Our Last Night — Same Old War
Я лежу на грязной затёртой обивке заднего сиденья кадиллака, нервно сцепив пальцы. Чтобы поместиться на сиденье, приходится согнуться в три погибели, из-за чего тело ноет. На мозг уже довольно долгое время капает тарахтение сломанного автомобиля, который Джексон тщетно пытается завести. Последние минут десять я едва сдерживаюсь, чтобы разок-другой не приложить его пустой башкой к рулю. Но, на самом деле, больше всего в данную минуту хочется сдохнуть и ничего больше. — Хватит впустую тратить время! — не выдержав, гаркаю я сзади. — Ты привлекаешь к нам внимание и только. Джексон оборачивается, впираясь в меня полным раздражения взглядом. — Знаешь, я пытался сделать хоть что-нибудь, в то время как ты плевала в потолок, в прямом смысле. Я отрываю взгляд от обитого серой тканью потолка машины. Где-то внутри начинает подниматься что-то тягуче-неприятное, что-то, что вызывает жуткое негодование и желание заткнуть умника. — Ну, и как успехи, гений? — мои слова насквозь пропитаны желчью. — Ты правда хочешь сгнить запертой в развалюхе, застрявшей посреди толпы зомби или что? — хмуро спрашивает Перси. Я подаюсь вперёд, кладя локти на спинки передних сидений. Куртка почти сваливается у меня с плеч, и я натягиваю её обратно, хотя проку от неё мало — та, что была намного теплее, осталась в квартире. — Ну, для начала я бы посоветовала тебе перестать долбить по рулю, — методично предлагаю я. — Как я уже сказала, ты привлекаешь внимание, а оно нам ни к чему. Сейчас их тут мало, — я дотрагиваюсь до его плеча и указываю пальцем на полдюжины зомби, слоняющихся вокруг, — но с наступлением темноты тут будут толпы и самое что ни на есть настоящее вавилонское столпотворение, и вот тогда нам реально крышка. Шевели задом, если хочешь выжить, скейтбордист. — Это бесполезно, Чейз. Двери заблокированы, и нам нечем их открыть. Время несётся неукротимо быстро. У нас нет при себе часов, но по тому, как сводит колени от едкого сильнейшего напряжения, нарастающего с каждой минутой и постепенно сдавливающего лёгкие, мешая дышать, я могу судить, что жить нам осталось совсем немного. Меньше, чем хотелось бы. Мой разум просачивается через стены кадиллака, которых нам не миновать, и улетучивается куда-то далеко-далеко, настолько, что даже я сама не поспеваю за мыслью, как она сменяется другой. Мой взгляд неподвижно застывает на одной точке, а реальность словно бы постепенно подёргивает дымкой. Так и сижу, апатично уставившись в никуда, в то время как Джексон постоянно психует и лупит по двери от досады. Через какое-то время — через двадцать минут, через пару часов или лет, я не могу понять, окончательно потерявшись в лабиринтах времени и собственного разума — он ноет: — Мы умрём? Я слабо улыбаюсь: — Типа того. Иди сюда, — хлопаю по месту рядом я, — иначе умрём раньше, чем сюда влезут зомби — от переохлаждения. Перси перелезает ко мне на заднее сиденье, пристраиваясь совсем рядом. Я подгибаю под себя ноги, стараясь держать их в относительном тепле, и облокачиваюсь на парня. Мне, конечно же холодно: мы сидим в заблокированной машине уже несколько долгих часов — настоящая ледяная ловушка. Но вот у Перси совсем зуб на зуб не попадает, я даже через две наших куртки чувствую, как он дрожит всем телом. Я знаю о безалаберности Джексона не понаслышке, потому требую: — Сними куртку. Сине-зелёные глаза сверкают рубинами в послезакатном сумраке. — Ты что, сдурела?! — Куртку сними, говорю, — хмурюсь я, заправляя волосы за уши непослушными, обмороженными пальцами. В тишине слышен звон молнии. Я стаскиваю с него куртку окончательно и ахаю. Этот болван в одной только тонкой