Только бесовщина в городе

       Я влетел в туалет настолько шокированный и дикий, что очередь не думая пропустила вперёд. Как только дверь скрыла от посторонних глаз, меня перекосило и согнуло в судороге так, что от боли в груди я сжался. Впился пальцами в колени и издал ужасный стон, который, наверное, слышался даже сквозь музыку. Спустя мгновение, когда ничего не произошло, я открыл несмело глаза. Тошнота исчезла. Земля во рту и тентакли в горле — тоже (хоть оно и пересохло так, словно проглотил песка). Рёбра, по ощущениям, трещали, и я чувствовал себя невозможно избитым. В последнее время это уже перерастало в тенденцию, а самое неприятное — привыкаю ведь. Когда пытка закончилась и ноги ослабли, мир вернулся в ровное положение и бесстыдно навалился сверху. Я скатился на пол растёкшейся кляксой и внимательно себя оглядел — растрёпанный, грязный, на штанах какой-то липкий след... Нет, даже знать не хочу. Не очень, наверное, гигиенично сидеть на полу и собирать вот так всю пыль, но мышцы невозможно ослабли, а встать — самой пытке подобно. В голове тоже пусто, будто мысли разбежались от испуга и только тело осталось — ему, поймите, деваться некуда. Грудь болела при каждом ощутимом вдохе, и я пытался дышать аккуратнее: совсем по чуть-чуть, не спеша, чтобы не раниться лишний раз. Вокруг кружила покорная тишина. Такая быстрая перемена, что не удавалось выцепить в памяти момент, когда она воцарилась. Мелодия доносилась лишь едва. Бодрая и малость пугающая: ритмичные биты походили на горловое завывание, а внутри словно прятался истошный крик. Я не мог разобрать, кажется ли он мне после всего случившегося, а точнее — так и не случившегося, или нет. Приклеился к деревянной стене ухом, чтобы проверить догадку, и, возможно, всё спутал, но звуки — те самые пения вперемешку с криком — доносились не снаружи, а изнутри. Хотя и очень глухие. Сама стена ответила молчанием, а грудь — нет. Вибрации в такт битам поднимали и опускали её, и потребовалось какое-то время, чтобы понять, — это сердце. За дверью тоже никто не шумел, хотя отчётливо помнилась толпа. Тишина, даже такая неестественная, успокаивала и баюкала, а кафель холодил. Холодным казалось вообще всё: взгляд привык к мраку, и синий свет воспринимался уже не так болезненно. Он походил на воды Атлантики — безразличные и глубокие, и я не понимаю, как такое сравнение вообще может прийти в голову, когда сидишь в полуметре от унитаза. Индиго выжигал глаза, облепил стены и скользил по рукам. Синий в туалетах не для красоты. Он прячет вены — защищает их. Я вытянул руку и присмотрелся к витиеватым дорожкам — дому крови моей. Они пронизывают тело так близко к коже, словно их от мира отделяет лишь тонкая плёнка. Сходятся в узорах, символах и, я уверен, словах чужих диалектов. Мне никогда не узнать, о чём шепчет кровь, но если попробовать спросить... Я оскалился и потянулся к запястью. Совсем не по-доброму, и увидь кто со стороны, не узнал бы ни за что на свете во мне меня самого. Когда язык коснулся вызывающе открытой кожи, из соседней кабинки вдруг раздался шум, и мой укус так и не нашёл своей цели. Разочарование клацнуло зубами, и я уронил руку так, словно она предала меня. Чьи-то пыхтения на той стороне сменились копошением, а после — переросли в мычание. Мычание прекратилось. Сверху, над стеной напротив, которая не упиралась в потолок из-за вытяжки, показалась голова. Сначала лишь макушка, но постепенно я увидел и лоб, и глаза, и искривлённый рот. Нанизанная на копье, живущая отдельной жизнью, голова подпрыгнула, и волосы подпрыгнули следом. Я дёрнулся как от удара током, вскрикнул и отполз дальше, скользя по полу липкими кедами, а затем вновь пискнул. Наверное, выглядело забавно, потому что голова вдруг рассмеялась. Глаза, блестящие в темноте, забегали по мне: туда-обратно, туда-обратно, а потом прищурились. Когда необычайно широкий рот перестал хохотать, я разглядел — девушка. Живая, без копья. Она ойкнула и перебросила руки через ограду, разделяющую нас. Я даже пикнуть не смел от отупения и страха, которое вот-вот должно было отпустить сердце. Должно, но никак не отпускало, и я подумал лишь: сюда лезет, что ли... — Держись за меня! — крикнула и потянулась руками навстречу. Пару раз сжала пальцы, подзывая, и, несмотря на тонкие кисти, хватка казалась мёртвой. Я примёрз к полу, втянул голову и почувствовал себя и впрямь героем героина. Может, веселящий