Две недели спустя
Morandi — Angels Громкий истошный крик безжалостно резанул по ушам, лишая всех чувств и эмоций сразу. Я задыхалась, царапая ногтями нежную кожу на горле, громко шипя. Знаю, что меня найдут, выследят просто мгновенно. Я должна была немедленно замолчать, заткнуться, но просто физически не могла сделать этого. Чувство, словно ты распадаешься на атомы и собираешься заново, пустой и лишённый чувств, а в голове звенящая, мрачная, до дрожи пугающая пустота. Всё, на что я была способна — издавать тихий жалкий скулёж, сжимая в пальцах волосы и царапая кожу головы, подобно припадочной. Резкие рваные всхлипы утихают с каждой минутой, что тянулись до безобразия долго, словно насмехаясь надо мной. Успокоиться? Легко сказать. Оголённую кожу словно опалило сквозняком, скользящим по полу. Ах, точно. Нужно встать. Мои плечи дрожали под тканью клетчатой рубашки, а бока покалывало тонкими острыми иглами, это похоже на чувство, словно что-то мерзкое обнимало со спины своими цепкими ручонками, придавливая к ледяному кафелю. Когда я поднялась, затёкшие ноги заметно трясло, и я просто молилась о том, чтобы не упасть замертво прямо здесь. Я резко схватилась за край раковины, оперевшись на неё всем телом, молясь, чтобы она выдержала мой вес. Когда я зажмурилась, чтобы плеснуть холодной водой в лицо, на изнанке век плясали фосфены* в кромешной темноте, отпечатываясь на сетчатке глаз. Тщательно изучив своё бледное осунувшееся лицо в отражении, провожу ледяными мокрыми руками по горящим щекам, вздрагивая от контраста температуры. Отросшая чёлка намокла и прилипла к щекам, из-за чего я прочесала её пальцами и убрала за уши. Шум всё нарастал, голоса сплетались между собой, отдавались эхом по черепной коробке и возвращались обратно, надавливая, словно тиски. Мой голос сиплый, тусклый, словно выцветший июльский день — безликий, невыносимо душный, одинокий.Люди! Хватит битв и войн — хватит! Ангелы смотрят на вас и плачут. Мы можем быть лучше! И это правда, Любовь — вот где ответ искать надо.
— Как тебе, Энни? — спрашивает отец, ласково потрепав меня по распущенным пушистым волосам, убранным под серую бандану с совами. Я всегда любила сентябри — если вы недостаточно унылы, то сразу же поймёте, что дождливый сентябрь — это словно новое начало жизни, поистине грандиозное время. Я люблю дожди, люблю грязь и лужи, люблю осенние куртки и шнурованные ботинки. Я люблю гулять по мосту «Золотые ворота», держаться за ледяные гигантские перила и дышать едва заметным паром, глядя на безмолвный тёмный залив, что через некоторое время уже будет скован тонким льдом. В Сан-Франциско никогда не бывает сильно холодно, так что такая погода — максимальный холод, что продержится и зимой. Но в этом сентябре я не в Сан-Франциско. — Ошеломляюще красиво… — бормочу я, оглядывая афинский Акрополь. Отец всегда знал о моей любви к историческим памятникам — более того, он сам мне её привил. Только вот папа в основном специализировался на Первой Мировой, а меня больше привлекало то, что происходило до нашей эры. Я знаю, сколько отец работал, чтобы позволить себе эту поездку, так что беру от неё всё и сразу, рассматривая каждую трещинку на старинном мраморе, каждый изгиб. Отец действительно жалел, что не смог взять Элизабет с собой и моих братьев, но я только рада, честное слово! Мы так давно не проводили вместе времени — с того момента, как он познакомился с Элизабет, — так что все эти годы я жила с чувством, что я лишняя в их семье. Да-да, вот так я, неотъемлемая часть нашей с папой семьи, стала обузой, тянущейся сзади. Я не жалею себя и никого не виню, нет. Я просто трезво смотрю на вещи. Даже если мне всего четырнадцать — это ничего