футболке выперся на мороз. — Идиот, — севшим голосом скулю я, ёрзая на месте, как раненая собака. — Какой же идиот… — Даже не смей устраивать очередную истерику, — угрожающе шипит он. — Уже в печёнках сидит. — А ты не подумал, что легко можешь слечь с воспалением лёгких, да?! Я ведь тебя не вылечу ни за что — сразу сдохнешь! — ору я, взобравшись ему на колени, чтобы как следует встряхнуть за грудки. — Ты обо мне подумал? Что тогда со мной будет? Я замолкаю. Между нашими лицами — пара дюймов, а мои пальцы всё также крепко сжимают горловину футболки Перси. Джексон чертовски зол — я чувствую это по напрягшемуся телу подо мной, громкому и тяжёлому дыханию прямо в лицо. Он мажет взглядом по моему лицу и горько усмехается: — Ах, вот оно что, — молчу, поражённо вылупившись на парня. — Слезь с меня, — с отвращением требует он, с его губ срывается облачко пара, и я повинуюсь. Перси отодвигается от меня максимально далеко, насколько возможно в маленькой кабине кадиллака — между нами мог бы поместиться ещё один человек. С минуту поражённо смотрю на спину демонстративно отвернувшегося Перси, облачённого в чёрную стёганую куртку с меховым капюшоном. А потом до меня доходит смысл собственных слов; они обрушиваются на меня, как океанские волны на голые скалы. Они больно ударяют поддых, лишая возможности дышать. Непроизвольно сжимаюсь, обнимая одеревеневшие ноги — совсем их не чувствую — руками, и утыкаюсь носом в колени, натянув капюшон на макушку. Щёки горят от стыда — я чувствую себя так отвратительно, что хуже некуда. Вся ситуация — хуже некуда. Даже сейчас, когда людей осталось ничтожно мало: возможно, всего мы вдвоём, я позволяю себе такой откровенный эгоизм. Но разве это не нормальный людской инстинкт — отдавать эгоизму контроль над разумом, когда ты стоишь на пороге смерти? В такие моменты человека может уберечь только эгоизм, самосохранение. Хочу оправдать себя всеми способами, но понимаю, что не смогу. Не хочу. Тело окончательно затекло, но убеждаю себя двинуться, чтобы снять куртку, а затем стянуть через голову толстовку. Перси не оборачивается. — Возьми мою, — прошу я, голос хрипит и ломается из-за того, что я очень долго молчала. Он медленно-медленно поворачивает голову, и когда я сую ему свою толстовку, он отпихивает мою руку. — Оставь себе, — ворчит Джексон, вновь отворачиваясь, — пригодится. Я подсаживаюсь к нему, чтобы дотронуться до плеча, и его сосредоточенный, хмурый взгляд натыкается на мой. — Послушай, — вздыхаю я, — ты можешь сколько угодно злиться на меня, потому что я повела себя действительно мерзко. Но возьми, пожалуйста. Ты же знаешь, что иначе долго не протянешь. После минутных раздумий, он надевает мою толстовку, наглухо застегнув после этого куртку. — Спасибо. Она тёплая. Я улыбаюсь краешком губ, чувствуя, как их сводит, но настырно убеждаю себя в обратном. — Ты не замёрзнешь? — У меня свитер, — шепчу я немеющими губами. — Но если обнимемся, будет намного теплее. Джексон тут же придвигается, крепко, до хруста костей, обнимает меня, а я на секунду замираю, удивившись его порыву, но затем обнимаю в ответ, спрятав замёрзший нос в мехе его капюшона. Сама не заметив этого, я проваливаюсь в дремоту.***
Говорят, что человек, умирающий от адского обморожения, словно засыпает. Это происходит само собой, даже если ты не хочешь спать, твои глаза обязательно сомкнутся. Тогда ты проваливаешься словно в другой мир: эфемерный, бархатно-мягкий, струящийся бледно-фиолетовой нежной дымкой. Лёгкий, невесомый, безмолвно-красивый. Тебе становится тепло-тепло, ты больше не мёрзнешь. Твоё тело, освобождённое от холода, наконец парит.И тогда ты умираешь.