газ? Обвёл пространство и вопрошающе уставился на висящую мадам, надеясь, что в этой утопающей синеве она разглядит немой вопрос в моих глазах. Разглядела: — Давай поменяемся! — Чего?! — Тебе же плохо! — Хватит орать! И мне не... Ты кто такая? Она похлопала пару раз по стене, за которую каким-то чудом держалась, и тяжело выдохнула, недовольная, видимо, тем, что приходится объяснять мне, тупому, элементарные вещи: — Услышала, как ты кричал. — И как Человек-паук забралась на стену? — отзеркалил ей тем же недовольным тоном, а потом вдруг осёкся: — Подожди, я не кричал... Особа развела руки в стороны и потопталась на месте. Я смотрел на неё с тем любопытством, с которым ребёнок смотрит на насекомых в спичечном коробке, и не мог понять, кто из нас двоих сходит с ума. Когда шея затекла, а затылок заныл, я вдруг вспомнил, что стена метра три в высоту. Окинул взглядом единственный вариант для такого манёвра: огромный бочонок унитаза. Даже если бы сам забрался, едва достал бы. Она явно ниже будет! — Ты как туда залезла? — прохрипел, осознав всю нелепость происходящего. — Шпильки, — призналась и цокнула языком пару раз. Якобы изображая стук каблуков, хотя смахивало больше на копыта, и это сходство не ускользнуло от меня. — Ты же так шею сломаешь, — заметил, как бы невзначай. — Слезай. Голова засмеялась, длинные руки махнули. Не девушка, а паучиха. — Кто первый сломает, тот и победил! — воскликнула с диким озорством и тем походила на героинь старых мультфильмов. Тех, что воруют русалочий голос, а потом превращают на веки вечные в пену морскую. Сложно сдержать эмоции после подобного заявления. Я, кажется, понял, кто всё-таки из нас сумасшедший. Поднял руки, сдаваясь, и сделал единственное, что оставалось, — издал невесёлый смешок и смирился с торчащей из-за стены туалета девушкой. Между нами на пару мгновений воцарилось молчание, и она не преминула воспользоваться шансом: повисла грудью на стене и кряхтя мне помахала. Из дурки сбежала, походу. Длинные волосы собрали, наверное, всю пыль туалета (тут мы с ней в одной лодке), а потом светлой рекой остались болтаться в воздухе. Я наблюдал со смешанными эмоциями: вроде жуть, но до нелепого смешно. Она ненароком втягивала в игру, правила которой менялись каждую секунду. — Дурная, а если бы я здесь полуголый стоял? Или вообще не один. — Может, я на это и рассчитывала? Кокетливо улыбнулась, а после мигом нахмурилась, словно и впрямь расстроилась, что не застала интересного. Руками упёрлась в вытяжку и вернула себя рывком в ровное положение. Бодро оповестила: — Сейчас подойду! — Что?! Нет! Не надо!.. — я вскочил на колени и подполз ближе, но голова уже пропала. Когда успела?! Ты её в дверь, а она — в окно! В этот миг стало понятно, что бороться смысла нет. И с головой, и с девушкой. Я прислонился лбом к стене, наслаждаясь короткой паузой. Надо игнорировать сумасшедших, даже если они с потолка торчат. — Тук-тук, кто тут? — постучала с той стороны прямо у моего уха, а затем раздался смех. — Тук. Тук. Я. Тут, — прорычал чей-то бас позади, и я отлетел как ошпаренный. Секунда, и тишина. Помню, там, за этой стеной, кабинки нет. Она крайняя. Я судорожно выдохнул — горячий воздух толчками вырвался из груди. Забегал глазами по предметам вокруг, а ноги словно вообще отнялись! Чем больше так сидел, тем меньше ощущал их, поэтому зацепился за раковину и с силой подтянул тяжеленное тело вверх. Руки тряслись, губы, тёмные в синем мраке, дрожали; а взгляд был затравленный. Из зеркала смотрел не я, но моя совершенно изнурённая копия. Раздался вновь стук, и сумасшедшая не заставила себя ждать. Я нехотя открыл и увидел перед собой ламию на огромадных шпильках и в юбке с отчаянным разрезом: он доходил до основания бедра и всем кричал, что хозяйка сегодня не надела бельё. Волосы копной свисали по обе стороны шеи и отдавали перламутром в свете вод Атлантики. Она сверкнула глазами-блюдцами снизу вверх, а затем, как сова, склонила голову набок. Я стоял в дверном проёме и прожигал её насквозь, пытаясь выловить в незнакомых чертах донельзя знакомые отголоски. — Ты первый раз тут? — зачем-то спросил, но ответа не дождался. Неловкость ситуации затянулась, а я всё ещё копошился в дверях туалета, и очередь готовилась меня линчевать. Стоило молча уйти, но продолжал плясать под чужую дудку — указал рукой на длинные ноги, поясняя тем самым: никто не надевает такие каблучища в