Убийца жизни или неуловимая мисс

— Я убью тебя, Хисока! Я тебя так покалечу, что ты пожалеешь о своем рождении! Где ты, зараза? Амина громким топотом ходила по коридору, заглядывая в каждую комнату. Хисока оставил ее в комнате одну и куда-то исчез, а ведь она даже не успела ему все высказать и, наконец, убить. Зачем говорить то, чего не собираешься делать? Напугать? Разве этим стоит пугать? Если человека стоит боятся, то людям будет понятно это и без слов. Взять, к примеру, Хисоку: на его лице сразу написано, что его стоит обходить за десять километров и желательно вообще уехать из страны, чтобы, не приведи господь, не встретиться с ним. Ему не нужно много говорить, чтобы напугать, но и говорит он о том, что может сделать. Человек слова он, что уж тут скрывать. Амина дошла до еще одного большого зала в другом конце здания, где никого не было. Перешагнув через громоздкие трещины в полу, черноволосая прошла вглубь. Здесь было темно. Впрочем, как Амина подметила, где бы она не находилась, везде ее сопровождала какая-то темнота, и не только в помещении, но и внутри нее. Она следовала за ней медленными, но верными шагами, плетясь прямо за спиной Амины, и куда бы девчушка не пошла, везде было темно. Хотя Амину вполне устраивала чернота и, находясь в своей квартирке на пятом этаже, днем она всегда прикрывала шторы, особенно в солнечные дни, а ночью старалась включать как можно меньше света и только по необходимости. Когда Луке впервые вынесли приговор на пять лет, тогда, в суде, Амина осознала, что отныне она всегда будет одна, и только ночь и луна будут ее ненадежными спутниками, пока не начнется день, и ей снова придется мириться с одиночеством, стараясь запихнуть куда подальше это отвратительное чувство, зародившее в ней пустоту. Здесь, в обители пауков, темнота была всегда и везде. Да, не будь тут людей, раздражающих Амину, она бы переехала сюда. — Как найду тебя, мать родная не узнает! Где-то послышалось хихиканье. Амина почувствовала на себе убийственный взгляд и повернулась в сторону, где, по ее мнению, сидел сам объект. — Че ты ржешь, морда? Пиздюлей давно не получал? Как ебну по голове камнем, мало не покажется! Ох уж эта Амина. Говорит, не думая, просто сотрясает воздух пустыми словами и угрозами. Конечно, побить она могла, но человека, чью лишь малую часть силы она самолично испытала на себе… легкомысленная. — Аминочка, я же твой друг, а друзья должны подшучивать над друг другом. — Какой я тебе друг, гнида черножопая?! Меня чуть этот умалишенный не изнасиловал, ему бы таблеточки попить, и тебе, кстати, тоже не помешает, а ты мне тут про дружбу втираешь, предатель! — в конца предложения Амина топнула ногой, двинулась к Хисоке с тем же взглядом, что и у него, и тут же заскакала, как барашек. Чуть зажившая рана на ноге вновь открылась и стала кровоточить. — Сейчас, друг, нога пройдет. Подожди чуть-чуть, — прошипела она, сжимая голень. Волосы ее были кудрявыми и завивались в спирали, а лицо было кругленьким и очень светлым с синим оттенком, что Хисока невольно улыбнулся, сравнив свою новую игрушку с барашком. И ведь действительно, Амина была очень похожа на черненького молодого барашка, выбравшегося из картонного ящика. Резвая, худощавая и очень вредная, да такая вредная, что ни одна веревка не сдержит ее глупый язык и свободу, коей она не обладала. Маленькие, коротенькие пальцы сжимали ногу и старались запечатать рану. Бежевые штаны были запачканы кровью. — Хисока, я все еще очень зла на тебя и при хорошей возможности не упущу шанса задушить тебя, но не мог бы ты отвести меня ко мне домой, чтобы я смогла хотя бы помыться и переодеться? Амина взглянула на друга, который размеренными шагами подошел к ней и наблюдал за девушкой свысока. Он прошелся по ее одежде глазами, взглянул на волосы и запачканное лицо с руками, хмыкнул и взял ее на руки. Амина ошарашено посмотрела на него и тут же стала мотать головой из стороны в сторону и пихаться руками. — Нет, второй раз со мной такое не прокатит! Теперь к тому громиле понесешь, или к Франкенштейну? Отпусти! — Не кричи так, дорогая, а то ведь я и вправду могу отнести тебя к ним. С ними твой трюк не прокатит, — Хисока заулыбался самой блаженной улыбкой и посмотрел на лицо девушки.