***
Август, 2010 Расположившись в тенях, невидимый обычными смертными демон наблюдает за тем, как усталый мужчина лет сорока в голубом форменном одеянии проверяет показания попискивающих приборов, после, подумав, поправляет одеяло маленького пациента и, вздохнув, выходит в коридор, плотно закрывая за собой дверь палаты «интенсивной терапии». Худое детское тело обвито бинтами и трубками, а кожа настолько бледна, что практически сливается с белоснежным постельным бельем. Ким Тэхен выглядит, как бестелесный дух — зрелище жалкое и забавное одновременно, если учесть, что этот тщедушный мальчишка поставил на уши все отделение не далее, как пару часов назад. Он истошно вопил, совершенно не реагируя на уговоры эскулапов (откуда только силы взялись?), дергался так сильно, что вырвал из руки «катетер» и опрокинул стоящую у кровати «капельницу», и, кажется, вовсе не понимал, где находится. Совершенно не похожий на собранного и спокойного мальчика, который заключил демонический контракт. — Вы зря пришли, офицер Сон, — раздается голос врача из коридора — так четко, словно тот стоит в двух шагах. Слух демона — хорошее подспорье во всех из существующих миров. — Здравствуйте, док, — отвечает ему офицер; в его голосе демон узнает рослого молодого полицейского, который вез мальчишку в больницу. — Мне доложили, что Ким Тэхен очнулся. — Так-то оно так, но поговорить с ним вы не сможете, — судя по звуку, врач потирает воспаленные от недосыпа глаза. — Он слишком слаб для ваших допросов. У мальчика сильный шок. — Насколько сильный? — Достаточно, чтобы мы сделали запрос на вызов психолога и психиатра, — практически рубит, но почти сразу смягчается. — Послушайте, офицер. То, что произошло с Ким Тэхеном, сможет пережить не каждый взрослый. Мы оперировали его шесть часов, и должен вам сказать, что за двадцать пять лет практики я никогда не встречал подобный случай. Он поступил к нам в критическом состоянии и с большой кровопотерей; не хочется признавать, но вероятность летального исхода была почти стопроцентной. То, что он выжил, не иначе как чудо. — Разве вы верите в чудеса? Я думал, у всех хирургов комплекс бога. — Мы знаем цену собственным рукам, — подтверждает врач. — Без ложной скромности, немало людей я вытащил буквально с того света, однако в случаях, как этот, приходится признать, что, кажется, без Всевышнего здесь все же не обошлось. На протяжении всей операции словно что-то поддерживало в нем жизнь. Его сердце трижды останавливалось и запускалось вновь, безо всякой внешней стимуляции. Видели вы такое когда-нибудь? — Да я и операцию-то разве что в кино видел… Демон фыркает, не в силах сдержать смех — ему кажется безумно забавным, с какой готовностью смертные любое чудо приписывают «божественному провиденью» и даже не задумываются, что порой то вершится созданиями, далекими от божественного настолько же, насколько христианский Рай далек от Ада. В том, что мальчишка выжил на операционном столе, заслуга единственно отданного в полубреду приказа, и кто бы мог подумать, что сжимать хрупкое детское сердце с целью сохранить жизнь, а не отнять, окажется не так уж просто. Впрочем, не прикажи мальчишка вернуть его раны, не пришлось бы и напрягаться: задурить головы парочке смертных было бы куда проще и приятнее, нежели мучиться в агонии, но коль скоро господин пожелал острых ощущений… ускорять его физическое восстановление демон вовсе не намерен. Он вдруг хмурится, глядя сверху вниз на маленького детеныша, коему ныне обязан подчиняться — тот, словно почувствовав внимание, шевелится во сне и сводит к переносице брови. Кажется, действие снадобья подходит к концу… — Поразительный мальчик, — продолжает тем временем врач. — Однако… — Однако? — Однако несмотря на то, что кризис миновал, его душевное здоровье пока под большим вопросом. — Хотите сказать, он тронулся умом? — Как я уже сказал, у него сильный шок. Он не подпускает к себе никого из персонала, ни мужчин, ни женщин. Кричит и буйствует. Нам пришлось приложить некоторую силу, чтобы провести необходимые процедуры. У пациентов случается нарушение сознания, обычно вследствие наркоза, однако мальчик уже должен был прийти в норму. Впрочем, не могу сказать, что не ожидал подобного — потому и отправил запрос в психиатрическое отделение, но у них вечно нехватка персонала… — врач досадливо вздыхает. — Вы ожидали, что он будет буйствовать? — кажется, офицер удивлен. — Помимо общего истощения, колотых ран и гематом у мальчика присутствовали характерные разрывы и повреждения тканей прямой кишки. Предвидя ваш вопрос: следы чужой ДНК мы не обнаружили. Как вы понимаете, подобные зверства оставляют след на любой психике, даже самой крепкой. Сейчас он не осознает, где находится, не чувствует себя в безопасности. Предполагаю, что любой человек воспринимается им как прямая угроза. Возможно, он видит в нас своих мучителей. — С чего вы решили, что преступник был не один? — Он кричал и умолял… кхм, из некоторых слов можно сделать вывод, что их было как минимум двое. — Как минимум… Пресвятая Дева, — сквозь зубы выдыхает офицер Сон, а после долго молчит. — Я не первый год работаю, док, уже всякое повидал, но насилие над детьми… не привыкну никогда. — Мой вам совет, офицер, если однажды привыкнете, уходите со службы, — негромко произносит врач. — Это не то, что должно оставлять равнодушным. Сколько бы лет ни прошло. — Ваша правда, док, ваша правда, — офицер хмуро засовывает руки в карманы брюк. — Я хочу поймать этих ублюдков. Но для этого нужны показания мальчика. Вы можете сделать прогноз, когда я смогу с ним поговорить? — Увы, психика каждого уникальна, невозможно предсказать, сколько времени потребуется, чтобы оправиться от ран хотя бы для первичного контакта. Быть может, кто-то из родных мог бы помочь ускорить процесс, но, как я слышал, мальчик сирота? — Его родители стали жертвами вооруженного ограбления, убиты в собственном доме. Единственный родственник — это дядя по отцовской линии. Мы связались с ним, но он вечно в разъездах по работе, прибудет лишь через несколько дней. — Расскажите мне все, что знаете, офицер, возможно, это поможет нам наладить с ним контакт. — Все не смогу, тайна следствия, сами понимаете, но кое-что… предлагаю нам выпить кофе, прежде чем продолжить — разговор не из приятных. — Неплохая мысль. Идемте, я отведу нас к кофейному автомату. Под звук удаляющихся шагов демон подходит к кровати ближе. «Какой проблемный маленький господин». Кто бы мог предположить, что, решив впервые за сотню лет откликнуться на призыв, он ввяжется в нечто подобное? Не просто жалкий и слабый ребенок, но ребенок, который боится все и вся? Звучит, словно несмешная шутка. Мальчишка вдруг как-то особенно прерывисто вздыхает, а после медленно приоткрывает глаза. Мутный со сна взгляд блуждает по палате, покуда не останавливается на нем, а в следующее мгновение