Затылком чувствуя мерзкое, царапающее нервы, скрежетание по стеклу, я медленно разлепляю глаза. Чувствую тяжесть во всём теле; я словно потяжелела раза в два, и кипящий свинец заменил кровь в моих венах. Тело неподвижно совершенно. Перси тихо сопит где-то у меня над ухом, я чувствую его тело и щекочущий мой нос капюшон парня. В машине совсем темно. Чтобы понять всё это, мне требуется всего лишь секунда. А потом я поворачиваюсь на звук. Стекло, к которому прижималась во время дремоты моя голова, испещрено сетью крошечных серебристых осколков. Я как в замедленной съёмке поднимаюсь на локтях и обмираю. Кожа гадкого серого цвета, покрытая многочисленными шрамами, рубцами и гниющая во многих местах. Щёки невозможно впалые, а набухшие вены рвотно-зелёного цвета почти разрывают тонкую кожу лица, они словно ветви дерева разрастаются по всему телу, соединённые вместе, будто нити. Мои опухшие серые глаза с мешками под ними встречаются с безумно выкаченными, покрытыми мутной пеленой и налитыми кровью. Стекло не выдерживает очередного удара мертвеца и с громким треском ломается, а осколки брызгами летят вокруг. И я кричу. Едва ли я успеваю выхватить из кармана нож, как зомби довольно шустро вваливается в кабину, утробно рыча и размахивая конечностями. Он наваливается на меня сверху, и я падаю на Джексона, больно ударяясь об его спину. На улицах включено аварийное освещение, его ничтожно мало для такого мегаполиса, как Нью-Йорк, но для постапокалиптического города вполне сносно. Уличный фонарь тлеет бледным светом за спиной зомби, подсвечивая контуры тела серебристым светом и делая ещё уродливее. Вслепую размахиваю ножом, сжимая рукоять в кулаке, потому что мертвец дёргается, как дикая кошка, и лезвие несколько раз входит в едва тёплую плоть с отвратительным хлюпающим звуком, а я тихо скулю от отвращения. К этой части я никогда не привыкну. Зомби звереет ещё больше, колошматя по всем участкам моего тела, до каких может добраться, и брызжет ядовитой слюной. Я для него — как красная тряпка для быка. Ходячему больно, и он пытается мне отомстить весьма примитивным, но действенным способом: сделать больно мне. Места удара горят от боли, и я бешено дёргаю слабой рукой, раз за разом вонзая нож в, кажется, область живота. С каждым ударом он слабеет, обмякает. Содрогнувшись всем телом в предсмертных конвульсиях, зомби блюёт отвратительно воняющей кровью, и я едва успеваю дёрнуть головой в сторону на сиденье, и тёмно-коричневая лужа стремительно разрастается по обшивке, покрывая собой мои волосы. Я с отвращением пинаю труп надо мной ногой, и он падает на пол машины с глухим грохотом. Из окна сквозит морозным воздухом. И тут до меня доходит: Джексон не мог не проснуться после такого. Салон машины ужасно маленький, мы в любом случае смогли его задеть. Я ползу к нему на коленях. Перси лежит лицом к спинке сиденья, и я медленно переворачиваю его на спину, внутренне содрагаясь. Он должен быть живым. Должен. Я смотрю на чересчур белую кожу лица, небрежно разметавшиеся по лбу чёрные локоны и опущенные ресницы. Он выглядит таким… хрупким? Его брови не подскакивают в забавном жесте, а на губах не играет такая раздражающая, но одновременно по-мальчишески очаровательная улыбка. Спокойный и бледный. Прямо как мертвец. — Джексон? — тихо зову я, потряхивая его плечо. С каждым разом трясу всё настойчивее, но ответа не добиваюсь. Ничего. Осторожно смахиваю со лба чёлку и наклоняюсь, прикасаясь к нему губами. Кожа холодная, но не настолько, чтобы он был мёртв. Прикладываю кончики пальцев к его носу и чувствую движение воздуха. Жив. Перси дышит неглубоко и поверхностно, совсем не просыпается — точно переохлаждение. Главное сейчас — суметь поднять его. Благодаря зомби мы можем слинять. Эта мысль приводит меня в чувство. Выглядываю из выбитого окна машины и непроизвольно, движимая ужасом, резко отскакиваю назад. Всё ещё хуже, чем я предполагала: их не просто много, их полно. Громадные толпы, прихрамывая, движутся вниз по дороге, и кто знает, что творится тогда на главной улице. Нашу машину они почему-то упорно игнорируют, но мне же это на руку. — Джексон, мы должны уходить. Немедленно, — никакого ответа. — Не смей умирать, слышишь? — шепчу я, как заведённая, чувствуя, как слёзы покалывают в уголках глаз. — Не смей. Не смей. Не смей. Я ложусь рядом с ним — вдвоём мы едва ли помещаемся на сиденье — и устремляю взгляд в темноту, в потолок. — Без тебя я всё равно не уйду, придурок, — надломленно бормочу я, прижимая бессознательное тело к себе. В бардачке я нахожу аптечку и выуживаю из неё нашатырь, который спешу приложить к носу Джексона. Тот резко дёргается, выгнув тело в неестественных углах, и, распахнув глаза, заходится громким кашлем, морщась. — Убери это дерьмо от моего лица, — в перерыве между кашлем скрипит он. Я качаю головой. — Ты должен вдохнуть как следует, чтобы не отключиться снова. — Снова.? — дезориентированно спрашивает Перси, но я лишь отмахиваюсь. — Не сейчас. Но пока ты был в отключке, я придумала, как нам добраться до дома.***
