Только бесовщина в городе

       Если бы ещё неделю назад меня спросили, чего я ожидаю от этой поездки, я бы, наверное, соврал. Себе, в первую очередь, а потом уже и тому другому, спрашивающему. Я бы сказал, что ничего не жду и ничего по этому поводу не испытываю. Но вот теперь я дома, а позади семь дней на его даче, у меня шрам на пятке и рой мыслей в голове, но обо всём по порядку, дружище. На дачу мы выехали рано утром на электричке. Вадим с нами не увязался, и, несмотря на то, что сам того хотел, чувствовал себя немного сконфуженно. Мы со Славой много раз проводили время вместе, но этот случай был иным, и осознание всего, что между нами вроде бы происходит, слегка ударяло по моей невозмутимости. Ничего особенного, но в то же время неловко, если думать об этом чуть дольше двух минут. Я взял с собой игральные карты и одежду, — не самый предсказуемый набор. Всё уместилось в мой бездонный рюкзак, но только по дороге я вспомнил, что забыл о сланцах, которые отложил заранее. Слава тихо спал на соседнем сидении, а я смотрел на свои кеды, и лишь от одного осознания, что придётся в них постоянно ходить, мне становилось жарко и дурно, но пришлось смириться. Только почему-то позднее до меня дошло, что у него на даче может найтись какая-нибудь обувь для меня, и она действительно нашлась, только на три размера больше, поэтому ступни постоянно выскальзывали из огромных тапочек и один раз я даже чуть не упал. Мы приехали к полудню. Солнце пекло, и вокруг было очень тихо. Мне казалось, в его даче изменилось всё: она теперь была отстроенной и красивой, без мусора во дворе и старой мебели. Кругом — зелёные кусты, деревья и трава, что аккуратно заполняет собой каменное пространство. Двор казался меньше, потому что сам я вырос и теперь был почти метр восемьдесят, а не с кепкой. Слава показал всё внутри и снаружи, объяснил мироустройство их дома, а потом предложил комнату на выбор, и я решил занять одну из тех, что на втором этаже, рядом с его. Я не особо понимал, чем мы будем заниматься, но был настроен оптимистично: детские мотивы вдарили в голову, и ощущалось самое настоящее лето. Нам предстояло провести вместе неделю, и мы совсем никуда не спешили. Слава после всех организационных моментов вновь улегся спать, и я решил от безделья тоже подремать, но уснуть у меня не получилось. Я бродил по огороду, вспоминая всё то, с чем столкнулся, побывав здесь впервые. Как бы странно ни звучало, но дерева того самого я найти так и не смог: не потому, что его срубили, а потому, что я не узнал его среди прочих таких же. Отыскал алычу, кусты малины, гамак вдали и, воодушевлённый, уже хотел остаться там навсегда. Пока Слава спал, я сотни раз пожалел о том, что не взял ни одной книги. Интернет еле ловил, поэтому я валялся в гамаке тяжёлой тушей, медленно раскачиваясь босой ногой. Нащупывал камни пальцами, травинки — не заметил, как уснул. Проснулся уже, когда мою ногу пытались аккуратно впихнуть в гамак. Слава, наверное, решил, что мне так спать неудобно или я вывалюсь, себе что-нибудь отбив. Как раз открыл глаза, когда он, держа меня за щиколотку, оттягивал гамак немного в сторону, — забавное зрелище и совсем малость смущающее, если на все смотреть с моего ракурса. Как это выглядело сверху, я не берусь представлять. Подал голос, напугав этим Славу, и он, вздрогнув, чуть не выронил мою ногу, а потом заговорил, прижав её к своему плечу, словно она съемная. — Проснулся, стал искать тебя, а ты тут спишь. Я в ответ сонно промычал и ногу аккуратно потянул на себя, собираясь вставать, но Слава ее перехватил и прошёлся пальцами вверх по ступне, слегка щекоча. Щекотки я боюсь до ужаса, поэтому даже небрежное касание вызывает во мне конвульсии, и сей факт я стараюсь