темные радужки тонут в панике. — Мой господин… — начинает было демон. — Н-не подходи… не подходи ко мне! — мальчишка начинает возиться на постели, кажется, пытаясь отползти, но ничего не выходит — привязан. Демон чувствует его всей своей сутью: глубинный, мощный, первородный — страх жертвы перед палачом. Он разбирается в оттенках чужого ужаса, как опытный сомелье, и этот — по-детски неприкрытый, обнаженный до остроты — самого высшего качества, изысканная приправа для души. В обычное время он бы непременно облизнулся, однако сей превосходный страх вновь предназначен не ему, и это неизбывно злит. Как и то, что сейчас именно он — тот, кто вызывает кошмары — должен суметь их прогнать. — Вам не стоит меня бояться, — о, еще как стоит. — Я не причиню вам вреда. Кто угодно, но не я, — продолжает увещевательным тоном, — До тех пор, пока не истечет контракт. — К-контракт? — Мы заключили контракт, вы помните? — он, наклонившись, миролюбиво протягивает к нему затянутую в перчатку руку. — Контракт… нет. Нет, — мальчишка сползает под одеяло чуть ниже и мотает головой. — Я ничего не знаю… Не подходи! М-мне страшно… Цокнув языком, демон выпрямляется. «Опять». Это становится проблемой. Он смотрит на этот маленький комок страха с любопытством юного сорванца, что нашел неизвестное насекомое и раздумывает, посадить его в банку или же попросту раздавить. Контрактор очевидно невменяем, а если верить эскулапу, вовсе неизвестно, вернется ли к нему рассудок. Хватит всего нескольких фраз, чтобы подвести мальчишку к отказу от цели и, как следствие, нарушению договора, а после поглотить его душу — не самое быстрое завершение контракта в его демонической жизни, но определенно самое глупое. И весьма разочаровывающее. Сильная душа, магические способности, занятные условия — новый контракт обещал неплохое развлечение, а он за последнюю сотню лет изрядно устал от размеренной жизни Нижнего мира. Извечные интриги, союзы и предательства, борьба за власть и кровавые побоища интересны, быть может, первые пятьсот лет, и хоть в них имеется своя прелесть, однообразие неизменно приедается. Поэтому упускать возможность поразвлечься в Срединном мире и заодно вкусно отобедать он не намерен, а это значит, что мальчишку придется приводить в чувства — подчиняться спятившему контрактору желания у него по-прежнему нет. Тени, плотно укутывающие комнату, приходят в движение. Стекают по стенам, выливаются из углов и устремляются к нему, повинуясь мысленному желанию. Тьма сгущается, становится непроглядной. «Любой человек воспринимается им как прямая угроза». Тени робко лижут его сапоги, словно спрашивая дозволения, а после ползут вверх по ногам, сплетаясь вокруг тела плотным черным коконом. Пространство этого измерения не слишком дружелюбно к иномирцам, а то, что он собирается совершить, ограничит нынешнюю оболочку еще сильнее, но раз уж господин боится все и вся… «Возможно, он видит в нас своих мучителей». Кокон быстро растет, становясь выше, шире, плотнее, покуда не упирается в потолок и стены, а после начинает так же стремительно уменьшаться. «Если этот способ не сработает, придется действовать силой». Сжавшись до нужного размера, кокон распадается; тени вновь разбредаются по своим углам. Словно почувствовав какое-то изменение, детеныш робко поворачивает встрепанную голову. — К-кто здесь? Он вышагивает к нему из темноты — так же, как при первой встрече несколько дней назад. — Всего лишь я, маленький господин, — собственный голос звучит полузабыто, почти незнакомо. — Не стоит бояться меня, — повторяет. — Я не причиню вам вреда. Он ждет новой истерики, заполошного шепота вперемешку с мольбами, очередного неузнавания, но, к его удивлению, в темных глазах за заволочью вязких кошмаров мелькает робкий уголек осмысленности. — Ты… Демон? — недоверчиво, с опаской. — Вы заключили со мной контракт. Помните? Мальчишка замирает, внимательно разглядывая его с ног до головы, будто ища подтверждение того, кто перед ним — демон любезно помогает, сверкнув на мгновение багрянцем глаз. Тот долго молчит, но больше не кричит и не дергается. Хмурится, закрывает глаза на несколько маленьких вечностей, а когда открывает вновь, безумия в них уже нет. — Это был не сон. Помнит. — Боюсь, что нет, господин, — мягкая улыбка. — Позволите подойти ближе? Слабый кивок. Демон чувствует, как страх постепенно отступает — не уходит прочь, всего лишь делает пару шагов назад, ненадолго прячась во тьме, пока разум не сдастся на милость кошмаров. Манящий аромат пропадает, воздух в палате вновь пахнет одними лекарствами. — Ты и правда настоящий демон? Кажется, ты был… другим? — неуверенно. — Я стал таким для вас. Ваш разум ослаб, вы не сознавали происходящее, и я решил, что так вам будет проще приспособиться. Снова молчание. Мальчишка — нет, Ким Тэхен — морщит лоб, словно пытаясь сосредоточиться, а после беспомощно выдыхает: — Голова болит… и тело. Очень. Я умру теперь? — Не раньше, чем исполните свое желание. Обещаю. — Обещание демона… хах. — Вы просили не лгать вам. Помните? — Не очень… — пауза, — все, как в тумане… Хочу спать, — его голос становится тише. — Ты будешь здесь, со мной? — Отныне я всегда буду рядом с вами, господин. — Хорошо… это хорошо, — сонный взгляд вдруг становится внимательным. — Скажи мне… как зовут тебя, демон? — Вы можете звать меня, как захотите. — Тогда… выбери сам. Тот изумленно улыбается, касаясь чужого плеча сквозь одеяло — мальчик не перестает его удивлять. Многие контракторы хотели знать его имя, но до сих пор никто не предлагал ему назваться самостоятельно. — Чонгук, — истинное имя слетает с губ само собой. — Меня зовут Чонгук. Тэхен, кивнув, снова проваливается в сон. Алые глаза довольно сверкают в темноте.***
В коридоре перед палатой Ким Тэхена тихо и пусто. Уже знакомый уставший врач показывается из-за угла, видимо, намереваясь проверить больного, и тут же недоуменно хмурится. — Малыш, ты что тут делаешь? Где твоя палата? Сидящий на стуле мальчик лет одиннадцати, одетый в больничную пижаму, поворачивает к нему голову. — Доктор, вы не помните? — спрашивает он. — Вы же сами сказали, чтобы я тут посидел, пока вы не придете. Врач подходит ближе и присаживается перед ним на корточки. — Малыш, выдумывать нехорошо, — он вздыхает. — Из какого ты отделения? Я отведу тебя в палату, здесь тебе нельзя находиться. Мальчик поднимает на него большие черные глаза. — Доктор, неужели вы забыли меня? — обиженным тоном тянет он; взгляд вспыхивает опасно-красным. — Вы ведь обещали, что переведете меня в палату к Тэхену. — Что за глупости, я не мог такого сказ… — взгляд врача на пару мгновений стекленеет. Он медленно моргает, поводит плечами, будто прогоняя морок, а после смотрит уже с узнаванием. — Прости глупого дядю доктора, он много работает и не узнал тебя сразу. Ты ведь тот мальчик, который поступил к нам вместе с Ким