Убийца жизни или неуловимая мисс

Проводя день за днем в поместье Золдиков, находясь бок о бок со всеми членами семьи убийц, Амина очень быстро поняла, что сумасшествием можно болеть всем вместе — главное, чтобы это не передавалось воздушно-капельным путем. Здесь ей все было чуждым: начиная от убийственной обстановки, не имеющей никакого уюта, вплоть до самих взаимоотношений в семье, хотя мрачность и таинственность придавали некий шарм дому, что ей очень даже было интересным. Каждый раз, сидя за столом вместе со всеми, Амина съеживалась и стыдилась, будто это она сама так разговаривает со своими родными. Любое слово Милуки или Иллуми вводили ее в ступор. Она не понимала, как можно так общаться и жить? И каждый раз, наблюдая за отношениями семьи друг с другом, Амина вспоминала папу, который никогда не был холоден и приучал ее к тому же. Она вспоминала, как он часто отдавал последнее бездомным, держа ее за руку, а она не обижалась, ведь у них есть дом и припасы, чего не скажешь об этом бездомном бедолаге. Золдики такое не приветствовали. Однажды, когда вся семья собралась в просторном зале посидеть всем вместе, они стали расспрашивать Амину о ее прошлом, на что та отреагировала с энтузиазмом. Она рассказывала, не тая ничего, рассказывала даже самые постыдные истории, просто не понимая, за что в них можно стыдиться, ведь это было в прошлом, да и все люди совершают ошибки, порой даже ежечасно. Но дойдя до историй об отце, Амина не ожидала, что ее рассказ встретят заразительным смехом детей и снисходительной улыбкой взрослых, которые скрывали за ней язвительность и свое превосходство. — Твой отец был таким жалким, — сказал невзначай Милуки, — меня аж блевать тянет. — Ну так блевани, — с вызовом ответила Амина, приподнявшись в кресле, так яростно смотря в глаза Милуки и надеясь, что сожжет его взглядом. — Нет, серьезно: твой отец был мямлей и тряпкой, жалел всех, а себя не пожалел. Вселенная забирает у нас то, чем мы не пользуемся, вот она и забрала его жизнь, — хихикнул жирдяй. — Он не мертв! Он жив! И если ты еще раз откроешь свой мерзкий рот, и из него польется вся эта дрянь о моем отце, я найду у тебя лишнюю челюсть и сломаю ее к чертям собачьим! — Амина громко шипела сквозь зубы, заставляя себя не кричать при стариках, но последние слова Милуки развязали ее руки. — К чертям собачьим? Туда же, где твой дохлый папаша? Резко перепрыгнув через кресло, на котором сидела сама Амина, она накинулась на Милуки и стала бить его, как могла, разбив тому губу и расцарапав толстую, нежную кожу, а Милуки в свою очередь таскал девушку за волосы, пытался оттянуть ей уши и наставил на всем теле тьму синяков. — Хватит! Мамочка, они испортили мои любимые подушки, — кричал один из детей Золдиков, прятавшийся за спинами родителей. Опрокинув кресло и деревянные стулья, Амина и Милуки катались по полу и избивали друг друга. Теперь, когда двое докатились до серванта, на пол стали падать части сервизов и очень даже дорогие заграничные вазы, сопровождаемые криками госпожи Золдик, которую удерживал Сильва. — Довольно, — прозвучал холодный голос. Старшее поколение уже давно валялись на своих местах и мучались от смеха, но концерт закончил Иллуми, схватив Амину за руку и потащив куда-то. — Простите ее, этого больше не повториться. Я накажу ее, как следует. — Да, Иллу, накажи ее, — истеричным голосом пропела Кико Золдик. — Отпусти меня! Куда ты меня тащишь? Твой брат должен научиться отвечать за слова, потому что когда-нибудь ему свернут за них шею, — Амина бешено пиналась и старалась зацепиться руками за что-то, чтоб предотвратить неизбежное. Иллуми не слушал ее, молча ведя ее на второй этаж поместья. Бессильно упав на пол, Амина продолжала волочиться за Иллуми, который не сбавлял шага. — За что ты так со мной? Зайдя в свою комнату, Иллуми швырнул девушку на пол, а сам стал снимать свой камзол, подходя к ней. — Ты отвратительна мне. Я думаю даже, что не только мне, но и всем в этом доме и большинству людей в мире, — безразлично бросил он, хватая тяжелую плеть. — Чем я отвратительна? Я не сделала ни тебе, ни кому-либо другому совершенно ничего плохого! — ее голос сорвался на крик. — Это априори невозможно. Люди каждый день делают что-то плохое другим людям, так что не строй из себя святошу. Почему ты отвратительная, гадкая, мерзкая, свиноподобная, тошнотворная и грязная? Я не знаю почему, спроси это у своих родителей, они же создали тебя такой дрянной и неприятной, — он хлестанул Амину по спине, на что она ответила жалобным стоном, за которым скрывался страшный крик и боль. — Ты не умеешь держать себя в руках, — следующий удар не заставил себя ждать, — ты слишком живая, я бы даже сказал инфантильная, — еще один удар, который пришелся на грудь. — Трех ударов с тебя достаточно. Ты столь же безобразна, сколько и слаба, — невозмутимо пожал плечами Иллуми, пропуская мимо ушей хрипы и плачь своей жертвы. Он взял Амину за шкирки и кинул на кровать, нависнув над ней и сдергивая с нее одежду. Девушка не могла сопротивляться, она лишь корчилась от боли при каждом прикосновении Иллуми к ее истерзанному телу и выгибалась, за что получала дополнительные синяки. — Веришь в любовь? — спросил Иллуми, рьяно вдалбливаясь в истощенное тело. — Любишь любить? — грубый толчок вовнутрь и парень перевернул тело девушки, вставляя теперь в другое отверстие, ведь прошлое уже изрядно было заполнено его семенем. — Любви нет — запомни это. Есть только взаимовыгодные отношения. Даже секс — это всего лишь удовлетворение своих потребностей. На детей всем плевать, сексом занимаются только в удовольствие. Вот я сейчас наслаждаюсь, — сказал он вперемешку со стоном, когда стал входить еще глубже, поставив Амину раком, — а ты, Амина? Какое же мерзкое имя. Ты знала, что оно означает? Амина молчала и терпела. Она не плакала, лишь смотрела в стену пустыми, отрешенными глазами и крепко сжимала подушки, душа в себе крики. — Отвечай, — сухо сказал Иллуми, звонко ударив девушку по кровоточащим ранам. — Нет, не знаю, — заставила себя ответить она. — Какая же ты все-таки скудоумная, последнего разбора. Оно значит «да будет так». Да, Амина, думаю твой отец знал, на что шел, давая тебе такое имя. Вот сейчас я трахаю тебя, как последнюю шлюху, и я восхищен. Это, наверно, единственное твое достоинство. Да будет так, Амина, — бесстрастно сказал он и кончил в девушку, кусая ее в шею.