никому не афишировать. Я мгновенно дернулся, уставился на него, а он, поняв всё за секунду, стал щекотать меня куда усерднее. Я завертелся как ужаленный, крича прекратить, выворачивался и раскачивал гамак так сильно, что едва не упал. Пару раз ему сильно прилетело по груди, и хотя это было неспециально, я всё же рад, что честь свою хоть как-то смог отстоять. Но ногу мою, засранец, он не выпускал, очень громко смеясь. Перехватил её одной рукой у колена и как назло делал перерывы, во время которых я пытался выбраться из гамака, что было неожиданно трудно, учитывая мою временную немобильность. Посему я стал молить его о пощаде, при этом плотно прижимая стопу к его груди — чтобы, если хотя бы не отпустит, он не смог меня щекотать. План был почти хорош. Почти. Ногу он не отпустил, просто немного отошёл назад, куда моя стопа уже не дотягивалась, и стал медленно короткими ногтями водить по открывшемуся ему пространству. Я завопил, вырываясь, и тогда он подлетел, потянул стороны гамака, полностью меня кутая, прижался грудью, чтобы я не смог выбраться, и выдал: — Как бы гамак так грамотно отцепить и унести, чтобы ты из этого кокона не выбрался ненароком, пленница. Его голос раздавался где-то над ухом, и я чувствовал, как он вертит головой в стороны, действительно размышляя, как бы ему поступить! Моё тело было сжато не только плотной тканью несчастного гамака, но и кольцом его рук, и вся эта ситуация меня злила, бесила, утомляла и... веселила. Мне было игриво. Я шептал, что придушу его, но потом внезапно сам стал задыхаться от нехватки воздуха, и когда Слава это заметил, сразу приотктыл ткань над моим лицом. Я уверен, что выглядел как гусеница. Он все ещё меня крепко держал, уже реже посмеиваясь, медленно отпустил одну руку и завёл её мне за голову, уложив на затылок, а потом быстро приподнял, и я оказался уже в сидячем положении, твёрдо касаясь ногами земли. Через пару секунд я поднялся и ударил его несильно по плечу, говоря, что уже жалею о поездке с ним. Он мне не поверил, конечно. Когда солнце уже садилось, мы, дураки, вдруг обнаружили, что у нас нет еды, кроме той, что растёт позади дома. Не знаю, как это вообще могло вылететь из головы. За полчаса до закрытия мы дошли до магазина, чтобы купить продуктов сразу на неделю вперёд. И вот тут мы снова оплошали, потому что взяли ее несоизмеримо много, от жадности, видимо. А ночью уже, безумно голодные, пожарили яичницу с помидорами. Ели прямо в беседке во дворе, комары кусали наши ноги, а моль беспрестанно стремилась к своему солнцу в виде лампочки. Так вкусно мне не было очень давно. Уже к одиннадцати мы измотались настолько, что валились с ног. Свежий воздух и вся атмосфера творили со мной что-то неописуемое, и даже постель, прохладная и свежая, казалась мне верхом блаженства — я уснул крепким сном. Так примерно прошёл наш первый день, а наутро была прямо песня. Я проснулся позже Славы и, когда спустился вниз и вышел из дома, обнаружил его за интереснейшим занятием: он стоял, подвернув штаны до колен, без футболки, на голове какой-то ободок, а под ногами — ковёр весь в мыле. Я замер прямо на пороге, наблюдая за ним, и полусонно прохрипел лишь: — Доброе утро?.. Он повернулся ко мне, слегка удивленный, и, не отвлекаясь от своего дела, улыбнулся: — Ты выспался? Пошли есть, я ждал тебя. Я, уже придя в себя, подошёл к ковру и обвёл руками всё пространство: — Вава, а что происходит? — Мама попросила помыть ковры, думал, успею до того, как ты проснешься, — он стал с нажимом разгонять ногой мыльную воду по нему, поливая из шланга, и брызги разлетались во все стороны. Я впервые наблюдал что-то такое: весь двор уже был в воде; штаны Славы в мокрых разводах чуть ли не до основания; щетки, валяющиеся