Тэхеном? — Да. Вы сказали, что Тэхен боится взрослых, но я его друг, и меня он не испугается. Я могу ему помочь. — Я так сказал? Да, да, что-то припоминаю, — кивает врач. — Кажется, я хотел договориться, чтобы тебе поставили кровать у него в палате…? — Она уже там, — отвечает ребенок. — Я подглядел, но не стал заходить без спросу. Теперь можно, доктор? Я очень устал и хочу спать… — он трет глаза маленькими кулаками. — Ну давай посмотрим, — врач осторожно открывает дверь в палату и недоверчиво распахивает глаза: вторая кровать, полностью заправленная, и впрямь стоит у свободной стены. — Надо же, не думал, что они так быстро все организуют. В кои-то веки эти шалопаи проявили расторопность, и когда только успели? — Так я могу лечь спать, доктор? — Да, малыш, конечно, можешь. Только напомни мне, как тебя зовут? Мальчик ярко улыбается. — Меня зовут Чонгук. Не забывайте, доктор. — Точно. Чонгук. Ну, беги ложиться, только тихо, не разбуди Тэхена. Пока врач проверяет показания подключенных приборов, мальчик ловко и совершенно бесшумно тихо забирается на постель, укрывается одеялом и отворачивается к стенке. Сделав необходимые пометки в планшете, врач желает Чонгуку спокойной ночи и выходит из палаты. Дверь закрывается, и через пару мгновений слышатся шаги и тихое бормотание: «Чтоб я еще раз согласился на четвертое дежурство подряд… пока болтал с офицером, совсем забыл о бедном ребенке. Хм, а почему же офицер не допросил Чонгука? Мальчиков же было двое, и Чонгуку досталось не так сильно, он наверняка смог бы рассказать ему что-то полезное… — звук шагов резко прекращается. — Что это я несу… Детям нужно восстанавливаться, я бы не разрешил их тревожить. Эх, бедные ребятишки». Голос и шаги постепенно стихают, и коридор перед палатой вновь погружается в тишину.***
Апрель, 2023 Дверь в мастерскую Тэхена — его святая святых — привычно закрыта. Чонгук, переложив нагруженный поднос на предплечье, коротко стучит, после еще раз и, не получив ответа, заглядывает внутрь. Небольшая комната, освещенная лишь одной-единственной лампой, пропитана древесным ароматом можжевельника и тонет в полумраке; прямая спина сидящего за столом Тэхена почти сливается с тенями — немудрено не заметить. — Тэхен, — окликает его Чонгук. Тот не реагирует, только шелестит страницами какого-то фолианта, попутно черкая что-то карандашом в новом гримуаре. Ну, не то чтобы Чонгук ждал от него иного: погружаясь в работу, Тэхен всегда напрочь забывает о внешнем мире, в том числе о еде и сне. Помнится, лет в двенадцать во время учебы в закрытом пансионе он так сильно увлекся исследованием, что Чонгук почел за лучшее его не трогать — тогда он еще не прослушал пару десятков курсов по биологии и не слишком разбирался в выносливости человеческих детенышей. Тэхен просидел в библиотеке два дня (с чонгуковой помощью не попавшись библиотекарю и коменданту), пропуская приемы пищи, а на третье утро показался на пороге совместной спальни, лопоча о том, что обнаружил нечто такое и «Чонгук, ты не представляешь», «я должен проверить на практике, только быстренько приму душ». «Быстренько» не получилось: неудавшийся исследователь свалился в обморок в руки недоумевающего Чонгука прямо посреди рассказа, а после еще несколько дней валялся в постели, пока сам Чонгук получал нагоняй от школьного врача за то, что не уследил за соседом. С тех пор он взял за правило время от времени тормошить своего контрактора, чтобы тот не помер раньше срока, и, признаться честно, все еще уверен, что это решение спасало Тэхену жизнь гораздо чаще, чем защита от реальных нападений. — Тэхен, — более настойчиво зовет Чонгук, аккуратно лавируя между возвышающимися на полу стопками книг, коим не нашлось места на высоких стеллажах, и всевозможными ящиками с травами, свечами, кристаллами, серебряными безделицами и прочими людскими магическими придумками. Вся мастерская Тэхена — синоним слова «беспорядок» (сам он предпочитает называть это организованным хаосом). Возможно, кому-то со стороны она показалась бы «волшебной» и «интересной», но всякий раз, как Чонгук заходит сюда, в нем просыпается внутренний дворецкий — разобрать этот хлам хочется невыносимо. Нельзя сказать, что он никогда не пытался… воспоминание о тэхеновом стилете, пронзающем правую руку, свежо до сих пор. — Милорд, — вновь пробует Чонгук, подбираясь к большому дубовому столу, единственному чистому месту посреди бардака. Помимо пары книг, лежащих перед Тэхеном, горящей свечи в латунном подсвечнике и стакана с канцелярскими принадлежностями на нем лишь несколько рамок с фотографиями и больше ничего. — М-м-м? — наконец отзывается Тэхен, переворачивая очередную страницу. Чонгук сомневается, что он вставал из-за стола хоть раз с тех пор, как они вернулись домой шесть часов назад. — «Эрл грэй» и яблочный бисквит, как заказывали, — произносит он, опуская поднос на край стола. — Угу, спасибо, — бурчит тот, срисовывая в блокнот какой-то мудреный символ. — Милорд, отвлекитесь ненадолго. Вам нужно передохнуть и восполнить силы, — голос полон мягкой настойчивости заботливого слуги, и в обычное время Тэхен бы обязательно пошутил, что Чонгук вновь упал в servant space, но сейчас он лишь кивает и, отложив, наконец, карандаш, поднимает на него взгляд. — Спасибо, — он едва заметно улыбается. — Обожаю твой бисквит. — Я знаю, — Чонгук ставит перед ним тарелку с большим куском пирога, прибор и наливает в чашку горячий ароматный чай, приправляя его свежим молоком. — И я рад, что научился его печь. Тэхен делает глоток и блаженно выдыхает. — Когда же ты сделал это в первый раз? — задумчиво спрашивает он. — Кажется, перед тем, как меня отправили в школу? — У вас, как всегда, хорошая память, милорд, — отвечает Чонгук. — Да, в декабре две тысячи десятого. В тот день ваш дядя сообщил, что из-за работы не сможет приглядывать за вами должным образом, поэтому вынужден отправить в пансион. Вы сперва долго бесились и колотили вещи у себя в комнате, а после несколько часов подряд сидели, завернувшись в одеяло, и я никак не мог привести вас в чувства. Тэхен фыркает и прячет за чашкой лицо: — Об этом мог бы не упоминать. — Тогда я совершенно не знал, как обращаться с детьми, — продолжает Чонгук, — и не придумал ничего лучше, чем вспомнить рецепт сладкого бисквита и испечь его для вас. Каково же было мое удивление, когда сей нехитрый способ и впрямь сработал. Словно вы были котенком, чье внимание можно легко переключить при помощи еды. И я в который раз понял, что даже мой неординарный во многих отношениях господин в каких-то вещах до ужаса примитивен, — он улыбается. — Да, занятное было время. — И правда. Твои потуги позаботиться обо мне действительно выглядели на редкость… занятно, — беззлобно фыркает Тэхен, беря в руку вилку. — Думаю, тогда я пришел в себя разве что от удивления, что кто-то умудрился испортить нечто настолько