Учитывая то, что она сказала, я удивлен, что он не убил её, если честно, — пробормотал Гален. — Так что теперь есть только всё остальное, о чем нужно беспокоиться, — горько пробормотал Люк. Хватка Падме на Люке усилилась, и Лея положила руку ему на спину, в то время как Гален неловко поерзал. — Это сработает, Люк. Я знаю, что так и будет. Ты просто должен держаться там, хорошо? Асока и твой отец знают, что делают. Люк выдержал пристальный взгляд своей матери. — Мама… Я хочу, чтобы ты знала то же самое, что я сказал Асоке. Я приму любое назначенное мне наказание без жалоб, если только не почувствую, что оно не компенсирует того, что я сделал. Губы Падме слегка поджались, и он мог видеть, как работают шестеренки в её голове. — Люк, ты неплохой человек, ясно? Ты мог поступить хуже, и ты это знаешь. Всё могло бы обернуться совсем по-другому. Но сейчас ты здесь, и у тебя есть шанс, верно? Надежда ещё есть, так что не отказывайся от нас, потому что мы не отказались от тебя. — Спасибо тебе, мама… — тихо сказал Люк. Лея вздохнула. — Тебе кто-нибудь сказал, когда состоится твой суд? — мягко спросила она. — Нет, пока нет. Единственный человек, который разговаривал со мной с тех пор, как меня поместили сюда, это Асока, — объяснил Люк. — Я же говорил тебе, — сказал Гален Лее. Лея покачала головой, поморщившись. — Завтра, — сказала она ему. — Так скоро? — спросил Люк, широко раскрыв глаза. Падме печально кивнула. — Боюсь, что так. Но они знают, что делают, Люк. Доверься им, хорошо? Они собираются сделать всё, что в их силах. Люк мгновение изучал трех человек в своей камере, наслаждаясь светом и надеждой, которые они привносили в его мрачное одиночество здесь, в этой тюрьме. Наконец, он обнял свою мать и сестру. — Спасибо… — пробормотал он. — Я люблю вас обеих. Не забывайте об этом, пожалуйста. Несмотря ни на что. — Мы тоже тебя любим, — мягко ответила Лея. — Ты справишься с этим. Мы всегда справлялись. Ты вернёшься домой, хорошо, Люк? Ты вернёшься домой. Он не был так в этом уверен. Но он не сказал этого вслух.