рядом; и огромный темно-красный ковёр во главе всей этой незатейливой сцены. Слава отложил все свои дела, и мы позавтракали, а потом я помог ему — достали ещё один ковёр со второго этажа, и весь двор был импровизированным скользким полем. К моему ужасу оказалось, что это занятие страшно завлекает. Первые минут пятнадцать я очень старательно натирал щеткой ковры, помогая Славе. Это не так легко, как звучит, порой рука соскальзывала, и я с силой проезжался всем своим туловищем по ковру, царапая подбородок. Ноги постоянно разъезжались, а колени от трения очень сильно покраснели, поэтому с такими ногами и подбородком я выглядел... м-да. А потом, решив отдохнуть, я ударился в детство и, разбегаясь ещё с огорода, на ходу отбрасывал свои шлепанцы и скользил метров шесть на мыльных коврах! Уговаривал Славу попробовать тоже, но он отказался, мотивируя это: — Ну, кто-то же должен их всё-таки помыть. Я сдался его упрашивать и лежал, распластавшись, раскинув руки и ноги в стороны, и смотрел на всё, на что только натыкался взглядом. Весь намок, но уже совершенно не обращал на это внимания, а Слава продолжал смывать порошок с уже вроде бы чистых ковров. Всё это занятие продлилось до обеда, а потом мы оставили их сохнуть под солнцем. Я переоделся в чистое, и остаток дня мы гуляли по посёлку, вернувшись только вечером. Он любил это место, и я прекрасно его понимал. "Думаю, я был больше деревенским ребёнком, чем городским", — говорил он мне, раскачиваясь на гамаке, пока я поедал кислую алычу, обворовывая ветки дерева. — Я проводил много времени здесь, помню даже, мы были всей семьёй, и родители уехали по делам, оставив меня с Кристиной — мамой Вадика — и её тогда ещё женихом. — Сколько тебе было? — Четыре. Я ел ириску, помнишь, деревянные такие? "Золотой ключик" назывались, — я поспешно кивнул, не перебивая, — пока я жевал её, у меня аккурат начал шататься зуб, причём так сильно. Ну, я этим двоим оболтусам рассказал и ещё в позу встал, чтобы с зубом что-то сделали. Я присел рядом на гамак, а он продолжил: — И они мой зуб завязали ниткой, а другой ее конец привязали к двери дома... — я прикрыл рот от пробирающего смеха, уже понимая, к чему он ведёт, — и вот я стою в паре шагов от двери... Тишина, блин, хоть вой. Они меня успокаивают, отвлекают, а потом заходят внутрь, резко эту дверь закрывая. Мгновение, и мой зуб, обвязанный ниткой, валяется на земле, а я стою перед домом совершенно один в этом дворе. Смейся-смейся, они тоже успокоиться не могли, — я прикусил щеку и умолк, продолжая с улыбкой его слушать. — И как раз в этот момент вернулись родители. Я схватил свой оторванный зуб и как неваляшка побежал к маме, тыча пальцем на этих двоих и рыдая, потому что был до глубины души оскорблен, а потом, когда родился Вадим, я провел на нем этот же эксперимент, и был отомщен. Я запрокинул голову, смеясь во весь голос, а он, довольный собой, уставился на меня и через пару секунд выдал: — Но теперь Кристина меня недолюбливает. — Почему же? — спросил, все ещё улыбаясь. — Потому что я потаскун. Смеяться я перестал. Замер, но улыбка с лица не сходила, и я, не подавая виду, сказал: — Да что ты? Он вскинул брови и пожал плечами, так просто и естественно мне поясняя: — Якобы я та еще шлюха. Спал со всеми знакомыми. Лицо моё слегка треснуло, я прикусил губу и, не понимая, что происходит, ответил лишь: "Вот как?" Он кивнул и продолжил таращиться, а я не знал, как себя вести и что говорить. Опешил, словом, но был уверен: он издевается. Играет, провоцирует, как угодно назовите, но точно лжёт. — Не со всеми, получается, — серьёзно резюмировал я. Слава сжал губы, словно стараясь не засмеяться, склонил голову набок и через пару секунд согласился: — Так, получается. Я