простое, как яблочный бисквит. Его мог испечь даже я, а мне было одиннадцать. — Каким бы ни был вкус, вы успокоились, а значит, цель была мною достигнута, — без труда парирует Чонгук, наблюдая, как тот с наслаждением отправляет кусочек пирога в рот. — К тому же, мне потребовалась всего пара попыток, чтобы освоить эту нехитрую науку. — Да, теперь у тебя получается мастерски, — удовлетворенно кивает Тэхен. — К слову, не думай, что я не заметил твои ролевые игры. На тебе так сказалась готовка, или ты решил взять пример с Намджуна? Мне надеть кольца и отхлестать тебя по лицу? — отложив вилку, он протягивает руку к чонгукову лицу, словно примеряется. — Или, быть может, выплеснуть в лицо горячий чай? Скажи, если так. «Господин» ведь должен заботиться о благополучии своих «слуг». Следя за его движениями, Чонгук быстро скользит языком по губам. Совсем недавно эта изящная ладонь обожгла его щеку жестоким ударом, а чужие темные глаза сверкали холодом и гневом — короткое воспоминание неожиданно будоражит. — Благодарю за заботу, — хмыкает он вслух, — но мне больше нравится, когда вы действуете по наитию. Милорд. — Прекращай. — Это приказ? — Чонгук приподнимает уголки губ. — Еще один вопрос, и станет им. Тэхен отнимает руку и вновь возвращает внимание пирогу — Чонгук ни за что не признается себе, что чувствует толику разочарования. — Если тебе хотелось официоза, ты мог бы звать меня «мастером», — задумчиво замечает Тэхен пару минут спустя. — По крайней мере, им я действительно являюсь. Почему «милорд»? — Хороший вопрос, — откликается Чонгук, подливая ему чаю. — Боюсь, у меня нет на него однозначного ответа. Не то чтобы у меня была определенная причина, просто… — Просто? — Есть определенная прелесть в том, чтобы называть тебя так. — В чем же она заключается? — Тэхен выглядит слегка озадаченным. — Я далеко не первый твой контрактор, до меня у тебя были сотни господ. Не думаю, что сильно отличаюсь от них. Чонгук медлит с ответом. Скользит взглядом по печати контракта на тыльной стороне тэхеновой ладони, после переводит его на рамки с фотографиями. Крайней слева чуть больше тринадцати лет, на ней красивые мужчина и женщина держат за руки ярко улыбающегося Тэхена. «Тогда он еще мог так широко улыбаться». На соседней Тэхену уже тринадцать, и его, хмурого и похожего на нахохлившегося воробья, обнимает за плечи дядя — Чонгук сам фотографировал их, когда они с Тэхеном вернулись на пасхальные каникулы. На следующую Чонгук смотрит почти нехотя. На ней трое юношей лет шестнадцати в форме элитной школы-пансиона: он сам, вальяжно засунувший руки в карманы распахнутого пиджака, в противовес ему застегнутый на все пуговицы Тэхен с едва заметной улыбкой на губах и изящный светловолосый юноша, счастливо обнимающий их обоих. Звон стекла, крик, обагренный кровью стилет. «Почему это фото до сих пор здесь?» Чонгук едва заметно хмурится и бросает взгляд на последний снимок. Ему всего год, и здесь они с Тэхеном вдвоем: читают, сидя плечом к плечом на скамейке посреди парковой листвы. Никто из них не смотрит в камеру, но от фотографии исходит атмосфера редкого светлого умиротворения, и в отличие от предыдущей она Чонгуку очень нравится. «Пожалуй, стоит попросить Джухен сделать еще парочку фото». Пробежавшись взглядом по каждому снимку еще раз, Чонгук вновь смотрит на Тэхена. Видимо или невидимо, он был рядом на трех снимках из четырех, и тот и впрямь посмел сказать, что ничем не отличается от остальных его контракторов? Чонгук проживает с ним каждый новый день. Он помнит, как Тэхен упрашивал стащить для него безе и яблочные пирожки со школьной кухни; помнит, как тот стоял перед могилой родителей в колумбарии; помнит, как смешно и нелепо ломался его голос, как волнительно Тэхен взрослел и познавал свое тело; помнит, как тот впервые влюбился; как вел переговоры с Департаментом Немертвых, изо всех сил пытаясь казаться взрослым; помнит, как неистово он учился магии и как в первый раз собственноручно пронзил противника стилетом — он помнит о нем каждую мелочь. И вот уже тринадцать лет наблюдает с неведанным ранее восторгом, как из стойкой маленькой куколки Тэхен превращается в прекрасную черную бабочку. Расцветает во всей своей холодной, темной красоте. Он — его самый долгий контракт. И определенно самый неординарный. — У меня было множество контракторов, — ровно произносит он, словно не стоит на пороге признания, что подарит Тэхену власть еще большую, чем он имел до сих пор. — Каждого из них я должен был звать «господином», и каждому был обязан служить. — Но ведь это не более чем игра, — безэмоционально замечает Тэхен; дрожащие тени, отбрасываемые переплетением свечного пламени и света лампы, причудливо ложатся ему на лицо. — Контрактор может хорохориться сколько угодно, но в конечном итоге именно ты забираешь его жизнь и душу. Уверен, они все это понимали. — Разумеется, понимали, — кивает Чонгук. — Они боялись меня до дрожи, и совершенно справедливо, должен сказать. И пребывая в страхе, отчаянно пытались почувствовать себя хозяевами положения, тешились тем, что до поры могут властвовать надо мной. — И они могли. — В известной степени, — подтверждает он. — Полагаю, это часть людской натуры: не имея возможности возвыситься самому, пытаться принизить другого. — Сомневаюсь, что тебя это задевало. — Разумеется, нет. В любой игре есть свои правила, без них играть невозможно, не так ли? Было бы странно, если бы в шахматах кого-то унижало, что конь ходит иначе, чем пешка, — хмыкает Чонгук. — Конечно, контракт не предписывает жестко определенных ролей, контрактор волен сам выбирать, как ему себя вести. Однако среди всех, с кем я когда-либо был связан, равным себе меня посчитал лишь один. Тэхен пожимает плечом, словно бы говоря, что в этом нет ничего особенного. — Я считаю себя равным тебе. Есть разница. Он прав: разница есть, и она значительна. Из множества великих мыслителей, полководцев, деятелей искусств и всех прочих, с кем заключал контракты Чонгук, только Ким Тэхен — маленький беспомощный ребенок, попранный и растоптанный другими людьми, посмел считать себя равным ему — бессмертному жестокому демону, «исчадию ада», способному движением пальца отнять его жалкую жизнь. Не пытался самоутвердиться, помыкая сверхсильным существом, но и не льстил и не раболепствовал, желая его задобрить. Просто твердо шел вперед к своей цели, не сворачивая и не отворачиваясь — ни от того, кем являлся Чонгук, ни от того, в кого превращался сам. И с годами стал единственным, кого он мысленно ставил с собой наравне. — Ты всегда был проницательным и умел смотреть в суть вещей, — Чонгук посылает ему короткую, но искреннюю улыбку. — За это я тебя и ценю. Тэхен приподнимает бровь: — Ты хотел сказать, мою душу? — Нет, — Чонгук вновь наполняет успевшую опустеть чашку. — Тебя. Тень заволакивает чужие глаза буквально на мгновение, но он