клуб, неудобно. Она проигнорировала и этот жест, сделала немыслимый выпад: — Посмотри, у меня во рту... — раскрыла его широко и промычала, — фесть февви? Язык забегал, точно жил своей жизнью. Мясистый, огромный и длинный, он касался то зубов, то нёба и губ. Я сморщился от отвращения, и с минуту даже казалось, словно передо мной демоница. — Фесть февви? — повторила; глазами в меня упёрлась и улыбнулась ими так пакостно. Я нахмурился, пробуя на вкус услышанное. Перекатил буквы во рту и понял: «Есть черви?» Из горла вырвалось короткое, но ёмкое «Ха!» — в нём сполна отразились все догадки. Странное ликование спуталось в груди с чёрным страхом, и это сочетание меня шокировало, но вместе с тем — покорило. — Нет, — поймал её взгляд, подцепил на крючок и какое-то время наблюдал, как зрачок заполняет радужку. Она вздрогнула от услышанного и захлопнула акулью пасть: — Нам надо идти. А затем отвернулась и побежала прочь! И бегала ещё чудно: подскакивала на месте, из-за чего голова прыгала вверх-вниз, а волны-волосы путались на лету. В дверном проёме растолкала людей и фурией помчалась дальше, пока на моих глазах не скрылась в толпе. Я словно пощёчину получил — такой шок и ужас охватил, и пока не стало совсем поздно, ринулся следом. Только переступил порог туалета, как получил вторую пощёчину, — от музыки! Дикая громкость стреляла в уши и рвала голову на части. Прожекторы били в глаза, и я не понимал, почему только мне. Люди вокруг стояли каменные, огромные и тяжёлые: сдвинуть с места не получалось даже хрупких девушек, и я почувствовал, как ноги подгибаются и сам таю, проваливаюсь вниз. В глазах уже темнело, а колено коснулось пола, когда кто-то поднял, рывком потянул наверх. — Вставай, — послышался голос шамана позади, но стоило обернуться — никого не нашёл. Чужая ладонь уместилась ровно между лопаток: — Не гадай на бумаге, — толкнул лёгким движением, и слова Рамана затерялись между чужих тел. Этот бесконечный переход длился не больше пары метров. Когда толпа выплюнула меня в уже знакомую комнату вампира, пот стекал со лба ручьём. Чудилось, что это происходило не минут пять от силы, — а несколько часов кряду. Что люди позади — не просто люди, а бесы во плоти, и каждый из них часть меня отведал. Девушки видно не было, как и Славы с шаманом. Если бы только эта ночь дала мне ещё одну передышку... Но нет. Она раздвоилась, и всё, что происходило на софе, со Славой, осталось далеко и оборвалось тотчас же. Пустота на том месте, где он обнимал меня, врезалась в память, и пот, что облепил, теперь леденил. Я дрожал. Но передышки, чтобы прожить все эмоции с лихвой, не нашлось. Я вцепился в незнакомца рядом и твёрдым голосом, себя не узнавая, процедил: — Парней не видел? Высокие. Один в тату, пирсинге. А потом огляделся и понял, как тщетны попытки: каждый третий в тату и пирсинге. Заиграла медленная мелодия, и помещение превратилось в театральную сцену: я вальсировал от человека к человеку, собирал крупицы информации, и каждый такой раз мои плечи опускались ниже и ниже. «Не видел». «А ты кто?» «Не знакомлюсь». «Ты ищешь шамана?» «Не-а, никого похожего». «Не обращала внимания». Подождите. Я затормозил, на ходу соображая, не померещилось ли. Все вокруг исчезли, затихли, стали маленькими, а спиной чувствовался взгляд. Это уже было. Было. Было-было-было-было. Я обернулся: сначала ноги, потом корпус, и в последнюю очередь — голова. Она стояла напротив, в паре шагов, и тень красила стройный силуэт чёрным. — Ты ищешь шамана? — всего шесть слогов, и я побеждён. И аура... Едва, и тёмная. Даже у Рамана привычнее: она, порой красная, порой багровая, клубится, и чёрные нити дыма пронизывают её цвет как в искусной вышивке. Если каждая аура уникальна — его уникальна сверх меры, но дама напротив вобрала в себя весь уголь, и такого я прежде не встречал. А взгляд тем временем мутный, как у рыбы мёртвой, но это лишь поверх. В глазах её, если приглядеться, есть ещё одни глаза, и вот те уже блестят. — Где они? — тихо раздался я, но знал, что услышит. — Ведьма их прячет, — сказала ведьма, шагнула на свет ко мне. Из декольте корсета она вытянула странный предмет, и когда блик упал на белое нечто, я увидел оригами. — Гадалка нам покажет, — вдела пальцы в кармашки детской самоделки и пару раз клацнула этой бумажной пастью. Слова Рамана повисли в воздухе передо мной, и я подумал, что сумасшедшая из туалета оказалась на редкость пугающей.