— Ты молодец, справилась с таким серьезным противником. Оах, жду не дождусь, когда ты созреешь и я смогу насладиться твоей смертью, — он запрокинул голову назад и томно вздохнул. — Каким еще противником? Я собираюсь спокойно прожить свою жизнь и не хочу ничем заниматься. Я просто хочу жить без цели. Хисока перевел на нее свой удивленный взгляд, в котором читалась улыбка в перемешку с насмешкой: «Хочу увидеть, как долго ты сможешь так жить и как долго ты сможешь вытерпеть это». Он прыгнул и поскакал по крышам домов заброшенного места. Быстро оказавшись в городе, что Амина даже и не заметила, как покинула свое временное пристанище, Хисока пошел куда-то прямо. — Мой дом находится прямо напротив магазинчика цветов миссис Доун,— начала рассказывать она, когда те вышли на центральную улицу рядом с большущим рынком.— Знаешь, такой желтенький с белой крышей и клумбами вокруг. А в моем доме живет мистер Картэ, старый ворчун из центральной библиотеки. Ты знаешь, где это? — спросила Амина, на что Хисока качнул головой в знак согласия.— Туда нам надо, — проговорила басом Амина. Они шли по закоулкам и небольшим дворам. На дестких качелях радостно смеялись дети. Дерево тополя раскидывало свой мягкий пух вокруг, уверенное в том, что людям в радость видеть его дар. На скамеечках сидели ворчливые бабушки с сумками и жаловались на нелегкую жизнь после пенсии. Вот смотришь и видишь: на площадке смеются дети и беззаботно носятся туда-сюда, а буквально через пару шагов пожилые ворчат и мудрствуют тем же детям, как лучше жить. И ведь не понимают малое поколение, что ворчат и поучают старые не для забавы и издевки, не потому что нечем заняться, а чтобы уберечь от глупых ошибок, чтобы дети не жаловались, как они сами, на свою плохо прожитую жизнь. — Ах вы, паразиты маленькие! Кто ж мне теперь окно сделает?! А ну, идите сюда, живоглоты! Детский смех и крик вывел Амину из рассуждений. Оглянувшись, она увидела разбитое окно на первом этаже, а под ним на асфальте кирпич. Старая бабушка высунулась из окна и кричала, что есть мочи, махая обожженной тряпкой из стороны в сторону. Глаза округлились, а по рукам прошел морозец. На улице было тепло, но Амина вся съежилась и похолодела. Это не ускользнуло от внимательного Хисоки. Такая у него работа — он должен знать все обо всех, чтобы потом ломать это «все». Выйдя на просторную улицу с красивыми домами, накатившие эмоции спали на нет, и Амина снова стала прежней: саркастичной, с прикрытыми глазами и отстраненным, ленивым взглядом. Эмоции — то, что делает человека слабее и мешает ему расти. — Мы пришли, — указав на подъездное крыльцо пальцем, сказала Амина.— Можешь опускать меня. Хисока не слушал ее. Он двигал бедрами с довольным выражением лица, не выпуская из своих элегантных рук девушку. Бог знает, что творится у него в голове, а Амина, к сожалению, не знала. — Ты со мной и до ванной на руках дойдешь? Может еще и до самой ванны? — Амина-тян, а как же ножка? Уже не болит? — Хисока приложил палец к своей нижней губе и состроил жалостливое лицо. — Да черт с этой ногой, отпусти меня! И так уже этот Картэ считает, что я потаскуха, потому что домой поздно прихожу, а сейчас меня вообще не было несколько дней или недель, да и припрусь я на руках у принца на белом коне, хотя, скорее, просто на белом коне. Мне же житья не дадут! Сжалься, прошу! Оказавшись на ногах по милости государя Хисоки-самы, Амина открыла подъездную дверь и прошла в неярко освещенный подъезд. Она ступала по лестнице тихо и обернулась к Хисоке, жестом показав быть таким же бесшумным, как и она. Проходя мимо квартиры справа, Амина остановилась и перекрестила дверь, позже плюнув на нее. — Понимаешь, — заговорила она, как только они очутились в ее скромной квартирке, — я как-то взяла в библиотеке книгу, а он, этот старый хрыч, как раз был на смене. Ну взяла я ее, а вернула всю заляпанную и обгорелую, потому что балбес Лука случайно зажег ее сигаретой, а потом потушил пожар чаем — это было собрание сочинений Беллингса* в редком экземпляре. Какой дебил стал бы отправлять в библиотеку такую ценную вещь? После того случая эта сторожевая псина мне проходу не дает: то в очереди в магазине крикнет, что я воровка, то в дверь мне ночью колотить начнет, то ментов вызовет, когда Лука возвращается. В библиотеку мне теперь вообще вход закрыт, когда он там, ибо быть убитой среди стеллажей я не горю желанием. Амина прошла дальше по коридору, снимая кроссовки и попутно стягивая грязные носки. Она с детства терпеть не могла грязь и всегда старалась поддерживать чистоту. В этом, как говорил ее папа, она была похожа на свою маму. Та тоже крутилась целыми днями как белка в колесе, везде подметая и вымывая любое пятнышко, замеченное ею. — Проходи и знакомься с моими роскошными хоромами. Только не завидуй, прошу тебя, — закатила она глаза.