успевает заметить. — Что ж, я тоже ценю тебя, Чонгук, — возвращает нежданное признание и, подумав, добавляет: — Это были хорошие тринадцать лет. — Говоришь так, словно контракт уже завершен. — Нет, но скоро будет. Мы уже близки к разгадке, — Тэхен сжимает чашку чуть сильнее, чем нужно. — После нашего рандеву на фабрике и стычки с теми полудурками в переулке я попросил Кая проверить еще кое-что. Если мои подозрения подтвердятся… — в его глазах на мгновенье вспыхивает почти демонический огонь, — я, наконец, получу имя того, кто разрушил мою семью. — Что потом? — Потом? — переспрашивает удивленно, словно ответ очевиден. — Потом я убью его. И тогда все будет кончено, — он недолго молчит. — Ждешь с нетерпением? «А ты? Ждешь ли сладкого момента отмщения, зная, что неминуемо последует за ним?» — Это были хорошие тринадцать лет, — уклончиво отвечает Чонгук. — Принести тебе еще бисквита, или выйдешь в гостиную сам? — Принеси сюда, не хочу отвлекаться. Планирую закончить расшифровку символов с мест преступления к ночи, — Тэхен постукивает по рисунку карандашом. — На первый взгляд в магических кругах ничего необычного, но есть кое-что, что меня заинтересовало. Чонгук кивает сам себе: иного от него и не ожидалось. — Учти, я не позволю тебе сидеть допоздна, — протянув руку в неясном порыве, он аккуратно касается печати контракта на руке Тэхена, прослеживает знакомые символы, чувствуя, как те едва заметно нагреваются под его пальцами. Со стороны рисунок выглядит, как обычная татуировка, но по сути — ничто иное как клеймо. Видимый знак, что Тэхен принадлежит ему одному, и никто не сможет это изменить: ни верхние, ни служители, ни смерть, ни сам Господь Бог. На карамельной коже печать смотрится красиво и очень правильно — Чонгуку безумно нравится, что после совершеннолетия Тэхен перестал скрывать ее перчатками, бинтами и всем, на что найдется фантазии, и теперь лишь изредка заклеивает пластырем перед встречами с дядей. Видеть свою метку всякий раз, когда захочется, и знать, что другие тоже ее видят — приятно. Как ни крути, все демоны — собственники. Тэхен, вероятно, думает о том же самом. — Как для демона ты порой слишком занудный, — произносит он, не стремясь вырвать руку. — Когда ты не выспавшийся, становишься еще более невыносимым, чем обычно. Я забочусь о своих нервах. Они оба усмехаются и замолкают, глядя друг другу в глаза. Между ними мягким облаком повисает нечто невысказанное, совершенно отличное от искрящегося напряжения этим утром, когда они едва не вцепились друг другу в глотки, и вместе с тем очень похожее — где-то в самой глубине. Свеча на столе догорает, оставляя источником света одну лишь лампу, в комнате становится немного тусклее. Чонгуку хочется задержаться в этом моменте подольше, насладиться обнимающей их тишиной, но приятное молчание нарушает тревожное дребезжание охранной печати. — Бисквит подождет, — говорит Тэхен. — Проверь, кто пришел. Я не ждал сегодня гостей. Чонгук наклоняется и, не разрывая зрительный контакт, касается печати контракта губами в поцелуе — пожалуй, слишком нежном и трепетном для простого выражения верности и преданности. — Да, милорд. Перед тем, как выйти из мастерской в коридор, он оборачивается, чтобы все же озвучить то, о чем не решился сказать ранее. — У меня было множество контракторов, Тэхен, — повторяет он свою недавнюю фразу, — но лишь одного я хотел назвать «господином». Тот понимает его правильно; темные глаза трогает едва заметная улыбка. Чонгуку почти жаль служить для своей прекрасной бабочки губительным огнем.***
Декабрь, 2010 В колумбарии светло и тихо. Тэхен, одетый в новенький черный костюм и блестящие туфли, оборачивается на стоящие поодаль фигуры — высокого мужчину в похожем костюме и худого ребенка в синей толстовке и джинсах. Дядя ободряюще улыбается и машет рукой, словно бы говоря: не бойся, я рядом. Тэхен кивает ему и твердым шагом подходит к нужной ячейке. — Привет, мам, пап, — здоровается он. — Мы не виделись уже несколько месяцев, да? Дядя Гин не хотел меня к вам пускать, психотерапевт ему наплел, что мне нужно «избегать стрессов и потрясений». Ну да. Если бы в него тоже тыкали ножом и другими штуками, я бы его, может, и послушал, а так… треп один, — Тэхен хмуро потирает кончик носа. — Сюда мне нельзя, а в эту чертову школу — можно. Потому что надо «заводить друзей и вливаться в общество», это поможет мне… если честно, не знаю я, чем это мне поможет, — он усмехается. — В общем, я учинил дяде Гину скандал. Не очень по-взрослому, конечно, но он сам напросился! Поэтому я здесь, вот. Хотя кому я это рассказываю, вас же здесь все равно нет. Я спрашивал у Чонгука, что с вами случилось после… ну, вы понимаете. Он рассказал мне, что души живут вечно и просто летают из одного тела в другое, поэтому вы, наверное, уже переродились кем-то другим. Но даже если мы встретимся, вы меня не узнаете. Глупо звучит, да? Я не представляю, как вы можете меня не узнать. Но Чонгук говорит, это потому что души забывают прошлые жизни. Я пока не совсем разобрался, но он не может соврать, так что я ему верю, — Тэхен перекатывается с пятки на носок. — Значит, вы не вспомните, кто сделал это с нами. Но вы не переживайте, я узнаю это за вас, — он какое-то время молчит, рассматривая забинтованную правую кисть, под которой скрывается печать демонического контракта. — А, Чонгук, вы же его не знаете. Он… пап, ты бы сильно ругался на меня, если бы узнал. Прям как в тот раз, когда я без спросу залез в библиотеку, взял дедушкин справочник по демонологии и едва не сжег его, помнишь? Потом мама побила тебя журналом за это. Но тебя же тут нет, и ты не узнаешь, а значит, и ругаться не будешь. А дяде Гину я не сказал. Хотел вообще-то, но Чонгук меня отговорил. Сказал, что некоторые его контракторы рассказывали близким, и ничем хорошим это не заканчивалось. Дядя Гин классный и любит меня, но я не хочу рисковать. За это вы бы меня тоже отругали, да? Жаль, что уже не сможете. Я бы лучше потерпел вашу ругань два вечера подряд… или даже три. А может и все четыре, только бы вы снова были тут, со мной… я очень по вам скучаю, — шепчет сдавленно и почти неслышно. Он шмыгает носом и, задрав голову, смотрит на ячейку со знакомыми именами. «Семья Ким». С фотографии на плите на него смотрят улыбающиеся родители и он сам. Красивые, светлые, счастливые, даже не подозревающие, что их ждет в недалеком будущем. Тэхен решает, что хочет себе копию — поставить перед глазами как напоминание о том, чего он лишился. Чтобы никогда не забывать. Совсем рядом слышатся легкие шаги. Тэхен бросает хмурый взгляд через плечо и уже открывает рот — напомнить демону, что просил дать ему побыть одному, но в итоге передумывает и ничего не говорит. Пусть стоит, раз хочет. Самое главное он уже сказал, а тех, кто хотел бы услышать больше, здесь нет и никогда не было. Только одна фотография