решил не идти у него на поводу и совсем малость был взбешен, поднялся с гамака и, уже отходя, совершенно легко его просветил насчёт своих планов: — Ну, что ж. Я пойду спать, рад был пообщаться, Слава, — голос мой шёл вразрез словам. Он кивнул и мне в ответ: — Конечно, как-нибудь ещё повторим. Спокойной ночи, Митя. Я развернулся и ещё более злой, чем до его последней реплики, стал уходить. Сна ни в одном глазу, само собой, зато энергии отрицательной хоть отбавляй. Дошёл уже до края огорода и услышал позади шаги, а через мгновение он сцепил свои руки вокруг моей шеи и обнял таким вот образом, едва прижимаясь сзади. Потянулся через моё плечо, чтобы видеть лицо, и с улыбкой проговорил: — Далеко собрался? — От тебя подальше, очевидно же, — кинул, даже не взглянув на него, — потаскун. Слава рассмеялся, обходя и становясь прямо перед мной. Меня вдруг охватило чувство, словно я попал в капкан. — Давно ты стал таким легковерным, или только с тех пор, как начал меня ревновать? Я, до этого самого момента ни разу не остановившись, завис и, часто моргая, обалдевши на него вытаращился: — Порой ты просто невыносим, и, как видишь, я не выношу, — развел руки в стороны, мол, гляди, до чего дошло, и поспешил дальше. Он рассмеялся и поравнялся со мной, идя в ту же сторону. — Я простой, Митя, проще меня ещё поискать надо. — Это правда? — М? Да, правда, я очень простой. — Слава. — Ты ведь знаешь, что неправда. Знаю, да, но вот всё равно спросил. С кем не бывало? — Кристина во мне души не чает, а к сексу я отношусь куда серьёзнее, чем может показаться. Я кивнул, а он ехидно добавил: — Ничего не хочешь сказать? — Ничего. Он ухмыльнулся, словно выиграл, и прошёл вперёд. Чем больше мы проводили времени вместе, тем сложнее было поддерживать мнимую дружескую атмосферу, и я, вместе с этой атмосферой, трещал по швам. Но дальше, как и всегда, — больше. На третий день мы решили пойти после обеда к реке, что в получасе от дома. Шли пешком, взяли с собой целую сумку, набитую полотенцами и едой. Я надел кепку, найденную где-то в закромах шкафа, и рассказывал по дороге про вред солнечного удара, ведь в детстве его постоянно получал. Слава, в очках и панаме, очень внимательно слушал, а я вещал про альфа-лучи и лучшее время для купания. Как только дошли до реки, ещё минут десять искали себе место. Отошли куда-то в дебри и расположились вдали от людей. Слава сразу разделся и зашёл в реку, а я некоторое время просто сидел на берегу, за ним наблюдая. Я не особо любил купаться и никогда сильной симпатии к морю не питал, поэтому мог бы и дальше просидеть так целый день, если бы не жара и скука. Он что-то мне кричал, подзывал к себе, и я, отложив в сторону кепку, тоже разделся и зашёл в воду. Она была тёплой, песок — мягким, а зелёные водоросли ненавязчиво опутывали мои ступни. Я уверенно направлялся в сторону Славы, немного щурясь от солнца. Оставалось метров пять, я сделал очередной шаг, как что-то резко меня резануло. Я замер, нахмурился сильно и уставился на Славу. Он, не понимая, что происходит, быстро ко мне подошёл и сразу побледнел: — Что?.. — уверен, он подумал про какого-нибудь водяного. Я вытянул руку к нему и попросил её подержать. Слава аккуратно её взял, и я, уверенный теперь, что не упаду, поднял высоко ногу, чтобы полностью достать её из воды. Вытянул вперёд и серьёзно спросил: — Что там? Он взял мою стопу в другую, свободную руку, убрал с неё водоросль и тяжело вздохнул: — Кровь идёт, на что ты наступил? — я уже видел красные капли, стекающие с моей ступни. — Что-то острое, камень, кажется, — было почти не больно, но я явственно прочувствовал, как мою кожу на пятке проткнуло. Он, наверное, хотел провести по ране, убрать песок, но в последний