не меняет. Я больше не плачу, да и голоса в голове вроде как стихли, но воспоминания вихрем ворвались в мою голову, буквально сбив с ног. Я не могла понять их последовательности, выстроить логическую цепочку. Это была просто нарезка кадров кино-ленты моей жизни, которые вовсе не должны были что-то объяснять. Они просто были. Я целый год училась в частной школе в Новом Орлеане, так что пропустила мачехины роды близнецов. И, если честно, когда в нашем общежитии мне запихнули под дверь комнаты немногословное письмо о том, что я теперь — старшая сестра, я даже обрадовалась, что сейчас не в Калифорнии вовсе. Да и произошло это не лучшим образом. В тот день я лежала на кровати после уроков и читала какую-то книгу, уже и не вспомнить. Тут появляется моя соседка по комнате — Бо, размахивая небольшим аккуратно упакованным конвертиком. — И что это? — я приподнимаю брови, оторвавшись от книги. Бо улыбается, показывая ямочку на щеке, и взмахивает идеально прямыми ухоженными волосами, протягивая его мне. Я смотрю на её бледную и тонкую, словно пергамент, кожу: даже можно разглядеть сине-зелёные ниточки — вены. Смотрю на матовый чёрный лак на ногтях и думаю, что никогда не смогу выглядеть такой… великолепной в её возрасте. Мне десять, а Бо — пятнадцать, она старше меня всего на пять лет, но я уверена, что в свои пятнадцать буду такой же: с растрёпанными вьющимися волосами, торчащими в разные стороны, с деревянным ожерельем на шее, в однотонной футболке, заправленной в шорты и кедах. Я никогда не буду красить ногти, носить платья или каблуки. До тридцати, по крайней мере, не буду. И уж точно я не буду наносить столько макияжа на лицо, сколько она. Но ей идёт, она красивая. Рядом с ней я каждый раз чувствую себя гадким утёнком. Я выхватываю конверт и смотрю на отправителя. «Аманда Гордон». Не понимаю. Всегда писал отец, в крайних случаях — Элизабет, но другие родственники — никогда. Никто даже не знал адреса моей частной школы-интерната, чтобы писать мне. А особенно не стала бы этого делать тётя Аманда — младшая папина сестра, настоящая оторва. Огромное количество ужасающих мыслей зарождается в голове, и мои руки начинают мелко трястись. Что-то плохое случилось с родителями, точно. Бо скептически выгибает одну бровь. — Всё нормально, Аннабет? Я делаю странное движение головой: то ли качаю, то ли киваю, а затем шумно вздыхаю. Бо только хмурится и плюхается на кровать рядом со мной и почти вырывает у меня из рук конверт, что так и не был открыт. — Кто такая эта Гордон? — спрашивает Бо, а я только часто моргаю, пялясь в стену, и прижимаю руки к горящим щекам. — Эй, тихо, не белей. — Я в порядке, — пищу я, — прочитай, что там, — девушка недоверчиво косится на меня, но всё же распаковывает конверт и достаёт накрахмаленный белоснежный лист. Длинные ресницы Бо опускаются, пока она быстро читает текст, а затем поднимает на меня глаза. Через три удара моего бешеного сердца она заявляет: — Ты старшая сестра, Бет! — она вихрем набрасывается на мою шею, и я лишь тупо моргаю, мои руки замирают в дюйме от её спины. А глаза мои невольно натыкаются на лежащую рядом записку и распакованный конверт. Вздохнув, я дёрнула холодную ручку двери и побрела вперёд по пустому коридору, слушая шум своих шагов. Мои пальцы были с силой сомкнуты на увесистом огромном ноже, что я взяла с собой из того магазина неподалёку от Таймс-Сквер, где и провела первое время после апокалипсиса. Там им распаковывали коробки с товаром, ну, а мне он пригодился для других целей. Здесь витала какая-то напряжённая тишина, такая неуютная и пугающая, что я не могла ничего с собой поделать, каждые несколько секунд оглядываясь, и каждый раз боялась