да таблички с именами. — Ха-а, забавно, — вдруг хмыкает Тэхен, скользя взглядом по выгравированным буквам. — Что именно, милорд? — осведомляется демон с той долей участливой снисходительности, с какой взрослые обычно обращаются к детям. Учитывая, что он сам сейчас выглядит, как ребенок, звучит это странно и даже забавно. — Здесь есть и мое имя. — И правда, — соглашается демон. — Вероятно, ваш дядя был занят, чтобы исправить столь досадную оплошность, ведь он постоянно в разъездах. Уверен, гравировку заменят сегодня же, если вы ему сообщите. — Я имел в виду не это. — Вас забавляет то, что вы живы, хотя вас считали мертвым? — Наоборот, — Тэхен с шальной улыбкой качает головой. — Меня забавляет то, что здесь написана правда. Я ведь умер в ту ночь. А когда отомщу, ты заберешь мою душу. Думаю, сейчас я нечто вроде живого мертвеца, да? — Это весьма философский вопрос, милорд, — задумчиво отзывается демон, не спеша соглашаться. — Люди смертны. Неважно, по какой причине, у жизни всегда один конец. По моему мнению, в этом отношении вы ничуть не отличаетесь ото всех остальных. Разве что точно знаете срок и способ, — он неожиданно мягко улыбается. — Поверьте моему опыту: многие хотели бы знать то же, что и вы. — Я обдумаю это, — с некоторым удивлением откликается Тэхен, не ожидавший серьезного ответа. — Спасибо. — Ну что вы. Некоторое время они молчат. Тэхен долго смотрит на запечатленные на фото лица, воссоздавая в памяти мимику и жесты, живые улыбки, теплые объятия и мягкие поцелуи в лоб и щеки. «Пусть ангелы хранят ваш сон», — гласит искусно выполненная гравировка под фотографией. — Ангелы, — с горечью и невыразимым презрением фыркает он. — Ты даже представить себе не можешь, сколько раз я звал ангелов и бога, пока трясся от страха в подвале, как какая-то крыса, и ждал, когда ко мне снова придут. Даже когда лежал на алтаре и знал, что сейчас умру, все равно звал. Просил его спасти меня, — он смотрит на стоящего рядом демона. — Смешно, да? Я звал бога, а откликнулся ты. Демон — Чонгук, его зовут Чонгук — остается серьезным. — Это не смешно, милорд, — он тонко улыбается, и на мгновение Тэхену кажется, что сквозь детские черты проступает его взрослая ипостась. — Это закономерно. — Возможно. Ангелы никого не хранят, это я знаю точно, — убежденно заключает Тэхен. — Ты тоже, но от тебя, по крайней мере, есть прок. Пойдем отсюда, Чонгук, — он в последний раз бросает взгляд на ячейку и решительно разворачивается на каблуках. — И сколько раз повторять: не зови меня «милордом». По легенде ты мой друг, а не слуга. Зови просто по имени. — Боюсь, я не очень хорошо понимаю, что значит быть другом, — Чонгук беспечно пожимает плечами. — Человеческие отношения слишком сложные и запутанные. Тэхен пихает его в бок локтем. — Просто обращайся ко мне, как к равному. Что в этом сложного? — Как к равному? — кажется, эта реплика изрядно веселит Чонгука. — У вас большие амбиции, милорд. Однако я не могу лгать вам, поэтому не стану ничего обещать. — Да сколько можно… никаких «милордов» больше, просто «Тэхен». Иначе… иначе я выброшу те детективы, которые тебе понравились! — Какая поразительная жестокость. — Тебе ясно? Отвечай. Чонгук послушно склоняет голову. Тэхен не видит его глаз — возможно, к лучшему. — Да, милорд. Под чужой негромкий смех он ворчит всю дорогу до выхода из колумбария.***
Апрель, 2023 В спальне гостиничного номера плотно задернуты шторы, а на входной двери — табличка «Не беспокоить». Кровать тихо поскрипывает в такт движениям двух тел, что сплелись на ней в тесном объятии. — Сильнее… еще… — Ненасытный, как всегда, — смешливый выдох во влажную от пота шею. Острый язык слизывает с кожи соль, большая ладонь с силой оттягивает светлые волосы на затылке, чтобы дать больше доступа настойчивым губам, пачкается в опадающих с них блестках, пока вторая крепко держит под ребрами, насаживая обманчиво хрупкое тело на пылающее естество, ни на секунду не сбиваясь с ритма. Сильно, долго, до изнеможения приятно и совершенно безжалостно. Пленительные кошачьи глаза, что за пределом спальни смотрят с холодом и презрением, подернуты дымкой желания; чувственный рот, беспрестанно ранящий словами-кинжалами, послушно раскрывается, стоит коснуться его своим, лаская слух мелодичными стонами и выдохами, а кожу — ответными поцелуями; обычно жестокие руки хватаются за его плечи, как за последнюю в этом мире опору. Которой он и является — каждую секунду на протяжении последних восьмидесяти лет. И продолжит ею быть до самого последнего вздоха, его или же своего. По-прежнему юный, стойкий, гениальный, абсолютно невыносимый и бесконечно прекрасный в своей беспощадности. Насытиться невозможно — ни его телом, ни им самим. Только не такому жадному зверю, как дьявольский пес. — Кончай, — шепчет он в покрасневшее ухо, — сейчас. — Да… — Чимин впивается в его плечи короткими ногтями и со сладким выдохом содрогается, пачкая семенем их животы. Намджун опускает на его бок вторую ладонь, сжимая почти до синяков, и ускоряет темп, чтобы достичь разрядки самому. Излившись, он крепко прижимает Чимина к себе и утыкается лбом в его плечо. Тот позволяет; лениво перебирает им же взъерошенные волосы на намджуновом затылке, а после в редком порыве опускает голову, чтобы коснуться губами макушки — настолько невесомо, что не будь Намджун демоном, не ощутил бы ничего. Но он ощущает. И это прикосновение говорит ему куда больше любых слов. Придя в себя после оргазма, Чимин встает и, подцепив с пола свои брюки, выуживает из кармана сигареты и зажигалку и отходит к большому панорамному окну. Тихий звук отъезжающей в сторону шторы, щелчок открывающейся створки, и в комнату озоновой свежестью врывается вечерний ветер, холодя разгоряченную ласками кожу. Намджун поднимается следом и, взяв с кресла чиминову рубашку, накидывает ему на плечи. — Простудишься. Это, конечно, ложь — организм потомственной ведьмы куда прочнее, чем у обычного человека, но Чимин не спешит ее обличать. Медленно, с наслаждением курит, глядя на огни высокого здания напротив. Запах вишневых сигарет мешается с его собственным, превращаясь в волнующий коктейль — Намджун вдыхает его, словно отравляющий газ, а после, повернув точеное лицо к себе за подбородок, касается припухших пунцовых губ своими. Чимин выдыхает остатки дыма ему в рот и, потушив сигарету о намджуново предплечье, обнимает за шею и с готовностью отвечает на поцелуй. Он всегда распаляется быстро, вспыхивает, как огонек его любимой бензиновой зажигалки, и горит долго, почти самоубийственно — до тех пор, пока Намджун не помогает ему погаснуть. Из них двоих он всегда лучше чувствовал чиминовы лимиты. Намджун подхватывает его под бедра и прижимает к окну спиной. Шелковая рубашка падает на пол. Блестки в чиминовых волосах тихо сверкают в свете вышедшей из-за туч луны, во взгляде тягучим дегтем разливается