момент резко отдернул пальцы. Так мы и стояли: я — на одной ноге и Слава, — держа мою руку и пораненную стопу. Весьма странный акробатический трюк для нулевой аудитории. Я хотел было уже вернуться к берегу, как он воззвал к моему рассудку: — Нельзя ее обратно в эту воду окунать, и руками лучше не трогать, они грязные. — Тогда я буду прыгать. Слава очень скептично посмотрел и приподнял бровь в немом вопросе. Мы все ещё стояли в той же позе, и нога моя начинала затекать. Я свободной рукой неопределённо махнул в сторону берега: — Ну, я попробую, — начал подпрыгивать на одной ноге, как бы поворачиваясь по направлению берега, — ты мне подсоби, будь другом. Подержи за руку, а там уж доковыляю как-нибудь с божьей помо... Эй! Он резко меня поднял, подхватив под колени, а руку закинул себе на плечо. И пошёл. Я, чтобы вы понимали, совсем не миниатюрный, — ни разу — я простой парень, ё-моё! — Ты спятил от жары?! Вавик, я же тяжёлый, ты себе там сейчас надорвёшь что-нибудь. Отпускай, я буду прыгать! — сам ворчал, но ногу все равно высоко от воды держал, а он шёл, почти меня не слушая. Его плечи были мокрыми. — Я и не говорю, что ты лёгкий, сопля, но не скакать же тебе в этой воде в самом деле. Так что успокойся и не усложняй мне задачу, пожалуйста. Обними. Я приложил руку к собственной переносице и заткнулся, напоследок выдав только тихое "спасибо". Куда деть вторую руку, не знал, поэтому послушно уложил её на изгибе его плеча и шеи. Кожа там тоже была мокрая. Каждую секунду я испытывал жуткую неловкость за то, в какое положение попал и поставил Славу, и, наверное, если бы мог, краснел, но краснею я почти никогда. Оказавшись уже на земле, я снова приподнял ногу, но так, чтобы самому понять, что там происходит. Рана была не широкой, но всё же глубже, чем мне того хотелось. Кровь неспешно выходила, Слава помог промыть пятку водой, а потом и обувь мою заодно. — Мить, ну что за напасть с тобой творится, м? — я собирал наши вещи и грустно усмехнулся, услышав его вопрос. — У меня либо черти, либо вот, — и снова показал пятку, — я несчастливчик. — Может, неудачник? — И неудачник. Он рассмеялся и, подойдя сзади, попытался втихую взять меня под ноги, чтобы поднять, но я сразу отпрянул, выставив руку: — Нет уж, я пойду сам! Ты в своём ли уме? Нам переть минут двадцать, а теперь и того больше из-за меня. — Сопливых вроде не спрашивали. Он шагнул вперёд, я — от него, и посмотрел крайне серьёзно и строго, давая понять, что мнения не поменяю. Так что Слава без особого энтузиазма согласился, взял сумку и пошёл вперёд, на ходу цепляя панаму. Я догнал его, немного прихрамывая, и всю обратную дорогу оставлял небольшие красные отметины на земле. Раненной ногой старался наступать только на носок, а дома уже обработал нормально и приклеил пластырь. Теперь всё зажило, но шрам на пятке будет ещё долго напоминать мне об этих забавных днях. Тем же вечером, когда солнце ещё не село, я лежал на гамаке и рассматривал медленно синеющее небо. Слава время от времени меня раскачивал, а потом возвращался к своей любимой алыче, поедая ее вместе с солью! То есть он, по сути говоря, солил сливу... Я позднее тоже попробовал и полностью разделил его обожание. Делать нам было больше особо нечего, и я вспомнил про колоду карт, которая до сих пор валялась на дне моего рюкзака. Предложил Славе сыграть в дурака, и он согласился. Мы сели прямо во дворе за обеденным столом напротив друг друга. Сразу перетасовал колоду и раздал нам по шесть карт, козырная — дама треф, моя счастливая масть. Я никогда не играл со Славой, поэтому сначала аккуратно присматривался к его стилю игры. Он обычно долго не раздумывал, был достаточно небрежен и ходил скорее интуитивно, чем расчетливо. Ничего