— Я мыться, выйду через… не знаю, когда, но выйду. Жди меня, и я вернусь. Закрыв дверь на замок, Амина включила напор слегка горячей воды и ушла в астрал. Хисока прошел дальше и уперся в проем скромной комнатки. Квартира была однокомнатной; не сложно было догадаться, кому эта комната принадлежала. Кровать была застелена темным покрывалом, на деревянной тумбочке стоял светильник и стопка толстенных многотомных книг в красивом переплете хорошеньких цветов. На полу лежал бордовый ковер из хлопка, справа стоял рабочий стол, на котором так же стояли книги, как и на прикроватной тумбочке, в открытом дубовом шкафу рядом с окном, на подвесных полках, под подоконником и даже на полу. Большая часть книг была коллекционного издания, что было несхоже с материальным положением Амины, но, вспоминая о ее друге, все вставало на свои места. В противоположном углу от шкафа стояло темно-синие кресло с оливковыми мохнатыми подушками. На окне ждали три горшка с фиалкой и орхидеей, забытые обладательницей этих сирот, которые от всей души одаривали комнату приятным запахом. Окно было открыто на проветривание, а недавний дождь запускал в комнату запах свежести. Хисока прилег на кровать, не расстилая ее. На стене висели фотографии и газетные вырезки. Среди них было много таких записей, на подобие «Армия вошла в ВНЛ», «Город Маликес, город Фарзаун, город Штольц и Плошская область были присоединены», «Человек-герой: новый подвижник среди пленных солдат», «Неизвестный солдат, арестованный после захвата городов ВНЛ, пытался сбежать, объясняя это имеющийся семьей». Все записи были пятилетней давности. Больше новых записей на стене Амины не было. Повернувшись к стене, прямо напротив лица Хисоки висела выцветшая и помятая фотография. На обоях кобальтового цвета с белыми узорами вокруг фотографии были видны следы пальцев и прожженные глазами дыры — так часто на эту фотографию смотрели. Присмотревшись, Хисока увидел в центре маленькую темноволосую девочку с круглыми розовыми щечками и яркой улыбкой, а глаза девочки светились. Она повисла руками на шеях двух мужчин: один был блондином с карие глазами и густой бородой, лопоухим и с бодрым взглядом, как у десятилетнего мальчишки, а второй же был темноволосым со смуглым цветом кожи и серыми глазами, такими уставшими и счастливыми одновременно: глядя на него, уныние само накатывало на смотревшего. На заднем плане снимка из покосившегося дома выбегала старушка с чем-то похожем на камень или кирпич в руках и, судя по злым бровям и широко открытому рту, страсть как разъяренная. Теперь Хисоке все стало понятно, но ему бы хотелось посмотреть на лицо Амины, когда он спросит ее об этом. Хотел увидеть боль и печаль, может легкую улыбку или гнев, но людские эмоции, какими бы они не были, подпитывали его исчахнувшую душонку. Он снял фото с обоев и перевернул его. Лист был пустой. Использовав нэн, ему удалось прочесть небольшой текст на обратной стороне фотографии, в котором писалось следующее: «Моя любимая малютка Ами впервые разбила окно. А сколько еще ей предстоит разбить, сломать и починить… Я жалею, что не смог сохранить для тебя вещей твоей мамы и единственное, что я могу тебе от нее передать, это любовь. Я всегда буду рядом с тобой, твой папа». Больше там ничего не значилось. — Уф, какая тут холодина, — Амина открыла дверь в свою комнату и прошла в нее в одном халате, промачивая волосы полотенцем.— Ты можешь выйти? , я переоденусь. Хисока, державший все это время фотокарточку в руках, перевел лукавый взгляд на девушку, помахивая картинкой, как веером. — А волшебное слово, пупсик? — Это моя квартира, а значит командую здесь я. А ну, встал и вышел! — она указала пальцем на дверь и топнула ногой, нахмурив тонкие брови-стрелы. — Без волшебного слова не выйду. В какой раз убеждаюсь, какая ты невоспитанная. Ай яй яй, — цокнул Хисока и отвернулся. Амина лишь показательно фыркнула и встала на корточки перед комодом, доставая оттуда нижнее белье и сменную одежду. — Подумаешь, больно надо. «Пожалуйста» всяким предателям не разбрасываю. Чуть присев, Амина надела трусы, не снимая халата, а вот с бюстгальтером возникли затруднения, ведь