Hollywood Undead — New Day
— Издеваешься? — хрипит Джексон, глядя на меня, как на дуру. — Они ни за что не клюнут. — Их мозг, бывший когда-то человеческим, окончательно атрофировался: он примитивен. Если ты пахнешь как они, то ты один из них. Так это должно работать, — я медлю, давая ему переварить услышанное. — У нас нет другого выхода, Перси. Просто… Доверься мне. Мои слова, очевидно, совсем неубедительны, поэтому, когда я втаскиваю мертвеца обратно на сиденье, Перси хмурится. Вспарываю живот зомби одним длинным вертикальным движением, и моему взору открываются гниющие, почерневшие внутренности, часть из которых повреждена. Вид и запах настолько отвратительны, что я свешиваюсь лицом к полу и блюю, захлёбываясь желчью, а из глаз сами собой катятся слёзы. — Давай лучше я? — Перчатки надень, — кряхчу я. Я решаю не подниматься до окончания этого омерзительного процесса, и всё время, пока раздаются хлюпающие звуки, вешу головой вниз. — Поднимайся. Я сажусь, стараясь смотреть только ему в глаза, а не на разрезанный труп. — Помнишь, мы на биологии были в паре и препарировали лягушек? Счастливые деньки, — ухмыляется Джексон. Мне не смешно. Меня мутит. — Ни в коем случае не позволяй… этому попадать на открытые участки кожи, а так же слизистую. Будь очень осторожным, понял? Это то же самое, что стоять в луже бензина и щёлкать зажигалкой. Перси кивает, и мы замолкаем, обмазывая куртки и брюки внутренностями убитого мною ранее зомби. Бесспорно, это худшее, что я делала в своей жизни. Я растираю кишками, как мочалкой, рукав куртки, пока она не темнеет, пока на ней не остаются кровь и слизь. Не в состоянии больше сдерживаться, я рыдаю, рыдаю как никогда, сильно закусив губу, чтобы не издавать лишних звуков, а слёзы ручьём катятся из глаз, стекая к подбородку. Джексон понимающе косится на меня, его взгляд тяжёлый и мрачный. Затем он размазывает кровь по моей спине, где я не могу достать, я делаю то же самое, помогая ему. Когда мы оканчиваем это занятие, то смотрим друг на друга долго, бесконечно долго. — Если мы не доживём до завтра, то я хочу, чтобы ты знала, что ты лучший напарник, с которым я хотел бы сдохнуть, будучи обмазанным кишками. Я слабо улыбаюсь, чувствуя засохшие дорожки слёз на щеках. Он в своём стиле. — По крайней мере, с тобой было весело, — молчу, а затем добавляю сказанное им слово. — Напарник. Он вылезает из окна, а потом помогает выбраться мне. — Держи оружие наготове, и ни в коем случае не пистолет — а то их набежит, — хмуро предостерегаю я. — Не забывай, что моя теория может с треском провалиться. Перси кивает, сжимая в руках бейсбольную биту, найденную в багажнике кадиллака, а я — свой длинный охотничий нож. Мы медленно крадёмся у края дороги, в нескольких десятках метров от основной массы ходячих, и всех всё устраивает, потому что нас пока не заметили. Но потом улица поворачивает налево, и нам некуда больше свернуть, вокруг тупики. Настал час икс. Время слиться с толпой. Я медленно пробираюсь вперёд, стараясь подражать движениям зомби, а Джексон маячит где-то позади, в нескольких шагах от меня. Со всех сторон от нас — плотная толпа ходячих трупов, и мне страшно до безумия; так, что ноги почти не слушаются, и колени дрожат, а сердце так и норовит выбить рёбра и грудную клетку, пробраться наружу. Кто знает, может следующий, который окажется рядом со мной, заподозрит фальшивку и нападёт, подключатся остальные, и нас в мгновение ока разорвут на куски. Сердце отбивает похоронный марш у меня в ушах, шум пульса такой громкий, что я не слышу больше ничего, а он больно бьёт по барабанным перепонкам. Одно дело видеть их издали, убивать их. И совершенно другое — идти в расстоянии меньшем, чем вытянутая рука, абсолютно обнажённым и безоружным перед ними, беспомощным. Когда