необычного, у меня было много таких оппонентов. Мы нередко переговаривались, постоянно друг друга поддевая, и атмосфера азартного соперничества полностью мной овладевала. В какой-то момент он спросил: — На что мы играем? — На деньги? — не отвлекаясь, предположил я, но получил довольно предсказуемый ответ. — Я не буду обкрадывать студента. — Кто сказал, что выиграешь ты? — я накрыл все его карты, и он, недолго думая, выдал: — Бито. Никто не говорил, — улыбнулся мне и взял недостающие карты, ожидая моего хода. — На желание? Я пошёл козырными, и он, прикусив губу, отложил карты и спросил: — Сдюжишь? Я смотрел на него пару секунд и сдался, отрицательно мотая головой. Не готов спорить с ним на желание, не уверен в своей победе. Он раскрыл карты, и оказалось, что выиграл я: — Кон твой. В ту же секунду я пожалел о своём решении, но было поздно, этот засранец теперь не соглашался играть на желания. У меня лицо чуть не треснуло от восторга победы, а Слава был на редкость несговорчив и загадочен, но я эту рыбу знал, она не пальцем делана! — Еще разок? — самодовольно спросил я, и он кивнул. Я выиграл второй и третий кон, радость уже была не такой яркой, и, несмотря на то, что игра проходила в целом интересно, на деле была лёгкой и предсказуемой. Мне становилось скучно, и я решил после четвёртой партии предложить ему закончить, но... Всегда есть то самое "но". — Да ты издеваешься... — я растерянно посмотрел на карты, которыми он пошёл, и, не в силах "ответить" ни на одну, забрал всё себе. Вновь. Слава коротко усмехнулся и продолжил ходить на меня, а я тем временем явно сдавал позиции и, в конечном итоге, проиграл. Теперь-то улыбался он. — Ещё раз. Я азартный, и в этом моя беда. Становлюсь импульсивным, когда проигрываю. "Ему повезло, должно было хоть раз повезти, так что это не беда, сейчас я отыграюсь", — ну... вот примерно так я думал. И проиграл следующий кон. А потом ещё два. Итого: четыре. — Ты поддавался? — я смотрел на двенадцать (двенадцать!) карт в своих руках и, кажется, начинал что-то да понимать. — Нет. Ну... разве что немного? Вообще-то ты хорошо играешь, лучше очень многих, — он улыбнулся по-доброму, и злиться нормально у меня не получалось. — Я унижен, Вава! — Не говори ерунды, ходи. Тебе напомнить, кстати, твоё самодовольное выражение, когда проигрывал я? — он подпер щеку рукой, уложив локоть на собственные карты. — Тушé, — хрипло произнес я и, увидев, что он накрыл все мои, добавил: — Бито. Я знал, что проиграю и в этот раз, поэтому смиренно объявил: — Сейчас мы доиграем, и я утоплюсь. — Сейчас мы доиграем, и я тебя поцелую. Я раскрыл глаза, не веря услышанному, а он развернул две последние карты — шестерки, — поставил их на мои плечи со словами: "На погоны" и встал. Подошёл ко мне, замершему, наклонился и замер сам. Я всё так же ошарашенно смотрел в его глаза, а он, мешкая, но наконец что-то решив, мягко поцеловал меня в щеку. — Дыши, — сказал он мне, — сердце, бейся. И отошёл от стола подальше, складывая колоду. Я ни слова не произнес, тоже медленно встал и просто смотрел на него. Слава изменился за последние месяцы. Кожа его теперь вновь выглядела здоровой, немного румяной. Он поправился и вернулся к прежней физической форме, волосы лежали небрежно и взъерошенно, и сам он выглядел как-то неуловимо и... необузданно? Странно звучит, но было в нем что-то такое. Теперь мне казалось, что он стал красивее, чем был до. Однажды я прочитал такую цитату: "Мы хотим коснуться, а говорим, что любим. Хотим поцеловать, а говорим, что любим". Я шагнул ему навстречу, сам ещё не осознавая, что собираюсь сделать, и... — А ты что тут делаешь? И остановился. Посмотрел в сторону, туда, куда был направлен взгляд Славы, и увидел в воротах Вадима.