увидеть перед собой уродливую физиономию зомби. Просто до потери пульса боялась. Когда я поднялась по лестнице, коридор стал намного шире, заваленный всяким хламом, который разбросали люди в спешке, покидая это место. Мои ноги неприятно потяжелели, я снова чувствовала слабость, которая была подобна той, что сковывала моё тело в первые недели после пробуждения. В голове снова кружили хороводы бессмысленные картинки моей скучной жизни, а голоса снова начинали нарастать, сливались с шумом крови и бешено стучали в висках. Как бы ни было страшно думать об этом, но я читала в какой-то книге о подобном. Всё те же симптомы, реакции организма. Именно так выглядела начальная стадия шизофрении. Другими словами, я настолько позабыла о том, каково это — общаться с кем-то, что просто одичала, на мне слишком резко сказывался недостаток в общении. Единственным выходом было общаться с каким-нибудь неодушевлённым предметом и дать ему имя, прямо как в «Изгое»**. Все глаза устремлены на меня, и я даже начинаю внутренне паниковать, потому что вовсе не привыкла, когда на меня смотрят столько людей сразу. Но все они улыбаются мне, они счастливы. Я тоже. Вернее, должна быть. На самом деле всё ужасно. Я знаю, что я чёртова эгоистка, но я не хотела, чтобы мои братья рождались. Если с одной Элизабет отец меня полностью игнорировал, то что говорить о том, когда будут ещё два маленьких ребёнка? Я смотрю в серо-зелёные глаза мальчика, на его короткие пушистые светлые волосы — их совсем мало, но они видны, и на один-единственный верхний зуб, что только начал пробиваться. Я чувствую себя крайне глупо, внимательно глядя в глаза годовалому младенцу, но ничего не могу поделать. «Зачем вы двое родились вообще?» Я ненавижу себя за такие низкие и жестокие мысли, но ничего не могу поделать. Это сильнее меня. Это иррациональный страх. Страх быть забытой и никому не нужной. И я только потокала ему, вымаливая у отца уехать учиться в Новый Орлеан на целый год. Лишь бы подальше от них. В конце концов, все дети эгоистичны. Мне всего одиннадцать — перерасту. — Это Мэттью, он родился на семь минут позже, — с улыбкой говорит Элизабет, глядя на ребёнка у меня на руках, которого я изо всех сил стараюсь не выронить. Она красивая сейчас. Она выглядит свежей, помолодевшей и отдохнувшей. Отец же наоборот измотан, а мешки под его глазами видны даже с другого конца комнаты. Словно она выпивала из него все соки в моё отсутствие. Когда мачеха тянется ко мне, чтобы погладить по волосам, я ловко уворачиваюсь под всеобщий смех. Но я-то не шучу. Я упала на колени прямо у поворота за угол, в ладони впилось битое стекло, и я тихо зашипела, вырывая из руки маленький осколок. Кожа на ладонях горела, а я вытерла их о тёмные джинсы, пачкая их размашистыми кровавыми следами. Надоедливое стрекотание голосов выводило из себя, мешая думать. Я ввела пальцы в волосы, царапая острыми ногтями кожу головы, судя по боли — в кровь. Физическая боль заглушала их на какое-то время, но это далеко не всегда помогало. Раздражёнными, насквозь истеричными движениями я тёрла глаза, до тех пор, пока картинка не почернела по краям, а перед глазами не начали взрываться цветные фейерверки, а голоса, наконец, не умолкли.Загляните получше внутрь себя: Есть ли обиды, что вас теребят? Почему вы в жизни так одиноки? Ваши обиды на мир так глубоки…