тьма. А в ней — тщательно прикрытое похотью отчаяние. Намджун знает его причину. И не планирует ее устранять. — Обними меня крепче. Чимин перестает держаться за него сам: знает, что не отпустят — ни буквально, ни фигурально. Высвободив руки, закуривает снова и, расслабленно запрокинув голову, длинно выдыхает в потолок. — Если ты хотел подавиться, могу предложить другой способ, — хмыкает Намджун в теплую шею и без предупреждения погружается в него вновь. — Ты сегодня более разговорчив, чем обычно, — замечает Чимин, делая новую затяжку. — Встреча с сородичем так на тебя повлияла? — Размяться было приятно. Чонгук стал сильнее с нашей последней встречи, — не спорит Намджун. — Но никто не влияет на меня сильнее тебя. — Какая грубая лесть, — выдыхает Чимин и тут же негромко стонет от неожиданно резкого толчка. Намджун запечатывает болтливый рот жестким поцелуем, чтобы прекратил нести чушь, и ускоряет темп. Забытая сигарета прогорает до конца, обжигая Чимину пальцы — тот болезненно шипит, но не отстраняется; выкидывает окурок куда-то на пол и вцепляется Намджуну в спину ногтями, раздирая ее до крови, словно маленький мстительный котенок. Он мысленно хмыкает, отвлеченно думая, что за такое сравнение Чимин бы совершенно не фигурально оторвал ему руку, а может, и сразу обе — в отношении Намджуна он редко церемонился. Интересно, что сказала бы та ведьма, увидь она, каким вырос ее любимый внук? Вряд ли вешая на него обязательство заботиться о Чимине, она предполагала, во что выльется эта связь. Или напротив, прекрасно зная их обоих, все просчитала заранее? Намджун бы не удивился: острым умом Чимин явно пошел в нее. Жадный, требовательный, эгоистичный — да, он очень на нее похож. И в то же время совершенно другой. Словно почувствовав течение его мыслей, Чимин с силой прокусывает его нижнюю губу — абсолютно нетерпимый, когда внимание Намджуна направлено не на него. Тот, заставив его ухватиться крепче, опускает руку по чиминову бедру ниже, к промежности, и проталкивает внутрь палец. Тот захлебывается стоном. Намджун знает, что он уже на грани, целует крепче, но сбросить за нее не успевает — сигнал защитных чар заставляет обоих замереть в поцелуе. Чужая энергия, яркая и хлесткая, определенно принадлежит демону и весьма знакомому. — Это Чонгук. Какие будут приказания? — шепчет Намджун в чиминовы губы. — Спроси, что ему нужно, когда… когда закончим. — Слушаюсь, мастер. Он доводит их обоих до пика быстро, под аккомпанемент громкого, ни разу не деликатного стука в дверь. После аккуратно ссаживает разомлевшего Чимина на постель и, наскоро натянув брюки, идет открывать. Чонгук выглядит заведенным, словно плотно сжатая пружина, готовая вот-вот разжаться. — Ты в курсе, что от вас фонит на весь этаж? — спрашивает он и, окинув Намджуна выразительным взглядом, кривит уголок рта. — Кажется, твоя ведьма — горячая штучка. На тебе живого места нет. — Слышу в твоем голосе зависть. — Упаси Владыка, я не мазохист, — Чонгук засовывает руки в карманы джинсов и становится серьезным. — Я здесь затем, чтобы позвать вас в гости. Сейчас. — К чему такая срочность? Мы договорились встретиться завтра в Департаменте. — Нас кое-кто навестил пару минут назад, якобы хочет помочь с делом. Некто Сокджин. Говорит, вы с ним знакомы. Намджун едва заметно хмурится. — Да, встречались пару раз, — он замолкает на пару мгновений. — Хорошо, мы скоро будем. — О? — Чонгук выгибает бровь. — Ты уверен, что можешь принимать решение? Мне нужен точный ответ, а с твоей ведьмы станется облить тебя кислотой за самоуправство и никуда не пойти. — Свою ведьму я знаю слишком хорошо. Он не откажется. Но если хочешь проконтролировать… — Намджун открывает дверь шире. — Могу налить тебе чего-нибудь, пока мы собираемся. Чонгук смотрит на него так, словно сомневается в его здравом рассудке. — Я оставил своего контрактора наедине с демоном, Намджун, — произносит он. — Я не собираюсь рисковать его безопасностью, чтобы полюбоваться на ваши голые задницы. — Твой контрактор вполне способен за себя постоять, — Намджун пожимает плечом. — Даже если что-то случится, ты успеешь вернуться и сохранить ему жизнь. — Просто скажи мне, да или нет. — Да. Мы придем. — Ждем через десять минут, — бросает Чонгук напоследок и скоропалительно исчезает в открывшемся портале. Намджун возвращается в полутемный номер и закрывает за собой дверь. Восстанавливаться после кислоты долго и неприятно — за десять минут он никак не успеет, и, пожалуй, для Чимина это послужит главным аргументом.***
Когда Чонгук вновь появляется в коридоре их с Тэхеном квартиры, гостя на пороге уже нет. Чужую демоническую энергию он не ощущает и почти решает, что тот ушел, но в следующее мгновение едва не врывается в гостиную, готовый в любой момент броситься в бой, и напряженно застывает в дверях. Картина ему открывается почти идиллическая: Тэхен сидит в любимом кресле и спокойно попивает чай, а красивый темноволосый демон в черном костюме-тройке, устроившись на диване, мирно читает карманную книгу с названием на немецком. — Ты быстро, — с одобрением замечает Тэхен, подняв взгляд. У его бедра поблескивает лезвие стилета.— Они придут? — Обещали через десять минут, — Чонгук встает за его спиной и кладет руку на плечо. — Милорд был весьма добр, пригласив в дом незваного гостя, — его голос почти звенит от напряжения, и Тэхен, разумеется, это чувствует. — Я в полном порядке, как видишь, — произносит он. — Нет нужды волноваться за меня. — И все же я попрошу позволить мне провести небольшую диагностику. Демон, назвавшийся Сокджином, отрывает от книги взгляд и смотрит на него с зачатком блеклого интереса. — Ты полагаешь, что я мог одурманить его или склонить к контракту? — В мои обязанности входит защищать своего контрактора от любых внешних опасностей, — чеканит Чонгук. — Свободный демон в непосредственной от него близости в эту категорию входит. Сокджин приподнимает уголки губ и возвращается к чтению, словно бы говоря, что он может делать что пожелает. Чонгук тянет Тэхена за руку, побуждая встать, а после ведет за собой на кухню. Проверку на чужеродное вмешательство он проводит как никогда тщательно, комбинируя все известные ему методы. Останавливается, лишь когда каждый из них показывает отсутствие воздействия, но даже нахлынувшее облегчение (в котором Чонгук не признается ни себе, ни тем более Тэхену) не способно затмить напряжение и злость на чужую безалаберность. — При всей твоей безрассудности я никогда не замечал за тобой самоубийственных наклонностей, — холодно бросает он, набросив вокруг них завесу тишины. — Мой дом — одно из самых безопасных мест в городе, ты прекрасно это знаешь, — Тэхен складывает руки на груди, являя собой живое определение слова «невозмутимость», и его вопиющее спокойствие раздражает особенно сильно. — Что не так, Чонгук? Пару дней назад ты бросил обессиленного