они спокойно бредут мимо тебя, это ещё страшнее, чем если бы они пытались разодрать тебе зубами шею. Я мелко дрожу, а слёзы вновь катятся из глаз, но теперь сплошным и неконтролируемым потоком. Мне страшно до чёртиков, хочется умереть прямо на этом самом месте и прямо сейчас. Мы идём дальше, и тут дорогу мне преграждает очередной зомби: по нему видно, что прежде это была женщина: осталась разодранная в клочья и ныне не имеющая цвета блузка, остатки от штанов и свалявшиеся короткие каштановые волосы. Он (она?) замирает прямо передо мной, пялясь затуманенным взглядом безумца. Мне кажется, что моё сердце теперь перестаёт биться вовсе. Я не слышу ничего. Совсем. Она грозно что-то тарахтит на непонятном языке зомби, словно маленький ребёнок, который ещё не научился говорить, и хромает ко мне. Слёзы продолжают литься из глаз, но я гордо вздёргиваю подбородок, глядя в ответ со всей яростью и злостью ко всему этому: к чёртову апокалипсису, который отнял у нас всё, что было; к живым мертвецам, постоянно пытающимся нас убить; к судьбе-стерве, которая непонятно почему решила так поступить. Моя злость граничит со страхом, а страх — с сумасшествием. Зомби продолжает издавать не менее недружелюбные звуки, и я громко и враждебно рычу. Мертвец смотрит озадаченно, а затем движется дальше, проходя мимо. Мое сердце снова обретает способность биться. Когда мы заворачиваем в абсолютно пустой переулок, то принимаемся бежать по покрытому ледяной коркой асфальту, бежать так, как, наверное, никогда не бегали. Ветер остервенело бьёт по лицу, но мне плевать. Мы срываем куртки на бегу и бросаем их прямо там. И они, словно оковы заключённых, спадают, и мы чувствуем себя свободными, живыми. И бежим, бежим, бежим.***
Birdy — Light Me Up
Стоя под струями горячей воды, разглядываю испещрённое шрамами и синяками тело. Синяки, фиолетовые, коричневые, жёлтые и зелёные, с кровоподтёками и без, складываются на коже в целые созвездия. Они везде. Я, наконец, отмываю волосы от крови и смотрю, как бледно-красная вода исчезает в водостоке. Я стою здесь довольно долго, но мне всё равно — нужно подумать. Забавно осознавать, что этот несчастный зомби дважды спас нам жизнь: первый раз, не ворвись мы в салон автомобиля, мы бы умерли от переохлаждения, заснув и так и не проснувшись. Во второй раз мы обмазались его внутренностями, что помогло нам выбраться. Что не убивает нас — делает сильнее. У Пайпер была футболка с такой надписью. Отжимая волосы, я думаю, удалось ли ей выжить. Нет, конечно нет. Очень маловероятно. Всё тело горит, как в огне, а в мышцах отдаёт тупой болью. Я аккуратно вытираюсь махровым полотенцем, стараясь не навредить себе, а затем сушу волосы и наспех натягиваю шерстяные носки, тёплые леггинсы и футболку, а поверх неё свитер. Позёвывая, впихиваю ноги в тапочки и бреду в спальную, чтобы проверить, как там Джексон. Я бы сказала, что ему повезло меньше, но вот он простудился, а я вся в синяках. Кто тут в выигрыше — непонятно. Мы добрались до квартиры в третьем часу ночи, и я утолкала этого неугомонного в постель, укрыв кучей одеял (чтобы выздоровел быстрее), а сама направилась в ванную. Уверенная, что Перси уже видит десятый сон, удивляюсь, когда мы встречаемся на пороге его комнаты. Чёрная шевелюра примята на одну строну, и он забавно зевает, похожий на недовольного кота. Мои волосы в кои-то веки не заплетены, а волнами лежат на плечах, только вымытые. Я расслабленная и разгорячённая после душа, и пока мои мысли так легки, хочу завалиться спать, но пробуждение Джексона портит мои планы. — Ты чего шляешься? Иди спи. — Хотел поговорить о том, что произошло, — объясняет тот. — И как ты узнала об этом… трюке с кишками? Я широко зеваю, прикрыв рот ладонью. — Никак. Наличие серого вещества сделало своё дело, — отшучиваюсь я без тени улыбки. — А если серьёзно, я думаю, это может подождать до завтра. Джексон примирительно улыбается, раскрывая ладони, и я недовольно фыркаю, но всё же обнимаю его, наслаждаясь умиротворённым уютом момента. Его ладони ложатся на мою спину, поглаживая сквозь свитер, а я прижимаюсь лбом к его тёплой груди и закрываю глаза, вдыхая травяной запах крема от ссадин. Его сердце спокойно, размеренно бьётся. Было бы неплохо, если наша жизнь стала такой. Спокойной и размеренной. — Напарник, — слышу я улыбку в его голосе. — Напарник, — отзываюсь я, бормоча ему в футболку. — А теперь убери руки, я хочу спать.