Как только церемония бракосочетания заканчивается, все принимаются суетиться и сновать туда-сюда, как и до неё. А я так и стою с подставкой, на которой вынесла кольца. Мне не хочется праздновать, пить чай с гостями и уплетать десерт. Только сейчас я понимаю, как всё будет дальше с приходом Элизабет в нашу семью — они будут бесконечно, целую жизнь куда-то торопиться, а я так и останусь в стороне — маленькая девочка в кремовом платье с подставкой для колец, потерянная среди толпы. Оглядываясь назад, я понимала, что излишне драматизировала. Я могла исправить всё, если бы только захотела. Но я смирилась с выдуманной собою участью, закрылась от своей семьи. Тогда мне казалось, что я поступаю правильно. Что я поступаю взросло. Но на самом деле я была глупым ребёнком, которого некому было наставить на верный путь, вот, собственно, и всё. Рядом со мной появлялись разные люди — далёкие сказочные миражи, они говорили со мной и утешали. Я прекрасно понимала, что они — всего лишь плод моего воспалённого мозга, отчаянно нуждающегося в человеческом общении, но не могла этого исправить — наоборот, охотно общалась с ними, но когда они исчезли, начинала заливаться слезами, чувствуя себя маленьким брошенным ребёнком. Уверена, со стороны это просто жалкое зрелище. Когда солёные слёзы попали на ладонь, прямо на нить красных порезов, кожу начало невыносимо сильно жечь. Мои слёзы превратились в непрекращаемый поток крови и ругани. Я тряслась от рыданий, издавая какие-то животные звуки и молилась о том, чтобы моя рука отнялась вовсе, такой пыткой мне казалась эта боль. Возможно, не утерявшая логики часть моего мозга осознавала, что я впала в самую настоящую истерику и, на самом-то деле, мне уже приходилось вытерпеть намного более сильную боль, но сейчас мне просто нужно было выплеснуть эмоции, прореветься как следует. Ангелы смотрят на вас и плачут. — Когда уже это всё закончится?! — прорычала я голосом, искажённым рыданиями и злостью, и когда я довольно резво поднялась на ноги, мне стало по-настоящему страшно, потому что я чувствовала, что хочу сделать. Галопом несясь по тёмному коридору, я не могла поверить, что собираюсь покончить с собой. Меня срочно нужно было остановить, хоть как-нибудь, но я просто потеряла контроль над собой. Именно так люди и сходят с ума, очевидно. Я хотела найти пустую комнату, где хранилась бы верёвка. Но, почему-то, двери закончились, сплошная стена обрывалась на резком повороте за угол, а моё тело было просто не в состоянии развернуться или остановиться. Когда я резко завернула за угол, то врезалась во что-то крепкое и тёплое, это было так неожиданно, а прежде я бежала так быстро, что не устояла на своих ватных ногах и упала на пол. Когда я услышала тихое фырканье и бормотание, то просто не поверила своим ушам. Раздражающе медленно, как в какой-нибудь уныло-приторной мелодраме, я подняла голову, и в полумраке глаза мои наткнулись на идеального белого цвета кожу лица, настороженные сине-зелёные глаза и растрёпанные иссиня чёрные волосы. — Чейз?.. — тихий, неуверенный и осторожный вопрос, но он так резко рассёк мёртвую тишину вокруг, что я почти закрыла уши ладонями. Я издала очередной всхлип, задыхаясь воздухом, а мои глаза, что ядовито покалывало, стремительно наполнялись новой порцией слёз. Я снова позорно рыдала, утирая слёзы краем рубашки, что уже много чего успела повидать. Меня снова трясло, и это уже такое привычное и приевшееся чувство, что я почти не замечала этого. Когда моя тонкая трясущаяся рука накрыла его щёку, я закрыла рот ладонью, стараясь удержать всхлипы и стоны в себе. — И ты… Ты тоже… Ненастоящий… Ангелы смотрят на вас и плачут. ___________ * — зрительное ощущение, возникающее у человека без воздействия света на глаз. Представляет собой светящиеся точки, фигуры, появляющиеся самостоятельно в темноте. ** — «Изгой» — американская приключенческая драма. В фильме рассказывается о мужчине, попавшем на необитаемый остров. Там он прожил в течение многих лет, учился бороться с непоколебимой дикой природой.