меня наедине с кучей наемных убийц, пока сам вовсю забавлялся, притворяясь мертвым. Я же всего лишь попросил тебя передать послание Пак Чимину. — Ты всерьез сравниваешь кучку смертных с Высшим демоном? — Чонгук притирает его спиной к гарнитуру и заглядывает в глаза. Он действительно не понимает?! — В отличие от нашего гостя те ублюдки действительно пытались меня убить. — Тогда я был рядом! — взрывается Чонгук, не сдержав раздраженный рык. — Я держал ситуацию под контролем. Будь их хоть сотня, хоть тысяча, я не позволил бы им и пальцем тебя коснуться! — Тебя не было всего пару минут, — возражает Тэхен, но градус уверенности в его голосе едва заметно снижается, а во взгляде мелькает замешательство: в конце концов Чонгук нечасто теряет перед ним контроль над эмоциями. Он в принципе нечасто теряет контроль, но сегодняшний день с самого утра бьет все возможные рекорды. Словно кто-то из светлых навел на него порчу. — Высшему демону хватит и секунды, чтобы вырвать твое сердце, Тэхен, — он подается вперед, заставляя того отклониться назад; в голову приходит абсолютно неважная мысль, что край столешницы наверняка неприятно впивается ему в поясницу. — Я не успел бы тебя спасти. — Защитные чары дома, нательные талисманы и мой стилет задержали бы его достаточно, чтобы ты успел вернуться, — Тэхен кладет ладони ему на грудь, не то желая оттолкнуть, не то притянуть ближе. — Я пригласил его в дом лишь потому, что внутренние чары сильнее наружных печатей. Впрочем, я был уверен, что он не причинит мне вреда, и, как видишь, оказался прав. Чонгук ставит руки по бокам от тэхеновых бедер, запирая собой от внешнего мира, хотя больше всего ему сейчас хочется положить их на смуглую шею и хорошенько сжать. Чтобы Тэхен понял, чтобы осознал, каких последствий едва избежал, чтобы перестал, наконец, смотреть с таким спокойствием, словно абсолютно уверен в Чонгуке. Словно даже мысли не допускает, что тот мог не успеть явиться на зов. Потому что… потому что Чонгук не уверен. Удлинившиеся когти оставляют борозды в деревянном покрытии; у ног начинает клубиться тьма. Тени в полумраке кухни заходятся в дикой пляске, чернильными кляксами стекают Тэхену на плечи, накрывают комнату плотным, удушливым куполом. — Согласно нашему контракту я обязан всегда говорить правду, подчиняться приказам и защищать от внешних угроз, — Чонгук угрожающе понижает голос. — Если я не справлюсь с защитой контрактора, то нарушу условия договора. Ты об этом знаешь, — оторвав руку от столешницы, он почти нежно поглаживает когтем указательного пальца чужую скулу. — Но, душа моя, это не касается случаев, когда контрактор намеренно создает условия, способствующие его нарушению. Резкий порыв ветра разметывает тэхеновы волосы, тени пляшут неистово, следуя настроению Чонгука, густой черный дым заволакивает почти все пространство вокруг — каждый, кому он был вынужден разъяснять, что не стоит пытаться обмануть демона, при виде подобной демонстрации трясся от страха и едва ли не прудил в штаны. Взгляд Тэхена не меняется, лишь пальцы на чонгуковой груди сжимаются чуть сильнее, когда острый коготь все же вспарывает кожу. — Еще один подобный приказ, Тэхен, и я буду считать это попыткой уклониться от контракта, — размеренно проговаривает Чонгук, пока слизывает выступившую кровь. — Ты знаешь, что тогда произойдет. — Ничего критичного: ты заберешь мою душу раньше срока, — откликается Тэхен. — Это все? — Что? — Это все, что тебя растревожило? Если есть что-то еще, говори, потому что мне слабо верится, что ты взбеленился из-за такой ерунды. Чонгук сужает глаза, наверняка давно полыхающие багрянцем: — Ты до сих пор не понял? — тени пеленают Тэхена в плотный кокон. — Быть может, мне повторить? Тот смотрит с выражением, каким одаривают непонятливых детей, словно Чонгук упускает нечто крайне важное и вместе с тем до ужаса очевидное. — Наш контракт нерушим, Чонгук, — проговаривает он терпеливо. — До тех пор, пока ты соблюдаешь условия, моя душа принадлежит тебе. Я и правда пошел на риск, отослав тебя, и в случае ошибки мог погибнуть, но что потерял бы ты? Чонгук растерянно замирает, лишь сейчас осознавая, что имеет в виду Тэхен. Смерть контрактора не является препятствием для получения платы, и случись тому умереть по собственной глупости, Чонгук бы просто дождался его перерождения и забрал душу из нового тела — сбежать от контракта невозможно, он сам не раз повторял это Тэхену. Из них двоих именно Чонгук совершенно ничем не рисковал, но тогда откуда взялась столь сильная злость? Если бы Тэхен умер по своей вине, это всего лишь ознаменовало бы успешное завершение контракта и получение заслуженной награды, так отчего же одна мысль о подобном конце приводит его в неистовство и заставляет желать испепелить все вокруг? Периферийным зрением он замечает серебряную вспышку. Тэхен невозмутимо разрезает облепившие его тени — те безжизненными тряпками падают на пол, заставляя поморщиться от кольнувшей сущность боли, а в следующий миг лезвие стилета упирается в грудь. — Успокоился? — осведомляется негромко, очевидно заметив в нем перемену. Вцепившись в ткань футболки, тянет Чонгука ближе; стилет входит в плоть легко, словно нож — в подтаявшее масло. Тэхен погружает лезвие на одну треть и с усилием проворачивает — недостаточно, чтобы причинить существенный вред, но этого вполне хватает, чтобы отрезвить; под его натиском клокочущая внутри бессильная ярость послушно стихает, будто подчиняясь сильнейшему. Хозяину. Тьма вокруг перестает бесноваться, тени успокаиваются, расползаясь по привычным местам — кухня принимает первоначальный вид. — Я надеюсь, это был последний раз, когда ты столь бездарно потратил мое время, Чонгук, — обычно мягкий бархатный баритон звучит жестко, почти жестоко. — Ты меня понял? Чонгук позволяет Тэхену оттолкнуть себя, послушно отступает на пару шагов, пока тот стряхивает с лезвия кровь и утирает оцарапанную щеку. Тэхен раздражен и, кажется, и впрямь не понимает, отчего он среагировал столь ярко. Или не желает — боится? — понимать. Чонгук внезапно думает, что своей нежданной вспышкой обрушил им на плечи вопросы, ответы на которые они оба предпочли бы не знать. С неотвратимостью штормовой волны накатывает ощущение, что он, сам того не сознавая, играючи перешел грань, ступать за которую не было дозволено ни одному из них. Тэхен хмурит брови, очевидно недовольный его медлительностью, и вдруг делает то, чего Чонгук от него ожидает в последнюю очередь — протягивает вперед руку. Ладонью вниз. — Я спросил: ты понял меня? Отвечай. В бездонных глазах отражается бездна, и Чонгук совершает единственное, на что сейчас способен — единственное, что кажется правильным. Он опускается на одно колено, впервые делая это по-настоящему всерьез, и мягко касается губами прохладной кисти: — Да, милорд. И чувствует едва заметное пожатие пальцев в ответ.