чтобы надеть его, ей пришлось бы либо встать в очень веселую позу, либо снять халат совсем. Амина переняла от отца очень полезный навык: плевать на чужое мнение, если оно касается личных вещей. Встав в позу динозавра, она аккуратно натянула бюстгальтер, а потом, просунула руки через рукава во внутрь халата и надела лямки. — Ну что ж, остального стесняться нечего. Она стянула халат и осталась в одном белье. Пока Амина надевала свои шаровары черного цвета с красными большими заплатками на ляжках, сделанные специально для придания ветхости, Хисока незаметно наблюдал за ней. Сексуальные развлечения ему были не так интересны, как сражения с достойными и недостойными, однако возбуждение часто накатывало на него как не кстати не вовремя. Вот сейчас, смотря на девчушку, возбуждение вновь завладело им. Он не испытывал жалости и не собирался себя сдерживать: эта девчонка ничего для него не значит, а значит делать по праву он с ней может все что угодно. Теперь Амина стояла в широких штанах и синей футболке. На ногах ее висели новые длинные носочки бежево-желтого оттенка. Черные волосы мочалкой спадали на длинную, тонкую шейку и прятались где-то за ушами. Серые глаза пялились на Хисока и, завидев знакомый предмет в его руках, забегали по лицу гостя. — Зачем ты снял эту фотографию? — недоуменно проговорила Амина, подходя к кровати. — Она такая старая, а я люблю старые вещи. Оя, придумал: я заберу ее с собой. — Что?! — Амина взвизгнула и перешла на высокие тона.— Повесть ее обратно, черт проклятый. Эта фотография стоит дороже всего на свете! — Ну, лапулечка, не будь такой жадной. Поделись со своим другом таким богатством, — обиженно произнес Хисока.— Ну ладно, пойдем. — А ну стой! Хисока начал привставать с кровати, но Амина опередила его, запрыгнув на него и опрокинув обратно в кровать, начала отнимать снимок и дубасить мужчину руками. По началу Хисоку забавлял такой настрой: все шло именно так, как он и хотел. Но в один момент возбуждение снова накрыло его с головой, и тот в беспамятстве старался сохранять самоконтроль, что давалось ему с трудом. Амина сильно ерзала по телу Хисоки, задевая чувствительные точки. Он не выдержал. Действие его было резким и неожиданным даже для самого Хисоки: он перевернул Амину под себя и сжал ее руки крепко-крепко: пошевелиться было невозможно. Он подогнал обе руки Амины в свою одну руку, а второй повертел снимком рядом с лицом девушки. — Отдай, пожалуйста. Эта фотография мне очень дорога. — И чем же, кисуль? Я твой друг и должен знать, что тебя тревожит, Аминочка. — Эту фотографию мне отдал папа, перед тем, как его забрали… — с минуту помолчав, ответила Амина.— Это наше последнее фото с ним. Хисока понимающе качнул головой, улыбнулся и посмотрел на фото. На его взгляд, счастье совсем не шло Амине. Она заинтересовала его скучающей и жалкой, а не той девочкой, которая имела радость быть в кругу семьи и наслаждаться жизнью. Нет, это совсем не то, что должно быть у Амины. Чтобы та стала сильной, ее нужно ломать, много ломать. Хисока перевел взгляд на ожидающую Амину и на ее глаза стал рвать фотографию. — Нет! — голос порвался и стал хриплым от громкости звука. Амина кричала и била Хисоку по лицу и рукам, ударяя куда попало.— Не трогай! Не смей! Это мое! Хватит! Она сломалась на части. Слез не было. Они куда-то пропали, исчезли навсегда. Последний раз Амина плакала, когда прощалась с папой, и больше никогда слезы не захватывали ее в свою ловушку. Замкнутая в себе, сидя в полной темноте с закрытыми шторами и читая книги, она не позволяла мыслям обладать ею, старалась всегда быть занятой чем-то, лишь бы не оставаться с собой наедине. Темнота и цветы были ее приятелями, о безопасности которых она считала нужным заботиться. Так и проходил ее день: она просыпалась в темноте, ела во мраке, читала с еле заметными лучами света, прорывающимися сквозь щелку меж штор, или настольной лампы, поливала и вела беседу с фиалкой, поглаживала орхидею и жаловалась кактусу, а потом ложилась на кровать лицом к стене, рассматривая последний подарок отца. Когда порванные куски фотографии разлетелись по полу, внутри осталась лишь одна пустота, обыкновенно привычная для нее… но сейчас это было страшной пустотой. Больше Амина ничего не имела, кроме этой фотографии, а значит она свободна. То, чего Амина так хотела, и то, что уничтожило ее. Бойтесь своих желаний, потому что не знаете, чего желаете.